Текст книги "На берегу"
Автор книги: Невил Шют
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– Да, но мы мало что узнали.
– Она так и сказала.
– Стоя у берега, в перископ очень мало можно увидеть,– пояснил Дуайт.
– Другое дело, если б там были развалины от бомбежки или что-нибудь в этом роде. А так с виду все осталось по-прежнему. Только люди там больше не живут.
– Очень сильная радиоактивность?
Дуайт кивнул.
– Конечно, чем дальше на север, тем хуже. Когда мы были у Кэрнса, там человек еще мог бы прожить несколько дней. В порту Дарвин столько никто бы не протянул.
– А когда вы были возле Кэрнса?
– Почти две недели назад.
– Надо думать, сейчас там еще хуже.
– Вероятно. Как я понимаю, радиация усиливается неуклонно день ото дня. В конце концов, разумеется, уровень будет один и тот же на всей Земле.
– Говорят, как и прежде, что до нас дойдет в сентябре.
– Думаю, правильно говорят. Это распространяется равномерно по всему свету. Похоже, все города, расположенные на одной широте, она поражает в одно и то же время.
– По радио сообщали, дошло уже до Рокхемптона.
– Я тоже слышал,– подтвердил капитан. – И до Элис Спрингс. Надвигается равномерно по широтам.
Хозяин дома хмуро улыбнулся.
– Что толку маяться этими мыслями. Выпейте еще виски.
– Спасибо, пока больше не хочется.
Мистер Дэвидсон налил себе еще немного.
– Во всяком случае, наш черед придет после всех.
– Видимо, так,– сказал Дуайт. – Если все будет как сейчас, Кейптаун выйдет из строя немного раньше Сиднея, примерно в одно время с Монтевидео. И тогда в Африке и в Южной Америке ничего не останется. Из больших городов Мельбурн – самый южный в мире, так что мы будем почти последними. – Он с минуту подумал. – Возможно, немного дольше протянет большая часть Новой Зеландии и, конечно, Тасмания. Пожалуй, еще недели две-три. Не знаю, есть ли кто-нибудь в Антарктиде. Если есть, они, вероятно, проживут подольше.
– Но из больших городов Мельбурн будет последний?
– Сейчас похоже на то.
Помолчали.
– Что вы станете делать? – спросил наконец фермер. – Пойдете на своей лодке дальше?
– Я еще не решил,– медленно произнес Тауэрс. – Может быть, мне и не придется решать. Я подчиняюсь старшему по чину, капитану Шоу, он сейчас в Брисбене. Он едва ли оттуда двинется, потому что его корабль двинуться с места не может. Возможно, он передаст мне какой-нибудь приказ. Не знаю.
– А будь ваша воля, вы бы отсюда ушли?
– Я еще не решил,– повторил капитан. – Много ли на этом выиграешь? Почти сорок процентов моей команды нашли себе девушек в Мельбурне, а некоторые и женились. Допустим, я направлюсь в Хобарт. Женщин я не могу взять на борт, никаким другим способом им туда не добраться, а если бы и добрались, им негде там жить. Мне кажется, было бы жестоко на последние считанные дни разлучать такие пары, разве что от моряков это потребуется по долгу службы. – Он поднял голову, усмехнулся. – Подозреваю, что они бы все равно не послушались. Большинство скорее всего дезертирует.
– Я тоже так думаю. Скорее всего для них женщины окажутся важнее службы.
Американец кивнул.
– Вполне разумно. Так какой смысл отдавать приказ, если знаешь, что его не выполнят.
– А без этих людей ваша лодка не может выйти в море?
– В общем, может, но только в короткий рейс. До Хобарта недалеко, часов шесть-семь ходу. Туда можно дойти с командой всего в двенадцать человек, даже меньше. При такой нехватке людей мы не станем погружаться и не сможем идти долго. Но если и дойдем до Хобарта или даже до Новой Зеландии, скажем, в Крайстчерч, без полной команды лодка ни к чему не пригодна, мы не сможем действовать. – Тауэрс докончил не сразу: – Мы будем просто беженцами.
Опять помолчали.
– Я еще вот чему удивляюсь,– сказал наконец фермер. – Почему так мало беженцев. Очень мало приезжих с севера. Из Кэрнса, из Таунсвила, вообще из тех мест.
