Текст книги "Заклятый друг (СИ)"
Автор книги: Нэн Джойс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Зато он как друг не побоялся мне своё мнение высказать, пусть оно с моим и не совпадало.
Давай пообещаем друг другу, что станем с тобой настоящими друзьями. И не будем обманывать. Согласен?
Мы стоим перед зеркалом. В Ваниных глазах-озёрах спокойствие и любопытство.
Совсем он не похож на Серёжу. На Дашу слегка. А глазами – на меня. Но ведь у многих детей глазки поначалу голубые.
– Ну так вот. Коля пошёл курить. А я в туалет. И стою, я значит, писаю. И тут вдруг дверь туалетной кабинки распахивается за моей спиной.
А потом раздаётся:
– Аааа!
Такой пронзительно высокий визг, что я чуть не оглох.
Я, конечно, сказал пару нехороших слов. Ну неприятно это, если к тебе врываются, пока ты писаешь. Повернулся. А там мужик. Бородатый такой. И маленький-маленький.
Жмётся к стенке и прикрывает рот обеими ладонями. Я бы даже сказал ладошками – до того женственно и вкрадчиво вышел у него этот жест.
– Простите, – говорит тонким голоском.
И тут начинается настоящий блокбастер.
Снаружи доносится шум и топот.
Мужик вдруг меняется во взгляде. Глаза сужаются. Испуг превращается в решительность.
– Только не сдавай меня, – говорит.
С этими словами локтем толкает дверь. И задвигает шпингалет.
В эту же секунду за дверью раздаются сердитые голоса.
– Точно сюда забежал?
– Официантка видела.
– Открывайте! Служба безопасности!
В соседнюю дверь тарабанят.
А потом и в нашу.
Мужик смотрит на меня умоляюще.
Помню, мне даже как-то нехорошо стало от неуместной мысли, что если бы девушка так на меня смотрела, я бы для неё всё что угодно сделал.
А ещё у него ус отклеивается.
Глупое желание протянуть руку, и оторвать у этого человека болтающийся ус, заставляет меня усомниться в собственной рациональности.
Мне стало жалко моего «сокамерника». Судя по тому, как кривится дверь от стука кулака по ней, он кого-то очень рассердил. И ребята снаружи явно настроены хорошенько поколотить его за то, что им пришлось побегать.
Нам грозят, что дверь выломают, если она не откроется в ближайшие три секунды. Угрозы перемежаются с возмущённым ором человека, которого, по-видимому, застали врасплох в соседней кабинке.
По-хорошему мне надо открыть дверь и вытолкать мужика к тем, кто его ищет.
Но я остолбенел и смотрю как завороженный на это удивительное лицо: какое-то ненастоящее, будто нарисованное.
А человек вдруг делает то, что мне до чесотки в руках хотелось сделать.
Зажимает кончик уса между тонкими пальцами и сдирает.
А потом с его головы исчезает парик с редкими немытыми волосами.
А потом он через верх снимает густую бороду на резинке.
И девушка, прижавшись к стенке, подносит указательный палец к красивым маленьким губам.
Да, пожалуй, я готов замолчать навечно, лишь бы она только не переставала смотреть так заговорщически мне в глаза. Как будто у нас с ней на двоих одна тайна. И мы никогда и никому её не поведаем.
Я даже подаюсь вперёд, словно хочу поймать этот взгляд как ловят за верёвочку воздушный шар, который норовит слинять в безоблачное небо.
От её тёмных волос пахнет глинтвейном на лесных ягодах.
Она сама как только что приготовленный глинтвейн. Горячее, чем нужно. Сделаешь глоток – обожжёшь глотку. Но идеально тёплая для того, чтобы согреть голые руки в лютый мороз.
А потом девушка расстёгивает плащ. Тонкий мужской плащ – неподходящая верхняя одежда для холодного февраля и такой красивой девушки.
Она бросает плащ в ведро, вслед за париком и бутафорской бородой.
И очень внимательно на меня смотрит.
Никогда бы не подумал, что мне так понравятся карие глаза. Я всегда предпочитал блондинок с голубыми глазами.
Карие глаза невыразительные и тёмные.
Оказалось, что нет ничего выразительнее темноты, если пространство, которое она заполняет, принадлежит особенному человеку.
С чего я взял, что твоя мама особенная?
Мы ведь впервые виделись.
А я наперёд знал.
