Текст книги "Мой мальчик"

Автор книги: Ник Хорнби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Что поешь, придурок?

Кажется, это случилось снова. Он напевал про себя одну из песен, которые слушала мама, песню Джони Митчелл про такси, и, очевидно, она опять выскочила наружу. Они все начали что-то нестройно бубнить, иногда вставляя бессмысленные слова, и тыкать его в бок, чтобы он повернулся к ним лицом. Он не обращал на них внимания и пытался сосредоточиться на статье. Ему не нужно было вспоминать названия шоколадных батончиков, когда перед ним была статья о компьютерах. Сначала он делал вид, что читает, но уже через пару секунд действительно увлекся и забыл о своих обидчиках, а когда опомнился, их уже и след простыл.

– Эй, Мохаммед! – прокричал один из них (мистера Пателя [12] звали совсем не так). – Проверь его карманы. Он кое-что своровал.

И ушли. Он сунул руки в карманы. В них было полно шоколадок и пакетиков жвачки. А он и не заметил. Ему стало дурно. Он попытался объяснить, но мистер Патель перебил его:

– Маркус, я все видел. Все в порядке.

Он подошел к прилавку и вывалил содержимое карманов на газеты.

– Они из твоей школы?

Маркус кивнул.

– Старайся держаться от них подальше.

Ага, черт возьми. Удержишься от них, пожалуй!

Когда он пришел домой, мама лежала, укрывшись периной, и смотрела детские мультики. На него она даже не взглянула.

– Ты что, не ходила сегодня на работу?

– Утром ходила. После обеда отпросилась, потому что плохо себя чувствовала.

– В каком смысле плохо себя чувствовала?

Молчание.

Так дело не пойдет. Ведь он всего лишь ребенок. Он все чаще и чаще задумывался об этом, по мере того как становился старше. Непонятно почему. Может, потому, что когда он и в самом деле был ребенком, то не мог этого осознать, – ведь чтобы понять, что ты еще совсем ребенок, нужно дорасти до определенного возраста. Или, может быть, когда он был маленький, ему не о чем было беспокоиться: лет пять-шесть назад его мама не лежала, дрожа, целыми днями под периной и не смотрела дурацкие мультики, а если бы это и случилось, он не посчитал бы это чем-то ненормальным.

Нужно было что-то делать. В школе все хуже некуда; дома тоже все хуже некуда, а раз, кроме школы и дома, у него ничего нет, значит ему все время хуже некуда, кроме тех часов, когда он спит. Нужно что-то делать, но сам он ничего изменить не может, и поэтому что-то предпринять должна женщина, закутавшаяся в одеяло.

Смешная у него мама. Сторонница диалога. Всегда заставляет его выкладывать все как есть и обсуждать с ней. Тем не менее он был уверен: заведи он разговор о чем-нибудь серьезном – неизбежно начались бы проблемы, особенно теперь, когда она все время плакала без причины. Но в данный момент он просто не представлял, как этого избежать. Он ведь всего лишь ребенок, а она – его мама, и если ему плохо, то именно она должна исправить ситуацию – все проще простого. Он должен с ней поговорить, даже если она этого не хочет, даже если после этого ей станет еще хуже. Да, тяжело. Ничего хорошего. Но в нем было достаточно злости, чтобы завести с ней разговор прямо сейчас.

– Зачем ты это смотришь? Это же чушь. Сама мне всегда говоришь.

– Я думала, ты любишь мультики.

– Люблю. Просто этот мне не нравится. Ужас какой-то.

Они оба молча уставились на экран. Странное собакообразное существо гонялось за мальчиком, который мог превращаться в нечто, похожее на летающую тарелку.

– Чем ты заболела? – строго спросил он: так учитель спросил бы какого-нибудь Пола Кокса о том, сделал ли тот домашнее задание.

Нет ответа.

– Мама, чем ты заболела?

– Ах, Маркус, это не что-то такое…

– Мама, не надо разговаривать со мной как с идиотом.

Она снова начала плакать, тихо всхлипывая, и это привело его в ужас.

– Ты должна это прекратить.

– Не могу.

– Ты должна. Если ты не можешь нормально заботиться обо мне, то тебе придется найти для этого кого-нибудь другого.

Она перекатилась на живот и посмотрела на него.

