Текст книги "Долгое падение"

Автор книги: Ник Хорнби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Джесс

Когда Мартин вытащил меня на улицу, я решила стать другим человеком. Такое частенько со мной бывает. Это со всеми бывает, когда человек начинает чувствовать, что теряет контроль над собой. Тогда он говорит себе: ладно, теперь я книголюб – и идет в библиотеку взять пару книг, чтобы потом потаскаться с ними какое-то время. Или говорит: ладно, теперь я хиппи – и начинает курить марихуану. Или еще что-нибудь. И тогда можно почувствовать себя другим человеком. По-моему, заимствуя у других стиль одежды, увлечения, язык, можно немного отдохнуть от самого себя.

Это было самое подходящее время, чтобы почувствовать себя другим человеком. Не знаю, зачем я наговорила все это Морин; да, я не знаю, зачем добрую половину слов говорю. Я понимала, что перехожу грань, но не могла остановиться. Я злюсь, а когда все это посещает меня, ощущение такое, будто меня тошнит. Я отплевываюсь словами прямо в людей до тех пор, пока у меня внутри уже ничего не остается. Хорошо, что Мартин вытащил меня на улицу. Меня нужно было одернуть. Меня вообще нужно почаще одергивать. Я пообещала себе, что с этого момента буду вести себя более прилично, как вели себя люди давным-давно. Я поклялась больше не ругаться и не плеваться; поклялась не спрашивать немолодых женщин, которые ничего плохого мне не сделали, в каких позах они трахались, пусть мне и очевидно, что они более-менее девственницы.

Мартин разорался на меня, назвал сукой и идиоткой, а еще спросил, что Морин мне такого сделала. А я только и говорила, что «Да, сэр», «Нет, сэр», и «Мне очень жаль, сэр», уставившись на мостовую, не поднимая взгляда на него, чтобы показать, насколько мне стыдно. А затем сделала реверанс, поскольку думала, что это уместный жест. А он мне сразу: что за херню ты вытворяешь? И как понимать эти твои «Да, сэр», «Нет, сэр», а? Тогда я объяснила, что решила перестать быть собой, и никто больше никогда не увидит прежней меня, а он не знал, что на это ответить. Я не хотела их доставать. Я давно заметила, что достаю людей. Чеза, например, достала. А я честно не хочу, чтобы такое происходило, – ведь тогда я останусь одна. Думаю, с Чезом я просто перегнула палку, вела себя слишком резко, и он испугался. Как тогда, в галерее Тейт. Тогда я совершенно точно совершила ошибку. Но там еще место такое… Да, некоторые поступки могли показаться странными и нервными, но если мои поступки странные и нервные, это же еще не значит, что я сама странная и нервная. Я вела себя неподобающим образом, как выразилась бы Джен. Надо было подождать, пока мы закончим разглядывать картины с инсталляциями и выйдем из галереи, прежде чем устраивать скандал.

Думаю, и Джен я тоже достала.

А еще тот эпизод в кино, который – как мне кажется сейчас – мог стать последней каплей. Тогда я тоже вела себя неподобающим образом. То есть само поведение, возможно, и не было неподобающим, поскольку тот разговор должен был состояться рано или поздно, но все же не в том месте (не в кинотеатре «Холлоуэй Одеон»), не в то время (не в самой середине фильма «Мулен Руж») и не на тех тонах (не переходя на крик). Тогда одним из аргументов Чеза было то, что я недостаточно взрослая для того, чтобы стать матерью. Сейчас я понимаю: пожалуй, разоравшись на весь кинотеатр про свою беременность прямо на середине фильма, я только подтвердила его правоту.

Ну да не важно. Мартин побесился немного, а потом сдулся, словно воздушный шарик. «Что случилось, сэр?» – спросила я, но в ответ он лишь помотал головой, и этого мне было достаточно, чтобы все понять. Я поняла, что сейчас ночь, что он оказался на вечеринке среди незнакомых ему людей, что он кричит на еще одного незнакомого человека, а два часа назад он сидел на крыше и думал о самоубийстве. Ах да, еще жена и дети его ненавидят. В любой другой ситуации я бы сказала, что у него вдруг пропала воля к жизни. Я подошла и положила руку ему на плечо, а он посмотрел на меня, будто я человек, а не повод для раздражения. И тогда почти случился такой Момент – не романтический момент, как у Росса с Рейчел в сериале «Друзья» (этого еще не хватало), – а Момент Взаимопонимания. Но нам помешали, и Момент был упущен.