Ваня уснул. И мне уже не надо было говорить.
Наступила оглушающая тишина. И воспоминание, как след от самолёта в небе, растворялось мучительно быстро.
Её ладони на моей шее.
Девушка такая маленькая. Она тянет меня к себе.
И я склоняюсь к её лицу.
Дверь с грохотом распахивается.
Совсем близко вздрогнули её тёмные ресницы. И мы одновременно зажмурились.
Я ткнулся в её плотно сжатые губы. И не смею разомкнуть их. Мне и так сейчас достаточно. Только прижиматься к её губам.
– Эй, вы чего тут?
Девушка отрывается от меня. И я недовольно поворачиваю голову к дверному проёму.
А я знаю этого чувака. Он из службы безопасности моего отца.
Тот меня тоже узнал.
Меняется в лице. И говорит только:
– Простите.
Аккуратно прикрывает дверь.
Девушка облегчённо выдыхает. Припала к стенке и довольно смотрит на меня. Шепчет:
– Спасибо. Ты меня спас. Извини за…весь этот хаос.
– Было бы за что извиняться, если бы ты поцеловала меня прежде, чем сняла эту дурацкую бороду.
– Да? Потому что они бы подумали, что ты нетрадиционной ориентации?
– Потому что я бы сам так подумал. Раз мне было приятно целовать мужика.
– О, тебе бы точно было неприятно. Эта борода ужасно колючая. А вот усы удачные.
– Не согласен. Они отклеивались.
– Да? Ну это я бежала быстро от двух сердитых мужиков.
– Чем же ты их так рассердила?
– Долгая история. И вряд ли тебе будет интересно.
– Истории с переодеванием априори интересные.
– Я бы предпочла в них не участвовать.
– И часто приходится?
– Первый, и, надеюсь, последний раз.
– Неплохой грим для начала. Я – Макс, кстати.
– Плохое место для начала знакомства, кстати. Даша. Выведешь меня отсюда?
17. Даша
– Значит, это ваша с мужем городская резиденция? – Айдар высоко задирает голову, чтобы объять всё пространство.
– Первое жильё, которое Макс приобрёл самостоятельно. Ещё до нашего брака.
– Самостоятельно договорился с риелтором ты имеешь в виду? – Айдар хмыкает, смотрит на меня. – У твоего мужа хороший вкус. Я бы тоже сделал такой выбор.
Раньше я не умела различить похоти во взгляде мужчины. Всегда иначе классифицировала её: посмотрел заинтересованно, посмотрел внимательно, зло, с хитринкой, весело…
Может, дело в Серёже, которому похоть была чужда?
Но благодаря Максу я теперь точно научилась её распознавать.
Она как чёрный камень, блестящий от влаги, в оправе из острых металлических прутьев. Но я больше не хочу бояться её.
И, наверное, поэтому Айдар здесь. Я по собственной воле впустила мужчину в пространство, где мы остались наедине.
В массивном кухонном серванте нахожу турку, засыпаю пахнущее цветами кофе, ставлю на огонь.
– Здесь здорово, – Айдар садится на диван. – Хотя мне кажется, что это скорее берлога для мужчины. А прячешься здесь ты.
– Я не прячусь. И я люблю большие пространства.
Он усмехнулся.
– Думаю, твоему мужу очень не понравилось, что я сегодня зашёл сюда за тобой.
Я наливаю нам кофе, сажусь напротив.
– Многое из того, что не нравится моему мужу – нравится мне.
– А противоположности притягиваются. Не зря ведь так говорят. Вот и в вашем случае ты бросила жениха, с которым у вас было столько общего…
Ненавижу, когда говорят, что я бросила Серёжу. Ненавижу!
– Я не прав? Разве это была инициатива Сергея?
Но пусть это лучше так выглядит, правду я всё равно рассказать не могу.
– Не знаю, что тебе сказать на это. Всё так странно вышло. После того, как мы с Серёжей стали студентами, количество встреч сократилось очень резко. Он всё время посвящал учёбе. Если их от универа отправляли куда-то, тут же подключался. Ездил в Норильск, в Уфу, очень много месяцев провёл в Мурманске. Да и мне было чем заняться. Когда нам удавалось пообщаться – мы наговориться не могли, всегда столько хотелось обсудить. Но когда оказались в Перу, где должны были двадцать четыре часа в сутки вместе проводить… – замолкаю, пожимаю плечами.
