Текст книги "Цветы тюрьмы Аулит"

Автор книги: Нэнси (Ненси) Кресс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Нэнси Кресс
Цветы тюрьмы Аулит

Моя сестра неподвижно лежит на кровати напротив меня. Она лежит на спине, со сведенными пальцами и вытянутыми, как ветви дерева элиндель, ногами. Ее нахальный носик, который гораздо симпатичнее моего, указывает в никуда. Кожа светится, как распустившийся цветок. Но это не свидетельство здоровья, наоборот: она мертва.

Я вылезаю из кровати и стою, покачиваясь от утренней слабости. Один земной лекарь говорил, что у меня пониженное кровяное давление; земляне горазды провозглашать всякие бессмыслицы – скажем, объявляют воздух чересчур влажным. Воздух это воздух, а я это я. То есть убийца.

Я опускаюсь на колени перед стеклянным гробом, в котором покоится сестра. Во рту у меня отвратительный утренний привкус, хотя вечером я не пила ничего, кроме воды. Меня подмывает зевнуть, но удается сжать зубы; в ушах раздается звон, и самый отвратительный привкус, какой я когда-либо ощущала, каким-то образом покидает мой рот. По крайней мере, я не обошлась с Ано непочтительно. Она была моей единственной родней и ближайшим другом, пока я не заменила ее иллюзией.

– Потерпи, Ано, – говорю я. – Осталось не так уж много. Потом ты обретешь свободу. И я тоже.

Ано, разумеется, помалкивает. Что тут скажешь? Она не хуже меня знает срок своих похорон, когда будет наконец освобождена из плена стекла и химикатов, сковывающих ее мертвое тело, и воссоединится с предками. Некоторые, чьи родственники тоже находились в искупительной неподвижности, утверждают, что тела жалуются и упрекают, особенно во сне, и это превращает дом в ад. Ано такого себе не позволяет. Ее труп совершенно меня не беспокоит. Я сама с успехом превращаю свою жизнь в ад.

Я заканчиваю утренние молитвы, поднимаюсь и ковыляю в туалет.

В полдень ко мне во двор въезжает на земном велосипеде курьер. У велосипеда примечательная наклонная конструкция и любопытные обводы. Видимо, он специально предназначен для нашего рынка. Сам курьер не так симпатичен, как его велосипед: угрюмый парень, наверняка и года не проработавший на государственной службе. Когда я улыбаюсь, он отворачивается. Понятно, что ему здесь не нравится. Что ж, если он не научится выполнять свои курьерские обязанности жизнерадостно, то долго не продержится.

– Письмо для Ули Пеку Бенгарин.

– Ули Пек Бенгарин – это я.

Он хмуро сует мне письмо и поспешно уезжает. Я не принимаю его дурное расположение на свой счет. Парень, как и мои соседи, не может знать, кто я такая, иначе все пошло бы насмарку. Я должна слыть реальной, пока не заслужу право стать таковой на самом деле.

Письмо имеет деловую форму и снабжено стандартной правительственной печатью. Оно могло бы быть из налогового ведомства, из муниципалитета, из Отдела процессий и ритуалов. Но, конечно, эти ведомства не имеют к письму никакого отношения: они не станут мне писать, пока я снова не обрету реальность. Запечатанное письмо отправлено службой Реальности и Искупления. Мне предлагается работа.

Весьма своевременное предложение – я уже около полутора недель сижу дома, лишившись последнего места: вожусь с цветочными клумбами, начищаю до блеска посуду и пытаюсь воплотить на холсте последнюю синхронию – когда были одновременно видны все шесть лун. Но живописец из меня неважный. Пора на работу.

Я собираю сумку, целую стеклянный гроб сестры и запираю дом. Потом я сажусь на свой велосипед – у него, увы, не такая оригинальная форма, как у велосипеда курьера, – и кручу педали. Пыльная дорога ведет в город.