– Вот как? – переспросил капитан. – Но ведь в Мельбурне и устроиться негде, койки свободной не найдешь.
– Я знаю, люди приезжали. Но можно было ждать куда больше.
– Наверно, радио подействовало,– сказал Дуайт. – Как-никак, речи премьер-министра поддерживали спокойствие. На “Эй-Би-Си” молодцы, говорили людям чистую правду. Да и что за радость – ну, уедешь, бросишь дом, поживешь месяц или два в палатке или в машине, а потом все равно тебя и здесь настигнет то же самое.
– Может, вы и правы,– сказал фермер. – Я слыхал, некоторые пожили так неделю-другую, а потом уехали обратно в Квинсленд. Только, по-моему, тут и еще одно. Думается, никто по-настоящему не верит, что это случится – мол, с кем другим, только не со мной,– до последнего не верят, покуда сами не заболеют. А тогда уж не хватает пороху, легче остаться дома и будь что будет. От этой болезни, когда прихватит, уже ведь не излечишься, верно?
– Сомневаюсь. По-моему, вылечиться можно, если уехать туда, где нет радиации, и попасть в больницу, где тебя станут правильно лечить. Сейчас в Мельбурне довольно много таких пациентов с севера.
– Первый раз слышу.
– Понятно. Об этом по радио не сообщают. Да и что они выиграли? Только получат опять то же самое в сентябре.
– Весело, что и говорить. Может, выпьете еще?
– Спасибо, не откажусь. – Тауэрс поднялся и налил себе виски. – Знаете, вот я уже привык к этой мысли, и теперь мне кажется, так даже лучше. Мы ведь все смертны, все умрем, кто раньше, кто позже. Беда была, что человек к смерти не готов, ведь не знаешь, когда придет твой час. Ну, а теперь мы знаем, и никуда не денешься. Мне это вроде даже приятно. Приятно думать: до конца августа я крепок и здоров, а потом – вернулся домой. Мне это больше по душе, чем тянуть хилому и хворому от семидесяти до девяноста.
– Вы военный моряк, офицер. Наверно, вам такие мысли привычнее.
– А вы хотите уехать? – спросил капитан. – Когда подойдет ближе, куда-нибудь переберетесь? В Тасманию?
– Я-то? Бросить ферму? Нет уж. Когда оно придет, я его встречу здесь, на этой самой веранде, в этом кресле, со стаканчиком виски в руке. Или в собственной постели. Свой дом я не брошу.
– Мне кажется, теперь, когда люди поняли, что этого не миновать, почти все так и рассуждают.
Солнце заходило, а они все сидели на веранде, пока не вышла Мойра и не позвала к столу.
– Допивайте виски и пойдемте за промокашкой, если вы еще держитесь на ногах,– заявила она.
– Как ты разговариваешь с нашим гостем? – упрекнул отец.
– Я знаю нашего гостя куда лучше, чем ты, папочка. Он в каждый кабачок сворачивает, не оттащишь.
– Скорее это ему тебя от выпивки никак не оттащить.
И они вошли в дом.
То были два мирных, отдохновенных дня для Дуайта Тауэрса. Он передал миссис Дэвидсон и Мойре солидный узел, они разобрали белье и носки и принялись за починку. Каждый день, с рассвета и до сумерек, он помогал Дэвидсону на ферме. Его посвятили в искусство содержать в чистоте овец, забрасывать лопатой силос в тачку и развозить по выгонам; долгими часами он ходил рядом с волом по залитым солнечными лучами пастбищам. Благотворная перемена после жизни взаперти в подводной лодке или на корабле; по вечерам он ложился рано, спал крепким сном и со свежими силами встречал новый день.
В последнее утро, после завтрака, Мойра застала его на пороге чулана – боковушки рядом с прачечной; боковушка теперь служила складом для старых чемоданов, гладильных досок, резиновых сапог и прочего хлама. Дуайт стоял у отворенной двери, курил и смотрел на вещи, сложенные внутри.
– Когда в доме уборка, мы сюда сваливаем всякое барахло и обещаем себе отправить его на распродажу старья. А потом забываем.
Дуайт улыбнулся:
– У нас тоже есть такой чулан, только в нем не так много всего. Может быть, потому, что мы не очень долго прожили на одном месте. – Он все еще с любопытством разглядывал содержимое чулана, потом спросил: – А чей там трехколесный велосипед?
