Текст книги "Ветеран(СИ)"

Автор книги: Ник Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

   Комнатка не очень большая, врач, лейтенантик в лазоревом мундире с благородными манерами, брезгливой харей и надушенным платком, которым он помахивал перед носом посматривая в окно.

   – Ну? – негромко проговорил он.

   – Сюда! – рявкнул фельдшер, неопрятного вида толстяк, в темно-синей форме с бронзовыми петлицами и огромными волосатыми руками, с закатанными рукавами.

   Я покорно прошел к нему, попутно косясь на остроносого, неопрятного типа, сидящего в углу и противно скрипящего пером по бумаге.

   – Раздевайся! – уже довольно мирно проговорил фельдшер.

   Осмотрел кожу, заставил показать стыдливо прикрытые гениталии. Потом этими же руками полез в мне в рот. Я почувствовал приступ тошноты. Осмотрел веки... в общем заглянул везде, где только можно.

   – Ну? – снова подал голос офицер.

   – Здоров!! – снова проорал толстяк.

   Офицер поморщился и повторил:

   – Здоров.

   – Здоо – роов, – по слогам повторила крыса, записывая; и, не давая одеться, меня впихнули в следующую дверь.

   Большая комната, где кроме меня, находятся еще семеро "новобранцев", видимо сюда стекаются несколько потоков; через потолочные блоки перекинуто три веревки с петлями. Первых трех очень быстро подводят к ним и накидывают петли. Бравый охранник с черными висячими усами орет:

   – Ваша Честь! Трое готовы!

   Только тут я отрываю глаза от виселицы и поворачиваю голову вправо. На помосте, огороженном от нас решеткой, расположился военный выездной суд. Пожилой полковник, с бульдожьими щеками, худой и желчный майор, а рядышком радостный капитан, похожий на колобок. Классическая тройка, служащая примером для шуток на гражданке.

   Полковник откашлялся:

   – Подсудимые, назовитесь.

   Все трое по очереди назвали свое имя. Низенький писец, судя по всему родственник того, которого я видел у врача, шустро разнес бумажки. Брылястый полковник начал вдумчиво читать, двое других что-то оживленно обсуждали между собой. Дочитав, полковник кашлянул, все построжели. Полковник трижды ударил молотком:

   – Лука по прозвищу "Перо"!

   Высокий красавчик, с наколотой над бровью мушкой, шумно сглотнул.

   – В гражданской жизни вы обвинялись в том, что зверски зарезали своего друга и покровителя маркиза де... – у него приподнимаются брови и он замолкает. Потом опомнившись, начинает читать дальше: – А также его друга герцога... – на этот раз выпученные глаза и долгое молчание. Заинтересовавшиеся капитан с майором углубляются в свои бумаги. Потом капитан негромко говорит: "– Вот сссуки. Значит вот почему он получил звание раньше меня". Тощий майор, усмехнувшись говорит гулким басом: "– А ты как думал?! У нас звание дают за выслугу... в постели". Полковник умиротворяющее поднимает руку: "-Господа, господа! Давайте не будем перед быдлом перетряхивать наше грязное белье..."

   Не дождавшись продолжения красавчик начинает нервно говорить высоким голосом, трагично заламывая руки.

   – Господа офицеры (плавный, отчаянный жест, поправляющий прическу), поймите же меня, это было не убийство, это была месть. Я вообще действовала в каком то аффекте. Мы с Игорем так любили друг друга (повлажневшие глаза, прерывистый голос). Но последнее время он стал какой-то не такой. Не приходил на встречи, вел себя грубо, постоянно врал. Знаете, я чувствовала, что что-то здесь не так, а тем вечером я просто гуляла возле его дома. Он вышел поздно, прыгнул в карету без гербов и отправился в сторону старого рынка. У него там было гнездышко, где мы столько времени были счастливы...

   Его голос опять прервался. Когда же он снова начал говорить, то в голосе слышались уже несдерживаемые рыдания:

   – А потом я вошла в дом. У меня был ключ, – пояснил он. – Там на нашей постели лежали он и эта старая шлюха, и он любил её и шептал ей те же ласковые слова которые раньше говорил мне...

