Текст книги "Мудрость прощения. Доверительные беседы"

Автор книги: Нгагва́нг Ловза́нг Тэнцзи́н Гьямцхо́

Соавторы: Виктор Чен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Глава 12
Как формованная глина

Два дня спустя после встречи Далай Ламы со слепым юношей в Бодхгайе я, как обычно, обедал в маленькой столовой на втором этаже монастыря. Здесь обедала вся свита Далай Ламы: от секретаря его личного секретариата до телохранителей. Чаще всего здесь подавали традиционные тибетские блюда: клецки и суп-лапшу с овощами.

Едва я приступил к супу, как ко мне подсел доктор Цетен Дордже Садутшанг. Мы познакомились два года назад в расположенном к северу от Дхарамсалы Спити, где когда-то существовало древнее тибетское королевство. Доктор Цетен, как известно, очень худой. В этом выпускнике Гарварда неистребим дух научного самонаблюдения, а потому говорит он веско и взвешенно. Вообще-то, по большей части он весьма замкнут, но время от времени становится на удивление общительным.

Я спросил его о слепом Лобсанге Тхинлее из Тибета.

– Мне передали просьбу Его Святейшества, – сказал доктор Цетен. – Но прежде, чем я смог обследовать его, мне сообщили новость. Молодой тибетец, монах из монастыря Дрэпунг на юге Индии, пожелал пожертвовать свои глаза этому мальчику.

Я оторвался от тарелки. Обвел глазами столовую, чтобы узнать, слышали ли эту новость остальные. Но никто не обратил внимания.

– Да, удивительно, – продолжал доктор. – Я никогда прежде не слыхал ничего подобного. Конечно, глаза пересаживают, но от мертвых. И никогда от живых доноров.

– Эти люди – родня? – спросил я после длинной паузы.

– Они встречались во время паломничества в Сарнатх, как раз перед тем, как отправиться вместе в Бодхгайю. Они знают друг друга всего несколько дней.

– А вы видели этого слепого юношу? – спросил я.

– Да, я ходил в лагерь, где расположились паломники из Тибета. Там, как раз за храмом, в палатках живет человек двести-триста. Все они перешли через Гималаи в Непал, а затем подкупили пограничников, чтобы их пропустили в Индию. Слепой живет в палатке вместе с восемью или десятью другими паломниками. Пока я был там, его мать все время плакала.

– Вы осмотрели его глаза?

– Нет. Это было невозможно. Темно, и у меня не было нужных инструментов.

– Вы сказали ему о предложении монаха?

– Он уже знал об этом. Я сказал, что ему сначала придется пройти полное обследование, чтобы выяснить, что именно произошло с его глазами. И обоим им придется пройти обследование, чтобы выяснить, насколько они совместимы, чтобы трансплантация стала возможной.

Я снова взялся за суп. Доктор Цетен смотрел в собственную чашку с лапшей. Он едва притронулся к еде.

– Слепой сказал мне, что самым серьезным образом обдумал вопрос о донорстве, – продолжал он. – Конечно, предложение очень его тронуло. Но он решил, что должен отказаться. Все эти годы он ужасно страдал и просто не вынесет мысли о том, что другому человеку придется пережить такую же трагедию.

Доктор Цетен рассказал мне, что на следующий день он ходил в лагерь, где расположились монахи из монастыря Дрэпунг. Он хотел встретиться с Церин-гом Дхондупом, тем человеком, который предложил себя в качестве донора, но не застал его.

– А вчера я отправился к Его Святейшеству и рассказал о предложении монаха, – сказал доктор Цетен.

– И что он сказал?