– Как ты можешь говорить, что я не забочусь о тебе?

– Потому что так оно и есть. Ты просто готовишь мне еду, а это я и сам могу. Все остальное время ты только плачешь. Это… это плохо. Это плохо для меня.

Она расплакалась еще сильнее, и он оставил ее в покое. Он пошел наверх в свою комнату и, надев наушники, сел играть в «Баскетбол НБА», хоть в будние дни ему это запрещалось. Когда он снова спустился вниз, она уже встала, перины тоже не было видно. Она раскладывала по тарелкам спагетти с соусом и вроде выглядела нормально. Он понимал, что на самом деле все совсем не нормально. Может, он и ребенок, но уже достаточно взрослый, чтобы осознавать: человек не перестанет психовать (а он начинал понимать, что в этом и заключается мамина болезнь) только оттого, что его об этом попросят, но сейчас ему было все равно, лишь бы она была нормальной в его присутствии.

– В субботу ты едешь на пикник.

– На пикник?

– Да, в Риджентс-парк.

– С кем?

– Со Сьюзи.

– Опять эта «ОРДА», только не с ними.

– Именно с ними.

– Я их терпеть не могу. – Мама как-то брала его с собой на вечеринку, которую «ОРДА» устраивала у кого-то в саду, это было, когда они только переехали в Лондон, но с тех пор на их собрания она больше не ходила. Маркус же имел возможность пообщаться с ними подольше, потому что Сьюзи как-то брала его с собой на их пикник.

–  Tant pis[13] .

Ну почему она так говорит? Он прекрасно знает, что по-французски это – «упрямый засранец», так почему бы ей просто не сказать «упрямый засранец»? Неудивительно, что он вырос таким ненормальным. Если твоя мать ни с того ни с сего начинает говорить по-французски, то у тебя гораздо больше шансов запеть в газетном киоске и даже не заметить. Он положил кучу сыра на спагетти и размешал.

– А ты поедешь?

– Нет.

– А почему тогда я должен ехать?

– Потому что мне нужно отдохнуть.

– Я могу не показываться тебе на глаза.

– Просто я делаю то, что ты сказал. Хочу, чтобы кто-нибудь другой позаботился о тебе. У Сьюзи это получится гораздо лучше.

Сьюзи была ее лучшей подругой, они знали друг друга еще со школы. Она была милой и Маркусу очень нравилась. Но ему все равно не хотелось ехать с ней на пикник, который устраивает «ОРДА», где будет куча ужасных маленьких детей. Он был лет на десять старше большинства из них, и все предыдущие случаи общения оставили у него ужасные впечатления. После последнего совместного похода в зоопарк он пришел домой и заявил, что хочет пройти добровольную стерилизацию. Мама долго смеялась, но он сказал это абсолютно серьезно. Он точно знал, что никогда в жизни не захочет иметь детей, так почему же не решить эту проблему прямо сейчас – раз и навсегда.

– Я буду хорошо себя вести. Могу просидеть целый день в своей комнате, играть на компьютере. Ты даже не заметишь, что я дома.

– Я хочу, чтобы ты уехал на этот день. Хорошо провел время. Здесь слишком напряженная атмосфера.

– В каком смысле?

– В том, что… Да не знаю я. Я просто знаю, что нам друг с другом несладко.Подождите-ка минутку. Им друг с другом несладко? Первый раз с тех пор, как его мама начала плакать, ему тоже захотелось заплакать. Он знал, что ему с ней несладко, но он и не подозревал, что это взаимно. Что он ей такого сделал? Он и представить не мог. Когда-нибудь он ее спросит, что именно она имела в виду, но не сегодня, не сейчас. Он боялся, что ответ ему не понравится.

Глава 8

– Ну и стерва.

Уилл смотрел на свои ботинки и издавал звуки, которые должны были дать Сьюзи понять, что его жена не такое уж чудовище.

– Уилл, но так не делают. Нельзя звонить за пять минут до встречи и говорить, что планы меняются. Ты должен был просто послать ее… – Она оглянулась, чтобы посмотреть, не слышит ли этого Маркус – странный мальчик, с которым они, видимо, были обречены провести весь день. – …послать ее в баню.