Джей-Джей

Хочу рассказать вам о своей старой группе – наверное, потому, что начал видеть в этих людях свою новую группу. Нас было четверо, и назывались мы «Оранжевый дом». Сначала мы назвались «Розовый дом» – в память об известном альбоме группы «Бэнд», но потом подумали, что нас сочтут гомосексуалистами, и сменили цвет. Мы с Эдди сколотили группу еще в школе, вместе писали песни, мы как братья были – до того самого дня, пока все не закончилось. Билли был барабанщиком, Джесси – басистом, а… хотя вам ведь все равно не важно? Вам одно нужно знать: мы умели то, что всем остальным было не под силу. Может, некоторые группы и умели, но это было до нас: «Стоунз», «Клэш», «Ху». Но вживую я ничего подобного не видел. Жаль, что вы не были на наших концертах, – тогда бы точно поняли, что я вам лапшу на уши не вешаю. Но поверьте: в свое время мы притягивали народ со всей округи, а после концерта они шли обратно домой и десять, и двадцать, и даже тридцать километров. Мне, конечно, нравятся наши альбомы, но люди помнят именно наши выступления. Некоторые группы просто выходят на сцену и играют свои песни в чуть более быстром ритме и чуть погромче, а мы все делали по-своему: мы играли то быстрее, то медленнее, вспоминали наши любимые песни – а мы знали, что и тем, кто пришел на наш концерт, эти песни тоже нравятся; в наших выступлениях люди видели особенный смысл, чего сейчас уже нигде не встретишь. Концерты «Оранжевого дома» можно было сравнить с церковной службой во славу Святой Троицы – там не было аплодисментов, криков и свиста, но были слезы, зубовный скрежет и бессвязный экстатический лепет. Мы спасали души. Если вы любите рок-н-ролл, весь рок-н-ролл – от… не знаю… Элвиса и Джеймса Брауна до «Уайт Страйпс», – то вам бы захотелось бросить работу и переселиться в корпус одного из наших усилителей и жить там, пока уши не отвалятся. Наши представления были для многих смыслом жизни, и я знаю, что это не просто красивые слова.

Я бы очень хотел ошибаться. Честно. Было бы легче. Но на нашем сайте была гостевая книга, которую я читал, не пропуская ни одного сообщения. И могу вас уверить, что у людей тоже возникало подобное ощущение. Читал я и гостевые книги других групп, но у них были другие фанаты. То есть у любой группы есть фанаты, которым нравится вся музыка этой группы – иначе какие они фанаты? Но, сравнивая те записи с записями наших поклонников, я понял, что с наших концертов люди уходили с особым чувством. Это чувство возникало и у нас, и у них. Просто их, пожалуй, было слишком мало. Впрочем, не важно.

После тирады Джесс Морин была в полуобморочном состоянии, но кто станет ее винить? Я бы, наверное, так и осел, разразись Джесс подобной тирадой в мой адрес, а потом мне потребовалось бы пару раз прогуляться вокруг квартала. Я вывел ее на небольшую террасу на крыше, куда, казалось, солнце не заглядывает вне зависимости от времени суток и года, но зато там был пластмассовый столик и гриль. В этой стране ведь повсюду стоят такие маленькие грили. По-моему, это символ того, как надежда может возобладать над обстоятельствами, когда тебе ничего не остается, кроме как глядеть в окно на мокнущий под проливным дождем гриль. За столиком сидели какие-то люди, но, увидев, что Морин плохо, они ушли обратно в дом, а мы сели за столик. Я предложил ей стакан воды, воды она не хотела, так что какое-то время мы просто сидели. А затем услышали чей-то приглушенный голос, доносившейся из тени у гриля. Приглядевшись, мы поняли, что в дальнем углу террасы сидит какой-то парень. Это был молодой парень, с длинными волосами и идиотскими усами, – он пытался привлечь наше внимание.

– Извините, пожалуйста, – прошептал он настолько громко, насколько осмелился.

– Если хочешь с нами поговорить, то подойди сюда.

– Мне нельзя выходить на свет.

– И что же с тобой случится, если ты все же выйдешь?