   Он заплакал и сквозь слезы прошептал:

   – Потом мне под руку попался нож... а потом я помню очень смутно... только брызги крови на одеяле... я хотела умереть...

   Полковник еще раз откашлялся:

   – Тем не менее, когда вас пришли арестовывать, вы сказали, что желаете умереть за его королевское величество, что позволило вам предстать пред этим судом.

   – За преступления совершенные вами, вас приговорили к высшей мере наказания, смертной казни через повешение. Чтобы искоренить то зло которое вы причинили короне, вам предлагается поступить в армию, где после обязательной семилетней службы, вас переведут в обычные части и предложат службу по контракту. Согласны ли вы поступить в королевскую армию? Красавчик обреченно кивает головой. Удар молотка и голос полковника:

   – Лука по прозвищу "Перо", приговаривается к семи годам в Королевских войсках высокой смертности, по истечении которых волен заключить контракт как свободный человек не менее чем на пять лет службы, либо отправиться на поселение в пограничные земли. Увести.

   Конвоиры снимают петлю и выталкивают осужденного в следующие двери.

   – Следующий. Клод Гранье, булочник с улицы менял.

   Я смерил глазами булочника. Судя по всему, он убивал прохожих и лепил пирожки с начинкой из человечьего мяса. Огромный тип, заросший косматым черным волосом: маленькие поросячьи глазки; выдающаяся вперед нижняя челюсть; низкий, скошенный лоб; длинные руки, свисающие чуть ли не ниже колен; колючий взгляд маленьких поросячьих глазок, злобно выглядывающих из под низких надбровных дуг. Явно, что у него ни мозгов, ни души. Такое страшилище не может жить нормальной жизнью.

   Полковник, между тем продолжил:

   – Вы добровольно подписали бумагу с прошением о принятии вас в королевские вооруженные силы, однако после этого были обнаружены обстоятельства, отягчающие ваш выбор...

   Вот-вот. Я аж замер в предвкушении кровавых подробностей.

   – ...как оказалось, ваша лавка и пекарня была заложена кредиторам, но её стоимость не покроет долгов даже двум из них. Ваше дело должно было рассматриваться в городском суде, но вы успели подписать бумагу у Королевского Вербовщика, так что теперь ваше дело слушается военным трибуналом. Что вы можете сказать в свое оправдание?

   – Ваша честь! – неожиданно пророкотал густым басом булочник. – Я действительно, подписал бумагу, зная о том, что надо мной должен состояться суд и взыскать с меня долг. В связи с этим я добровольно подал прошение о зачислении меня в королевские вооруженные силы сроком на три года. Я знаю, что имущество королевских солдат, не может быть продано, отдано за долги и выморочено каким-либо другим способом. У меня страшно болела дочь, поэтому я просто вынужден был занимать достаточно большие суммы денег. Если бы кредиторы проявили хоть каплю снисхождения, то в течении трех лет я бы расплатился со всеми. Пока я буду служить, мой долг будет заморожен, на него не будут начисляться проценты. Отслужив, я смогу закрыть все долги, к тому же получу маленькую скидку по налогам...

   – Все это относится к тем, – вскользь замечает майор, – кто пришел на службу ничем не запачкав и не запятнав себя. – В вашем же случае, вероятен другой исход, все ваше имущество будет продано и отписано в пользу кредиторов, а вас ждет год тюремной отработки.

   Все трое склонили друг к другу головы.

   Булочник терпеливо ждет. Видны крупные капли пота, срывающиеся с пальцев. Кто-то наверняка бы восхитился его героизмом, пойти на такое ради жены и дочки. Я тоже восхищусь. Как-нибудь потом, а пока меня больше всего интересует моя судьба.