– Этот момент я никогда не забуду, – тихо сказал доктор Цетен. – Еще не закончив рассказывать о монахе, я ощутил мощнейший поток сопереживания, сочувствия, рождающегося в нем. Этот поток был почти осязаемым, физическим. Но он не сказал ни слова. У меня на глаза навернулись слезы. Прежде я никогда не ощущал ничего подобного. Меня буквально окатило мощной волной сочувствия, и это сочувствие наполнило и меня. Сострадание – тема, к которой Далай Лама возвращается постоянно. Пожалуй, на всех лекциях и учениях, где мне довелось присутствовать, он ни разу не упускал возможности подробно поговорить об этом. Мне также известно, что последние полстолетия он неизменно каждый день обращается к состраданию в утренней медитации.

Во время одного из интервью в Дхарамсале я попросил Далай Ламу изложить его понимание сострадания.

– Сострадание подобно заботе о ближнем; ощущение сопричастности к чужим проблемам и боли, – сказал Далай Лама. – Не только по отношению к родственникам и друзьям, но ко всем людям. И к животным тоже. Если мы действительно анализируем свои чувства, становится ясным одно. Когда мы думаем только о себе, забываем о других людях, наш разум занимает очень маленькое пространство. И в этом маленьком пространстве даже очень маленькая проблема кажется огромной. Но когда вы разовьете в себе сострадание, границы вашего разума автоматически расширятся. И теперь ваши собственные проблемы – даже большие проблемы – уже не будут казаться вам такими значительными. И что в результате? Возрастание уравновешенности, умственного спокойствия. Так что если вы думаете только о себе, только о собственном счастье, в результате счастья станет меньше. Зато больше беспокойства, больше страха.

И поэтому я называю эффектом сострадания вот что: если вы действительно хотите обрести истинное счастье, то какой бы метод вы ни избрали для этого, оно того стоит. Но лучший метод таков: когда вы думаете о других, в первую очередь вы сами получите максимум пользы.

Я спросил Далай Ламу, как он пришел к такому пониманию сострадания.

– Мне было тридцать два года, когда я развил в себе опыт глубокого сострадания, – рассказал он мне. – В 1967 году я получил учение Шантидевы «Путь бодхисаттвы» от одного из высших лам. С тех пор я постоянно читаю и думаю о сострадании. Мой разум приблизился к его пониманию, а мои чувства очень обострились. Часто, когда я размышляю над значением и пользой альтруистического мышления, у меня на глаза наворачиваются слезы.

Он обратился к Лхакдору по-тибетски. Лхакдор перевел:

– С течением времени, опираясь на собственное представление, Его Святейшество продолжал развивать в себе сострадание. Размышления над состраданием иногда наполняют его радостью и благодарностью. И появляется острое чувство сопричастности и ощущение печали.

– Случались ли другие переломные моменты после 1967 года? – спросил я Далай Ламу.

– Постоянно, – ответил он по-английски, прежде чем снова обратиться к Лхакдору по-тибетски.

– В конце восьмидесятых чувство сострадания Его Святейшества стало много сильнее, – перевел Лхакдор.

Я заметил, что Далай Лама избегает говорить непосредственно со мной о своих духовных достижениях. Вероятно, ему казалось, что я сочту это хвастовством. Было очевидно, что ему гораздо комфортнее говорить через Лхакдора.

– И с того времени чувство сострадания дается вам легче? – спросил я.

– Да, – сказал Далай Лама, добавив что-то по-тибетски.

Лхакдор перевел:

– Первое: после получения реального опыта сострадания часто случалось...

–  «Убежденность»  более  подходящее  слово,  –  перебил  Далай Лама  по-английски.  –  Я не могу сказать «реальный опыт». «Глубокая убежденность».

– Признаки этой глубокой убежденности в том, – продолжил Лхакдор, – что медитация или размышление над состраданием всегда вызывает сильный прилив эмоций, вызывает слезы во время некоторых публичных выступлений или частных занятий. Такие же сильные эмоции появляются, когда Его Святейшество размышляет над толкованиями глубинных представлений о пустоте.

– Я думаю, глубокая убежденность и сильные эмоции в действительности наделяют нас большой внутренней силой, – объяснил Далай Лама. – Поэтому, когда я сталкиваюсь с проблемами или критикой, например с безосновательной критикой со стороны китайцев, конечно, иногда возникает легкое раздражение...