– Один сумасшедший человек может попытаться меня убить.

– Кроме нас с Морин, здесь никого нет.

– Этот сумасшедший человек везде.

– Прямо как Господь Бог, – заметил я.

Я перешел на другую сторону террасы и уселся рядом с ним.

– Чем я могу тебе помочь?

– Ты американец?

– Да.

– Здорово, чувак.

Этот факт его позабавил, а этого достаточно, чтобы все понять про этого парня.

– Слушай, ты не мог бы посмотреть, ушел ли тот человек?

– А как он выглядит?

– Она. Да-да, я все понимаю, но она действительно кого угодно напугает. Мой друг ее заметил и предупредил меня, чтобы я успел спрятаться. Однажды я ходил с ней на свидание. Понимаете, один-единственный раз. А потом все это закончил, потому что она больная на голову, а еще…

Этого было более чем достаточно.

– Ты ведь Чез?

– А ты откуда знаешь?

– Я друг Джесс.

Видели бы вы его лицо в тот момент. Он метнулся к стене, ища лазейку. Мне даже показалось, что он попробует забраться на стену, как белка.

– Черт, – испугался он. – Твою мать. Извини. Черт. Ты не поможешь мне перебраться через стену?

– Нет. Я хочу, чтобы ты пошел со мной и поговорил с ней. У нее… у нее выдалась непростая ночь, и, возможно, небольшой разговор поможет ей успокоиться.

Чез рассмеялся в ответ. Это был неискренний, отчаянный смех человека, который понимал, что, когда речь заходить о том, как успокоить Джесс, толку от нескольких слоновьих доз транквилизаторов будет много больше, чем от небольших бесед.

– Вы знаете, что я с того нашего свидания не занимался сексом?

– Нет, Чез, этого я не знал. Да и откуда? Или об этом где-то писали?

– Я был слишком напуган. Я не могу допустить такую ошибку снова, не могу допустить, чтобы на меня опять орали в кино. Знаете, я не против, пусть я больше никогда не буду заниматься сексом. Лучше так. Мне двадцать два. Ну а к шестидесяти уже становится все равно, ведь так? Так что осталось сорок лет. Даже меньше. Это я переживу. Пойми, все женщины – гребаные маньячки.

– Да хватит фигню всякую нести. Просто не повезло разок.

Я так сказал потому, что так надо было сказать, а не потому, что мой собственный опыт говорил об обратном. Но женщины не гребаные маньячки. Конечно нет. Разве что только те, с которыми спал я и с которыми спал Чез.

– Послушай, если ты выйдешь и просто поговоришь с ней, что плохого может произойти?

– Она дважды пыталась меня убить, и один раз меня арестовали по ее вине. К тому же меня больше не пускают в три паба, два музея и один кинотеатр. А еще я получил официальное предупреждение от…

– Ладно, хватит. То есть ты хочешь сказать, что в самом худшем случае ты погибнешь жестокой и мучительной смертью. А я тебе скажу, что лучше погибнуть как мужчина, чем прятаться под грилем как мышь.

Морин поднялась и подошла к нам.

– Будь я на месте Джесс, я бы могла тебя убить, – тихо сказала она, причем настолько тихо, что было сложно сопоставить жесткость слов с мягкостью голоса.

– Вот тебе, пожалуйста. Теперь ты по уши влип.

– Твою мать! Это еще кто?

– Меня зовут Морин, – объяснила Морин. – А с чего ты взял, что тебе все сойдет с рук?

– Что сойдет с рук? Я ничего не сделал.

– Ты, кажется, говорил, что занимался с ней сексом, – сказала Морин. – То есть ты не сказал именно так. Но сказал, что с той ночи сексом не занимался. Из этого я заключила, что ты с ней переспал.

– Ну да, секс у нас в тот один раз был. Но тогда я не знал, что она психопатка.

– А узнав, что бедная девочка смущена, что она ранимая, ты убегаешь от нее?

– Мне пришлось убежать. Она преследовала меня. С ножом.

– А почему она тебя преследовала?

– Да что ты все спрашиваешь? Тебе-то какое дело.

– Я не люблю, когда людям плохо.

– А мне? Мне тоже плохо. Она мне всю жизнь загубила.