Фраблит Пек Бриммидин нервничает. Мне уже интересно: обычно он совершенно спокоен; он вообще не из тех, кто заменяет реальность иллюзией. Прежнюю работу он поручил мне совершенно хладнокровно. Но сейчас он не в состоянии усидеть на месте: снует взад-вперед по своему маленькому кабинетику, замусоренному бумагами, какими-то аляповатыми скульптурами и тарелками с недоеденной снедью. Я оставляю без внимания объедки и его нервозность. Пек Бриммидин мне симпатичен, к тому же я ему бесконечно признательна. Это он, будучи работником отдела Реальности и Искупления, предоставил мне шанс снова стать реальной. Двое других судей голосовали за смерть навечно, без шанса на помилование. Вообще-то мне не положено знать свое уголовное дело в таких подробностях, но я все равно знаю. Пек Бриммидин – коренастый мужчина средних лет; глаза у него серые, сочувствующие.

– Пек Бенгарин, – произносит он наконец и прерывает свою беготню по кабинету.

– Готова служить, – тихо откликаюсь я, боясь взвинтить его еще больше и испытывая сосущее ощущение в животе. Я уже не жду ничего хорошего.

– Пек Бенгарин! – Он выдерживает паузу. – Ты осведомительница.

– Готова служить нашей совместной реальности, – повторяю я в сильном недоумении. Конечно, я осведомительница, как же иначе? Я являюсь таковой уже два года и восемьдесят два дня. Я убила собственную сестру и буду оставаться осведомительницей, пока не кончится искупительный срок. Тогда я снова стану полностью реальной, а Ано будет освобождена от оков смерти и присоединится к нашим предкам. Пек Бриммидин отлично это знает. Это он поручал мне все предыдущие дела, от первого, по поводу изготовления фальшивых денег, до последнего, о краже младенцев. Я отличная осведомительница, и Пеку Бриммидину это известно, как никому другому. В чем же дело?

Внезапно Пек Бриммидин вскидывает голову, но не смотрит мне в глаза.

– Отдел Реальности и Искупления предлагает тебе поработать осведомительницей в тюрьме Аулит.

Вот оно что! Я замираю. В тюрьме Аулит содержат преступников. Не обыкновенных воров или мошенников, нет, тюрьма Аулит – место заключения нереальных, тех, кто решил, что не является частью коллективной реальности, а значит, способен совершить насильственные действия в отношении конкретнейшей реальности других: искалечить, изнасиловать, убить.

Вроде меня.

У меня возникает дрожь в левой руке, но я пытаюсь ее унять, чтобы не показать обиды. Я думала, что Пек Бриммидин обо мне лучшего мнения. Конечно, частичного искупления не существует: либо ты реальна, либо нет; но мне хотелось верить, что Пек Бриммидин отдает должное моим усилиям по возвращению реальности, длящимся уже два года и восемьдесят два дня. Я очень старалась.

Видимо, я не сумела полностью скрыть свое огорчение, потому что он поспешно говорит:

– Прости, что я поручаю это именно тебе, Пек. С радостью предложил бы тебе что-нибудь получше. Но в Рафкит Сарлое назвали именно тебя.

Раз меня ценят в столице, это меняет ситуацию. Я воспряла духом.

– К запросу прилагается пояснение. Мне велено сообщить тебе, что выполнение данного информаторского поручения влечет за собой дополнительную компенсацию. В случае успеха твое дело будет считаться закрытым, и тебя немедленно восстановят в реальности.

Немедленное восстановление в реальности! Я снова стану полноправной гражданкой Мира и больше не должна буду стыдиться. Мне возвратят право жить, как все, ходить с гордо поднятой головой. Ано будет похоронена: с нее смоют химикаты, чтобы ее тело могло возвратиться в Мир, а благородный дух – вознестись к предкам. Ано тоже будет возвращена в реальность.

– Я согласна, – говорю я Пек Бриммидину и снова прибегаю к официальной формуле: – Готова служить нашей совместной реальности.

– Подожди соглашаться, Пек Бенгарин. Дело в том, что... – Пек Бриммидин опять суетится. – Подозреваемый – землянин.