– Мой.
– Вы, наверно, были совсем маленькая, когда на нем катались.
Мойра мельком глянула на велосипед.
– Теперь он кажется крохотным, да? Наверно, мне тогда было года четыре или пять.
– А вот “кузнечик”! – Дуайт дотянулся, вытащил из кучи хлама детский тренажер, скрипучая пружина и подножка рыжие от ржавчины. – Сто лет я их не видал. Одно время у нас в Америке детвора просто помешалась на этих “кузнечиках”.
– У нас их одно время забросили, а потом они опять вошли в моду,– сказала Мойра. – Сейчас очень многие ребятишки на них скачут.
– Сколько вам было лет, когда вы на нем прыгали?
Мойра подумала, вспоминая.
– Это было после трехколесного велосипеда, после самоката, но до настоящего велосипеда, двухколесного. Наверно, мне тогда было около семи.
Дуайт все не выпускал из рук тренажер.
– Думаю, самый подходящий возраст. А они сейчас продаются?
– Наверно. Ребятишки на них скачут.
Дуайт положил “кузнечик”.
– В Штатах я их уже много лет не видал. Как вы сказали, все зависит от моды. – Он огляделся. – А ходули чьи?
– Были моего брата, потом перешли ко мне. Эту сломала я.
– Значит, он старше вас?
Мойра кивнула.
– На два года… на два с половиной.
– Он сейчас в Австралии?
– Нет. Он в Англии.
Дуайт наклонил голову: ничего путного тут не скажешь.
– Ходули, я вижу, высокие,– заметил он. – Тогда вы, наверно, стали постарше.
– Да, наверно, мне было лет десять – одиннадцать.
– Лыжи. – Он на глазок прикинул размер. – А это еще позже.
– Да, на лыжах я стала ходить только с шестнадцати. А эти мне служили до самой войны. Правда, под конец стали чуть коротковаты. А та, другая пара – Дональда.
Дуайт продолжал разглядывать беспорядочную смесь вещей, заполнявших чулан.
– Смотрите-ка, водные лыжи!
Мойра кивнула.
– Мы и сейчас на них катаемся… вернее сказать, катались, пока не началась война. – И не сразу прибавила: – Раньше мы проводили летние каникулы на Баруонском мысу. Мама каждый год снимала там дачу… – Она помолчала, вспоминая приветливый домик, и рядом площадки для гольфа, и теплый песок пляжа, и свежесть, что обдает лицо, когда мчишься вслед за моторкой в облаке пенных брызг. – А вот этой деревянной лопаткой я строила замки из песка, когда была совсем маленькая…
Дуайт улыбнулся ей.
– Занятно это – смотреть на чужие игрушки и представлять себе, как кто выглядел в детстве. Я прямо вижу, как вы в семь лет скакали на этом “кузнечике”.
– И ужасная была злючка. – Мойра постояла в раздумье, глядя на дверь чулана, и сказала негромко: – Я нипочем не позволяла маме отдавать кому-нибудь мои игрушки. Говорила – пускай они достанутся моим детям. А теперь у меня детей не будет.
– Очень печально. Но так уж оно получилось,– сказал Дуайт. И затворил дверь, оставляя за нею столько милых сердцу надежд. – Пожалуй, еще до вечера мне надо вернуться на “Скорпион”, поглядеть, не затонул ли он на своей стоянке. Не знаете, когда будет дневной поезд?
– Не знаю, но можно позвонить на станцию и спросить. А вам нельзя остаться еще на один день?
– Я бы и рад, детка, но это не годится. У меня на столе наверняка скопилась куча бумаг, и они требуют внимания.
– Насчет поезда я узнаю. А что вы будете делать сегодня утром?
– Я обещал вашему отцу доборонить выгон на косогоре.
– Мне надо еще примерно с час крутиться по дому. А потом я бы походила с вами.
– Буду рад. Ваш вол отменный труженик, но с ним много не поговоришь.
После обеда Тауэрсу отдали его тщательно починенные вещички. Он поблагодарил Дэвидсонов за их доброту, уложил чемодан, и Мойра отвезла его на станцию. В Национальной галерее открыта была выставка австралийской духовной живописи; они условились пойти туда, пока выставка не закрылась: Дуайт Мойре позвонит. И вот он в поезде, возвращается в Мельбурн, к своей работе.