Чез не мог знать, но этот аргумент было глупо использовать, если споришь с кем-то из нас, из четверки с Топперс-хаус. Мы по определению были лауреатами конкурса «Самая Загубленная Жизнь».

Чез бросил заниматься сексом, а мы раздумывали о том, чтобы бросить жить.

– Ты должен с ней поговорить, – сказала Морин.

– Да пошла ты, – отмахнулся Чез.

И тут – хлобысь! – Морин врезала ему изо всех сил.

Я уже и не вспомню, сколько раз Эдди давал кому-нибудь по физиономии на вечеринке или после концерта. И возможно, он скажет то же самое обо мне, хотя, насколько я помню, я всегда был Человеком Мира, у которого случались приступы ярости, а он был Человеком Войны, у которого иногда случались приступы спокойствия. И пусть Морин была всего лишь сухонькой немолодой женщиной, этот удар воскресил в моей памяти старые добрые времена.

А вот что больше всего поразило меня в Морин: она намного сильнее, чем я. Она не сдалась, она узнала, каково это – не прожить ту жизнь, к которой ты себя готовил. Я не знаю, какие у нее были жизненные планы, но ведь были, как у всех. А когда появился Мэтти, она прождала двадцать лет, пытаясь понять, что жизнь предложит ей взамен; но жизнь ничего ей не предложила взамен. В этот удар она вложила все свои чувства, и я вполне могу себе представить, как сильно смогу ударить кого-нибудь, когда доживу до ее возраста. Отчасти и поэтому я не хотел дожить до ее возраста.

Морин

Фрэнк – отец Мэтти. Забавно думать, что для кого-то это не очевидно, хотя для меня это совершенно очевидно. У меня были половые отношения только с одним мужчиной, и с ним я провела одну ночь, и единственная за всю мою жизнь ночь, которую я провела с мужчиной, породила Мэтти. А каковы шансы? Один к миллиону? Один к десяти миллионам? Не знаю. Но даже если один к десяти миллионам, то это все равно значит, что таких женщин, как я, в мире очень много. Но вы ведь не об этом думаете, когда речь идет об одном шансе из десяти миллионов. Вы не думаете: «Это очень много людей».

За все эти годы я поняла, что мы не так защищены от неудач, как думаем. Ведь несправедливо, что ты единственный раз в жизни оказываешься с мужчиной, а в итоге у тебя рождается ребенок, который не может ни ходить, ни говорить, даже узнать тебя не может… Впрочем, справедливость здесь ни при чем, ведь правда? Одной ночи с мужчиной достаточно, чтобы произвести на свет ребенка, любого ребенка. Нет законов, гласящих: «У вас может родиться такой ребенок, как Мэтти, если вы замужем, или если у вас уже есть много детей, или если вы спите со многими мужчинами». Нет таких законов, хотя нам с вами может показаться, что это зря. А когда у вас появляется такой ребенок, как Мэтти, вы ничего не можете с собой поделать, вы думаете: «Вот оно! Это все предназначенные мне неудачи, только собранные воедино». Но я не думаю, что именно так все устроено. Появление Мэтти не означало, что я не могу заболеть раком груди или что на меня не могут напасть грабители. Возможно, должно означать, но не означает. В некотором смысле я даже рада, что у меня нет еще одного ребенка, нормального ребенка. Ведь я бы тогда потребовала от Бога намного больше гарантий, чем Он может дать.

Ко всему прочему, я католичка и верю не столько в удачу, сколько в возмездие. Мы умеем верить в возмездие – в этом нам нет равных во всем мире. Я согрешила против Церкви, и ценой этого греха оказался Мэтти. Может показаться, что это слишком высокая цена, но ведь грехи должны иметь определенный вес – разве нет? И в этом смысле не стоит удивляться, что все получилось именно так. Долгое время я даже благодарила Бога, думая, что смогу расплатиться за свои грехи здесь, на земле, а на небесах потом о них не вспомнят. Теперь я уже не так в этом уверена. Если цена расплаты за грех столь высока, что ты в итоге хочешь покончить с собой – совершить еще более страшный грех, – то, значит, Кто-то ошибся в расчетах. Кто-то хочет слишком многого.