– Оказалось, что вы больше друг другу не подходите.
– Люди же не стоят на месте, меняются.
– И всё же подобного повода недостаточно, чтобы бросить проект в Перу. Вернуться сюда. Можно сказать, в пустоту. Где ни работы, ни жилья, в универе взят академ… Любовь, конечно, может сподвигнуть людей на безумные поступки, но…
Да-да, именно так все и думают. Что я бросила жениха ради богатенького Арского. И Айдар не виноват, что считает так же.
– Ты могла бы дать хорошее интервью на эту тему. Не мне, конечно. Тем, кто специализируется на любовных историях. Здесь и сложный выбор, и разрушенная мечта, и трагедия: то, что Серёжа с собой сделал…
– Он ничего с собой не сделал.
Я встаю.
– Официально он пропал без вести. Серёжа просто хотел искупаться, но не рассчитал силы.
– Дария, это был конец сентября. Он забыл, что не в Перу? Хотел искупаться…
– Он мог проплыть! – смотрю с упрёком. Как будто Айдар обвиняет меня. – Серёжа занимался зимним дайвингом, был закалённым, следил за своим здоровьем. Он отлично плавал в холодной воде!
– Хорошо, хорошо. Вернись ко мне, пожалуйста, – кивает на стул.
Я сажусь обратно.
– Ты ни в чём не виновата, Даша, – он кладёт горячую руку на мои руки, и сжимает.
Эти мои маленькие кулачки, сцепленные на бёдрах, и одна огромная мужская ладонь накрывает их…
Наверное, мне никогда это всё не преодолеть.
Жалкая, безответная, маленькая Соболева.
Айдар чувствует, что я хочу высвободиться, и поспешно убирает руки. Допивает всю чашку за несколько глотков.
– Мне правда очень бы хотелось тебе помочь.
– Помочь? Мне? – от удивления я даже перестала дрожать.
– Да. Я чувствую, что ты как будто… Нет, не скрываешь, как будто бежишь от кого-то?
– От себя? – я натянуто улыбаюсь.
Айдар улыбается в ответ.
– Я понимаю, что моя профессия и словосочетание «хранить секреты» не совместимы, и всё же я тебе друг, Дария. И ты можешь довериться мне, в любое время, когда захочешь.
Его иссиня-васильковые глаза выжидающе смотрят.
– Честно говоря, когда я звала тебя сюда, то думала, что ты полезешь ко мне в трусики, а не в душу.
Он громко и коротко рассмеялся.
– Если бы мы переспали – для тебя это тоже бегство. И в данном случае – да, от самой себя. Спасибо за кофе.
Айдар встал, наклонился ко мне, и поцеловал мою руку.
Когда дверь за ним захлопнулась, прогорклое одиночество захватило с новой силой, въедливым энергетиком на голодный желудок.
«…тоже бегство. И в данном случае – да, от самой себя».
Проницательный, ничего не скажешь.
Переливаю чёрную вязкую смесь в чашку.
Ещё немного кофе.
Чтобы ворочаться часами перед сном, как будто мучаясь я искупаю вину. За то, что я плохая мать. За то, что случилось с Серёжей.
Дышу глубоко и медленно.
Успокаиваюсь.
Сажусь на широкий подоконник. Из окна виден парк, в золотых огнях, укрытых туманом.
Кофе горчит приятно, перебивает тот осадок в горле, который остался от разговора.
В сумочке вибрирует телефон.
Я не успеваю ответить на звонок.
Номер незнакомый. Набираю. Абонент недоступен.
Но буквально сразу мне приходит сообщение. «Открой почту».
Мне не нравится, что среди непрочитанных писем я нахожу то, которое отправлено мне с моего же адреса.
И мне очевидно, что именно про это письмо шла речь в сообщении.
Файл в формате MPEG-2 в прикреплённых. И пустое письмо с шаблоном моей подписи: «С уважением, Арская Дарья Васильевна».
…он вернулся…
Я рвано вдыхаю и кликаю на видео.
Этоонотправил.
И там может быть что угодно.
Истязания животного. Процесс разложения. Порно с жёстким сексом.
Это первые картинки, которые выплёвывает память. Было много. Их очень много, которых я никогда не забуду.
Он пичкал меня ими, пока в животе развивался и рос Ваня. Ребёнок, который и так обречён. С момента своего зачатия.