Около шести он был уже на авианосце. Как он и думал, на столе ждала груда бумаг и среди них запечатанный конверт с наклейкой “Секретно”. Тауэрс ножом взрезал конверт – в нем оказался проект приказа и личная записка Главнокомандующего военно-морскими силами: пусть капитан ему позвонит, надо встретиться и обсудить план предстоящей операции.
Тауэрс просмотрел план. Да, в сущности, этого он и ждал. И такой рейс вполне по силам “Скорпиону”, если только вдоль западного побережья Соединенных Штатов вовсе нет мин – на взгляд Тауэрса, весьма смелое предположение.
В тот же вечер он позвонил домой Питеру Холмсу.
– У меня на столе план очередной операции,– сказал он. – И при нем записка, адмирал Хартмен хочет меня принять. Хорошо бы вам завтра приехать и тоже просмотреть этот план. А потом нам бы лучше пойти к адмиралу вместе.
– Я буду на борту завтра рано утром,– сказал офицер связи.
– Отлично. Мне очень неприятно отзывать вас из отпуска, но дело есть дело.
– Ничего страшного, сэр. Правда, я еще одно дерево собирался спилить…
На-другое утро в половине десятого Питер сидел в крохотной каюте – рабочем кабинете Тауэрса на авианосце – и читал проект приказа.
– Вы ведь примерно этого и ждали, сэр? – спросил он.
– Примерно,– подтвердил капитан. И повернулся к приставному столику. – Вот все данные, какие у нас есть о минных полях. Вот радиостанция, которую мы должны обследовать. Определили, что она находится где-то в районе Сиэтла. Ну, это не так плохо. – Он взял со стола карту. – Вот тут помечены минные поля пролива Хуан де Фука и Пьюгетского. Мы можем, не подвергаясь опасности, пройти до самых Бремертонских верфей. Могли бы дойти и до Пирл-Харбор, но этого с нас не спрашивают. А вот как с минами в Панамском заливе, у Сан-Диего и Сан-Франциско – об этом мы ровно ничего не знаем.
Питер кивнул.
– Надо будет объяснить это адмиралу. Хотя, думаю, он и сам понимает. И я знаю, с ним вполне можно говорить откровенно.
– Датч-Харбор,– сказал капитан. – Как там с минами, тоже неизвестно.
– И там можно натолкнуться на льды?
– Очень возможно. И еще там туманы, да какие. В это время года без дозорного на мостике туда заходить невесело. Придется в тех краях быть поосторожнее.
– Странно, почему нас туда посылают.
– Трудно сказать. Может быть, адмирал нам объяснит.
Еще некоторое время оба кропотливо изучали карты.
– Каким путем вы бы пошли? – спросил наконец офицер связи.
– Не погружаясь – вдоль тридцатой широты, севернее Новой Зеландии, южнее Питкэрна, до сто двадцатого меридиана. Оттуда строго на север по меридиану. Так мы придем в Штаты, к Калифорнии, примерно у Санта-Барбары. И возвращаться из Датч-Харбор надо бы тем же путем. Строго на юг по сто шестьдесят пятому меридиану мимо Гавайских островов. Заодно по дороге заглянули бы и в Пирл-Харбор. И опять прямиком на юг, покуда не сможем всплыть где-нибудь возле островов Содружества, а может, немного южнее.
– Сколько же это времени придется идти с погружением?
Капитан сверился с бумагой, лежащей на столе.
– Вчера вечером я пробовал рассчитать. Думаю, мы не будем подолгу оставаться на одном месте, как в прошлый раз. С погружением пройти надо, по моим расчетам, около двухсот градусов, двенадцать тысяч миль. (Окажем, шестьсот часов хода – двадцать пять дней. Да еще дня два на обследование и какие-нибудь задержки. Скажем, двадцать семь дней.
– Под водой это немало.
– “Меч-рыба” шла дольше. Тридцать два дня. Тут главное – сохранять спокойствие и расслабиться.
Офицер связи изучал карту Тихого океана. Его палец уперся в многочисленные рифы и группы островов южнее Гавайских.