   Тройка все еще совещается. Наконец полковник поднимает глаза и объявляет:

   – Трибунал постановил: считать Клода Гранье подписавшим вольный контракт на пять лет; его имущество не подлежит аресту и с ним запрещается проделывать любые операции, на весь срок службы в армии. Распорядителем имущества назначается его жена.

   Булочник со слезами пытается благодарить суд, его даже не смущает, что суд исправил сроки армейской службы с трех до пяти лет; но расторопные конвоиры уводят и его.

   – Нда. Интересно. Чем порадует нас этот благообразный мужичок, похожий на священника Единой церкви. Если такая страхолюдина, оказалась приличным человеком, то этот должен быть отъявленным негодяем. Здесь мой метод дедукции меня не подвел. Действительно. Благообразный господин, оказался одним из воров, попавшим в камеру к новобранцам случайно. Список его прегрешений, был очень длинен, а в камере он сидел по обвинению в одном очень запутанном деле, причем против него ничего не было, что он и объяснил внимательно слушающим его судьям.

   Те переглянувшись достали бумагу и предложили ознакомиться с её содержимым. Там был типовой договор о службе в армии, так называемое "бегство от закона", когда совершивший преступление уходит в армию; где под текстом были откатаны пальчики вышеозначенного господина.

   Господин слегка сбледнул с лица и начал качать права, что это было давно и за давностью лет не имеет никакой силы. Слова полковника, что срок давности не распространяется на армейские бумаги, привел его в чуство близкое к бешенству.

   Внимательно выслушав его бессвязные вопли и более чем связные угрозы, Высокий суд, зачитал приговор, предлагающий два варианта:

   Провести двойной срок, против оговоренного в контракте в войсках высокой смертности;

   Покончить жизнь на виселице.

   Господин, гордо отказывается от службы, аргументируя тем, что на воле он совершил множество преступлений и в некоторых готов сознаться. Поэтому он настоятельно рекомендует суду передать его гражданским властям.

   Недослушав пламенную речь, полковник встает, произносит фразу о приведении приговора в исполнение и садится. Господин в ожидании с усмешкой смотрит на него, пока люк под его ногам не раскрывается и тело, выгнувшись дугой начинает биться как рыбка на крючке. Резкий запах мочи. Приглашенный врач из соседней комнаты констатирует смерть и брезгливо вытирает руки.

   – Следующий, – кричит стражник. Меня подводят и одевают на голову ту же петлю, аккуратно затягивая на шее. Я конечно не брезгливый, но как-то становиться не по себе. Рядышком пристраивают еще двоих компаньонов.

   Полковник, пролистывая листы, и называет имя, глядя на меня:

   – Марк Марка!

   Я испытываю что-то вроде мгновенной радости. Наконец-то определился, кто я такой, по крайней мере я знаю это имя, оно будит в моей душе намеки на воспоминания.

   – Здесь!

   Полковник поднимает глаза:

   – Бытовое убийство со смягчающими обстоятельствами, хорезмского торговца, прибывшего в наш город. Вы вверили себя Королевской Армии и мы предоставляем вам выбор. Рассмотрев ваше дело, трибунал постановил: либо три года в Королевской пехоте в войсках с высокой смертностью, с последующим семилетним вольным армейским контрактом; либо если вы отказываетесь от армейской службы: каторжные работы сроком на пятнадцать лет; либо ... – и он ненадолго замолчал. – Но тут ваше дело будет уже рассматривать гражданский суд.

   Ни каторга, ни виселица меня особо не прельщала. А из этих самых войск, можно было попытаться сбежать. Я бодрым голосом отрапортовал:

   – Желая принести пользу Королевской армии, подтверждаю свой выбор.

   Меня уводят и я слышу только как майор ехидно говорит остальным членам суда, видимо все вспоминая первого осужденного, попавшего за убийство какого-то герцога и маркиза:

   – Нет, господа, вы заметьте как все интересно было на самом деле. А как скучно подано это в газетах...