Видео запущено уже несколько секунд как, но я по-прежнему не решаюсь открыть глаза. И звук был сведён мной к нулю заблаговременно.
Приоткрываю один глаз, и всматриваюсь сквозь пальцы.
Цвета сочные. Тёплые. Куски лиц – знакомых, довольных. И моё лицо – задорная улыбка, сморщенный нос.
Новый год.
Это видео появилось в аккаунтах у многих моих знакомых полтора года назад.
Наших с Максом общих знакомых. Его друзей, к которым он привёл меня. И сделал всё, чтобы мне было с ними так же хорошо и весело, как ему.
Мы встречали 2018 год на Байкале. Уютный домик на двенадцать человек. Вершина склона Соболиной горы. Ёлка под три метра, которую наряжали всей компанией. Шампанское. Льды самого большого озера. Скорость на спусках. Голод и дрожь после нескольких часов на морозе. И горячая поджаристая картофелина с укропом, у настоящего камина, после возвращения с улицы.
Эти картинки щёлкают одна за другой, заполняют немой фильм на экране хохотом и звоном фужеров, запахами свежего хлеба и еловых веток. Короткометражка в моём воображении разбухает до многочасовой киноэпопеи, напоминая обо всех тех ценных моментах, которые не попали на видео, но остались в моём сердце навсегда.
Мне больно.
Макс неотъемлем от каждого из них.
Я бы хотела, чтобы их не было. Но вытащить – истечёшь кровью. А вспоминаешь – как сжимаешь, и давит так, что плохо дышать; пронзает снова и снова, снова и снова одно и то же место.
Никогда не заживёт.
Звонок.
Экран телефона прилипает к мокрой щеке.
От звукаегоголоса зажмуриваюсь как от осознания потери.
– Привет, Даша. Мой маленький параноик. Ты заклеила камеру на ноуте. Отлепи эту херню. Я хочу смотреть на тебя.
18. Даша
К офису Макса я приезжаю в полдень.
Невысокое стеклянное здание изогнутой формы. Протяжённое, многослойное, и очень футуристичное благодаря элементам бионической архитектуры.
На входе турникеты. Я не успеваю представиться охраннику – он знает меня в лицо, хотя я здесь впервые. И любезно объясняет, как мне добраться до кабинета моего мужа.
Муравьиная ферма снаружи оказывается уютной творческой мастерской внутри. Рабочие места распложены хаотично, пёстрыми горстями. Они как маленькие комнатки подростков, только не отделены сплошными стенами. Отличаются друг от друга, переполнены самовыражением.
Постеры, кактусы в белых горшочках, конструкторы, стопки книг, монстрики из плюша, ядовитого цвета кресла. И по два, а то и по три монитора для каждого стола.
Я дошла до кабинета Макса не запомнив ни одного из сотрудников. Кроме неё.
Полина.
Дылда с волосами цвета дожёванной розовой жвачки. Удивлённо вскинула общипанные брови, когда мы разминулись у двери в кабинет моего мужа.
И жаль, что она не споткнулась в своих остороносых туфлях, пока я провожала её взглядом. Хорошо бы слилась с полом в своём стерильно-белом комбинезоне.
Какой у неё размер ноги? Сорок третий?
Она постоянно с ним. Судя по фоткам из его аккаунта, которые выплёвывает мне лента. В командировках. В кафешках. На заключении сделок. В его голове наверняка тоже.
Интересно, а он уже бывал в её голове?
Девушка с модельной внешностью. Высокая. Блондинка с голубыми глазами.
А ещё у них общее дело.
Всё как он любит. И больше. Всё, как он мечтал.
Вхожу. Тихо прикрываю за собой дверь. Оставляю спасительную щёлочку.
– И всё-таки «да»?
Я не только слышу тон, которым он задаёт этот вопрос, адресованный не мне. Я вижу его лицо.
И когда он поднимает глаза и понимает, что ошибся, как это лицо меняется.
И голос, с которого содрали скальп эмоций, безжизненно произносит:
– Даша.
Мой вдох граничит с всхлипом.
Макс всё тот же. Обаятельный, живой. Когда он взаимодействуетс ней.
Я в отчаянии осознаю, что испытываю сейчас совершенно неуместную ревность. Схоже с той, из нашей прошлой жизни, когда он познакомил нас с Мариной.
Но теперешняя ревность отягощена раздавливающим чувством собственной не-уникальности.