На землян мне еще не доводилось доносить. В тюрьме Аулит содержатся, разумеется, и чужаки, признанные судом нереальными: земляне, фоллеры, маленькие уродцы хухубы. Проблема состоит в том, что даже спустя тридцать лет с тех пор, как в Мир стали прибывать чужие корабли, продолжаются споры, являются ли реальными иноземцы как таковые. В телесном смысле они существуют (в этом никто не сомневается), но их мышление настолько беспорядочно, что все они почти полностью подходят под определение существ, не способных признать совместную общественную реальность, а следовательно, таких же нереальных, как бедные пустоголовые детишки.

Обычно мы в нашем Мире предоставляем инопланетян самим себе, ограничиваясь торговыми операциями. Самые интересные товары, вроде тех же велосипедов, предлагают именно земляне; в обмен они просят нечто совершенно бросовое – очевиднейшие сведения. Но наделен ли кто-либо из чужаков душой, способной признавать и чтить совместную с душами других реальность? В университетах, а также на базарах и в питейных заведениях продолжаются споры на эту тему. Лично я считаю, что иноземцы могут быть реальны. Не хочется быть шовинисткой.

– Я готова доносить на землянина, – говорю я Пек Бриммидину.

Он трясет в знак удовольствия рукой.

– Отлично, отлично! Ты поступишь в тюрьму Аулит еще до того, как туда будет доставлен подозреваемый. Просьба использовать первоначальное прикрытие.

Я киваю, хотя Пек Бриммидин знает, как это для меня болезненно. Первоначальное прикрытие – чистая правда: я убила свою сестру Ано Пек Бенгарин два года восемьдесят два дня назад, была признана судом нереальной и осуждена на вечную смерть, без шанса на воссоединение с предками. Неправдой было продолжение моей легенды: будто я бежала и пряталась от полиции.

– Тебя только что арестовали, – продолжает Пек Бриммидин, – и приговорили к отбыванию первой части смерти в Аудите. Мы распространим соответствующую информацию.

Я снова киваю, но на него не смотрю. Первая часть смерти – Аулит, вторая, со временем – химические путы, вроде тех, что держат Ано. И отсутствие шансов на свободу – навсегда! А если бы это оказалось правдой? Я бы сошла с ума. Многие не выдерживают и лишаются рассудка.

– Подозреваемого зовут Кэррил Уолтерс. Он земной лекарь. При проведении эксперимента по изучению мозга реальных людей он убил ребенка из Мира. Приговорен к вечной смерти. Но существует подозрение, что у Кэррила Уолтерса были сообщники. Возможно, где-то в Мире существует группа людей, утративших связь с реальностью и готовая в научных целях умерщвлять детей.

Кабинет начинает расплываться вместе со всей своей начинкой, включая уродливые скульптуры и Пек Бриммидина. Но я быстро прихожу в себя. Я осведомительница и, говорят, неплохая. Я способна выполнить это задание. Я искупаю свою вину и освобождаю Ано. Я осведомительница.

– Готова служить, – произношу я.

Пек Бриммидин подбадривает меня улыбкой.

– Хорошо. – Его доверие – это доза совместной реальности: двое подтверждают схожесть своих представлений, не прибегая ко лжи и насилию. Мне требовалась подобная «инъекция». Видимо, теперь мне долго придется обходиться без чужого участия.

Как это люди обрекают себя на вечную смерть, питаясь только индивидуальными, одинокими иллюзиями?

Уверен, тюрьма Аулит набита безумцами.

Путь до Аудита на велосипеде занимает два утомительных дня. На очередном ухабе из велосипеда выпадает болт, и я волоку машину в ближайшую деревню. Хозяйка мастерской неплохо знает свое дело, но характер имеет гадкий: она из тех, кто усматривает в совместной реальности только дурное.

– Хотя бы неземной велосипед, – ворчит она.

– Хотя бы, – отзываюсь я, но она не способна уловить сарказм.

– Трусливые бездушные преступники, неуклонно загоняющие нас в ярмо! Не надо было их сюда пускать! А ведь правительство должно защищать нас от всякой нереальной мрази. Стыд, да и только!.. У тебя нестандартный болт.

– Неужели?

– Да. Ремонт будет дороже.

Я киваю. За распахнутыми дверями мастерской две девочки играют в густой траве.

– Надо поубивать всех иноземцев, – говорит хозяйка. – Лучше избавиться от них, пока они нас не развратили.