– Но затем приходит чувство сострадания, – перевел Лхакдор. – Его Святейшество начинает сожалеть, что китайцы не хотят установить с ним доброжелательных отношений. Но это его чувство, хотя в нем и присутствует негативная составляющая, может принести позитивные плоды. Другой момент: Его Святейшество хочет подчеркнуть, что развитие его чувства сострадания – результат долгой практики.

– Тяжелый труд? – предположил я.

– Не слишком тяжелый труд, – сказал Далай Лама. – Каждое утро несколько минут я размышляю над состраданием. Потом несколько медитаций, несколько аналитических медитаций. Конечно, каждое утро я даю обет альтруизма. Размышляя над состраданием, я повторяю несколько строк до тех пор, пока не появляются сильные эмоции особого свойства. Да, понимание «пустоты» сильно помогает в смысле развития сострадания. Без сомнения, пустота усиливает сострадание, – сказал Далай Лама, несколькими взмахами указательного пальца правой руки подчеркнув свои слова. Лхакдор добавил:

– Пустота позволяет нам достичь понимания окончательной реальности. Она помогает ценить мудрость взаимозависимости – фундаментального закона природы. Мы начинаем больше ценить то, что все мы связаны в самой своей основе. Именно в силу этой взаимосвязанности мы способны сочувствовать страданию других. Сочувствие облегчает сострадание. Благодаря ему мы развиваем в себе подлинное понимание страданий других и желание помочь им избавиться от боли. Так пустота усиливает положительные эмоции, например сострадание.

Пустота и сострадание. Мудрость и метод. Вот они – столпы-близнецы практики Далай Ламы. Все необходимое для духовной практики. Чтобы проиллюстрировать важность и кардинальность двух этих понятий, Далай Лама часто использует такую метафору: птица нуждается в двух крыльях для полета, а человек – в мудрости и сострадании. Мудрец без сострадания – прозябающий в горах аскет, а сострадательный человек без мудрости – всего лишь симпатичный дурак. Нужны и мудрость, и сострадание; они усиливают друг друга. Однажды осознав, что все мы взаимосвязаны, сложно не ощутить хоть какого-то сочувствия, сострадания к проблемам ближнего. А если нас однажды охватит чувство сострадания, нам откроются проблески вневременных истин о взаимозависимости и пустоте.

Далай Лама задумался. Через некоторое время он повернулся ко мне и посмотрел мне в глаза.

– Я думаю об одном, в чем совершенно уверен, – сказал он. – Я могу сказать вам, совместная практика пустоты и сострадания... – и он снова перешел на тибетский. Лхакдор перевел:

– Его Святейшество может с уверенностью сказать: если вы медитируете над пустотой и состраданием, тогда Его Святейшество уверен: пока вы прикладываете усилия, день за днем вы будете получать пользу. Ваши представления в целом будут меняться.

–  Я  думаю,  эти  две  практики  очень  разумны...  –  Далай Лама  замолчал,  не  слишком уверенный в том, что «разумны» – правильное слово. Он уставился в пространство, сложив ладони перед лицом. – Пожалуй, «эффективны». Думаю, понимание пустоты делает все более податливым, а сострадание придает этому новую форму.

В конце этого предложения он хлопком сложил ладони, словно в тарелки ударил.

– Как формованная глина, – вставил Лхакдор.

– То, что я говорю о сострадании, – нечто живое, связанное с моим собственным опытом, – продолжал Далай Лама. – Я рассказываю о своем опыте другим людям, делюсь некоторыми своими переживаниями, и тогда они понимают: тут есть что-то настоящее, живое. С другой стороны, у многих создается впечатление, будто это нечто вроде буддийских «небес» – просто идея, просто концепция, ничего живого...

– Просто красивая сказочка, – перевел Лхакдор.

Далай Лама раскачивался на кресле, сотрясаясь от смеха.

