Текст книги "Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Дьёр

В распахнутой двери гаража, на облупленной табуретке, стоял переносной радиоприемник:

– С вами радио «Свободная Европа»… – захрипел мужской голос, на немецком языке, – слушайте трансляцию из Вены. Передаем новости из охваченного восстанием Будапешта… – автомеханик вытер замасленные руки тряпкой:

– Запад им не заглушить, здесь слишком близко. Правильно ты сделал, что приехал… – он взял у Генрика сигарету, – еще пятьдесят километров, и трубка бы окончательно… – он выразительно повел рукой.

Двигатель форда задымился на полдороге между Будапештом и Дьёром. Тупица сбросил скорость, машина поползла по обочине забитого автомобилями и крестьянскими телегами шоссе. Устроив Цилу на заднем сиденье, перевязав рану вытащенной из багажа сорочкой, Адель перебралась вперед:

– Только не вставайте, – велела девушка, – кровотечение прекратилось, но лучше не рисковать… – Цила лежала на животе. Адель не видела в ране пулю:

– Сами мы ничего не достанем, мы не врачи. Кажется, позвоночник не затронут… – Цила могла двигаться, – а с остальным пусть разбираются в госпитале… – всю дорогу до Дьёра она уверяла Цилу, что ее муж, наверняка, приехал в Вену:

– Маргарита вернется из Лувена, – слабым голосом отозвалась женщина, – и Виллем в городе. Они справятся с девочками, вместе с Тиквой. Ты права, Эмиль полетел в Австрию, мы скоро увидимся… – Цила могла думать только о муже и детях.

В брюссельском аэропорту двойняшки обхватили ее ручками за шею: «Маме не ехать, – строго сказала Роза, – мама нами!». Элиза положила ей голову на плечо:

– Мама в небо… – девочка поводила пальчиком, – высоко, как типца… – Цила рассмеялась:

– Всего две недели, мои булочки. Папа и Тиква за вами присмотрят, а я привезу подарки… – в ее саквояже лежали деревянные куклы, плюшевый медведь, вертящаяся модель карусели.

Каждое лето в Мон-Сен-Мартен приезжал бродячий цирк. Шатер раскидывали на окраине, среди груд отработанной породы. Рядом циркачи ставили качели, с лодками, карусель, возводили палатки тира и кегельбана. Двойняшки подпрыгивали в коляске:

– Карета! Лошади! Надо туда, туда…

Эмиль и Цила усаживали девочек в потускневшую, позолоченную карету. Механизм медленно вертелся, они стояли у деревянного барьера, держась за руки. Роза испачкала нос мороженым, в золотистых волосах Элизы застряла розовая, сахарная вата. Цила тихо сказала:

– В Будапешт они тоже приезжали. Я помню карусель, я на ней каталась малышкой. Может быть, и не они, все цирки похожи… – Гольдберг потерся щекой о ее висок:

– Они, они. В Брюсселе, летом, они устраивали шатер в парке. Я мальчишкой бегал в их тир… – Эмиль редко брался за ружье. Он смешливо объяснял:

– Иначе никому не достанется призов. Пусть молодые парни постреляют… – двойняшки, впрочем, требовали от отца повести их и в тир, и в кегельбан:

– Они никогда не уходили с ярмарки без подарков… – слезы выступили на глазах Цилы, – они так радовались игрушкам. Летом в тире разыгрывали барабан и дудку… – всю дорогу до дома девочки, упоенно, колотили дудкой по барабану:

– Они с утра заводили музыку, – несмотря на боль в спине, Цила улыбнулась, – Эмиль шутил, что попросит убежища, в госпитале… – в окна форда несло прохладным, осенним воздухом:

– Я не хочу рисковать, тетя Цила, – извинился Генрик, – двигатель дымит, нам надо дотянуть до автомастерской… – она отозвалась:

– Для раны лучше ехать на медленной скорости. Я немного посплю… – Адель, шепотом, сказала Генрику:

– Это из-за потери крови. Пусть спит, ей надо отдохнуть… – он кивнул:

– Я знаю. У нас тоже бывают раненые. На северной границе тише, чем на южной, однако стычки, все равно, случаются… – темные глаза Адели смотрели на поток машин и телег. Струйка людей шла по обочине дороги, где ехал форд:

– Генрик, – девушка помолчала, – куда они все отправились… – Тупица вздохнул:

– Я такое видел в Польше, после войны. Из Силезии все бежали на запад, опасаясь русских. Здесь тоже все идут к границе. Хорошо, что навстречу нам не катятся русские танки… – все пансионы Дьёра были битком набиты постояльцами.