Его бывшая жена (судя по репликам Сьюзи, ее звали Пола – имя, которое он, видимо, обронил накануне), конечно же, была целиком и полностью виновата в том, что Нед не появился на пикнике, но Уилл чувствовал неопределенную солидарность с ней перед лицом агрессивного сочувствия Сьюзи. Не слишком ли далеко он зашел?

– Ну, ты ж понимаешь, – продолжал он повторять, пока Сьюзи неистовствовала.

– Ты не можешь позволить себе быть мягким. Тогда с тобой все время будут поступать по-свински.

– Она до этого никогда так не делала.

– Но обязательно сделает еще раз. Только подожди. Ты слишком мягкий. А в нашем неблагодарном деле нужно быть жестче.

– Конечно. – Слышать, что он слишком мягок, что ему нужно стать жестче, было для Уилла непривычно, но он выглядел настолько паршиво, что представить себе, как он только что был «растоптан Полой», не составляло особого труда.

– А машина! Не могу поверить, что она взяла машину.

Он уже забыл про машину. Пола и ее утром забрала, по причинам слишком запутанным, чтобы их объяснять, тем самым вынудив Уилла позвонить Сьюзи и попросить ее подкинуть его до Риджентс-парка.

– Да, я понимаю, она… – Он не находил слов.

Если взглянуть на ситуацию в целом, на то, что она забрала и Неда, и машину, становилось ясно, что Пола повела себя отвратительно, но ему все равно было трудно изображать приличествующее раздражение. Тем не менее ему нужно было это сделать хотя бы для того, чтобы показать Сьюзи, что он не безнадежная, бесхребетная тряпка.

– Она такая стерва!

– Это уже лучше.

Выдумывать несуществующих людей оказалось гораздо сложнее, чем Уиллу казалось вначале, он вдруг сообразил, что недостаточно хорошо подготовился. Он выдумал уже троих – Полу, Неда и маму (она, конечно, была не совсем выдуманной, потому что когда-то существовала, хотя, надо признать, давно), – и было ясно, что, если он собирается и дальше продолжать в том же духе, скоро их будут тысячи. Но каким образом он и дальше сможет поддерживать иллюзию? Сколько раз Неда может внезапно похитить мать, или бабушка, или международные террористы? Чем он может объяснить, что не приглашает Сьюзи к себе домой, где нет ни кроватки, ни игрушек, ни сосок, ни даже второй спальни? Может быть, Неда следовало устранить с помощью какой-нибудь страшной болезни или автокатастрофы – ужасно – да, но ведь жизнь продолжается? Наверное, не стоит. Смерть детей обычно очень расстраивает родителей, а годы приличествующей скорби изрядно истощили бы его актерские ресурсы. А как насчет Полы? Может, скинуть Неда на нее, хоть она не очень-то хочет его видеть? Но тогда… тогда он перестанет быть отцом-одиночкой. В каком-то смысле потеряет свою суть.

Нет, несчастья близились, и он был не в силах их остановить. Лучше выйти из этого предприятия сейчас, уйти, оставшись в памяти всех неадекватным эксцентриком и не более, зато не извращенцем, не лгуном и никем подобным, во что он может превратиться. Но просто уйти – это не его стиль. Уиллу всегда казалось, что произойдет нечто, что поможет ему выкрутиться, хоть подобного в большинстве случаев не происходило, да и не могло произойти. Однажды, много лет назад, когда он был маленьким, Уилл сказал своему школьному приятелю (убедившись предварительно, что тот не поклонник К. С. Льюиса [14] ), будто бы через его платяной шкаф можно попасть в другой мир, и пригласил его убедиться в этом. Он мог отменить встречу, мог сказать что угодно, но не был готов испытать минутную неловкость, если на то не было непосредственной необходимости. Поэтому несколько минут они возились с вешалками, пока Уилл не пробормотал что-то вроде того, что «другой мир» закрыт в субботу вечером. Но главное заключалось в том, что он до сего дня помнил чувство надежды, которое не покидало его до последней минуты. «Может быть, там все-таки что-то есть, – думал он, – и мне не придется терять лицо». Ничего там не было, и лицо он потерял, причем по полной программе; но урока из этого происшествия не извлек, а если в чем-то и убедился, так только в том, что в следующий раз ему непременно должно повезти. И вот теперь, почти через тридцать лет, абсолютно точно зная, что у него нет двухлетнего сына, он продолжал верить, что, когда наступит критический момент, этот сын появится, выскочит откуда ни возьмись.