Я невразумительно мычу. Осведомителям не положено навлекать на себя подозрение участием в политических спорах. Трава колеблется над головой играющих детей. У одной из девочек красивый шейный мех – длинный и бурый, у другой – голая шея.

– Новый болт прослужит долго. Ты откуда?

– Из Рафкит Сарлое. – Осведомители никогда не называют свое селение.

Она возмущенно передергивает плечами.

– Я в столицу ни ногой. Слишком много инопланетян. Им ничего не стоит разрушить наше участие в совместной реальности. Три и восемь, пожалуйста.

Мне хочется напомнить ей, что никто, кроме нас самих, не может разрушить наше участие в совместной реальности. Но я молчу. Она берет деньги и злобно смотрит на меня. На весь мир.

– Ты не веришь моим словам о землянах. А я знаю, что говорю!

Я качу прочь по усыпанной цветами местности. В небе виднеется лишь одна луна Кап, встающая на горизонте. Несмотря на Солнце, Луна сияет чистым белым светом, как кожа Ано.

У землян, по рассказам, всего одна луна. Видимо, на их планете совместная реальность худосочнее, беднее, холоднее.

Уж не завидуют ли они нам?

Тюрьма Аулит выстроена на равнине, на удалении от Южного побережья. Мне известно, что на других наших островах есть свои тюрьмы, как и свои правительства, но нереальные чужаки содержатся только здесь. Как и худшие из моих соплеменников. Правители иноземцев протестуют, но мы не обращаем внимания. Нереальные есть нереальные, и оставлять их на воле слишком опасно. Кроме того, правители чужаков находятся далеко, на других планетах.

Аулит – это огромный уродливый монолит из выгоревшего красного камня: сплошь углы и ни одной округлости. Чиновник службы Реальности и Искупления встречает меня и передает двоим тюремным надзирателям. Мы входим в решетчатые ворота; мой велосипед прикован цепью к велосипедам надзирателей, а я – к своему велосипеду. Меня ведут по просторному пыльному двору, подводят к каменной стене. Надзиратели, естественно, со мной не разговаривают, ведь я нереальна.

В квадратной камере к моим услугам туалет, койка, стол, табурет. В двери нет окна.

– Когда заключенным разрешено собираться вместе? – спрашиваю я, но надзиратель игнорирует меня, нереальную.

Я сажусь на табурет и жду. Без часов трудно отсчитывать время, но мне кажется, что проходит не меньше двух часов. Потом слышится шум, дверь моей камеры уходит в потолок. Тросы и блоки размещены вверху и из камеры недоступны.

В коридоре полно иллюзорного народу обоих полов. У некоторых желтый шейный мех и ввалившиеся глаза, и ходят они с трудом, отягощенные преклонным возрастом. Молодежь, наоборот, суетится и галдит с опасной смесью злости и отчаяния. Помимо соплеменников я вижу инопланетян.

Я видала их и раньше, но никогда – в таком количестве. Фоллеры одного с нами роста, но очень смуглые, словно обожженные своей далекой звездой. Они отращивают на шее очень длинный мех и красят его в причудливые цвета – впрочем, это только на воле, не в тюрьме. У землян шейного меха нет вообще, зато у них волосатые головы. Рост придает землянам устрашающий вид. Двигаются они медленно. Ано, проучившаяся год в университете до того, как я ее убила, говорила, что у себя на планете земляне ощущают себя более легкими, чем мы здесь. Я ее не поняла, но Ано была умницей и говорила, видимо, правду. Еще она заметила, что в древности мы, фоллеры и земляне состояли в родстве, но в это совсем уж трудно поверить. Тут Ано, скорее всего, ошибалась.

Назвать нашими родичами хухубов не додумывалась даже она. Это мелкие, трусливые, уродливые и одновременно опасные четвероногие, усыпанные бородавками и мерзко пахнущие. Я облегченно перевела дух, обнаружив, что их в Аудите немного и держатся они отдельно от остальных.

Все мы бредем в просторное помещение с грубыми столами и табуретами; в углу устроена поилка для хухубов. Еда уже выставлена на столы. Хлопья, лепешки, плоды дерева элиндель – пресно, но питательно. Что меня поражает, так это полное отсутствие охраны. Видимо, заключенным разрешается вытворять все, что им заблагорассудится, с едой, со столовой, друг с другом. Почему бы и нет? Ведь в реальности нас не существует.