Генрик повел дымящийся форд на западную окраину города:

– У крестьян должны найтись комнаты, – объяснил он, – а от долларов еще никто не отказывался… – долларов у них не взяли. Пожилая пара перекрестилась:

– Что вы, милые, – на ломаном, немецком языке сказал хозяин, – Иисус заповедовал призревать обездоленных. Тем более, фрау ранена…

Цилу, осторожно, перенесли в деревенскую спальню, с горой кружевных подушечек на кровати, с резной рамкой, куда вставили семейные фото. Старший сын хозяев погиб на Восточном Фронте, юношей:

– До войны он жениться не успел, – сказала пожилая женщина, – а Шандор… – она коснулась фото младшего ребенка, – капитан, в армии. Он женат, у нас двое внуков… – на снимке офицер стоял рядом с танком:

– Он может быть в Будапеште, – подумал Генрик, – но не след старикам о таком говорить… – беспорядки они не обсуждали. Адель должна была ночевать с Цилой, а Генрик отмахнулся:

– Я в машине посплю. Осень стоит теплая…

Несмотря на конец октября, трава на лужайке, перед крепким, прошлого века, фермерским домом, еще зеленела. Их угостили домашним салом, с паприкой, свежевыпеченным хлебом, и пирогом с яблоками:

– Яблок этим годом, хоть грузовиками вывози, – смешливо сказал фермер, – мы дадим вам пакет, в дорогу… – среди падалицы, в высокой траве, к вечеру зашуршали ежи.

Генрик оставил Адель и Цилу в комнате:

– Тетя Цила заснула. Адель разбиралась с нотами, чтобы занять голову. Позвонить бы в Лондон, но откуда… – вернувшись в город, в поисках мастерской, Генрик проехал мимо почтамта. Двери, среди классических колонн прошлого века, оказались наглухо закрытыми. Тупица успокаивал себя тем, что и тетя Марта и дядя Джон, скорее всего, прилетели в Вену:

– Тетя Эстер найдет Шмуэля и дядю Авраама, они выберутся из страны. Но зачем госбезопасность открыла огонь? У них и так были наши документы. Если они получили приказ об аресте, они, тем более, не должны были стрелять… – он вслушался в скороговорку диктора. По сообщениям подпольных радиоточек, к вечеру опять вспыхнули столкновения восставших и войск госбезопасности:

– Демонстранты атакуют здание Дома Радио. Они осадили редакцию газеты «Свободный народ», органа компартии Венгрии… – захлопнув капот форда, механик вынес из закутка запыленную бутылку палинки:

– Сало у меня тоже есть… – он говорил на неплохом, немецком языке, – сейчас закусим с тобой… – сало они порезали на старом выпуске «Свободного народа».

– До границы вы дотянете, – пообещал механик, – осталось всего шестьдесят километров. Только я бы на твоем месте… – он помялся, – не ночевал, а уезжал сейчас… – яблочная водка обожгла горло Тупицы, но голова оставалась ясной:

– Словно не водка, а вода, – понял он, – мне сейчас нельзя расслабляться, как перед выступлением… – закатное солнце освещало затихший радиоприемник. На прибранном дворе гаража щебетали воробьи. Медный диск повис на западе, шпили церквей Дьёра вздымались в потемневшее небо. До них донесся звук колокола, механик перекрестился.