За всю свою жизнь я ни разу никого не ударила, хотя мне частенько и хотелось. Но та ночь была особенной. Я словно была в лимбе, меж живыми и мертвыми, и было совершенно неважно, что я сделаю до того, как вернусь на крышу Топперс-хаус. Только тогда я поняла, что будто взяла отпуск и отдыхаю от самой себя. И мне тут же захотелось ударить его снова – просто потому, что могла это сделать, – но я этого не сделала. И одного удара было достаточно: Чез упал – думаю, скорее от шока, чем от самого удара, поскольку силы у меня не очень-то много, – а потом встал на четвереньки, закрыв голову руками.

– Простите меня, – сказал Чез.

– За что? – не понял Джей-Джей.

– Не знаю, – ответил он. – За все.

– У меня был как-то парень вроде тебя, – объяснила я.

– Прости, – повторил Чез.

– Это очень больно. Это отвратительно, когда мужчина проводит с тобой ночь, а потом исчезает.

– Теперь я понимаю.

– Понимаешь?

– Думаю, да.

– Тебе же так ничего не видно. Может, встанешь? – предложил ему Джей-Джей.

– Мне не очень-то хочется, чтобы меня опять ударили.

– Пожалуй, ты не самый храбрый мужчина на этом свете, – заметил Джей-Джей.

– Храбрость можно проявлять очень по-разному, – ответил Чез. – И если ты говоришь о готовности терпеть удары как о проявлении храбрости… тогда, пожалуй, ты прав. На мой взгляд это перебор.

– Знаешь, Чез, и все же есть в тебе что-то от храбреца. Ты вот не стесняешься признаться, что боишься такой хрупкой женщины, как Морин. Вот за честность тебя можно уважать. Ты ведь не будешь его больше бить, Морин?

Я пообещала, что не буду, и Чез поднялся. Странное это ощущение – видеть, как мужчина что-то делает из-за меня.

– Ты так и будешь всю жизнь прятаться под чьими-то грилями? Сомнительное удовольствие, ты не находишь? – поинтересовался Джей-Джей.

– Да. Но других вариантов я не вижу.

– А как насчет разговора с Джесс?

– Только не это. Лучше я всю жизнь проведу вдалеке отсюда. Серьезно. Я уже подумываю о том, чтобы переехать.

– В соседский двор, надо полагать? Только чтобы с ухоженным газончиком, да?

– Нет, – ответил Чез. – В Манчестер.

– Послушай, – попытался успокоить его Джей-Джей. – Я знаю, что ты ее боишься. Но именно поэтому тебе стоит поговорить с ней сейчас. Пока мы рядом. Мы будем… посредниками, что ли. Может, лучше сделать так, чем переезжать в другой город?

– О чем мне с ней говорить?

– Мы, наверное, можем что-нибудь придумать. Вместе. Что-нибудь такое, что отвлечет ее.

– Например?

– Например, я точно знаю, что она готова выйти за тебя, если ты предложишь.

– Нет уж. Ты извини, но это…

– Да шучу я, Чез, шучу. Улыбнись. Ты ж мрачнее тучи.

– Это просто время сейчас такое. Мрачные времена.

– Конечно, мрачные. Вся эта история с Джесс, переезд в Манчестер, прятание под грилем, а еще 11 сентября, да и вообще.

– Вот именно.

Джей-Джей покачал головой:

– Ладно. Чтобы весь этот ср… кошмар для тебя закончился, тебе нужно ей кое-что сказать…

Джей-Джей объяснил ему, что нужно говорить, словно Чез был новым актером и мы все играли в какой-то мыльной опере.

Мартин

Я не прочь время от времени делать ремонт своими руками. Я сам красил спальню девочек, пусть и не без помощи трафаретов. (Там, конечно, повсюду были телекамеры, и продюсер оплатил всю краску до последней капли, но это не отменяет мой подвиг.) И если вы знаете, о чем я, то вспомните, как иногда, бывает, наткнешься где-нибудь в ванной на дыру, слишком большую, чтобы ее можно было заделать. И самый простой выход – это забить ее всем, что попадется под руку: сломанными спичками, губками и так далее. Так вот именно такова была роль Чеза той ночью: он был губкой, которой надо было закрыть дыру. Вся эта история с Джесс и Чезом была нелепа с самого начала – бесполезная трата времени и сил, второстепенное лирическое отступление, но нас она захватила, она согнала нас с крыши, и, даже слушая идиотскую речь Чеза, я осознавал ее ценность. Я понимал, что нам понадобится куда больше губок в ближайшие недели и месяцы. Быть может, именно это нам и нужно, хотим мы покончить с собой или нет. Быть может, жизнь – это слишком большая дыра, чтобы ее можно было чем-то заделать, и нам обязательно нужно хватать все, что попадется под руку – шлифовальные станки, рубанки, пятнадцатилетних девочек, да все что угодно, – лишь бы хоть как-то ее заполнить.