– Мне сейчас не помешала бы чашечка кофе, – сказала Сьюзи.

– А мне бы не помешал целый кофейник. Что за утро! – Он с изумлением покачал головой, а Сьюзи сочувственно надула щеки. Он вдруг понял, что ему все это очень нравится.

– Я даже не знаю, чем ты занимаешься, – заметила Сьюзи, когда они сели в машину. Меган сидела в креслице для малышей рядом со своей мамой, а Уилл – сзади с Маркусом, странным парнем, который мурлыкал себе под нос какую-то песенку.

– Ничем.

– Хм.

Обычно Уилл что-то выдумывал, но за последние дни он и так уже достаточно всего навыдумывал, и, если бы к этому добавилась еще и вымышленная работа, он не только начал бы путаться, но и лишил бы тем самым Сьюзи единственной реальной детали его жизни.

– Ну а чем ты занимался раньше?

– Ничем.

– Ты что, никогда не работал?

– Ну, если не считать день там, день здесь, то…

– Да, это…

Она замолчала, и Уиллу было ясно почему. Если ты всю жизнь только и делал, что ничего не делал, в итоге и получится ничего. А об этом и сказать нечего, по крайней мере, вот так, сразу.

– Мой отец написал песню. В тридцать восьмом году. Это известная песня, и я живу на авторские отчисления.

– Ты знаешь Майкла Джексона? Он зарабатывает миллион фунтов в минуту, – встрял в разговор странный мальчик.

– Ну, я не думаю, что прямо уж миллион фунтов в минуту, – сказала Сьюзи с сомнением. – Это ужасно много.

– Миллион фунтов в минуту! – повторил Маркус. – Шестьдесят миллионов фунтов в час!

– Ну, я, конечно, не зарабатываю шестьдесят миллионов фунтов в час, – сказал Уилл, – даже и близко не подбираюсь.

– А сколько?

– Маркус! – перебила его Сьюзи. – А что это за песня? Если за счет одной песни можно жить, то мы наверняка ее слышали.

– Хм… «Суперсани Санты», – выдал наконец Уилл. Он сказал это как ни в чем не бывало, но усилия его оказались тщетны, потому что сказать эту фразу, не почувствовав себя глупо, невозможно. Уж лучше бы его папа написал любую другую песню в мире, ну, может быть, за исключением «Бикини в желтенький горошек» или «Песик на витрине».

– Правда? «Суперсани Санты»? – Сьюзи и Маркус запели хором:

Забудьте с джемом пирожки, оставьте рюмку

шерри,

И Санта в гости к вам придет и радость

впустит в двери,

О, суперсани Санты, Суперсани Санты…

Все так делают. Всегда начинают петь, и именно с этого места. У Уилла были приятели, которые всякий раз, звоня ему, разражались небольшим фрагментом из «Суперсаней Санты» и обвиняли его в отсутствии чувства юмора за то, что он не смеялся. Но что тут смешного? Даже если когда-то это и было шуткой, то как можно заставить себя смеяться над ней всякий раз из года в год?

– Наверное, все тоже начинают петь?

– Нет, вы первые.

Сьюзи взглянула на него в зеркало заднего вида:

– Извини.

– Ничего. Я даже иногда прошу спеть на бис.

– Но я не понимаю, как на этом можно зарабатывать деньги? Тебе что, платят по десять процентов за каждое исполнение этой песни все те, кто колядует на Святки?

– По идее должны. Но это сложно отследить. Просто эта песня есть на всех – абсолютно всех – выпущенных рождественских пластинках. Ее пел даже Элвис. И куклы из «Маппет-шоу».

И еще Дез О’Коннор. И «Крэнкиз». И Бинг Кросби. И Дэвид Боуи в дуэте с За За Габор. И Вэл Дуникан, и Силла Блэк, и Род Халл со своим Эму. И американская панк-группа «Суки» [15] , а по последним подсчетам, еще около ста исполнителей. Он знал их имена из платежных ведомостей, и ни один ему не нравился. Он гордился своей крутизной, и ему было крайне неприятно сознавать, что он живет на доходы с Вэла Дуникана.