С Мариной он вёл себя не так как со мной. Был сдержаннее, осторожнее. Просчитывал, какое впечатление произведёт на неё то или иное действие. Старался быть взрослее своего возраста, чтобы соответствовать тем солидным и статусным мужчинам, которые были до него.
Я считала это глупым. Но втайне радовалась тому, что со мной Макс такой же естественный, как и я с ним.
И тогда только со мной он был такой. Только со мной.
Если бы я вошла в кабинет и застала, как он тупо трахает эту грёбаную Полину – я бы не почувствовала ничего кроме отвращения.
А сейчас мне было больно.
– Что? – откидывается на спинку кресла, складывает руки на груди. – Совесть проснулась?
Нет, Макс. Проснулся Левиафан. Чудовище, о котором ты не догадываешься. Карабас-Барабас, что дёргает меня за ниточки. Но он управляет и твоей судьбой тоже. Он ближе, чем можно представить. Даже сейчас стоит за моей спиной. И толкает к тебе. А ты будешь думать, что это я сама.
– Я пришла просить прощения.
На ощупь, неуклюже, будто делаю что-то постыдное, я закрываю за спиной дверь полностью и ищу замок.
Чтобы запереть себя с Арским в одной комнате.
– Да? И как ты собираешься его выпросить?
Замок щёлкнул. И я пошла в сторону Макса.
Всё, что не делается – к лучшему. Если бы не вчерашняя сцена – как бы я сейчас смогла?
Требую от себя только одного – смотреть ему точно в глаза. А его взгляд мечется по моему лицу, исследует рывками: щёки, лоб, губы, глаза, губы, подбородок, губы.
– Разве много вариантов? Вчера, когда ты прижимал меня к стенке, сам сказал, что я не мать и не жена. И мы найдём другой способ, как меня использовать, – я огибаю стол. Подхожу к креслу, где сидит мой муж. – И разорвал на мне платье.
– Это было не лучшее решение. – Он медленно поворачивается на кресле. И не останавливается до тех пор, пока его колено не задевает моё. Так и остаётся. Я задыхаюсь от его острого, пронизывающего взгляда: – Но я этого хотел, – заявляет тоном, будто это одно из самых честных признаний в его жизни.
Так нагло. Удушающе откровенно.
– Меня хотел?
Он начинает хохотать. И я вздрагиваю от этой щекочущей нервы вибрации.
Нехороший смех. Унижающий.
– Хотел сделать тебе неприятно.
– По-твоему, это было просто неприятно?
– Ладно, – он нагло смотрит мне в лицо. – Хотел сделать тебе больно. И превзошёл все ожидания. Верно?
– Ты издеваешься надо мной.
– Нет. Даю тебе шанс передумать.
– Передумать делать что?
– Провоцировать.
– Но я этого хочу, – копирую его тон для аналогичной фразы.
Выходит жалко. Но у меня нет выбора. За меня уже давным-давно решают другие.
Для убедительности чуть наклоняюсь и тянусь к его руке.
От одной мысли, что я сама прикоснусь к нему, подкатывает тошнота.
Нет. Мне проще будет просунуть пальцы в свою незаживающую рану, чем по собственной воле трогать Арского.
Я не смогу.
Пожалуйста, Макс, останови меня.
До его длинных пальцев с узловатыми костяшками остаётся несколько миллиметров. От рук жар как от раскалённого железа.
– Не надо, Даша, – я вгрызаюсь в губы и отдёргиваю руку. – Это плохо кончится, – недовольно морщится.
– Я просто пришла попросить прощения.
Скрещиваю руки, подцепляю пальцами край платья. Собственные прикосновения к бёдрам заставляют меня дрожать. Будто это не я делаю. Будто он уже меня трогает.
Макс отодвигается. Его колено больше не упирается в моё. И он отворачиваетcя, словно увидел голого урода.
– Посмотри на меня, – сглатываю.
– Ты правда думаешь, что мне всё равно?
Мне не нравится тон, которым он задаёт этот вопрос. Я не хочу верить, что он сочувствует.
А если ему тоже больно?
Я должна видеть его лицо.
– Смотри на меня.
Он устало выдыхает.
Не больно ни черта. Ему всё пох.
– Смотри!
Вскидывает на меня взгляд.
Говорю тем же спокойным тоном, с которого начинала:
– Я просто пришла попросить прощения. Таким способом, которого ты хотел.
Скидываю платье.