Глава 13
Создание космического йога

В прежних интервью Далай Лама подробно объяснил мне концепции взаимозависимости и пустоты. Это две стороны одной медали, два разных способа прийти к пониманию одной идеи. Вот что он сказал мне: существование всего – например, кофейных чашек или чувства ревности – полностью зависит от сложного переплетения взаимоотношений. Поэтому, если провести достаточно глубокий анализ, не найдется логической возможности независимого существования чего-либо. Таким образом, в терминологии Далай Ламы, можно сказать, что нет ничего, что существовало бы само по себе. Ничто не обладает индивидуальным, неотъемлемым существованием. Другими словами, все сущее суть пустота. Далай Лама считает, что для того, чтобы полностью осознать эти ключевые концепции, чтобы выйти за пределы просто интеллектуального понимания, необходима и обязательна неустанная духовная практика, включающая продолжительные медитации.

Беседуя с Далай Ламой в тибетском монастыре в Бодхгайе, я спросил его, как он впервые познакомился с концепцией пустоты и как она постепенно заняла столь важное место в его жизни.

– Пустота – далеко не простая для понимания концепция, – ответил мне Далай Лама. – Но как только я достиг определенного понимания, осмыслил некие недвусмысленные и очевидные представления, я понял, что она применима почти ко всем событиям и ситуациям.

Он повернулся к Лхакдору и поговорил с ним по-тибетски.

– С возрастом количество знаний увеличивалось, и влияние пустоты на жизнь Его Святейшества становилось более значительным, – перевел Лхакдор.

– Хотя, пожалуй, уже лет в двадцать я обнаружил подлинный интерес к пустоте, – продолжил Далай Лама, покачиваясь на кресле. – Помню один случай. В 1954 году я посетил Пекин. Пока я был там, в Китае, у меня выдалось несколько не слишком загруженных дней. И я вызвался изучать пустоту с Лингом Ринпоче, моим старшим наставником. Это доказывает, что уже тогда этот вопрос очень меня интересовал.

Далай Лама замолчал, ритмичное покачивание прекратилось. Он замер, выпрямившись, и какое-то время смотрел в пространство, потом потер щеку, провел рукой по груди и обратился  по-тибетски  к  Лхакдору.  Лхакдор  наклонился  вперед  и,  неотрывно  глядя  на Далай Ламу, перевел его слова:

– Это произошло, когда Его Святейшеству было уже под тридцать, в 1963 году. Однажды он читал буддийский текст. И когда дошел до слов: «Я» – всего лишь приложение к субъекту, являющемуся совокупностью физических (умственных и физических) свойств», у него появилось особое ощущение, странное ощущение. – Лхакдор перешел на хриплый шепот; мне пришлось прислушиваться, чтобы разобрать, что он говорит.

– И как долго это ощущение сохранялось? – спросил я.

– Думаю, это ощущение сохранялось несколько недель, – ответил Далай Лама. Он снова что-то по-тибетски сказал Лхакдору. Лоб его разгладился, он опустил взгляд на пол и как-то озадаченно широким плавным движением руки обвел лежащий на полу ковер.

– Тогда, – переводил Лхакдор, – что бы Его Святейшество ни увидел – людей, предметы... ковер, например... он видел их как ковер или как людей, но одновременно осознавал, что они не имеют никакой сущности. У него было отчетливое ощущение, что не существует никакого «Я». Не в том смысле, что «Я» вообще не существует, а отчетливое ощущение, что нет «Я» в том виде, в котором его обычно понимают.

– Отсутствие прочной, отдельной от всего остального реальности, – подчеркнул Далай Лама. Он поднес руки к груди и сжал кулаки.

– Это было какое-то видение? – неуверенно уточнил я, сомневаясь, разумно ли направлять разговор в эту сторону. Я уже понял, что беседа сделала неожиданный поворот. Сейчас Далай Лама говорил со мной о чем-то очень личном, о чем, вероятно, слышало всего несколько человек.