– Разве тебе никогда не хотелось поработать?

– Конечно. Иногда. Просто… я не знаю. Как-то до этого руки не доходили.По сути, именно в этом и было дело. Последние восемнадцать лет у него не доходили до этого руки. Каждый день он вставал по утрам с намерением раз и навсегда решить свои карьерные вопросы; в течение дня его горячее желание найти свое место в жизни постепенно угасало.

Сьюзи припарковалась на Аутер-серкл поблизости от парка и раскладывала коляску Меган, пока Уилл стоял на тротуаре рядом с Маркусом, испытывая некоторую неловкость. Маркус не проявлял к нему никакого интереса, хотя и сам Уилл тоже не мог утверждать, что приложил много усилий, чтобы получше узнать мальчика. Он подумал, что, пожалуй, на свете вряд ли найдется много взрослых мужчин, лучше его приспособленных для общения с подростками, если, конечно, Маркус таковым является, – так сразу и не скажешь (на голове у него была шапка курчавых волос, а одет он был как какой-нибудь дипломированный бухгалтер лет двадцати пяти в свой выходной день – в новенькие джинсы и футболку с логотипом «Майкрософт»). Ведь Уилл был большим любителем спорта и поп-музыки, и кто-кто, а он уж точно знал, как порой трудно бывает убить время; по своей сути он и был подростком. А в глазах Сьюзи ему бы совсем не повредило завязать живые, взаимообогащающие отношения с сыном ее подруги. С Меган он разберется позже. Пожалуй, если его немного расшевелить, все получится.

– Ну что, Маркус, какая у тебя любимая футбольная команда?

– Терпеть не могу футбол.

– Да? Очень жаль.

– Почему?

Уилл не ответил.

– А какие у тебя любимые певцы?

Маркус хмыкнул:

– Ты что, допрашиваешь меня?

Сьюзи засмеялась. Уилл покраснел.

– Нет, просто интересно.

– Хорошо. Моя любимая певица – Джони Митчелл.

– Джони Митчелл? А тебе не нравится Эм-Си Хаммер? [16] Или Снуп Догги Догг? Или Пол Уэллер? [17]

– Нет, ни один из них. – Маркус смерил Уилла взглядом с головы до ног, обратил внимание на его модные кроссовки, стрижку и солнцезащитные очки и безжалостно добавил: – Да их никто не слушает. Одни старики.

– Ты хочешь сказать, в твоей школе все слушают Джони Митчелл?

– Большинство.

Уилл досконально знал хип-хоп, эйсид-хаус, гранж, мэдчестер и инди [18] ; он читал журналы «Тайм-аут», «Ай-Ди», «Роллинг стоун», «Спин» и даже «Эн-Эм-И» [19] . Но там не было ни строчки о новой волне интереса к Джони Митчелл. Он был подавлен.

Маркус зашагал дальше, Уилл не пытался идти рядом с ним. Эта неудача даст ему, по крайней мере, возможность поговорить со Сьюзи.

– Тебе часто приходится за ним присматривать?

– Не так часто, как мне бы того хотелось. Правда, Маркус?

– Что? – Маркус остановился, чтобы дождаться их.

– Я сказала, что присматриваю за тобой не так часто, как мне бы того хотелось.

– Угу.

Он опять ушел вперед, но уже не так далеко, как раньше, поэтому Уилл не знал, насколько хорошо он их слышит.

– А что с его мамой? – тихо спросил он Сьюзи.

– Она немного… не знаю, хандрит.

– С ума сходит, – сказал Маркус обыденным тоном, – все время плачет, на работу не ходит.

– Маркус, прекрати. Она просто провела пару вечеров дома. Все так делают, когда нездоровы.

– Нездоровы? Теперь это так называется? – съязвил Маркус. – А по-моему, это сумасшествие.

Раньше Уилл слышал такие изумленно-воинственные нотки только в голосе стариков, пытающихся доказать, что дела обстоят гораздо хуже, чем тебе кажется: его отец был таким в последние годы жизни.

– По крайней мере, мне не кажется, что она сходит с ума.

– Это потому, что ты ее не так часто видишь.

– Я вижусь с ней так часто, как могу.