19. Макс
Когда я увидел Дашу в моём кабинете, первое, что мне захотелось сделать, это достать из шкафа пиджак и прикрыть её.
Она в магазине белья это платье покупала?
Девочка обезумела, и уже не различает, в чём можно появляться на людях, а что пригодно только для постели.
Розовый атлас едва доходит до середины бедра.
А эти бретельки настолько тонкие. Я бы сказал невидимые. И так неуклюже держатся на её плечах, что достаточно лёгкого дуновения с губ для предательского побега.
Сначала она смотрела на меня решительно. Подошла и уверенно, по-хозяйски, поставила сумочку на мой стол.
Но какая-то мысль, пока Даша обходила этот стол, приближаясь ко мне, опрокинула смелую Соболеву на лопатки. И передо мной снова отчаявшаяся женщина.
Отчаявшаяся, но упёртая.
Дашка-Дашка…
Вот она уже стоит напротив. И собирается раздеться. Приказывает мне. Хочет, чтобы я смотрел. А я чувствую, как дрожит её маленькая коленка рядом с моей.
Её лицо ненадолго исчезает за атласной тканью.
Я знал, что она сделает. Но это всё равно произвело эффект, схожий с внезапным ударом волны в спину.
Она вся передо мной. Знаю это. Но не смотрю ниже её лица.
Нечестной игрой мне достался такой приз. И брать его стыдно.
К тому же я не могу оторваться от её глаз. Они почернели и увлажнились.
Как там это называется? Тонуть?
Я не просто в её глазах тону. Как в топях вязну. И першит в горле, будто проглотил ложку кофейной гущи.
– Зачем ты напрашиваешься?
– Что мне сделать, чтобы ты меня простил?
Мне уже по-серьёзному стрёмно за её психику. Это вряд ли гормоны. Или коварная месть. В неё будто демон вселился. Говорит заготовленную кем-то речь.
Ну же, Соболева! Ты так хорошо держалась после всего, что произошло.
– Я ведь обманула тебя. А ты хотел меня наказать. Как мне избежать наказания? Я очень хочу, чтобы ты меня простил.
– Развеу менянужно прощения просить?
Усмехнулась.
– А у кого же?
– У Вани, разумеется.
Сглатывает, прячет стыд за наигранной ухмылкой:
– Он ещё маленький, всё равно не поймёт.
– А ты не словами проси. Действуй. Вот сейчас в очередной раз доказываешь, что не разучилась действовать.
– Может мы всё-таки вернёмся к более интересной теме? Хватит уже о детях, а?
– Хорошо, давай о деньгах. Ты за этим пришла?
– Нет.
– Врёшь.
– Ты совсем не смотришь на меня, Макс. Что с тобой? Даёшь повод усомниться в своей мужской полноценности. Проблемы? Больше не стоит?
– Неужели вчера не почувствовала, когда я тебя к стенке прижал?
Это было подло, но осекло её.
Как легко ей манипулировать. И как мерзко и сладко одновременно этой властью упиваться.
…тщеславие с бдительностью несовместимы.
Мой взгляд выходит из-под контроля.
Установленная планка для обзора не удерживает равновесия и просто валится вниз.
А следом за ней мой взгляд. Соскальзывает. И набрасывается на её голое тело.
Конечно, я успеваю охватить всё за долю секунды.
И я доволен как папарацци, который первым из всех своих коллег успел из-за куста щёлкнуть обнажённой популярную кинозвезду.
А затем я уже просто не могу остановиться. И запоминаю деталь за деталью.
Сначала натыкаюсь на припухшие соски. Возмутительно алые, будто вымазанные помадой.
Вниз, по решётке рёбер.
Удивительно, насколько эластично человеческое тело.
Она выкладывала видео с последнего УЗИ. Её голый живот был похож на купол обсерватории. С выпуклым шариком пупка на вершине.
А теперь всё так же, как было год назад.
В глазах светлеет от воспоминания. Прошлый июль. Дашка в хромовом купальнике. Лежит в ядовитой траве у бассейна. И впадина пупка, в которую закатилась капля воды.
Мне нравилась форма. Сверху узко, книзу чуть расширялась. И самое глубокое место пряталось под маленькой пластинкой кожи.
Каждый раз, когда я видел её голый живот, у меня до зуда в затылке возникало дикое желание просунуть палец в эту узкую продолговатую дырочку, пока кончик не скроется за этой самой пластинкой. И увидеть, как там, под ней, он шевельнётся…
…а ещё чуть-чуть потянуть на себя.