   Шелест бумаги, затем он видимо начинает цитировать газетную статью:

   -...го числа этого месяца, было совершено покушение на известнейшего политического деятеля, одного из лидеров провоенной партии в Малом Совете... подлая рука наймита хорезмцев, на деньги Темной стороны, позволила подобраться кинжалу убийцы... этот террористический акт, унес из жизни человека, всей душой болеющему за мир во всем мире... все светлые земли в едином порыве... соболезнования эльфов... посмертное награждение Монаршей Милостью...

   Дверь захлопывается и я попадаю в тюремный двор, где из нас комплектуют группы по двадцать человек, скованных одной цепью, и в сопровождении отряда из четырех городских стражников, усиленном полицейским патрулем, конвоируют из "недолгих" камер городской управы в тюрьму.

3

   Шли мы недолго и недалеко, оказалось, что достаточно перейти площадь, чтобы попасть в пересылку. Что интересно, и для каторжан и для новобранцев ВВС, используются одни и те же тюрьмы и пересылки. Пересылка – это тюрьма, в которой формируется этап. Набирается определенное количество человек и отправляется пешим порядком в места не столь отдаленные. Один дневной переход, от острога до острога, называется этап. Пересылки все старые и очень тесные, это место встреч, место разборок, место новостей, место, где приводятся в исполнение воровские приговоры.

   Мы тихонько шкандыбали через площадь, где-то вдалеке суетились праздные зеваки, тыкающие в нас пальцами. Меня бил тяжелый озноб – им то хорошо, а на мне из одежды только штаны, которые, слава богу, мне отдали в камере. Чужого ничего прихватить не получалось, быстро находились хозяева, которые может и не хозяева, но ходили большими компаниями и накладывали свою тяжелую руку на бесхозное имущество. Поэтому, когда нас проводили по улице я не то чтобы дрожал, а меня натурально колотило. Маленькая оградка, которую, однако не пересекают даже озорные мальчишки, и метров двадцать пустого пространства. Полоса отчуждения заколдованная магами. При проходе туда ты не чувствуешь ничего, а при переходе обратно, с каждым шагом ты чувствуешь панический страх и это узенькая полоска кажется шире в несколько раз. Можно поднять бунт и перебить охрану, но пересечь ту полосу практически невозможно. Тюремные легенды говорят, что находились смельчаки, которые бежали через неё. Один молодой вор, смельчак и красавец даже выбрался на волю. Но убежать дальше не смог. Через маленькую оградку перебрался безумный, совершенно седой тип, с трясущимися руками и головой. Вот такая эта полоска. Просто в пересыльных тюрьмах набирается столько народа, что не дай бог им удасться вырваться на свободу. Они же утопят город в реках крови. Говорят в столичной пересылке собирается такое же количество народу. Сколько расквартировано гвардейских полков в столице.

   Свободно проходят стражники с именными амулетами-пропусками, да после того как собрался этап, маг открывает проход, чтобы вывести его наружу. Эта маленькая оградка похожа на могильную. Стоит тебе попасть за неё – все, ты умер. Умер для свободных людей. Мало кто придет навестить осужденного и не потому что нет друзей, любимой или родителей, просто "касса справок не дает". Никто не знает, что вы здесь. Если находясь в предвариловке можно получить передачку, повидаться с родными, то здесь вас нет. Для любого арестанта существует место отправления и место назначения, а в пути его нет. Вот такая штука.

   Мы же тем временем подошли к большим, в три человеческих роста, воротам. Старший из конвойного подразделения громко постучал концом копья в двери. Открылось маленькое окошечко, старшой что-то проговорил туда, окошко с лязгом закрылось.

   Скорей всего по периметру на пересылку наложено заклинание, потому что когда мы вошли во вторые ворота, то по мере продвижения и как нас замечали, двор тюрьмы начал наполнятся полукриком полувоем, среди которого различались отдельные слова, не прибавлявшие нам оптимизма. Вводят в не очень большое помещение, где находятся длинные поручни привинченные к стенам, здесь нас приковывают и оставляют на короткое время. Слышится разговор за дверьми:

   – Куда я их дену? А? Объясни?