– Южнее Гавайев не очень-то расслабишься, когда надо будет крутиться, не всплывая, в этой каше. Да еще под самый конец рейса.
– Знаю. – Капитан пристально разглядывал карту. – Может быть, стоит взять немного западнее и подойти к Фиджи с севера. – И, помолчав, договорил: – Датч-Харбор меня беспокоит больше, чем обратный путь.
Еще с полчаса они изучали карты и план предстоящей операции. Наконец австралиец сказал:
– Да, недурной предстоит рейсик! – Он усмехнулся. – Будет о чем рассказывать внукам.
Капитан вскинул глаза на Питера, потом и сам улыбнулся:
– Вы совершенно правы!
Офицер связи ждал тут же, в каюте, покуда капитан Тауэрс звонил секретарю адмирала. Прием назначили на следующее утро, на десять часов. Больше Холмсу незачем было оставаться на базе; они с капитаном условились встретиться на другое утро незадолго до назначенного часа в приемной у секретаря, и Питер ближайшим поездом отправился в Фолмут.
Он доехал еще до обеда, взял оставленный на станции велосипед и покатил домой. Приехал разгоряченный, с радостью скинул китель и прочее, стал под душ, потом принялся за холодную закуску. Мэри он застал порядком озабоченной: дочка начала слишком бойко ползать.
– Я ее оставила в гостиной на ковре, пошла в кухню чистить картошку. А через минуту смотрю – она уже в коридоре, под самой кухонной дверью. Просто бесенок. Теперь она прямо носится по всему дому, не угонишься.
Сели обедать.
– Нам надо раздобыть какой-нибудь манежик,– сказал Питер. – Знаешь, есть такие деревянные, складные.
Мэри кивнула.
– Я уже об этом думала. Есть такие, у них сбоку в несколько рядов нанизаны пестрые кольца, похоже на счеты.
– Пожалуй, такие манежи еще продаются,– сказал Питер. – Может, мы знаем кого-нибудь, кто больше не заводит детей? Может, у них найдется ненужный?
Мэри покачала головой.
– Я таких не знаю. По-моему, у всех наших друзей родятся младенцы один за другим.
– Я поразведаю в городе, может, найду что-нибудь подходящее.
Пока обедали, все мысли Мэри заняты были дочуркой, Лишь под самый конец она спохватилась и спросила:
– Питер, а что случилось с капитаном Тауэрсом?
– Он получил план новой операции. Наверно, это дело секретное, ты никому не рассказывай. Нас посылают в довольно далекий рейс по Тихому океану. Панама, Сан-Диего, Сан-Франциско, Сиэтл, Датч-Харбор, а возвращаться будем, вероятно, мимо Гавайских островов. Пока все это еще не очень определенно.
В географии Мэри была не сильна.
– Кажется, это ужасно длинный путь?
– Да, изрядный. Не думаю, что надо будет пройти его весь. Дуайт очень против захода в Панамский залив, потому что не знает, как там с минными полями, а если туда не заходить, это на тысячи миль короче. Но все равно путь не близкий.
– И надолго это?
– Я еще точно не рассчитал. Примерно месяца на два. Понимаешь,– стал объяснять Питер,– нельзя пойти прямиком, допустим, на Сан-Диего. Капитан хочет как можно меньше времени идти с погружением. А значит, надо будет нестись поверху курсом на восток по какой-то безопасной широте, пока не пересечем на две трети южную часть Тихого океана, а потом взять круто к северу до самой Калифорнии. Это немалый крюк, зато меньше идти с погружением.
– Сколько же времени вам идти под водой?
– Капитан считает, двадцать семь дней.
– Но ведь это ужасно долго?
– Долгонько. Не рекорд, ничего похожего. Но довольно долго без свежего воздуха. Почти месяц.
– Когда вы отправляетесь?
– Чего не знаю, того не знаю. Сперва предполагалось выйти примерно в середине следующего месяца, но к команде прицепилась эта треклятая корь. Пока от нее не избавимся, выйти нельзя.
– А заболели еще люди?
– Только один – позавчера. Судовой врач полагает, что это последний случай. Если он не ошибается, нам можно будет выйти примерно в конце этого месяца. А если нет, если еще кто-нибудь захворает, тогда уйдем в марте, когда точно – не угадаешь.
– Значит, ты вернешься в июне, а когда точно – неизвестно?