Ммм…
Тогда это казалось пошлым.
Теперь уже никогда не будет уместным.
Но мне становится приятно, что форма вернулась.
У неё появилась новая родинка справа над ключицей. В той самой россыпи, что похожа на созвездие Большой Медведицы.
Я всегда получал от Дашки пня за сравнение совокупности этих родинок с ковшом.
«Не мог придумать нормальную метафору? Одни дуршлаги на уме! Голодный что ли?»
Но теперь, когда появилась ещё одна, как раз в том месте, где ручка ковша обретает изгиб, это точно Большая Медведица. И я ловлю себя на мысли, что невольно усмехнулся.
Я успеваю остановить себя прежде, чем взгляд закончит скользить по диагонали от тазобедренной косточки.
И снова смотрю Даше в лицо.
Теперь она победно улыбается.
– Я знала, что не возьмёшь.
20. Макс
Вздрагивает от моего смеха.
– Просто решаю в какой позе. Повернись ко мне задом. Хочу и с той стороны оценить последствия беременности.
Растерянность. Обида.
Достаточно за то, что дразнит меня.
– Не блефуй. Ты терпеть не можешь татуировки.
Ах вот в чём было дело?
– Ты действительно думала, что когда разденешься, меня остановит эта хрень на твоём теле?
Какая же она ещё маленькая.
Шмыгнула носом. И чуть подалась назад.
– Через сколько смоется?
– Настоящая, – зло, глаза в пол.
– Не пизди, Чуточка.
– Пошёл на хер! Ещё раз назовёшь меня так, и я тебя ударю.
Оставлю на десерт.
– Хорошо хоть грудь додумалась не мазать. Ты понимаешь, что это может оказаться вредным для ребёнка? А если краска попадёт в молоко…
– Ты русского языка не понимаешь? Говорила же, я больше не буду его кормить.
Уже бесстыже изучаю её тело.
– Здесь красивый кусочек, – протягиваю ладонь и оставляю её на расстоянии в несколько сантиметров от Дашиной кожи.
Точно под рёбрами на спиральных нитях подвешены капли и морские раковины. Цепь из разноразмерных шариков спускается дугами вдоль живота.
Я веду пальцами по воздуху. В точности повторяя изгибы рисунка. Ниже и ниже.
Даша сбивчиво дышит. Она до предела втянула живот. Но отступить не смеет. И дрожит как пропитываемая ядом мошка в паучьей сети.
Мысленно провожу прямую линию от края её пупка до той точки, где начинает возвышение лобок. К концу отрезка цепочки из шариков хаотично разветвляются к бокам.
Как будто они из настоящих бусин. И разметались, словно Даша не стоит передо мной, а лежит подо мной.
Мои пальцы замирают там, где одна из этих цепочек обрывается.
– Это называется мехенди. Марине рисовали такое однажды, – убираю руку и смотрю Даше в лицо. – Но тебе сделали красиво.
Я встаю. Выпрямляюсь во весь рост над ней.
Она нервно сглатывает. Смотрит исподлобья.
Всё ещё на основе какого-то рефлекса мне хочется закрыть ладонями её маленькие ушки и сдуть со лба чёлку, как я делал раньше, чтобы отвлечь Дашу от неприятных мыслей.
Но чёлку она отрастила.
Да и самое неприятное, что может её постичь – это моё прикосновение.
– Ты думала, я не изменился? Мне теперь многое нравится из того, что раньше отталкивало.
Она проводит ладонью по своим волосам, ото лба и назад. Открывая родимое пятно над бровью:
– Например, насилие?
Раньше она стеснялась этого пятна, потому и носила чёлку. А мне нравилось. Оно по форме напоминает знак интеграла.
Чёрт, я всё время одевал особенности её тела в какие-то причудливые одежды.
Потому что Дашка Соболева была причудливой. И сама по себе, и для моей жизни.
И как же мне это нравилось!
Опускаюсь к её ногам. Теперь Даша всё же делает шаг назад.
Подбираю платье с пола. Оно такое маленькое, что я мог бы спрятать его в своих ладонях целиком.
– Иногда насилие необходимо, – протягиваю ей платье.
Она забирает. Проскальзывает в розовый атлас.
– Необходимо, чтобы добиться своего?