   Негромкое бурчание в ответ.

   – Да мне наплевать, что там и кто там сказал! Ты пойми, у меня расчетное количество людей, содержащихся в камере – шесть человек, а я содержу по двадцать с лишним.

   Опять бурчание.

   – Нет у меня специальных камер для вашего контингента. Нет. Как ты себе предполагаешь я делить их буду? Воров отдельно, твое быдло отдельно? Да плевать мне, что ненадолго!

   Бурчание.

   – Ладно, разве что ненадолго.

   С треском распахивается дверь и заваливается низенький толстенький живчик, с седой бородкой, очень похожий на Санту, как его рисуют на лубочных картинках. Этот Санта влетает в сопровождении сержанта приволокшего нас сюда и орет:

   – ВСТАААААТЬ!

   Мы и так стоим, даже если и захочешь присесть, то ничего не получится, кандалы пристегнуты так, что при попытке изменить свое положение (стоять лицом к стене, схватившись руками за поручень), ты либо делаешь больно себе, либо другому.

   – ПОВЕРНУТЬСЯ ЛИЦОМ КО МНЕЕЕЕ!

   По ребрам и почкам заходили дубинки, заставляя нас, несмотря на боль, изо всех сил выворачивать шеи, чтобы взглянуть на это чмо.

   – Значит так, – неожиданно говорит он нормальным голосом, – я начальник этого богом забытого заведения. К сожалению, вы не сможете насладится моим гостеприимством в полной мере, вас уберут отсюда дня через два – три. Но даже на это время вы ВСЕ, – он выделил интонацией последнее слово, – будете соблюдать правила моей тюрьмы. Не хотелось бы вас пугать, но только полное послушание, выполнение всех правил и сотрудничество с администрацией откроют вам дорогу на свободу...

   Он еще что-то говорил, но я уже не слушал. Такое ощущение, что он не делал разницы между своими зеками и нами, призывниками в ВВС. Не все однако отнеслись к речи как к вою ветра за стеной. Стоящий рядышком мелкий мужичок с чутким носом и подвижными ушами, слушал очень внимательно, даже прошевеливал губами, словно стараясь заучить наизусть. Такое ощущение, что он был не в тюрьме, а слушал своего обожаемого и почитаемого родственника, от которого ждал немалого наследства после смерти.

   Наконец это закончилось и нас начали раскидывать по камерам. Несмотря на то, что меня всего трясло, я с любопытством водил глазами, стараясь охватить все, в этом любопытном месте. Никаких жутких темниц, никаких низких потолков и тюремщиков с перекошенными харями, на которых отразились бы все пороки присущие обитателям этого места. Никаких колдовских оберегов, никаких ужасов. Про которые любили потолковать обыватели за кружкой пива в этом городке. Как же как же, знаменитая тюрьма для преступников, в которую сгоняют шваль со всего королевства. Здесь все по другому, сначала нас вели по длинному коридору, прерываемому толстыми решетками и здоровенными замками, на каждой по два и дверь открывается только тогда, когда замок открывается с двух сторон. Меня поразило то, что и сами охранники были фактически такими же заключенными как и мы. Впрочем, извините, мы не заключенные – мы новобранцы, просто немного странные. Так вот длинные коридоры серого цвета, я думал нас будут вести все ниже и ниже – в подвалы, а получилось, что мы поднялись этажей на пять над землей. Сначала вели длинным серым коридором четыре раза перегороженным решетками. По бокам не было ни одной двери. Когда мы дошли до лестницы, стали подниматься, каждая площадка была перегорожена, в маленькой решеточке сидел стражник, который мог открывать и закрывать дверь. Поднявшись на пятый этаж мы застыли в маленьком накопителе, шедший рядом со мной крысомордый сказал удовлетворенно:

   – Разделять не решились, видимо поселят всех на одном этаже.

   Я недовольно покосился на него, тот заметил мой взгляд и довольно таки ехидно подмигнул:

   – Что, малец, первый раз на крытку попал?