– Думаю, что да. Так ли, эдак ли, к десятому марта мы от кори избавимся. Стало быть, к десятому июня будем дома.
Упоминание о кори вновь пробудило материнскую тревогу:
– Хоть бы Дженнифер не заразилась.
День они провели по-семейному в своем саду, Питер принялся пилить дерево. Оно было не очень большое, и не так уж трудно оказалось перепилить ствол до половины, а потом обвязать веревкой и тянуть с таким расчетом, чтобы оно свалилось на лужайку, а не на дом. До вечернего чая Питер обрубил сучья, прибрал их – пригодятся зимой на топливо – и успел распилить на поленья немалую часть ствола. Малышка проснулась после дневного сна, Мэри разостлала на лужайке ковер и усадила на него дочку. Ушла в дом взять поднос с чашками и всем прочим для чая, а когда вернулась, дочка была уже футов за десять от ковра и усердно грызла кусок коры. Мэри отчитала мужа, посадила его сторожить малышку, а сама пошла за чайником.
– Так не годится,– сказала она, возвратясь. – Без манежа нам не обойтись.
Питер кивнул:
– Завтра утром съезжу в город. Нам назначен прием у начальства, но потом я, наверно, буду свободен. Пойду к Майерсу, погляжу, может, там еще не все распродано.
– Хоть бы удалось купить. Иначе ума не приложу, что делать.
– Давай наденем на нее пояс, вобьем в землю колышек и станем держать ее на привязи.
– Перестань, Питер! – рассердилась жена. – Веревка накрутится ей на шею и задушит!
Питера не впервые обвиняли, что он бессердечный отец, и он уже привык смягчать разгневанную жену. Час они провели на лужайке, играя с малышкой, поощряли ее, когда она ползала по травке под теплыми лучами солнца. Потом Мэри унесла девочку в дом купать и кормить перед сном, а Питер опять взялся пилить поваленное дерево на дрова.
На другое утро он встретился в военно-морском ведомстве с Тауэрсом, и их провели к адмиралу Хартмену, в кабинете оказался еще и капитан из оперативного отдела. Адмирал приветливо поздоровался с ними и предложил сесть.
– Итак,– начал он,– просмотрели вы план операции, который мы вам послали?
– Я очень внимательно его изучил, сэр,– сказал капитан Тауэрс.
– Что-нибудь вызывает у вас сомнения?
– Минные поля,– ответил Тауэрс. – Некоторые места, намеченные для обследования, почти наверняка заминированы. – Адмирал кивнул. – У нас есть точные сведения о Пирл-Харбор и о подступах к Сиэтлу. Об остальных портах мы ничего не знаем.
Некоторое время они подробно обсуждали план действий. Наконец адмирал откинулся на спинку кресла.
– Что ж, общая картина мне ясна. Что и требовалось. – И, помедлив, прибавил: – Пора вам узнать, в чем тут суть.
Суть в розовых очках. Среди ученых есть такое направление, есть люди, которые полагают, что атмосферная радиоактивность может рассеяться, ослабеть очень быстро. Главный их довод: за минувшую зиму осадки в северном полушарии – дождь и снег – так сказать, промыли воздух.
Американец понимающе кивнул.
– По этой теории,– продолжал адмирал,– радиоактивные элементы станут выпадать из атмосферы в почву и в океан быстрее, чем мы предвидели. В этом случае материки северного полушария останутся на многие столетия непригодными для обитания, но перенос радиоактивности к нам станет неуклонно уменьшаться. И в этом случае жизнь – жизнь человеческая – сможет продолжаться здесь или хотя бы в Антарктиде. Это мнение решительно отстаивает профессор Йоргенсен.
– Таков костяк этой теории,– чуть помолчав, продолжал адмирал. – Большинство ученых с нею не согласны и считают Йоргенсена наивным оптимистом. Из-за мнения большинства мы ничего не сообщали по радио и ни слова не просочилось в печать. Не годится пробуждать в людях напрасные надежды. Но, безусловно, надо исследовать, есть ли тут зерно истины.
– Понимаю, сэр,– сказал Дуайт. – Дело слишком важное. Это и есть главная цель нашего рейса?
Адмирал кивнул.