– Привет, Джесс, – сказал Чез, когда его выпихнули на улицу.

Он старался держаться весело и непринужденно, словно и так надеялся встретить Джесс на вечеринке. Но ему не хватило воли – сложно убедить собеседника в том, что ты весел, если у тебя не хватает духа взглянуть ему в глаза. Он напоминал мне неудачливого воришку из кино, которого поймали за попыткой что-то украсть у местного крестного отца, – он перегнул палку и теперь пытался умаслить ее, чтобы спасти свою шкуру.

– Почему ты ничего мне не объяснил?

– Да. Конечно. Я знал, что ты об этом спросишь. Я думал об этом. На самом деле я очень много об этом думал, потому что, ну… в общем, меня это не особенно радует. Все дело в слабости. В моей слабости.

– Только не переигрывай, – одернул его Джей-Джей.

Похоже, никто даже не пытался притвориться, будто все происходившее имело хоть какое-то отношение к нормальному разговору.

– Да. Правильно. Итак. Во-первых, я должен извиниться и заверить тебя, что такое больше не повторится. И во-вторых, я нахожу тебя очень привлекательной, мне с тобой интересно общаться, а еще…

Джей-Джей нарочито громко прокашлялся.

– Ах да. В общем, дело не во мне, а в тебе. То есть прости. Прости. Конечно, дело не в тебе, а во мне.

И в этот момент, пытаясь вспомнить следующую реплику, он поймал мой взгляд.

– Эй. Ты похож на того извращенца из телевизора. Мартин Что-то-там.

– Это он и есть, – подсказала Джесс.

– Охренеть. Откуда ты его знаешь?

– Это длинная история, – ответил я.

– Мы встретились на крыше Топперс-хаус. Мы собирались оттуда спрыгнуть, – объяснила Джесс, довольно сильно сократив длинную историю, хотя, надо признать, практически не упустив ничего важного.

Чез заглотил сказанное почти в буквальном смысле этого слова, как змеи заглатывают яйца: было видно, как информация медленно передается в мозг. Я уверен, что у Чеза есть масса достоинств, но сообразительность в их число явно не входит.

– И все из-за той девицы, которую ты трахнул? И из-за того, что жена выгнала тебя из дома? – в итоге спросил он.

– Может, лучше поинтересуешься у Джесс, почему она хотела покончить с собой. Тебе это не кажется сейчас более принципиальным?

– Заткнись, – оборвала меня Джесс. – Это личное.

– А у меня, значит, не личное?

– Нет, – сказала она. – Уже нет. Теперь все об этом знают.

– А какая Пенни Чемберс на самом деле, в реальной жизни?

– Ты об этом пришел сюда говорить? – тихо спросил у него Джей-Джей.

– Нет. Извините. Просто когда рядом стоит человек из телевизора, это немного отвлекает.

– Мне уйти?

– Нет, – тут же отреагировала Джесс. – Я хочу, чтобы ты остался.

– Ни за что бы не подумал, что он в твоем вкусе, – сказал Чез. – Слишком старый. К тому же он мразь.

Он ухмыльнулся и огляделся, пытаясь найти кого-нибудь, чтобы разделить его веселье, но на наших лицах – хотя, лучше сказать, на их лицах, поскольку даже Чез вряд ли ожидал, что я стану смеяться над своим возрастом или над своей мерзостью – не было и тени улыбки.

– Да, конечно. Ты там с ним за компанию была. Ведь я прав, да?

И вдруг стало очевидно, что мы намного взрослее его. Во всем.

Даже Джесс это поняла.

– Ты ничтожество, – ответила она. – И вся эта история не имеет никакого отношения к тебе. Проваливай на хер отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели.

И напоследок она дала ему пинка – классического пинка с прямой ноги в самую мясистую часть задницы, словно они были персонажами мультфильма.

На этом с Чезом было покончено.