– Чтобы выжить, Даша.
– Ты мою жизнь отобрал, чтобы выжить?
– Не отбирал. Добавил к ней отрицательный знак.
– Ты так это называешь?
– Я хочу всё исправить. Я правда хочу, чтобы ты перестала страдать.
– Ты только хочешь загладить вину. Вот и всё. Но не знаешь как.
– Не знаю.
– А сказать тебе, почему не знаешь?
Подходит настолько близко, что оказывается вплотную.
Жар от неё кружит голову быстрее лихорадки.
Сколько бы я отдал за то, чтобы она сделала так, будучи голой? И чтобы на моей идеально белой футболке отпечатался весь тот ржавый рисунок, которым покрыто её тело.
Даша вцепилась в меня взглядом. Дёрнулась. Я почувствовал её мокрую ладонь на своей шее сзади.
Она трогает меня. Сама меня трогает
Я больше ничего не хочу знать. Зачем и почему. Только упиваться этим ощущением.
Ей бы в жизни не хватило физических сил заставить меня склониться к её лицу, если бы я этого не хотел. Но я хочу. Хочу этого больше, чем забыть нас.
И уже позволяю ей дышать в моё ухо.
– Потому что способа такого нет, – она говорит это громко. Заставляя мои барабанные перепонки неприятно вибрировать.
Я двигаюсь медленно под её ладонью. Боюсь спугнуть. Не хочу, чтобы это заканчивалось.
Тыкаюсь носом в пылающую щёку.
– Я придумаю новый способ, раз его нет. Потому что я очень тебя любил.
Она резко отступает. Режет взглядом мой рот. Ненавидит его за эти слова.
– Я доверяла тебе.
– Знаю.
– Я ведь даже ударить тебя не могла тогда. Просто потому, что это был ты.
Мы нервно сглатываем одновременно. Она пытается сдержать слёзы. А я – усмирить чувство вины, от которого к горлу всегда подкатывает тошнота.
– Меня бы это всё равно не остановило.
Даша чуть повела головой, прищурив глаза. Забрала сумку и молча пошла к выходу.
По пути оступилась. И не с первой попытки смогла отпереть замок.
Я смотрел ей в спину и ждал, что Даша обернётся.
И думал о том, что женился на ней не только потому, что она шантажировала меня.
21. Даша. Прошлая осень
Голое дерево отмечено одним коричневым яблоком. На соседском балконе орёт кошка.
Из подмосковной пятиэтажки вид на заброшенные огороды. Гнилой скелет теплицы. Тонкий лоскуток мутной плёнки пришпилен ржавым гвоздём, повисает над проломанной балкой. Под октябрьским ветром раскачивается как порванный флаг проигравших на поле битвы.
– Девочка, и ты меня пойми. Пенсия маленькая. Я же рассчитываю, – старушка бесконечно долго мешает ложкой приготовленный мною чай. – Ты очень хорошая. У меня таких чистоплотных квартирантов никогда не было. Но пойми. Пенсия маленькая.
Почему у меня такое чувство, что заело пластинку не только у старушки, но и у моей жизни? И меня ввинчивает вниз, до глубины погребальной ямы.
– Я могу делать больше работы по дому.
– Куда уж больше? И так всё блестит.
– И компенсирую в следующем месяце. Давайте договоримся, что с процентами доплачу.
– Не могу я. У меня внук инвалид. Ему лекарства, мне лекарства. Денежка сейчас нужна. А ребята за два месяца вперёд оплатят. И прямо сегодня.
– Ольга Сергеевна, Вы же только вчера пообещали, что не выгоните меня.
– Кто же тебя выгоняет? Никто тебя не выгоняет, – она поджимает губы. Оставляет ложку в чашке. Отпивает, прижмурив один глаз. – Я просто прошу тебя съехать.
– Мне некуда идти.
– У тебя же есть мама и папа? Подружки? Жених-то наверняка есть, ты вон какая красавица.
Мой жених утонул. Мои друзья остались в прошлом.
Сейчас у меня только двойная сплошная. И я должна посметь её пересечь.
– Дайте мне время до завтра. Пожалуйста.
– Я бы разрешила тебе переночевать. Но куда? В коридор? Как к этому новые квартиранты отнесутся? Нет, лапонька. Я ничем тебе помочь не могу. Мне тебя жалко, правда. Только вот обо мне-то кто подумает, кроме меня самой?