– Вот именно. Если Йоргенсен прав, при движении от экватора на север вы сперва обнаружите равномерную радиоактивность, но потом она станет ослабевать. Не скажу – сразу, но с какого-то места уменьшение радиации станет явным. Вот почему мы хотели бы, чтобы вы прошли в Тихом океане возможно дальше на север – к мысу Кодьяк и Датч-Харбор. Если Йоргенсен прав, радиоактивность там будет гораздо меньше. Как знать, может, даже она близка к нормальной. Тогда вам удастся выйти на мостик. – Опять короткое молчание. – Конечно, на берегу радиоактивность почвы будет еще очень высока. Но в море, возможно, даже сохранилась жизнь.
– А какая-нибудь проверка уже подтвердила эту теорию, сэр? – спросил Питер.
Адмирал покачал головой.
– Данных почти никаких нет. Командование военно-воздушных сил недавно высылало на разведку самолет. Вы об этом слышали?
– Нет, сэр.
– Так вот, послали бомбардировщик с полным грузом горючего. Он вылетел из Перта на север, достиг Китайского моря, примерно тридцатый градус северной широты, немного южнее Шанхая, и только потом повернул назад. Для ученых это недостаточно, но дальше лететь было нельзя, горючего не хватило бы. Полученные данные не слишком убедительны. Радиоактивность атмосферы все еще нарастает, не в крайней северной части маршрута нарастает медленнее. – Адмирал улыбнулся. – Как я понимаю, наши ученые мужи все еще спорят. Йоргенсен, разумеется, утверждает, что его теория победила. Что, если достичь пятидесятой или шестидесятой широты, падение радиоактивности обнаружится безусловно.
– Шестидесятая широта,– повторил Тауэрс. – Мы можем подойти довольно близко, в глубь залива Аляски. Надо будет только остерегаться льдов.
Еще некоторое время обсуждали технические подробности рейса. Решили взять на “Скорпион” защитные костюмы, чтобы, если радиация окажется не слишком сильна, один или двое подводников могли выйти на мостик, а в одном из аварийных люков устроить дезактивационный душ. В надстройке взять надувную резиновую лодку, к кормовому перископу прикрепят новую пеленгаторную антенну.
– Что ж, по нашей части все ясно,– сказал наконец адмирал. – Думаю, теперь пора посовещаться с учеными и с прочими, кого это касается. Я созову такое совещание на той неделе. А пока вы, капитан, повидайте коменданта порта или кого-нибудь из его подчиненных и договоритесь, чтобы на верфи проделали всю техническую работу. Я хотел бы, чтобы к концу следующего месяца вы могли отправиться.
– Думаю, это вполне возможно, сэр,– сказал Дуайт. – Работы не так уж много. Единственное, что нас еще может задержать, это корь.
Адмирал коротко засмеялся.
– На карту поставлена судьба человеческой жизни на Земле, а мы застреваем из-за детской болезни! Ладно, капитан. Я знаю, вы сделаете все, что только в ваших силах.
Выйдя от адмирала, Дуайт и Питер разделились. Дуайт пошел к коменданту порта, Питер – на Альберт-стрит разыскивать Джона Осборна. Он пересказал ученому все, что услышал в это утро.
– Знаю я рассуждения Йоргенсена,– нетерпеливо перебил Осборн. – Старик просто спятил. Смотрит на все сквозь розовые очки.
– По-вашему, тому, что обнаружили летчики – будто чем дальше на север, тем медленней нарастает радиация,– невелика цена?
– Я не оспариваю их свидетельство. Не исключено, что эффект Йоргенсена существует. Вполне возможно. Но один только Йоргенсен воображает, будто от этого что-то изменится.
Питер поднялся.
– “Оставим споры мудрецам”,– язвительно перефразировал он Хайяма. – Пойду покупать манежик для моей старшей незамужней дочери.
– Где вы думаете его купить?
– У Майерса.
Физик поднялся.
– Я пойду с вами. Хочу показать вам кое-что на Элизабет-стрит.
Он не сказал моряку, что именно хочет показать. Через центр города, где на улицах не было ни одной машины, они прошли в район трамвайного движения, свернули в проулок и вышли к городским конюшням. Джон Осборн достал из кармана ключ, отпер и распахнул двустворчатые двери огромного строения.
Прежде здесь был гараж некоего торговца автомобилями. Вдоль стен рядами стояли затихшие машины, иные без номеров, все в пыли и в грязи, со спущенными обмякшими шинами. А посреди гаража стоит гоночная машина. Одноместная, ярко-красная. Очень маленькая машина, очень низкий корпус, обтекаемый капот скошен вперед, лобовое стекло совсем низко, чуть не у самой земли. Шины тугие, вся машина любовно, заботливо вымыта и отполирована; при свете, хлынувшем из дверей, она так и засверкала. И чувствовалась в ней убийственная скорость.
– Более милостивый! – вырвалось у Питера. – Это что такое?
– Это “феррари”,– сказал Джон Осборн. – На ней за год до войны участвовал в гонках Доницетти. Он тогда выиграл главный приз в Сиракузах.
– Как она сюда попала?
– Ее купил и переправил морем Джонни Бауэлс. Но началась война, не до гонок, он так на ней и не ездил.
– А чья она теперь?
– Моя.
– Ваша?!
Ученый кивнул.
– Я всю жизнь обожал автомобильные гонки. Всегда мечтал стать гонщиком, но денег на это не было. А потом прослышал про этот “феррари”. Бауэлс сгинул в Англии. Я пошел к его вдове и предложил за эту игрушку сотню фунтов. Конечно, она решила, что я спятил, но рада была продать машину.
Питер обошел вокруг маленького “феррари” с большущими колесами, осмотрел его со всех сторон.
– Согласен со вдовой. Что вы собираетесь с ним делать?
– Пока не знаю. Знаю только, что мне принадлежит, надо полагать, самая быстроходная машина на свете.
Это прозвучало заманчиво.
– Можно, я в ней посижу? – спросил моряк.
– Валяйте.
Питер втиснулся на узкое сиденье.
– Какую скорость на ней можно выжать?
– Толком не знаю. Уж наверно двести в час.
Питер сидел в машине, ощупывал баранку, касался пальцами кнопок и рычагов. Чудесно: кажется, этот автомобильчик – часть тебя самого.
– Вы на ней ездили?
– Пока нет.
Питер нехотя вылез.
– А чем замените бензин? – спросил он.
Физик усмехнулся:
– Она его не пьет.
– Не требует бензина?
– Ей нужна особая эфиро-спиртовая смесь. Для обычного автомобиля такое горючее не годится. В огороде у моей матери запасено восемь баррелей этой смеси,– Осборн широко улыбнулся. – Я сперва обеспечил себе запас, а уж потом купил машину.
Он поднял капот “феррари”, и они некоторое время разглядывали двигатель. Возвратясь из первого плаванья на “Скорпионе”, Джон Осборн каждую свободную минуту только и делал, что начищал и обихаживал свою гоночную машину; дня через два он надеялся испытать ее на ходу.
– Что хорошо,– сказал он, расплываясь в улыбке,– на дорогах свободно, ни с кем не столкнешься и в пробке не застрянешь.
Они нехотя расстались с “феррари” и заперли гараж. Постояли на тихой лужайке.
– Если мы уйдем в рейс к концу следующего месяца, то вернемся примерно в начале июня,– заговорил Питер. – Я все думаю о Мэри и малышке. Как по-вашему, ничего с ними не случится до нашего возвращения?
– Вы про радиацию?
– Моряк кивнул.
Физик постоял в раздумье.
– Я могу только гадать, как любой другой,– сказал он наконец. – Может быть, она станет надвигаться быстрее, а может – медленнее. До сих пор она распространялась очень равномерно по всей Земле и двигалась на юг примерно с той скоростью, какую мы предвидели. Сейчас она южнее Рокхемптона. Если и дальше пойдет так, к началу июня она будет южнее Брисбена – самую малость южнее. Миль на восемьсот к северу от нас. Но, повторяю, движение может ускориться, а может и замедлиться. Вот и все, что я могу сказать.
Питер прикусил губу.
– Это тревожно. Неохота прежде времени переполошить своих. А все-таки мне было бы спокойнее, знай они, что делать, если меня не будет рядом.
– Вы и без того не всегда рядом,– заметил Осборн. – Мало ли какие случаи бывают и кроме радиации, вполне естественные. Минные поля, льды… всего не предусмотришь. Я вот не знаю, что с нами будет, если мы под водой на полном ходу врежемся в айсберг.