– Нет, – ответил он.

– Но вы ощущали отсутствие «Я»?

– Да.

Далай Лама снова обратился к Лхакдору.

– Иногда это было физическое ощущение, будто молния пронзила его сердце, – перевел Лхакдор. – Он ощущал нечто, напоминающее электрошок.

У меня появилось неприятное ощущение, словно я подслушиваю. Для буддиста духовные достижения – очень личные, интимные переживания; прежде мне никогда не доводилось слышать, чтобы буддист всерьез говорил о чем-нибудь подобном. Но я должен был убедиться, что понял правильно.

– Словно электрошок? – переспросил я Далай Ламу.

– Да, – ответил он и пристально посмотрел на меня, сжав ладонями колени.

Внезапно раздался мягкий щелчок – в первый момент мне показалось, что этот звук донесся издалека. Я не сразу понял, что это остановился мой диктофон – закончилась кассета. Но я продолжал неотрывно смотреть на Далай Ламу, не чувствуя в себе силы лезть сейчас в рюкзачок за чистой кассетой. Я решил, что скопирую запись у Лхакдора.

– Все те недели вы видели объекты без сущности, без субстанции? – спросил я.

Далай Лама сидел очень прямо с совершенно бесстрастным лицом. Мне показалось, что в тот момент он очень похож на Будду. Меня охватил благоговейный трепет.

– Да. Как только я думал о не-сущностном, о не-«Я», – уточнил он, – в тот же момент... как картинка. Думаю, это похоже на просмотр телевизора или кино. Особенно кино. С одной стороны, смотришь кино – и появляется ощущение чего-то реально происходящего. Но в то же время, пока глаза смотрят, разум знает, что это только картинка – фильм, а не реальность. Тут то же самое: с одной стороны, забываешь, что это представление, игра; а с другой, видишь, но продолжаешь чувствовать, что это представление.

Далай Лама рассказал мне, что странный опыт 1963 года несколько изменил его способ видения и то, что он видел своими глазами. Он видел, что вещи имеют два аспекта. Один – плотный, реальный, осязаемый; таким предстает перед нами все, с чем мы сталкиваемся ежедневно, – холодильник, гнев, сосед. Другой: подчеркнуто нереальный характер вещей, вещей, похожих на кино, поскольку их сущность – всего лишь мерцание теней на экране. А существование их, постоянно изменяющееся и непостоянное, зависит от сложного переплетения взаимоотношений. Все сущее – холодильник, гнев, сосед – может предстать взору в этих двух видах.

Далай Лама сказал, что влияние события 1963 года сохранилось до сих пор. По мере того как он продолжает ежедневно выполнять практики и медитации, его духовные озарения происходят все чаще. И чаще всего мысли о «сущности» или о «Я» сопровождаются у него ощущением пустоты или «не-Я».

– Раньше, – сказал Далай Лама, – мне было сложно достичь такого ощущения без серьезного и сосредоточенного погружения в размышления об этом по крайней мере на несколько минут. Теперь же, едва я вспомню о пустоте, как картинка становится очень ясной.

– Это – более сильная реализация пустоты? – спросил я.

– Да, – согласился Далай Лама. А потом быстро добавил: – Пустота... Не знаю...

У меня появилось ощущение, что он старается выражать свои мысли очень осторожно.

– А насколько важно видеть в вещах нематериальное, неосязаемое? Как это сказывается на вашей жизни? – спросил я.

Далай Лама обратился к помощи Лхакдора.

– Обычно мы имеем тенденцию видеть вещи плотными, материальными, – перевел Лхакдор. – Поэтому существует тенденция цепляться за вещи, становиться приложением к ним. Мы цепляемся за идею об отдельной душе и отдельном предмете. Мы стремимся к новым ощущениям и к новым приобретениям. Но, как только мы добиваемся их, это стремление проходит и мы начинаем погоню за чем-нибудь новым. Этот бесконечный цикл желаний приносит страдания.