Уилл уловил в голосе Сьюзи настороженность и обиду. Что с этим парнем такое? Стоит ему найти твое слабое место, и он бьет наотмашь.

– Может быть.

– Может быть? Что означает это «может быть»?

Маркус пожал плечами:

– В любом случае, когда ты рядом, она нормальная. Она сходит с ума только дома, когда мы одни.

– Все будет в порядке, – сказала Сьюзи. – Ей просто нужно спокойно провести выходные и отдохнуть. У нас будет замечательный пикник, а когда ты вернешься домой, она будет в норме и готова на подвиги.

Маркус хмыкнул и убежал. Они уже пришли в парк, где вся «ОРДА», расположившись перед озером, разливала сок по стаканчикам и снимала фольгу с бутербродов.

– Мы видимся по крайней мере раз в неделю, – сказала Сьюзи, – и я звоню ей. Неужели он ждет от меня большего? Я же не баклуши бью целыми днями. Я учусь. У меня Меган. Господи!

– Не верится мне, что все эти ребята слушают Джони Митчелл, – заявил Уилл. – Надо будет об этом почитать. Не мог же я так отстать от жизни.

– Надо будет, видимо, звонить ей каждый день, – продолжила Сьюзи.

– Надо кончать читать эти журналы, от них никакого толку, – добавил Уилл.

Они тащились в направлении пикника, чувствуя себя старыми, разбитыми и в чем-то виноватыми.

Уиллу показалось, что его объяснения по поводу отсутствия Неда были приняты всеми за чистую монету, да в общем никаких оснований ему не верить не было – на свете нет людей, которые ради бутерброда с яйцом и салатом и партии в лапту стали бы выдумывать ребенка. Но он все равно испытывал некоторое неудобство и потому окунулся в этот вечер с таким энтузиазмом, которого лишь изредка достигал с помощью алкоголя и наркотиков. Он играл в мяч, пускал мыльные пузыри, взрывал пакеты из-под картофельных чипсов (ошибка: слезы детей, раздраженные взгляды взрослых), играл в прятки, щекотал, бегал… Он делал все, что только можно, лишь бы держаться подальше от группы взрослых, расположившихся на одеяле под деревом, и от Маркуса, который бродил вокруг озера и бросал в уток остатками бутербродов.

Да он был и не против. Играть в прятки у него получалось лучше, чем говорить, а веселить детей – это не худший способ провести вечер. Через некоторое время Сьюзи подошла к нему, везя спящую Меган в коляске.

– Тебе его недостает?

– Кого?

Он не придуривался – просто не понял, о ком идет речь. Но Сьюзи понимающе улыбнулась, и Уилл, до которого наконец дошло, кого она имеет в виду, улыбнулся ей в ответ.

– Я увижу его позже. Ничего страшного. Хотя ему бы здесь понравилось.

– Какой он?

– Ну… славный. Он очень славный мальчик.

– Могу себе представить. А как он выглядит?

– Хм… похож на меня. Не повезло парню.

– О, могло быть гораздо хуже. Просто Меган как две капли похожа на Дэна, и меня это раздражает.

Уилл посмотрел на спящую девочку:

– Она красавица.

– Да. Именно поэтому я и бешусь. Когда я вижу ее вот такой, говорю себе: «Какой прелестный ребенок», а потом сразу думаю: «Какой же он все-таки гаденыш», и дальше… Я уже не знаю, что думаю. У меня все путается в голове. Типа: ребенок – гаденыш, а он – прелесть… Под конец начинаешь ненавидеть собственного ребенка и любить человека, который его бросил.

– Да… – Уилл ощущал неловкость и замешательство. Коль скоро разговор принимал мрачный оборот, наступил его черед действовать.

– Ты обязательно кого-нибудь встретишь.

– Ты так думаешь?

– Да… Будет еще много мужчин… Я имею в виду, ты очень… Ну, ты понимаешь. Ты встретила меня, я знаю, что это не считается, но… Ты же знаешь, есть много… – Он замолчал, всем своим видом выражая надежду.

Если она не клюнет, то тут рассчитывать не на что.

– Почему ты не считаешься?

В точку.

– Потому что… Не знаю…

Вдруг перед ними вырос Маркус, переминаясь с ноги на ногу, как будто собирался намочить штаны.– Мне кажется, я убил утку, – объявил он.

Глава 9

Маркус не поверил своим глазам. Дохлая. Дохлая утка. Да, он пытался попасть ей по голове куском бутерброда, но в жизни он много чего пытался сделать, и до сих пор ему ничего не удавалось. Он пытался набрать больше всех очков на игровом автомате в местном кафе, где продавали кебабы, – и ничего. Он целую неделю пытался прочесть мысли Ники, неотрывно глядя ему в затылок все уроки математики напролет, – тоже ничего. И, как назло, успехом увенчалась лишь его попытка сделать что-то, чего он, в сущности, не хотел. С каких это пор можно убить птицу, угодив в нее куском бутерброда? Дети проводят полжизни, швыряя разными предметами в уток в Риджентс-парке. Ну почему ему попалась такая хилая утка? С ней, видимо, уже было что-то не так. Видно, она вот-вот должна была околеть от сердечного приступа или чего-то в этом роде; случившееся – просто совпадение. Но, даже если и так, все равно ему никто не поверит. Если у происшедшего были свидетели, то они увидели только, как он угодил ей прямо по кумполу и она повалилась на бок. Они сложат два и два, получат пять, и его посадят в тюрьму за преступление, которого он не совершал.

Уилл, Сьюзи и Маркус стояли на тропинке у озера, уставившись на труп, плавающий на воде.

– Тут уж мы бессильны, – сказал Уилл, модный парень, пытающийся закадрить Сьюзи. – Просто оставь ее в покое. В чем проблема?

– Ну… Предположим, меня видели.

– Думаешь, видели?

– Не знаю. Может быть. Может быть, они даже сказали, что сообщат об этом сторожу.

– Так тебя «может быть, видели» или точно? Они «может быть, сказали, что сообщат сторожу» или точно? – Маркусу этот парень не нравился, и он не ответил.

– А что это там плавает рядом с ней? – спросил Уилл. – Это и есть тот хлеб, которым ты в нее кинул?

Маркус печально кивнул.

– Так это не бутерброд, это ж, черт побери, кусок батона! Ничего удивительного, что она окочурилась. Маркус, чего ты этим добивался?

– Ничего.

– А мне кажется, ты чего-то добивался.

Маркус ненавидел его все больше. Что этот Уилл о себе возомнил?

– Мне кажется, тут виноват не я. – Он решил испытать свою теорию на Сьюзи, и если уж она ему не поверит, то полиция и суд подавно.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне кажется, она была больная. Она бы в любом случае сдохла. – Никто не сказал ни слова. Уилл недовольно покачал головой. Маркус решил, что эта стратегия защиты не сработала, несмотря на то что все так и было.

Они так пристально всматривались в место преступления, что не заметили, как сторож подошел прямо к ним. У Маркуса внутри все сжалось. Вот и все.

– У вас тут утка сдохла, – сообщил сторожу Уилл. Это было сказано так, как будто он в жизни ничего печальнее не видел. Маркус взглянул на него. Может быть, он его не так уж и раздражает.

– Мне сказали, что вы имеете к этому отношение, – заявил сторож. – Вы знаете, что это уголовное преступление?

– Вам сказали, что я имею к этому отношение? – спросил Уилл. – Я?

– Может, не вы, а ваш парень.

– Вы хотите сказать, что утку убил Маркус? Маркус обожает уток, правда, Маркус?

– Да. Это мои самые любимые животные. Почти самые любимые. После дельфинов. Но из птиц – самые любимые.

– Мне сказали, что он кидался в нее огромными кусками батона.

– Кидался, пока я его не остановил. Что с него взять? Мальчишка, – сказал Уилл. Маркус снова его возненавидел. Ему следовало догадаться, что тот его подставит.

– Значит, это он ее убил?

– Нет, избави бог. Ах, я понимаю, о чем вы. Нет, он кидал хлебом в уже дохлую утку. Мне кажется, он пытался ее утопить, потому что это зрелище огорчило Меган.

Сторож посмотрел на сверток, сопевший в коляске.

– Сейчас она не выглядит слишком расстроенной.

– Да. Она сильно плакала, но потом заснула, бедняжка.

Повисло молчание. Маркус понял, что это решающий момент: либо сторож обвинит их во лжи и позвонит в полицию, либо замнет это дело.

– Мне придется подплыть и выловить ее, – сказал он.

Опасность миновала. Маркусу не придется сидеть в тюрьме за преступление, которого он, может быть – ну, скорее всего, – не совершал.

– Надеюсь, это не эпидемия, – сказал Уилл с сочувствием, когда они направились к остальным.

Именно в этот момент Маркус увидел – или ему это показалось – свою маму. Она стояла перед ними на тропинке и улыбалась. Он помахал ей и повернулся, чтобы сказать Сьюзи, что мама приехала, но, когда оглянулся, мамы уже не было. Он почувствовал себя глупо и никому об этом не сказал.

…Маркус так и не понял, почему Сьюзи настояла на том, чтобы зайти с ним в квартиру, когда они вернулись. Она и до этого брала его с собой, но, когда привозила обратно, обычно просто высаживала у дома, ждала, пока он войдет, и уезжала. Но в тот день она припарковала машину, взяла Меган прямо с креслом для малышей и вошла с ним в дом. Впоследствии она тоже не могла объяснить, почему так поступила.

Уилла никто не приглашал, но он пошел вместе с ними, а Маркус не попросил его остаться в машине. Все события этих двух минут были как-то таинственно значимы, даже в тот момент, когда происходили: подъем по лестнице, запах пищи, витавший в коридоре, рисунок на ковре, который Маркус заметил как будто в первый раз. Потом он вспоминал, что в тот момент нервничал, но, видимо, он это выдумал позднее, потому что тогда волноваться ему было не о чем. Он вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь, и в одно мгновение в его жизни все изменилось, все внезапно перевернулось.

Мама наполовину лежала на диване, а голова ее свесилась над полом. Лицо у нее было белое, на ковре – лужица рвоты, но сама она почти не испачкалась: или у нее хватило соображения блевать в сторону, или ей просто повезло. В больнице сказали, что удивительно, как она не захлебнулась собственной рвотой и не умерла. Рвота была серой, с комками; в комнате воняло.

Он не мог произнести ни слова. Он не знал, что сказать. И не плакал. Для этого ситуация была слишком серьезной. Поэтому он просто стоял. Сьюзи бросила сиденье с Меган, подбежала к маме, начала кричать на нее и бить по щекам. Должно быть, Сьюзи увидела баночку из-под таблеток сразу же, как вошла, а Маркус ее не замечал до самого приезда «скорой», поэтому сначала растерялся. Он не мог понять, почему Сьюзи так злилась на человека, которому просто нехорошо.

Сьюзи закричала, чтобы Уилл вызвал «скорую помощь», и сказала Маркусу, чтобы он сварил кофе. Мама зашевелилась и начала издавать такие ужасные стоны, каких он прежде никогда не слышал и надеялся никогда больше не услышать. Сьюзи заплакала, Меган тоже подключилась, и через несколько секунд леденящая тишина и неподвижность сменились шумом и ужасной паникой.

– Фиона, как ты могла? – кричала Сьюзи. – У тебя же ребенок. Как ты могла это сделать?!

Только тогда Маркус понял, что все это имеет к нему непосредственное отношение.В жизни Маркус видел кое-что страшное, в основном в фильмах, которые смотрел у кого-нибудь в гостях. Он видел, как один парень выколол другому глаз шампуром в фильме «Адские псы—3». Он видел, как у мужика вытекли через нос мозги в фильме «Бешеный бойлер: Возвращение» [20] . Он видел, как одним ударом мачете отрубают руки, видел младенцев, у которых между ног торчали сабли, он видел, как у женщины из пупка выползали змеи. И все эти зрелища никогда не лишали его сна и не являлись в кошмарах. Да, в реальной жизни он, может быть, видел не так уж и много, но до сих пор считал, что это не имеет значения: шок – это шок, и не важно, от чего ты его испытал. А задумался он об этом потому, что в том, что случилось сейчас, ничего особенно ужасного не было: просто немного рвоты и криков, и он знал, что его мама не умерла, и все такое. Но это было самым ужасным, что ему доводилось видеть в жизни, – в тысячу раз более ужасным, чем все остальное; и в тот самый момент, когда он вошел в квартиру, он понял, что случилось нечто, о чем ему суждено будет помнить всю жизнь.