   Удар по спине, почему то мне, а не ему:

   – Поговори у меня еще, салабон.

   В предбаннике на этаже нас встретил еще один совсем домашний толстячок, увидев нас он совсем по доброму заулыбался и спросил:

   – Опять ко мне?

   – Опять, – хмуро ответил сержант, и добавил, – ты это, смотри, это не урла, это новобранцы.

   Тот разулыбался еще шире:

   – Что ж ты говоришь, разве ж я зверь какой? Не пугай почем зря народ.

   Крысомордый охнул позади:

   – Вот гадство, к самому Борову попались.

   Я присмотрелся, действительно, толстяк чем то неуловимо смахивал на борова. Прямо зоопарк, а не тюрьма. Нас расцепляют из связки по отдельности, кандалы снимают. Я с облегчением начинаю растирать запястья рук, на которых остались красные следы и содранная кожа. Подошедший ко мне охранник со зверским выражением лица, замахнулся дубьем и проорал:

   – РУКИ!

   Я инстинктивно, попытался заслониться. За что и получил дубьем по рукам.

   – Руки за спину спрячь, – одними губами прошептал мне шустрый, к сожалению я не успел последовать его совету.

   Ко мне подвалил толстячок и начал благожелательно меня рассматривать:

   – Я надеюсь, что у вас не будет проблем с внутренним распорядком во вверенном мне заведении? – спросил он.

   Я молча кивнул, за что опять получил, только уже по зубам. Во рту стало солоно и я машинально сплюнул длинной кровавой слюной. Глазки у порося стали маленькие и колючие, голос стал лязгающим:

   – Да Вы, милостивый государь, бунтарь, как я посмотрю...

   После чего он резко кивнул и отошел в сторону. Все еще непонимающими глазами я смотрел как остальных уводят в коридор, пока не остался один я с поросем и тремя охранниками, в которых с трудом можно было признать полуразумных существ. Боров подошел ко мне и сказал:

   – Видите ли молодой человек, я вполне допускаю, что вы просто не знаете правила местного общежития, но к сожалению даже это может повлиять на мой авторитет, без которого достаточно трудно удержать от бунта содержащийся здесь контингент. Будьте уверены, что вас просто немного поучат... не до смерти. И отправят в камеру, к остальным вашим товарищам.

   Он отошел в сторону и мотнул головой:

   – Начинайте.

   Помесь троллей и гоблинов, отложили в сторону деревянные дубинки и ухмыляясь и перемигиваясь начали подходить ко мне с трех сторон. Как мне кажется они ожидали сопротивления, но ведь я же не идиот. Хотя все таки наверное идиот. Я надеялся, что они обойдутся парочкой ударов, однако ошибся.

   Слева полетел кулак, нацеливавшийся в ухо, я инстинктивно попытался закрыться, что по-видимому раззадорило развлекающихся. После этого я секунд десять стоял под дождем ударов, потом свалился, инстинктивно приняв позу эмбриона и закрыв руками голову. На пару секунд моя учеба прекратилась, я даже понадеялся, что уже все. Однако подошедшие двое тролегоблинов, подхватили меня и подняли на руки. Подержав на весу какое-то время, меня дружно уронили на пол, так что я разогнулся, апотом снова согнулся. Я закричал, не стараясь сдерживаться, это раззадорило, моих учителей. Собрав остатки ума, я прокусил губу и постарался измазаться побольше. Тонкая струйка крови потекла из уголка рта.

   – Стоп, стоп, стоп, – прервал экзекуцию чей-то голос.

   Надо мной наклонилось уплывающее вдаль лицо:

   – Болваны! Осторожнее надо работать!

   На неотягченных интеллектом мордах появилось удивленное выражение лица.

   – Вы же ему всю требуху отбили!

   Лицо претерпевало странные метаморфозы превращаясь то в хрюкающую поросячью морду, то становясь человечьим. Оно шевелило губами, видимо ругаясь на охрану, потом мне в лицо прилетел носок сапога и я вырубился.