В случае Его Святейшества этого желания – цепляться – не возникает. Потому что «Я», желания, стремления или какой-нибудь «ролекс» воспринимаются им в конечном счете как непостоянное, изменяемое и иллюзорное. Пустое. Все они не вполне реальны, словно миражи. А значит, нет нужды цепляться за них. Таким образом нет смысла и жаждать их. Когда мы обретаем понимание пустоты, желания – источник наших страданий – уменьшаются.

Далай Лама добавил еще кое-что по-тибетски. Что-то смешное. И снова засмеялся, вздрагивая всем телом и мотая головой. Он так развеселился, что даже зажмурился.

– Его Святейшество говорит, что он хвастается. И еще он сказал, что это называется: дурак, пытающийся одурачить остальных, – перевел Лхакдор, широко улыбаясь. Некоторое время мы молчали. Я оторвал взгляд от Далай Ламы и огляделся по сторонам. Комнаты Далай Ламы на верхнем этаже монастыря в Бодхгайе, просторные и хорошо освещенные, были убраны в традиционном тибетском стиле. Целую стену занимал изысканный нарядный алтарь. За одной из витрин я заметил интересную фотографию, которой не видел прежде, – выцветший снимок юного Далай Ламы на нарядном троне; он держал в руках бронзовый сосуд пирамидальной формы. Через большие окна доносился непрерывный поток объявлений на тибетском. Совсем скоро, через несколько дней, должно было начаться большое посвящение Калачакры, дарованное самим Далай Ламой. Отовсюду уже стекались паломники, прибывавшие с Гималаев, со всех уголков индийского субконтинента. Ожидалось прибытие и более тысячи западных гостей, в том числе нескольких голливудских знаменитостей.

Я пролистал свои заметки. Интервью свернуло в совершенно неожиданном для меня направлении. Новая мысль пришла мне в голову, и я спросил Далай Ламу:

– Вы когда-нибудь рассказывали о своих духовных достижениях?

–  В  начале  семидесятых,  –  ответил  он.  –  Я  сказал  о  моем  понимании  пустоты  Лингу Ринпоче. Получился почти отчет, и тогда он... – Далай Лама снова прервал свой рассказ и, повернувшись к Лхак-дору, перешел на тибетский.

– Линг Ринпоче прокомментировал, что очень скоро Его Святейшество станет космическим йогом, – перевел Лхакдор. – Космический йог – это практикующий, который ощущает пустоту, подобную Космосу, тот, кто достигает окончательного просветления.

– И вы достигли этого состояния? – спросил я таким тоном, будто понимал, что такое «подобная Космосу пустота».

– Не знаю, – ответил Далай Лама.

Мне показалось, что его большие пальцы вертятся друг вокруг друга, но, присмотревшись, понял, что руки его, удобно лежащие на коленях, ритмично перебирают бусины воображаемых четок. Он снова обратился к Лхакдору.

– Все это время Его Святейшество продолжает совершенствоваться, – перевел Лхакдор.

– Его Святейшество вполне уверен только в одном. Если бы Линг Ринпоче был сегодня жив и Его Святейшество рассказал ему о своих духовных достижениях, Линг Ринпоче, несомненно, был бы доволен.

– Вот почему Его Святейшество объясняет все это вам, – неожиданно после паузы добавил Лхакдор. – Обычно говорить об этом совершенно неприемлемо.

– Верно, верно. Поэтому всякий раз, объясняя некоторые свои ощущения относительно сострадания и мое понимание пустоты, я всегда делаю ясным... – Далай Лама опять обратился к Лхакдору.