Мне срочно требуется защита.

Я выбираю компанию: две женщины и трое мужчин. Они сидят спиной к стене; остальные заключенные почтительно оставили вокруг них свободное пространство. Судя по всему, лидер у них – старшая из женщин. Я сажусь напротив нее и смотрю прямо в глаза. Ее левая щека изуродована шрамом, теряющимся среди меха на шее.

– Меня зовут Ули Пек Бенгарин, – говорю я спокойно и тихо, так, чтобы меня не услышал никто, кроме этой компании. Осуждена за убийство родной сестры. Я могу вам пригодиться.

Женщина не отвечает, ее глаза взирают невозмутимо, но я завладела ее вниманием. Остальные смотрят на меня исподлобья.

– Я знаю осведомителя среди надзирателей. Он знает, что я про него знаю. Он приносит мне с воли все, что я прошу, под обещание не разглашать его имя.

Ее взгляд по-прежнему равнодушен. Тем не менее я понимаю, что она мне верит. Ее убедила сама скандальность моего сообщения. Надзиратель, раз изменивший реальности осведомительством, то есть нарушением совместной реальности, обязательно начинает извлекать из этого материальную выгоду. При нарушении реальности ставки возрастают. По этой же причине ей легко поверить, что я способна изменить соглашению с надзирателем, заключенному прежде.

– Что он тебе приносит? – небрежно спрашивает она. Голос у нее скрипучий и низкий.

– Письма, сладости, пел. – Опьяняющие средства в тюрьме запрещены.

– Оружие?

– Возможно, – говорю я.

– Почему бы мне не выколотить из тебя имя надзирателя и не договориться с ним самой?

– Не получится. Он мой кузен. – Это рискованнейшая часть легенды, придуманной для меня службой Реальности и Искупления.

Женщина пристально смотрит на меня. Затем кивает.

– Ладно, садись.

Она не спрашивает, чего я хочу в обмен за блага, которые она получит через моего вымышленного кузена. Она знает это, не спрашивая. Я сажусь рядом. Если кто-то отныне может представлять для меня угрозу в тюрьме Аулит, то лишь она.

Теперь мне предстоит подружиться с землянином.

Это оказывается труднее, чем я ожидала. Земляне держатся сами по себе, мы тоже. Они так же беспощадны друг к другу, как все безумные обреченные души в Аудите; здесь вообще царит ужас, как в детских страшилках. Не прошло и десяти дней, как орава землян избила фоллера. Женщина Мира пырнула ножом соплеменницу, и та истекла на каменном полу кровью и скончалась. Это был единственный случай, когда появились вооруженные до зубов надзиратели, а с ними жрец. Он прикатил гроб, наполненный химикатами, погрузил в них тело, чтобы оно не разложилось, избавив заключенную от отбывания наказания – вечной смерти.

Ночью, оставшись в камере одна, я вижу сны, в которых Фраблит Пек Бриммидин отменяет мою временную реальность. Труп с ножевыми ранениями превращается в Ано, а женщина, нанесшая эти ранения, становится мною. После этих снов я просыпаюсь от собственных криков, вся в слезах. То слезы ужаса, а не горя. Моя жизнь и жизнь Ано подвешены на тонкой ниточке: все зависит от преступника-землянина, с которым я еще не познакомилась.

Впрочем, я уже знаю, кто это. Я подкрадываюсь к землянам, стоящим кучками, и подслушиваю. Их языком я, разумеется, не владею, но Пек Бриммидин научил меня узнавать слова «Кэррил Уолтерс». Кэррил Уолтерс – старый землянин с седыми, ровно подстриженными волосами, смуглой морщинистой кожей, запавшими глазами. Но десять его пальцев – как они умудряются не путаться в таком количестве пальцев? – длинные и быстрые.