   ***

   Очнулся я ночью, видимо громко застонав и разбудив соседей. Около меня засуетился тот шустрый, пришедший вместе со мной и развлекавший все дорогу:

   – Щас, щас – погоди немного...

   Мне приподняли голову и дали пососать влажную тряпочку, а другой вытерли лоб и я снова провалился в сон.

   Благодаря тому, что в камеру меня кинули полностью без сознания, я благополучно пропустил такой пункт в местных развлечениях, как прописка. Да и камера попалась "интеллигентная" фармазоны, щипачи, крупные взяточники. Гопстопников и тому подобных не было. Окончательно очнулся я ночью, камера выглядела небольшой, но народ не спал. Заметив, что я очнулся, тихо болтавший о чем то своем с низеньким толстенкьим человечком здоровенный мужик крикнул в темноту:

   – Шустрый! Твое протеже очнулось, – и моментально забыл про меня, угрожающим тоном продолжая давить на обильно потеющего толстячка. Пока шустрый пробирался ко мне сквозь натуральную толпу народу, находящегося в камере, я начал осматриваться.

   Первое и основное впечатление – очень много народу. Подскочивший ко мне Шустрый забормотал:

   – Ну ты молоток паря, с самим папой Боровом связался.

   Ничего не отвечая из-за сильной слабости я оперся дрожащими руками на спинку койки где лежал. Шустрый, ловко ввинтившийся в толпу, исчез, бросив мне:

   – Щас, посиди пока.

   Вернулся тоже сравнительно быстро, аккуратно неся кружку с едой, накрытую ломтем белого хлеба. Только унюхав запах какого-то варева, я почувствовал, зверский голод. Я давился куском хлеба, старательно запихивая его себе в глотку, прихлебывая из кружки теплую бурду. Подошедший желтолицый и остроносый хорезмец присел около меня приподнял веки, глянул в глаза, с умным видом пощупал пульс, что то сказал негромко Шустрому, потом затерялся в темноте камеры. Утолив первый голод я заснул, чтобы проснутся часов через десять.

   – Оклемался, – спросил меня недовольный голос.

   – Да, вроде бы как да, – машинально сказал я, пытаясь оглянуться на спрашивающего. Меня спихнули со словами:

   – Все. Иди погуляй, дай остальным давануть подушку, – буквально выплевывая последние слова, говоривший уже начинал засыпать, а через мгновения он уже спал.

   Глядя на свое окружение, я моментально почуствовал огромное желание очутиться как можно дальше от этого... общества.

   Больше всего помещение, куда нас запихнули, походило на пенал, узкий, но не очень длинный. Четыре двухэтажных шконки, поставленных попереком, посредине узкий длинный стол, присобаченный к полу так, чтоб его нельзя было оторвать. Расположение нар таково, что увидеть в смотровое окошечко что либо совершенно невозможно. Около самых дверей параша, типа ведро, камера рассчитана на восемь человек, когда нас в неё втолкнули, то в ней уже находилось не меньше чем пятнадцать человек и, как мне потом объяснили, это не очень много. В самом конце маленькое окошечко, забранное решеткой, на верхней полке, около окна никто не спит. Если там ложится человек, то фактически он перекрывает единственный доступ свежего воздуха в камеру. К тому же окошко не забрано никаким стеклом, или тем более "ночным пологом", а просто представляет из себя дырку в стене забранную решеткой. Зимой около неё нестерпимо холодно и е занавешивают каким-нибудь одеялом. К ней же ходят курить заядлые курильщики, строго по очереди и с большими перерывами.

   На меня никто не обращал внимание, казалось никому нет никакого дела, что я, кто я и так далее. Вдруг из толпы нарисовался Шустрый:

   – Ну чё? Живой? – явно обрадовался он. _ Мы тут с корешами поспорили, сдохнешь ты или нет. Все таки боров знатно тебя отмудохал.