– Его Святейшество иногда говорит о своем духовном развитии, чтобы вдохновлять людей, – перевел Лхакдор. – Но он всегда заключает свой рассказ словами: «Я не говорю, что я Бодхисаттва, я не говорю, что понял пустоту». Его Святейшество также подчеркивает, что из собственного опыта он знает, что предела совершенству нет, всегда можно идти дальше. Таким образом, он хочет сказать своим слушателям: «В моем случае это тоже справедливо. Пусть я не Бодхисаттва и не развил в себе бодхичитты – бесконечного альтруизма, но я, как и многие другие, уже вижу вершину горы». Далай Лама добавил:

– Я не достиг вершины, но ощущаю – о да, я могу добраться туда, – сказал он и зажал нос.

– Вы можете унюхать ее, – предположил я.

Длинные тени протянулись через красивую веранду, примыкавшую к комнате. Далай Лама посмотрел на часы и сказал мне:

– Еще пять минут.

Я провел с ним почти два часа, однако ощутил, что меня охватывает паника. У меня оставалось еще страницы полторы вопросов. Пока я обдумывал, о чем спросить, Лхакдор повернулся ко мне и сказал:

– В разговоре о духовном совершенствовании всегда таится опасность.

– Опасность? – переспросил я в замешательстве. Меня удивили не столько сами слава, сколько то, что Лхакдор высказался от своего имени в присутствии Далай Ламы. Обычно он неизменно оставался безмолвным, пока его не просили перевести.

– Если, например, вы утверждаете, что осознали пустоту, в то время как в действительности не достигли этого состояния, – объяснил Лхакдор.

– Опасность вот в чем, – уточнил Далай Лама. – У меня нет намерения, чтобы, основываясь на моем утверждении, кто-то решил, что я достиг некоего более высокого состояния. Если он решит так по своему разумению, тогда все хорошо. Но если он уверится в этом из-за моего заявления и затем я почувствую... – он замолчал.

Лхакдор закончил мысль Далай Ламы:

– Если Его Святейшество почувствует: «Это хорошо, это замечательно, что я внушил ему эту идею», – тогда это рискованно.

– Таким образом, здесь присутствует некая эгоистическая мотивация, – добавил Далай Лама.

И опять, в который уже раз, я поразился, как решительно Далай Лама вскрывает мотивации каждого своего действия. Для него это обычное дело, он поступает так всякий раз, когда что-нибудь говорит или принимает решение.

– Конечно, ложь, кто бы ни врал, просто человек или монах, кто угодно, ложь – это негатив, грех, – продолжал Далай Лама со все нарастающей настойчивостью. – Но я монах, получивший высшую степень посвящения. Если я говорю другим, что получил некий глубокий опыт духовной реализации, зная, что не имею этой способности, то эта ложь – очень большая ложь. После такого – ты больше не монах.

– Это не то, что малая ложь; это очень большая, особенная ложь, – добавил Лхакдор.

– Как недопустимое сексуальное поведение, убийство человека, кража. Это ложь такого уровня, – сказал Далай Лама.

– Четыре главные, – сказал я.

– После этого ты больше не монах. В этом опасность, – закончил Далай Лама.

Наша беседа подошла к концу. Далай Лама подошел и обнял меня. Когда он вышел из комнаты, я начал собирать вещи, которые разбросал на кофейном столике, – записные книжки, скрепленные листы с вопросами, копии статей, диктофон. Лхакдор помогал мне складывать их в рюкзак. Обычно, когда я собираюсь после беседы, мы с ним перебрасываемся несколькими словами, но сейчас молчали; я устал и пребывал в некой растерянности, и он, казалось, тоже. Когда мы выходили из комнаты, Лхакдор мягко тронул меня за локоть. Я повернулся к нему. Выражение его лица, как и само прикосновение, показалось мне робким.

– Знаете, Виктор, – сказал он тихо, – мне и раньше доводилось слышать, чтобы Его Святейшество затрагивал эти темы, но кратко. Но я никогда не слышал, чтобы он углублялся в такие детали. Монахи и ламы, живущие в монастырях, ушам своим не поверят, если узнают об этой беседе. – Он заглянул мне в глаза. – Их бы это несказанно вдохновило, глубоко тронуло, попросту говоря, свело бы с ума.