Мне достаточно одного дня, чтобы понять: соплеменники обходят Кэррила Уолтерса стороной, окружая его таким же благоговейным почтением, каким окружены мои защитники. На выяснение причин такого отношения уходит немало времени. Кэррил Уолтерс не защищает и не карает. Не думаю, что у него есть тайные совместные реальности с охраной. Я остаюсь в неведении до тех пор, пока женщина Мира не погибает от ножа.

Это происходит во дворе, холодным днем, пока я гляжу тоскливым взглядом в ясное небо над головой. Раненая вскрикивает. Убийца вырывает нож из ее живота, и следом за лезвием из тела бьет фонтан крови. Несколько секунд – и грунт вокруг пропитывается кровью. Все, кроме меня, отворачиваются. Зато Кэррил Уолтерс приближается своей старческой походкой, опускается рядом с телом на колени и безуспешно пытается спасти жизнь уже мертвой женщины.

Разумеется, ведь он лекарь! Земляне не досаждают ему, потому что знают: в следующий раз его помощь может понадобиться им.

Как я глупа, что сразу этого не поняла! От меня как от осведомительницы ждут прыти. Я вижу только один путь.

Несколько дней я выжидаю, потом сажусь в тюремном дворе на землю, подпираю спиной стену и приказываю себе почти не дышать. По прошествии нескольких минут я резко вскакиваю. Меня сразу начинает мутить, и я усугубляю свое недомогание, задерживая дыхание. Потом я что есть силы врезаюсь в каменную стену и сползаю по ней. Я сильно ударилась лбом и рукой. Один из людей моей покровительницы что-то кричит.

Минута – и рядом оказывается сама Пек Факар. Я слышу ее голос и все остальные голоса сквозь пелену тошноты и боли.

– Врезалась головой в стену. Сам видел.

– ...говорила мне, что у нее бывают такие приступы...

– ...разбила башку...

Я ловлю ртом воздух, борясь с тошнотой.

– Лекарь, землянин...

– Землянин? – Я слышу в голосе Пек Факар подозрение и лепечу:

– Болезнь... один землянин говорил мне... с детства... без чужой помощи я... – Меня рвет прямо ей на ботинки – весьма полезная случайность.

– Приведите землянина, – скрипит Пек Факар. – И возьмите полотенце!

И вот ко мне наклоняется Кэррил Уолтерс. Я цепляюсь за его руку, пытаюсь улыбнуться и теряю сознание.

Когда я прихожу в себя, выясняется, что я лежу на полу в столовой, а землянин сидит рядом, скрестив ноги. Несколько моих соплеменников с хмурым видом жмутся к дальней стене.

– Сколько пальцев ты видишь? – спрашивает Кэррил Уолтерс.

– Четыре. Разве их у тебя не пять? Он разгибает пятый палец и говорит:

– Тебе лучше.

– Нет, не лучше, – возражаю я. Он обращается ко мне на детском, упрощенном языке, да еще с причудливым акцентом, но понять его можно. – У меня болезнь. Так сказала другая целительница-землянка.

– Кто?

– Ее звали Анна Пек Ракова.

– Какая болезнь?

– Не помню. Что-то с головой. От болезни у меня припадки.

– Какие припадки? Ты падаешь на пол?

– Нет. Да... Иногда так, иногда по-другому. – Я смотрю ему прямо в глаза. У него странные глаза: меньше моих, невероятной голубизны.

– Пек Ракова сказала, что при таком припадке я могу умереть, если мне не помогут.

Он не реагирует на мою ложь. Или реагирует, но я не понимаю его. Раньше мне не приходилось доносить на землян. Его вопрос звучит чудовищно, даже для узника тюрьмы Аулит:

– Что ты сделала?

Я отвожу глаза.

– Я убила родную сестру. – Если он потребует подробностей, я закричу. Голова раскалывается от боли.

– Извини, – бормочет он.

За что он просит прощения? За то, что задал неуместный вопрос или что я убила Ано? Пек Ракова была другая: она имела хоть какое-то понятие о приличиях.

– Та землянка, целительница, говорила, что за мной должен наблюдать лекарь, который знает, что делать при новом припадке. Ты это знаешь, Пек Уолтерс?

– Да.

– Ты будешь за мной наблюдать?

– Буду. – Он уже и так внимательно за мной наблюдает.