   Шустрый так искренне был рад мне, что мне стало теплее. Единственное, что напрягало, так это то, что такое счастье и все мне – это нереально. В нашем суровом мире за все приходится платить, уж это-то я уяснил совершенно точно. Поэтому я радостно, но невразумително поддакивал, оставаясь немного настороже насколько это было возможно для моего измученного тела.

   Шустрый же продолжал вводить меня в курс:

   – Значит так – эта шконка наша, – и он указал на место с которого меня достаточно грубо согнали.

   – А это кто? – спросил я, легким кивком головы обозначая объект моего интереса.

   – Это Сипатый, – со значением понизил голос Шустрый, – и мой земляк.

   Я многозначительно сказал:

   – Ааааа.

   Шустрый скривился:

   – Слышь паренек, ты не торопись, не ссы, не старайся показать себя верченым, не строй из себя бывалого сидельца и все будет пучком. И на каторге люди живут, а уж тут, – он попытался обвести камеру рукой, – но тут же задел кого-то, заполучив в свою сторону неприязненный взгляд, – условия практически царские. А если проблемы каки, то мы как земляки тебе поможем.

   Земляки, я мысленно покатал это слово на языке. Видно было что Шустрый вкладывает в это какой-то свой собственный сакральный смысл. Башка практически не работала, но я все равно начал аккуратно расспрашивать его. Довольно таки скоро отвечать на мои дебильные, как он считал вопросы ему надоело и он отвязался от меня, предварительно выдав мне минимум информации, могущей мне пригодится. Я уселся на корточки, как большинство, и начал приводить мысли в порядок.

Книга скачана с сайта mirknig.su (бывший mirknig.com)

4

   Народу в этот раз в камере было немного, только что ушел очередной этап с каторжанами, в камере остались только наседки, да старожилы, которых администрация не очень то хотела видеть в лагерях и на каторгах. Пока же в камеры уголовникам кинули нас, мы были сродни уголкам, больше половины нашего контингента состояла из разрисованных личностей. ШКонки в камере стояли в три этажа и мест все равно не хватало, народ спал по очереди. В землячестве оказалось очень удобно, оно действительно оказалось достаточно далеко от понятий обычного землячества. Здесь земляками называли группу людей, объединившихся для общего пользования вещами, для того чтобы было удобней защищаться. Как меня просветили доброхоты, в землячестве вступали несколько знакомых по прежним отсидкам, кореша, случайно оказавшиеся в одно время в тюрьме и иногда принимали какого-нибудь "пухлого" новичка. Так обычно называли не бедного новичка, которого хорошо подогревали с воли, достаточно часто передавались посылки и деньги, вот его и брали в землячество. Такой получал определенную защиту от остальных уголков, щедро делясь содержимым передач. Очень ценились сухари, копченая колбаса, сало, сахар, мыло, чай, сигареты. А еще деньги. Если у тебя были деньги, то жить в тюрьме становилось гораздо легче. Можно было договориться с охраной, лишний раз сходить в душ, купить кое-что у барыг. Часть всего, получивший посылку, должен был отдать в общак. Это делилось на всех арестантов, в том числе и нат тех, кто ничего не мог положить в общую копилку. Я как существо, принадлежащее к этой категории, был только за. Никто ничего не отбирал, другое дело, что считалось в порядке вещей, если тебе приедложат, например мне предложили ботинки и куртку, поскольку привели меня с вербовки в одних штанах. Выпрашивать, если не у земляков, было западло; да земляки и не допустили такого. Дело в том, что даже выполненная просьба, тянулась за тобой. Быть должным считалось нехорошо. Существовала категория лиц, которые присматривали за порядком в камере и соблюдением неписанных правил общежития. Это был обычно кто-то из ночных братьев. Кстати, до такого поворота событий, я был уверен, что здесь сплошные страшные хрипатые личности, ежеминутно матерящиеся, то и дело пускающие в ход ножи, монстры убивающие за косой взгляд. Я ошибался, наоборот, народ здесь более вежлив чем на воле. Никто не оскорблял друг друга, все обращались с должным уважением, когда же я спросил почему, то мне объяснили: