Текст книги "Долгое падение"

Автор книги: Ник Хорнби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Джей-Джей

Только тогда мы узнали, кто на самом деле Джесс, и, надо сказать, узнав эту новость, я повеселился на славу. Я зашел в магазин купить сигарет, как вдруг увидел, что с газетного стенда у прилавка на меня пялятся Джесс с Мартином; увидев заголовок, аж присвистнул. Поскольку в заголовке все же говорилось о предполагавшемся совместном самоубийстве, такая реакция вызвала недоуменные взгляды у людей. Дочь министра образования! Ни фига себе! Вы поймите, эта девица разговаривала так, будто ее воспитывала безработная мать-наркоманка, сидевшая без гроша в кармане, которая была к тому же еще моложе ее. А вела она себя так, будто образование – это форма проституции, заняться которой может захотеть сумасшедший человек в приступе отчаяния.

Но когда я прочитал статью, мне уже стало не смешно. Я ничего не знал о Дженнифер, старшей сестре Джесс. Никто из нас не знал. Она исчезла несколько лет назад когда ей было восемнадцать, а Джесс – пятнадцать; взяла у матери машину, которую потом нашли на берегу моря, у обрыва, где покончил с собой не один человек. Дженнифер получила права за три дня до того – она словно училась водить, только чтобы покончить с собой. Правда, тело так и не нашли. Не знаю, как это отразилось на Джесс – наверное, плохо. А ее отец… Господи. Родителям, у которых такие дочери, тяжеловато, пожалуй, смотреть в будущее с оптимизмом.

А потом, на следующий день стало совсем не смешно. Газета вышла под другим заголовком: «ИХ БЫЛО ЧЕТВЕРО!» В статье шла речь о еще двух странных персонажах, которыми – вдруг понял я – были мы с Морин. А в конце статьи был телефонный номер и просьба откликнуться всех, кто хоть что-то знает об этом. Там за информацию даже вознаграждение было обещано. Нет, вы подумайте: за наши с Морин головы была обещана награда!

Проговорился, ясное дело, этот козел Чез; его писклявый голосок очень отчетливо слышался в этом образчике британской бульварной журналистики. Хотя надо отдать ему должное. Я воспринимал произошедшее как случайную встречу четырех жалких людей, которые не смогли осуществить свои жизненные планы – по правде сказать, ничего удивительного. А Чез увидел в этом другое – он увидел историю, на которой можно немного подзаработать. Ладно, он знал про отца Джесс, но все равно. Ему еще нужно было собрать все детали воедино.

Признаюсь вам: я даже немного увлекся статьей. Мне было приятно, пусть и не без самоиронии, читать о себе – на самом деле в этом нет ничего странного. Судите сами: одной из причин, по которым я оказался на крыше, была невозможность оставить своей след на этой земле с помощью музыки – да, можно и так сказать, не объясняя мое желание покончить с собой тем, что я не смог стать знаменитым. Может, я преувеличиваю, поскольку были все же и другие причины, но отчасти это правда. Как бы то ни было, как только я осознал собственную несостоятельность, про меня написали в газете на первой полосе, и, быть может, это не просто так.

Так что я в каком-то смысле наслаждался жизнью, сидя у себя в квартире, попивая кофе и покуривая сигареты, получая удовольствие от осознания того, что я одновременно и знаменит, и неизвестен. Но потом раздался этот чертов звонок, и я подскочил как ошпаренный.

– Кто там?

– Вы Джей-Джей? – послышался молодой женский голос.

– Кто это?

– Не могли бы вы ответить на пару вопросов? Насчет той ночи?

– Откуда у вас этот адрес?

– Насколько я понимаю, в новогоднюю ночь вы оказались в компании Джесс Крайтон и Мартина Шарпа? Почему они хотели покончить с собой?

– Неправильно вы понимаете, мэм.

Это было первое утвердительное предложение в нашем диалоге. До него были одни вопросы.

– А что именно я поняла неверно?

– Все. Вы вообще адресом ошиблись.

– Не думаю.

– С чего это?

– Потому что вы не отрицали, что вас зовут Джей-Джей. А еще вы спросили, откуда у меня этот адрес.

Логично. Эти журналисты – мастера своего дела.

– Но ведь я не сказал, что это мой адрес, правильно?

Этот совершенно идиотский аргумент повис в воздухе.

Она молчала. Я практически видел, как она стоит на улице, разочарованно мотая головой – настолько жалкими были мои попытки отвертеться. Я поклялся себе не произносить ни слова, пока она не уйдет.

– Послушайте, – начала она. – А была ли какая-то причина, по которой вы оттуда спустились?

– Какая еще причина?

– Не знаю. Причина, которая могла бы воодушевить наших читателей. Может, вы вернули друг другу желание жить дальше?

– Мне ничего об этом не известно.

– Вы посмотрели на Лондон и увидели красоту этого мира. Что-нибудь в этом духе было? Или что-то другое, что может вдохновить наших читателей?

Может, поиски Чеза были вдохновляющим предприятием? Если и так, то я этого не заметил.

– Возможно, какие-то слова Мартина Шарпа убедили вас не расставаться с жизнью? Если так, то наши читатели хотят знать об этом.

Я попытался припомнить, какие именно слова Мартина можно счесть за утешение. Он назвал Джесс идиоткой, но это он скорее для поднятия настроя, чем во имя спасения жизни. А еще он рассказал, что одна из героинь его шоу была замужем за человеком, пролежавшим двадцать пять лет в коме, но и это не особенно нам помогло.

– Нет, ничего такого мне в голову не приходит.

– Я оставлю свою визитку, ладно? Позвоните мне, когда будете готовы поговорить.

Я чуть не побежал ее догонять – мне уже ее не хватало. Мне нравилось быть временным центром ее мира. Да что там, мне нравилось быть временным центром своего мира, потому что последние дни в нем мало чего было, а с ее уходом стало еще меньше.

Морин

В общем, я пришла домой, включила телевизор, сделала себе чаю, позвонила в приют, Мэтти привезли обратно, посадила его перед телевизором, и все опять началось сначала. Я с трудом представляла себе, как проживу еще шесть недель. Знаю, мы договорились, но я и подумать не могла, что увижу их снова. Ах да, мы обменялись телефонами, адресами и всем прочим. (Мартину пришлось объяснять мне, что, поскольку у меня нет компьютера, у меня не может быть адреса электронной почты. Просто не знала, есть ли у меня такой адрес. Мне казалось, что его могли прислать в конверте с какой-нибудь рекламой.) Но я не думала, что нам все это пригодится. Вам может показаться, что я себя жалею, но я все же скажу: я совершенно искренне думала, что они, может, и будут встречаться, но уже без меня. Я слишком стара для них, слишком старомодна – эти мои туфли и вообще; Мне, конечно, было интересно сходить на вечеринку и посмотреть на всех этих странных людей, но это ничего не изменило. Я все равно собиралась забрать Мэтти, и у меня все равно не было никакого будущего, моя жизнь все равно была противна мне. Вы, возможно, думаете: «Почему же она не злится?» Естественно, я злюсь. С чего мне притворяться, будто это не так? Наверное, свою роль здесь сыграла церковь, и возраст, возможно, тоже. Нас ведь учили не жаловаться. Но иногда – почти всегда – мне хочется кричать, крушить все вокруг, убивать. А вот это уже злость. Нельзя жить такой жизнью и не злиться. Впрочем, я отвлеклась. Пару дней спустя у меня в квартире раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и услышала приятный женский голос:

– Морин?

– Да.

– Вас беспокоят из управления полиции.

– А, здравствуйте, – сказала я.

– Здравствуйте. Согласно нашим данным, в новогоднюю ночь ваш сын бесчинствовал в торговом центре. Крал вещи из магазинов, нюхал клей, нападал на посетителей центра и так далее.

– Боюсь, это не мог быть мой сын, – ответила я. – Он инвалид.

– А вы уверены, что он не симулирует эту инвалидность?

На полсекунды я даже задумалась. Но ведь когда разговариваешь с полицией, над любым вопросом задумываешься. Ведь хочется быть совершенно уверенной в том, что говоришь истинную правду, – просто на всякий случай.

– Чтобы так симулировать, нужно быть очень хорошим актером.

– А вы уверены, что он не очень хороший актер?

– Конечно, уверена. Понимаете ли, он даже играть не может.

– А что, если это и есть игра? Он подходит под описание этого… как его… Подозреваемого.

– А какое описание? – зачем-то спросила я.

Не знаю, зачем я это спросила. Наверное, хотела помочь.

– До этого мы еще дойдем, мэм. Можете ли вы объяснить, где находился ваш сын в новогоднюю ночь? Вы были с ним?

У меня по спине пробежал холодок. Я сначала не поняла, про какую дату идет речь. Меня прижали. Я не знала, врать или нет. Если предположить, что кто-то из медицинского персонала вывез его в город и использовал как прикрытие? Скажем, один из тех парней, что его забирали? С виду они были весьма приятными, но тут никогда нельзя знать наверняка. А если они украли что-то из магазина, спрятав под одеяло, которым укрыты ноги Мэтти? Если они пошли выпить, захватив с собой Мэтти, затеяли драку и толкнули коляску в сторону противников? А полицейские увидели, как он врезается в кого-то, но, не зная, что Мэтти не может сам сдвинуться с места, подумали, будто он сам ввязался в драку? А потом прикидывался идиотом, поскольку не хотел проблем с полицией? А если въехать в человека на кресле-каталке, ему будет больно. Можно даже ногу сломать. А если… На самом деле, даже немного паникуя, я понимала, что он никак не мог нюхать клей. Такие мысли проносились у меня в голове. Пожалуй, причиной всех этих мыслей было осознание собственной вины. Меня с ним не было, хотя я должна была остаться с ним, а не осталась потому, что хотела оставить его навсегда.

– Нет, я не была с ним. За ним приглядывали.

– А, понятно.

– Он был в полной безопасности.

– Я не сомневаюсь, мэм. Но ведь речь идет не о его безопасности. Речь идет о безопасности посетителей торгового центра «Вуд Грин».

«Вуд Грин»! Он как-то добрался до другого конца города, аж до «Вуд Грин»!

– Нет. Да. Простите.

– Хотите извиниться? Точно хотите? Отвечай, б…, отвечай давай!

Я не могла поверить своим ушам. Я знала, конечно, что полицейские не стесняются в выражениях. Но мне казалось, это происходит в стрессовых ситуациях, когда повсюду какие-нибудь террористы, а не во время телефонного разговора с обычным человеком в рамках обычного расследования. Если, конечно, она не пережила стресс. Могли Мэтти – или тот, кто его толкнул, – на самом деле убить кого-то? Ребенка, быть может?

– Морин.

– Да, я вас слушаю.

– Морин. Я не из полиции. Это Джесс.

– А, – сказала я, заливаясь краской от стыда за собственную тупость.

– Ты ж поверила, поверила, старая перечница.

– Да, я тебе поверила.

По моей интонации она догадалась, что расстроила меня, и больше об этом не вспоминала.

– Ты видела газеты?

– Нет. Я не читаю газет.

– Про нас пишут.

– Про кого пишут?

– Про нас. Им известны наши с Мартином имена. Забавно, правда?

– А что там написано?

– Что я, Мартин и еще двое неизвестных договорились о совместном самоубийстве.

– Это же неправда.

– Ясен пень. И еще там написано, что я – дочь министра образования.

– А почему там так написано?

– Потому что я его дочь.

– А…

– Я просто пересказываю тебе, о чем в газетах написали. Ты удивлена?

– Ну, ты многовато ругаешься для дочери политика.

– А к Джей-Джею домой приходила журналистка и спрашивала, не спустились ли мы с крыши, вдохновившись какой-то идеей.

– И как все это понимать?

– Не знаем еще. Мы собираемся на экстренное совещание.

– Кто?

– Мы все, вчетвером. Великое воссоединение. Можно там, где мы завтракали.

– Я не могу никуда пойти.

– Почему?

– Из-за Мэтти. Отчасти из-за этого я и оказалась на крыше. Я никогда не могу никуда выходить.

– Мы могли бы прийти к тебе.

Кровь у меня опять начала приливать к лицу. Я не хотела, чтобы они приходили.

– Нет-нет. Я что-нибудь придумаю. А когда вы собираетесь встречаться?

– Сегодня вечером.

– Ой, я не успею ничего придумать за сегодня.

– Тогда мы придем к тебе.

– Не надо, пожалуйста. У меня не прибрано.

– Ну так приберись.

– У меня дома никогда не было никого с телевидения. И дочек министров тоже.

– Привередничать и важничать я не буду. Увидимся в пять.

Оставалось три часа, чтобы привести квартиру в порядок. Пожалуй, с такою жизнью, как у меня, невольно станешь немножко сумасшедшей. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы захотеть спрыгнуть с крыши. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы спуститься с нее. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы вытерпеть Мэтти, необходимость все время быть дома и одиночество. Но я действительно считаю себя лишь немножко сумасшедшей. Будь я по-настоящему сумасшедшей, я бы не стала убираться. И будь я по-настоящему сумасшедшей, мне было бы все равно, что они здесь увидят.

Мартин

Пожалуй, мне приходило в голову, что мой поход на крышу Топперс-хаус может заинтересовать таблоиды. Я оказался на первых полосах, повалявшись пьяным на улице, черт возьми. Вряд ли кто станет спорить, что падение с крыши многоэтажки – это намного интереснее. Когда Джесс объяснила Чезу, где мы встретились, я еще подумал, хватит ли у Чеза мозгов заработать на этом, но, поскольку он показался мне совершенно безмозглым, я решил, что бояться такого – это паранойя. Если бы только знал, что Джесс сама по себе – информационный повод, я бы подготовился к такому повороту событий.

Сначала позвонил мой агент и зачитал мне статью – дома я только «Дейли телеграф» читаю.

– Здесь есть хоть слово правды? – спросил он.

– Честно?

– Да.

– Только между нами.

– Да-да.

– Я собирался спрыгнуть с крыши высотного дома.

– Господи!

Мой агент молод, щеголеват и зелен. Выйдя из тюрьмы, я обнаружил, что в агентстве произошла своеобразная реорганизация: Тео, подносивший кофе моему тогдашнему агенту, – это теперь единственный человек, который не дает оказаться мне в полном забвении. Именно Тео нашел мне работу на самом ужасном кабельном канале в мире. Он закончил университет, где изучал сравнительное религиоведение, а сейчас пишет стихи, и их даже издают. У меня есть подозрение, что он играет в сугубо мужской лиге – если вы понимаете, к чему я клоню, – хотя мне все равно. Если же взглянуть на него с профессиональной точки зрения, то без микроскопа точно ничего не разглядишь.

– Там я ее и встретил. Ее и еще двоих. Потом мы спустились. И вот я вновь в мире живых.

– Почему ты собирался спрыгнуть с крыши высотного дома?

– Да просто в голову взбрело.

– Я уверен, что должна быть какая-то причина.

– Причина была. – Это я пошутил. – Ты прочти мое досье. Ознакомься с событиями последнего времени.

– Мы, кажется, уже перевернули эту страницу.

Меня всегда умиляет его манера говорить обо мне во множественном числе. Я уже сто раз это слышал: «Мы вышли из тюрьмы, и теперь…», «У нас приключилась неприятность стой девочкой, но теперь…». Если бы я о чем и мог пожалеть, покончив с собой, то лишь о том, что не услышал бы слов Тео: «Мы свели счеты с жизнью, и теперь…» Или: «Нас похоронили, и теперь…»

– Мы ошибались.

Повисло задумчивое молчание.

– Господи… Что теперь?

– Ты здесь агент. Мне казалось, эта история даст тебе массу возможностей для дальнейшей работы.

– Мне надо немного подумать. Я перезвоню тебе. Кстати, отец Джесс пытался тебя найти. Он звонил сюда, но я сказал, что мы не разглашаем личную информацию. Я правильно сделал?

– Да, правильно. Но дай ему номер моего мобильного. Думаю, не обязательно от него скрываться.

– Если хочешь, позвони ему. Он оставил свой телефон.

– Давай, записываю.

Пока я разговаривал с Тео, моя бывшая жена и бывшая девушка оставили мне сообщения на автоответчике. Я не думал о них, когда Тео зачитывал мне статью; теперь меня подкосило. Я начинал понимать очень важную вещь: неудачная попытка самоубийства приносит столько же боли, сколько и удавшаяся, но вызывает намного больше злости, поскольку боль нельзя заглушить скорбью. Я слушал сообщения, слышал интонации и понимал: я по уши в дерьме.

Сначала я перезвонил Синди.

– Ты эгоист, козел и идиот! – возмутилась она.

– Ты знаешь только то, о чем написано в газетах.

– Похоже, ты единственный человек в мире, про которого газеты пишут чистую правду. Они пишут, что ты переспал с пятнадцатилетней девицей, и ты действительно переспал. Они пишут, что ты валялся пьяный на улице, и ты действительно валялся. Им ни к чему что-то придумывать.

На самом деле весьма точное наблюдение. Она была права: журналисты никогда не искажали фактов и не истолковывали их неверно. Пожалуй, в этом и было самое главное унижение последних лет. В газетах меня поливали грязью, но вся эта грязь была истинной правдой.

– Я так понимаю, – продолжила она, – ты опять все ловко устроил. Поднялся на крышу многоэтажки, намереваясь сброситься с нее. Но вместо этого спустился живой и невредимый, да еще и с какой-то девицей.

– Это если очень вкратце.

– А о дочерях ты подумал?

– Они знают?

– Пока нет. Но в школе им расскажут. Всегда рассказывают. Как мне им объяснить?

– Может, я им сам все объясню?

В ответ Синди гавкнула. Надо полагать, она хотела изобразить саркастический смешок.

– Ладно, говори что хочешь. Скажи, что папе было грустно, но потом он повеселел.

– Замечательно. Будь им по два года, объяснение было бы весьма удачное.

– Не знаю, Синди. Слушай, раз ты не даешь мне с ними видеться, то, получается, это уже не моя проблема. Сама с этим разбирайся.

– Вот ублюдок!

Так закончился первый телефонный разговор. Фраза о том, что, не позволяя мне участвовать в воспитании дочерей, Синди снимает с меня всякую ответственность, поразила меня самого – это же было до боли очевидно. Впрочем, не важно. Главное, на этом наш разговор закончился.

Я не знаю, что еще я должен своим дочерям. В свое время я бросил курить ради них. Но когда вся жизнь разваливается, курение – это мелочь, поэтому и закурил снова. Вот так: сначала бросаешь курить – бросаешь курить ради дочерей, – а потом споришь с их матерью, как им лучше объяснить, почему ты пытался покончить с собой. О таком не рассказывают на консультациях для будущих родителей. Здесь все дело в расстоянии. Я был от них все дальше и дальше; девочки становились все меньше и меньше, пока не превратились в едва различимые точки, до которых было не дотянуться – во всех смыслах этого слова. Но разглядеть выражения лиц маленьких точек невозможно, и получается, не нужно было беспокоиться, что на этих лицах – радость или печаль. Разве не поэтому мы спокойно давим муравьев? А потом в голову приходят мысли о самоубийстве; мысли, которые не могут прийти в голову, пока тебе в глаза смотрит твой ребенок.

Когда я позвонил Пенни, она все еще плакала.

– По крайней мере, это все объясняет, – сказала она, чуть успокоившись.

– Что объясняет?

– Твое исчезновение с вечеринки. И возвращение со всеми этими людьми. Я никак не могла понять, откуда они взялись.

– Зато ты поняла, что они мне помогли заняться сексом с другой женщиной.

– Ага.

Она жалобно шмыгнула носом. Она же хорошая. Она совсем не сука. Она добрая, любящая, она готова на жертвы ради любимого человека… Кому-то с ней повезет.

– Прости.

– За что? Это ж я наделала ошибок.

– Думаю, я наделал ошибок больше. И они, кстати, ни с чем не сравнятся. Вообще ни с чем. А с тобой мне было очень хорошо.

– Как ты сегодня?

Я еще не задавал себе этого вопроса. Я проснулся с похмелья, потом зазвонил телефон, и с того времени жизнь пошла дальше. За все то утро я ни разу не задумался о самоубийстве.

– Нормально. Я не собираюсь лезть на крышу прямо сейчас, если ты об этом.

– Ты поговоришь со мной, прежде чем соберешься?

– Обо всем этом?

– Да. Обо всем этом.

– Не знаю. Сомневаюсь, что разговоры тут могут помочь.

– Да знаю я, что разговоры не помогут. Просто не хочу узнать об этом из газет.

– Ты заслуживаешь лучшего, Пенни. Лучшего человека, чем я.

– Мне не нужно лучшего.

– То есть с изначальной постановкой вопроса ты согласна.

– Я достаточно себя уважаю и предполагаю, что мог бы найтись мужчина, который скорее захотел бы провести со мной новогоднюю ночь, чем покончить с собой.

– Так, может, стоит попытаться найти его?

– А какое тебе-то до этого дело?

– Да… Сейчас это не самый… не самый важный для меня вопрос.

– Однако. Честный ответ.

– Думаешь? Я бы сказал, самоочевидный.

– И что мне делать?

– Наверное, ничего.

– Ты мне еще позвонишь?

– Да, конечно.

Это я еще мог пообещать.

Все – за исключением Криса Крайтона, естественно, – знают, где я живу. У всех есть мой домашний телефон и адрес электронной почты. Выйдя из тюрьмы, я стал раздавать свои координаты всем, кто проявлял ко мне малейший интерес, – мне нужна была работа. Никто из этих козлов так, конечно, и не проявился, но зато теперь они все столпились у моих дверей. Под всеми я подразумеваю трех-четырех наемных писак сомнительного вида – в основном молодежь, мальчики и девочки с одутловатыми физиономиями, которые обычно пишут о школьных праздниках для местных газетенок, а теперь поверить не могут, как им повезло. Я протиснулся сквозь них, хотя спокойно мог обойти – четыре замерзших человека, которые попивают растворимый кофе из бумажных стаканчиков, вряд ли могут сойти за толпу обезумевших журналистов. Но нам всем понравилось. Я смог почувствовать собственную важность, а они смогли ощутить себя в самом центре событий. Я улыбнулся, сказал «доброе утро» и отпихнул одного из них своим дипломатом.

– Вы и вправду пытались покончить с собой? – спросила одна весьма непривлекательная особа в бежевом плаще.

Я махнул рукой, показывая, что нахожусь в отличной физической форме.

– Если так, то я устроил из этого целый спектакль, – улыбнулся я.

– Вы знакомы с Джесс Крайтон?

– С кем?

– Джесс Крайтон. Дочерью министра… министра образования.

– Я – давний друг семьи. Мы вместе встречали Новый год. Может, поэтому и возникло это довольно глупое недоразумение. Вечеринка была не по поводу суицида, а по поводу Нового года. Это две совершенно разные вещи.

Я начал входить во вкус. Мне даже было почти жаль, что я так быстро дошел до моего «пежо», который я арендовал за сумасшедшие деньги, чтобы заменить БМВ. К тому же я не знал, куда ехать. Но через несколько дней картина того дня вырисовалась: Крис Крайтон позвонил мне на мобильный и пригласил к себе на небольшой разговор. Потом с того же номера позвонила Джесс и сказала, что вечером мы встречаемся у Морин. Я не возражал. Больше мне было нечем заняться.

Прежде чем постучаться в дверь дома Джесс, я несколько минут провел в машине, приводя в порядок мысли. Последнее столкновение с разъяренным отцом произошло у меня после того, как я неосмотрительно вступил в незаконную – как оказалось впоследствии – половую связь с Даниэль (рост: метр семьдесят пять, бюст: четвертый номер, возраст: пятнадцать лет и двести пятьдесят дней – а оставшиеся сто пятнадцать дней, я вам скажу, сыграли важную роль). В прошлый раз столкновение произошло в моей квартире, старой просторной квартире на Гибсон-сквер – думаю, лишним будет объяснять, что я не звал отца Даниэль на милые посиделки, но он выследил меня одной ночью, когда я пытался прокрасться домой. Наша встреча оказалась не очень плодотворной, и не в последнюю очередь потому, что я пытался свести разговор к ответственности родителей за действия детей, а он хотел меня ударить. Я до сих пор думаю, что в чем-то был прав. Почему пятнадцатилетняя девушка нюхала кокаин в мужской уборной клуба «Мелонс» в час ночи во вторник? Но, возможно, не настаивай я на своем, он не пошел бы после этого в полицию писать на меня заявление.

На этот раз я решил постараться не прибегать к подобным аргументам. Я и так понимал, что вопрос о родительской ответственности был довольно щекотливым в семействе Крайтонов, где одна дочь пропала без вести (возможно, мертва), а вторая хотела покончить с собой (вероятно, не в своем уме). Но моя совесть была в любом случае чиста. Единственный физический контакт с Джесс у меня был, когда я уселся на нее, но никакого эротического подтекста в этом не было. По сути дела, это был самоотверженный поступок. Даже героический.

К сожалению, Крис Крайтон не был готов чествовать меня как героя. Он мне ни руки не пожал, ни кофе не предложил; меня втолкнули в гостиную и устроили головомойку, словно я был напортачившим помощником какого-нибудь депутата парламента. Оказывается, с рассудительностью у меня было не очень, я должен был выяснить фамилию Джесс, номер телефона и позвонить ему. К тому же и со «вкусом» у меня оказалось не очень – мистер Крайтон пребывал в уверенности, что появление его дочери на страницах таблоидов имеет какое-то отношение ко мне, и лишь потому, что я из тех, про кого пишут в желтой прессе. Когда я попытался указать ему на некоторые ошибки в логике его рассуждений, он заявил, что в моих рассуждениях логика отсутствует совсем. Я уже собрался было уходить, как появилась Джесс.

– Я же сказал тебе оставаться наверху.

– Да, я знаю. Но, видишь ли, мне уже немного не семь лет. Тебе кто-нибудь говорил, что ты идиот?

Он ее страшно боялся – это было видно невооруженным взглядом. Просто у него хватало достоинства прятать страх под маской обычной усталости и скуки.

– Я же политик. Меня все только идиотом и называют.

– Какое тебе дело, где я провела новогоднюю ночь?

– Похоже, вы провели ее вместе.

– Да, это случайно вышло, старый тупой ублюдок.

– Вот так она со мной и разговаривает, – сказал он таким скорбным голосом, словно я настолько давно их обоих знаю, что могу попытаться примирить.

– Вы, наверное, жалеете, что не отдали ее в частную школу?

– Простите?

– Это очень мило, что она учится в обычной школе. Но сами понимаете. Каковы затраты, таков и результат. А в вашем случае результат еще и хуже.

– Школа Джесс неплохо справляется, причем в весьма непростых обстоятельствах, – заявил Крайтон. – Когда Джесс оканчивала школу, пятьдесят один процент учащихся сдал выпускной экзамен на удовлетворительные оценки, что на одиннадцать процентов больше, чем за год до этого.

– Замечательно. Какое, должно быть, утешение для вас.

Мы взглянули на Джесс – она показала нам средний палец.

– Все дело в том, что вы были in loco parentis– замещающими родителей, – сказал гордый отец.

Я забыл, что Джесс относится к подобным выражениям так же, как расисты относятся к чернокожим: она их ненавидит и хочет засунуть обратно – туда, откуда пришли. Она бросила на отца презрительный взгляд.

– Во-первых, ей восемнадцать. А во-вторых, я уселся на нее лишь для того, чтобы не дать ей спрыгнуть. Возможно, я вел себя не очень педагогично, но зато, по крайней мере, практично. Простите, что не подготовил полный отчет о случившемся в тот же день.

– Вы занимались с ней сексом?

– Пап, ну какое тебе дело?

Только не это. У меня не было ни малейшего желания ввязываться в спор о праве Джесс на личную жизнь.

– Нет. Ни в коем случае.

– Ой, – сказала Джесс. – Только не надо таким тоном.

– Я слишком ценю нашу дружбу, чтобы все усложнять.

– Очень смешно.

– Собираетесь ли вы поддерживать отношения с Джесс?

– Как вас понимать?

– Думаю, это вам нужно объяснить, как вас понимать.

– Слушай, дружище, я приехал сюда потому, что понимал, как сильно ты, наверное, беспокоишься. Но если ты собираешься и дальше разговаривать со мной в таком тоне, я валю домой на хер.

Лицо словесной расистки немного прояснилось: англосаксы дали отпор римским захватчикам.

– Простите. Но вы уже знаете, через что прошла наша семья. Мне непросто.

– Ха! Можно подумать, мне просто, – возмутилась Джесс.

– Всем непросто.

Похоже, Крайтон решил сделать все возможное, чтобы продолжить разговор.

– Да я уж вижу.

– Но что нам теперь делать? Пожалуйста, если у вас есть какие-то мысли…

– Понимаете, – попытался объяснить я, – дело в том, что мне своих проблем хватает.

– Ясен пень, – сказала Джесс. – А мы все думали: с какой это стати ты оказался на крыше?

– Я понимаю, Мартин…

Похоже, постоянное внимание прессы научило его ко всем и всегда обращаться по имени. Как и остальные роботы Блэра, он пытался убедить тебя, что он – твой друг.

– Я думаю, несколько раз ты… ты свернул с правильного жизненного пути…

Джесс презрительно фыркнула.

– Но я не считаю тебя плохим человеком.

– Спасибо.

– Мы теперь одна шайка, – заявила Джесс. – Правда, Мартин?

– Конечно, Джесс, – устало согласился я, надеясь, что ее отец заметит явное отсутствие энтузиазма в моем голосе. – Мы теперь друзья навек.

– Что еще за шайка? – удивился Крайтон.

– Мы собираемся приглядывать друг за другом. Разве нет, Мартин?

– Конечно, Джесс.

Если бы в моих словах было еще больше усталости и скуки, им бы просто не хватило сил вскарабкаться наверх, ко рту, и вырваться наружу. Я живо представил себе, как они соскальзывают туда, откуда начали свой путь.

– В итоге, вы все будете in loco parentis?

– Это не совсем так, – попытался объяснить. – Это не банда «Локо парентис»… Звучит не очень, согласитесь. Да и что нам с таким названием делать? Устраивать головомойки отцам семейств?

– Заткнитесь оба, задолбали уже. Оба, – не выдержала Джесс.

– Я лишь хочу, – сказал Крайтон, – чтобы вы были рядом с ней.

– Он обещал, – поддакнула Джесс.

– Мне бы хотелось быть в этом уверенным.

– Слушайте, можете хотеть чего угодно, – объяснил я, – но я не собираюсь никого ни в чем уверять.

– У вас ведь есть дети, я правильно понимаю?

– Ну, это как сказать, – отозвалась Джесс.

– Думаю, будет лишним объяснять, как я беспокоюсь за Джесс и насколько легче мне будет, если я буду знать, что за ней приглядывает серьезный взрослый человек.

У Джесс вырвался невольный смешок.

– Я понимаю, вы не… Вы не совсем… И некоторые журналисты…

– Его смущает, что ты спишь с пятнадцатилетними девочками, – разъяснила Джесс.

– Я не на работу пришел устраиваться, – сказал я. – Мне такая работа не нужна, и если вы думаете, что я возьмусь за подобное, вы заблуждаетесь.

– Я лишь хочу попросить вас, в случае, если Джесс будет грозить серьезная опасность, либо предотвратить эту опасность, либо рассказать обо всем мне.

– Да он бы с радостью, – сказала Джесс, – но он банкрот.

– А при чем здесь деньги?

– Потому что если он будет приглядывать за мной, а я решу зайти в какой-нибудь клуб, то его не пустят, поскольку у него нет денег. Вот.

– И что?

– Я могу там накачаться наркотиками и умереть от передозировки. Я умру только потому, что тебе не хотелось раскошелиться.

Я вдруг понял, к чему все это. Работа за двести пятьдесят фунтов в неделю на самом отвратительном кабельном канале страны не только определяет образ мышления, но и развивает воображение. Джесс готова валяться на полу туалета в бессознательном состоянии только ради того, чтобы заполучить лишние двадцать фунтов… Осознавать это было страшно, особенно в моем состоянии.

– Сколько вы хотите? – вздохнул Крайтон.

Он вздохнул так, словно все это – наш с ним разговор, Новый год, мое тюремное заключение – было специально устроено для того, чтобы выудить у него деньги.