Я трогаю свою голову: она обмотана тряпкой. Боль становится нестерпимой. Я отнимаю от головы руку, липкую от крови.

– А что взамен? – спрашиваю я.

– Как ты платишь Пек Факар за защиту?

А он смышленее, чем мне казалось!

– С тобой я этим поделиться не смогу.

– Тогда расскажешь мне о Мире.

Я киваю: обычная просьба землянина. Как я уже говорила, они просят очевидных сведений. Я перестаю видеть столовую. Свет меркнет.

Пек Факар все это не нравится. Но я как раз передала ей оружие, принесенное «кузеном». В камере под койкой я оставляю записки для тюремной администрации. Пока заключенные во дворе, – а мы торчим там каждый день, независимо от погоды, – под койкой появляется то, о чем я прошу. Пек Факар требовала любое оружие, но я не ожидала, что это будет оружие землян. Теперь в тюрьме есть человек с пистолетом. Понятно: всем наплевать, что мы, нереальные, сотворим друг с другом – хоть перебьем. Больше стрелять все равно не в кого: вокруг только те, кто и так умер.

– Без Пек Уолтерса я откину копыта, – внушаю я хмурой Пек Факар. – Он владеет особым земным методом, останавливающим припадок.

Она грозно смотрит на меня. Но как бы она ни сердилась, никто, даже те, кто потерян для реальности, не в силах отрицать, что у инопланетян есть свои тайные знания. Да и раны у меня самые настоящие: кровь, повязка на голове, заплывший левый глаз, содранная кожа на левой щеке, синяя рука. Она поглаживает земное оружие – скучную стальную машинку.

– Ладно, можешь держать землянина при себе, если он согласится. Только зачем ему соглашаться?

Я со значением улыбаюсь. Пек Факар никогда не клюет на лесть, потому что любовь к лести – признак слабости. Но она понимает мою улыбку – или воображает, что понимает. Я пригрозила землянину, что она его не пощадит, и теперь вся тюрьма знает, что ее власть распространяется не только на соплеменников, но и на чужаков. Она попрежнему хмурится, но уже не столь зловеще.

Потом начинаются мои беседы с землянином.

Разговаривать с Кэррилом Пек Уолтерсом, значит, поминутно испытывать замешательство и отчаяние. Он сидит напротив меня в столовой или в тюремном дворе и прилюдно скребет у себя в голове. Когда у него хорошее настроение, он издает ртом отвратительные свистящие звуки. Он затрагивает темы, которые могут обсуждать только очень близкие люди: состояние его кожи (она усеяна странными бурыми шишками) и легких (забитых мокротой). Он ужасный невежа: не знает, что приличная беседа начинается с обсуждения цветов. Говорить с ним – все равно что беседовать с ребенком, способным, правда, ни с того ни с сего перейти к обсуждению конструкции велосипеда или постулатов права.

– Вы считаете, что личность значит очень мало, а группа – все, – заявляет он.

Мы сидим во дворе, под каменной стеной, чуть в стороне от остальных заключенных. Некоторые из них посматривают на нас исподтишка, другие таращатся в открытую. Я сержусь. Я вообще часто сержусь на Пек Уолтерса. Все развивается не так, как я рассчитывала.

– Что за чушь! Личность имеет в Мире огромное значение! Мы понастоящему заботимся друг о друге, и никто не остается за пределами нашей общей реальности.

– Точно! – соглашается Пек Уолтерс, только что научившийся от меня этому слову. – Вы так заботитесь о других, что никто не может остаться наедине со своими мыслями и чувствами. Один – это плохо. Действовать в одиночку – плохо. Реальность – только совместная.

– Конечно! – подтверждаю я. Неужели он настолько глуп? – реальность всегда общая. Существует ли звезда, чей свет доступен лишь одному глазу?

Он улыбается и произносит что-то на своем языке. Заметив, что я не понимаю, он повторяет то же самое:

– В лесу падает дерево. Рухнул ли дуб, если этого никто не видел?

– Неужели на твоей планете люди верят, что они... – Я не могу подыскать слов.

– Люди верят, что они реальны всегда – и по одиночке, и вместе. Даже тогда, когда другие объявляют их мертвыми. Даже когда они совершают преступление.

– Но ведь они нереальны! Как же иначе? Ведь они нарушили совместную реальность! Если я тебя не признаю, если для меня не существует реальности твоей души, если я отправляю тебя к предкам без твоего согласия, то это доказывает, что я не понимаю реальности, а следовательно, не замечаю ее! Так могут поступать только нереальные!

– Младенец не видит совместной реальности. Младенец нереален?

– Конечно. До достижения возраста познания дети нереальны.

– Значит, убивая ребенка, я не совершаю преступления, потому что не нарушаю реальность?

– Неверно! Убить ребенка значит лишить его возможности перейти в реальность еще до того, как он сможет присоединиться к своим предкам. А также лишить этой возможности его детей, предком которых он мог бы стать. Никто в Мире не убивает детей, даже загубленные души в Аудите. Ты хочешь сказать, что у вас на земле люди убивают детей?

Я не понимаю его взгляда.

– Да.

Наступил мой шанс, хотя не в том виде, как мне хотелось бы. Что ж, я должна исполнить свой долг.

– Я слыхала, что земляне убивают людей, изучая жизнь. Чтобы знать то, что знала Пек Ракова о моем мозге. Это правда?

– И да, и нет.

– Как это «и да, и нет»? Дети используются для научных экспериментов?

– Да.

– Что за эксперименты?

– Правильнее спросить, что за дети? Умирающие. Еще не родившиеся. Родившиеся... не такими, как другие. Без мозга, с неправильным мозгом.

Я пытаюсь все это осмыслить. Умирающие дети... Видимо, он имеет в виду не совсем мертвых, а в состоянии перехода к своим предкам. Что ж, это не так уж дурно, но при условии, если телам позволят отпустить душу. Дети без мозга или с неправильным мозгом... Тоже допустимо. Таких нереальных бедняжек все равно пришлось бы уничтожить... Я не развиваю эту тему, сейчас меня интересует другое.

– А реальных, живых детей вы для науки не используете?

Он бросает на меня взгляд, который я не могу распознать. Выражения земных лиц по-прежнему загадочны.

– Используем. Но в таких экспериментах, которые для детей не вредны.

– В каких именно? – настаиваю я. Мы пристально смотрим друг на друга. Внезапно меня посещает подозрение, не догадывается ли старый землянин, что я осведомительница, выпытывающая сведения; может, он как раз поэтому и проглотил мою невразумительную версию насчет припадков? Это не так уж плохо. С нереальными всегда можно сторговаться – главное, дать понять, что намечается торговля. Только я не уверена, что Пек Уолтерс это понимает.

– В экспериментах по изучению работы мозга, – отвечает он. – Например, памяти. Совместной памяти тоже.

– Памяти? Но память не «работает». Она просто существует.

– Нет, работает. С помощью особых протеинов. – Он употребляет земное слово и поясняет: – Это такие крохотные кусочки пищи.

Полная бессмыслица! Какая связь между памятью и пищей? Никто не ест память и не получает ее с пищей. Но я соглашаюсь пользоваться этим словом, чтобы продвинуться дальше.

– Как работает память в Мире – с помощью тех же «протеинов», как память на Земле?

– Да и нет. Некоторые такие же или почти такие, некоторые особенные. – Он пристально смотрит на меня.

– Откуда ты знаешь, что память жителей Мира работает так или иначе? Разве земляне проводили свои эксперименты в Мире?

– Да.

– На детях Мира?

– Да.

Я замечаю на противоположной стороне двора стайку хухубов. Зловонные существа сбились в кучу то ли для игры, то ли для непонятного ритуала.

– А сам ты участвовал в этих научных экспериментах, Пек Уолтерс?

Он не отвечает, только улыбается. Я бы поклялась, что улыбка печальная.

– Почему ты убила свою сестру, Пек Бенгарин? – спрашивает он, в свою очередь.

Это слишком большая неожиданность. Я должна была вот-вот узнать главное. Меня разбирает злость. Об этом меня не спрашивала даже Пек Факар. Я сердито смотрю на него, и он говорит:

Назад к карточке книги "Цветы тюрьмы Аулит"