Тупица вздохнул:

– С нами раненая, а на границе придется бросать машину, переправляться на лодке, через озеро, – он успел изучить карту, – пусть она немного наберется сил… – юноша потянул из кармана куртки кошелек. Механик отвел его руку:

– С ума сошел. Деньги тебе пригодятся на границе. Я тебя тороплю… – он налил себе еще стопку, – потому, что в Словакии стоят русские дивизии. С тем, что творится в столице, как бы они завтра не двинулись на Будапешт. Лучше не оказываться на пути советских танков… – Генрик поинтересовался: «Вы почему не уезжаете?». Механик отставил стаканчик:

– Здесь моя земля, мои могилы. Моя покойная жена была немкой… – он опять перекрестился, – хорошо, что она скончалась в войну, не дождалась депортаций. Мальчика нашего сюда привезли, в сорок четвертом году, с востока, в гробу… – в углу мастерской висело фото подростка, в неловко сидящем, парадном костюме:

– Первое причастие, – понял Генрик – Виллем тоже на фотографиях выглядел не в своей тарелке. Но Маргарита была очень красивая, словно принцесса. Только Адель, все равно, красивей. Господи, и о чем я только думаю… – он поднялся: «Спасибо большое». Подмигнув, механик вытащил из портсигара Тупицы пяток сигарет:

– Когда еще американские покурю. Сейчас Советы перекроют границы, контрабанды не дождешься. Вы езжайте, прямо на рассвете. На озере всегда найдется проводник, с лодкой… – фары форда осветили пожилое лицо хозяина мастерской. Генрик бросил взгляд на часы:

– Почти десять. Надеюсь, тете Циле ночью не станет хуже. В шесть утра надо двигаться к границе… – помахав на прощанье механику, он вывел форд из гаража.

Старики фермеры, по привычке, пользовались для освещения керосином.

Проснувшись, Цила переводила Адели слова хозяйки:

– Электричество у нас есть, – женщины принесли в спальню таз теплой воды и ковшик, – но плита угольная, так экономней… – запах керосина напомнил Адели о старом домике, в Хэмпстеде:

– Мы с Сабиной были малышками, мы только приехали в Лондон. Папа был жив, мама ждала Аарона. Папа рисовал с Сабиной, по вечерам, а я садилась рядом с радио. Пела мисс Фогель, из Нью-Йорка…

Из неожиданного нового, портативного приемника фермеров, раздавался знакомый голос покойной певицы. Аппарат водрузил на стол хозяин:

– Сын подарил, – гордо сказал он, – тем рождеством. Для новостей у меня с хозяйкой слух не тот, но музыка нам нравится. Жаль, что рождественские песни больше не передают… – покрутив рычажок, он попросил Цилу:

– Что там, о столице говорят? С утра в городе болтали, что беспорядки какие-то… – Цила, вымытая, с влажными волосами, опиралась на подушки. Сунув почти не испачканную кровью сорочку в саквояж, Адель заново перевязала рану. Слушая венгерскую скороговорку Цилы, она подумала:

– Может быть, завтра съездить в местный госпиталь? Но у нас нет документов, а у тети Цилы огнестрельное ранение. Здесь тоже есть управление госбезопасности, наши приметы могли прислать из Будапешта… – когда хозяин ушел, оставив приемник, Цила призналась Адели:

– Я ему не все говорила. В столице столкновения между полицией и демонстрантами. Это государственное радио, они делают вид, что в Будапеште локальные беспорядки. Его сын может быть в городе, с армией. Не след волновать стариков… – при фермерах они не стали ловить западное радио. Вернувшись из автомастерской, Генрик рассказал, что, по словам «Свободной Европы», некоторые армейские подразделения перешли на сторону восставших:

– Сейчас новостей не передают, – Адель приглушила звук, – идет час музыки ретро. Мисс Фогель погибла двенадцать лет назад, а ее песни, теперь считаются старыми… – дрожал огонек керосиновой лампы, на кровати часто дышала Цила:

– К вечеру у нее поднялась температура… – Адели захотелось уронить голову на разложенные по столу ноты, – а завтра на рассвете надо перебраться через озеро. На воде всегда сыро… – за скромным ужином Генрик заметил:

– Судя по столпотворению в городе, завтра на запад ринется четверть Венгрии. Нельзя терять времени, учитывая, что здесь могут появиться танки русских… – собрав волосы в узел, воткнув в него карандаш, Адель поежилась:

– Вряд ли, с происходящим в Будапеште, у госбезопасности дойдут руки до наших поисков. Но дядя Авраам утверждал, что на проспекте Андраши сидят не только венгры, но и советские силы. Нельзя недооценивать СССР, они гонялись и за тетей Эстер, и за дядей Эмилем. Дядя Авраам едва выбрался из России, он знает, о чем говорит… – закрыв ноты, Адель присела на кровать. Рука Цилы была прохладной, но лоб обжигал пальцы:

– Она простыла, – испуганно поняла девушка, – может быть, не стоило ей мыться. Но в рану могла попасть грязь… – розовые губы женщины зашевелились. Она говорила по-французски. Адель покраснела:

– Она бредит, ей снится что-то. Не что-то, а кто-то… – девушке стало неловко:

– Она думает, что рядом дядя Эмиль. Сейчас она зовет девочек, она и перед сном их звала… – задремывая, Цила улыбалась:

– Идите сюда, мои хорошие… – слушала Адель ласковый голос, – полежим вместе, я вам песенку спою… – Адель, в концертах, тоже пела старинную колыбельную:

– Мама нам ее пела, ее научила покойная тетя Юджиния. О девочке, что не узнает ни горя, ни невзгод… – на глаза навернулись слезы, запястье отчаянно зачесалось. Кожу словно обжигал кипяток. Адель едва удержалась, чтобы не разодрать руку ногтями:

– Сабина вышла замуж за Инге, они счастливы. Мама всегда была счастлива, с папой, с дядей Джованни. Я помню, как мы трудно жили, но она всегда улыбалась. Тетя Марта едва выбралась из России, ей хотели ампутировать ноги, она дважды овдовела, и думала, что дядя Максим тоже умер. Но сейчас она тоже счастлива. На Ганновер-сквер всегда весело, шумно, она поет, смеется… – Адели стало жалко себя:

– Сначала проклятый Вахид… – она не хотела вспоминать обо всем остальном, – потом Джон, никогда меня не любивший… – она тихо всхлипнула, – он даже не подумал добраться до Будапешта и помочь нам. Я все ему скажу, в Вене. Я не хочу его больше видеть, и думать о нем не хочу… – за раскрашенными деревенскими, яркими цветами, ставнями спальни шумел ночной ветер. Из открытой бутылки, на столе, пахло осенними яблоками:

– Папа возил нас и Пауля собирать яблоки, в Кент… – Адель отпила домашнего сидра, – мы ночевали в палатке, и возвращались домой с полными корзинами. В Мейденхеде мама тоже всегда ставила сидр… – пожилая пара, присматривавшая за домом Кроу, рассказала девочкам легенду, о старой яблоне в саде особняка:

– Во времена первой миссис де ла Марк жила ее родственница, женщина, не такая, как все… – вспомнила Адель, – ее тоже звали Мартой. Она попросила дерево, и яблоня теперь всегда плодоносит. Тетя Цила, кажется, успокоилась… – дыхание женщины стало ровным, – а Генрик не пробовал сидра, бутылку хозяин принес после ужина. Я проверю, он, наверное, уже спит… – стрелка часов миновала полночь:

– Don’t sit under the apple tree with anyone else but me… – призывно пела покойная Ирена:

– Если не спит, я посижу с ним… – решила Адель, – так одиноко, так страшно…

Подхватив бутылку, девушка, на цыпочках, вышла из спальни.

– Don’t sit under the apple tree with anyone else, but me…

Голос Ирены затих, автомобильный приемник затрещал:

– Говорит Вена, радио «Свободная Европа». Ночные новости. В Великобритании завершено строительство первой в мире гражданской атомной станции. По сообщениям с Ближнего Востока, Израиль стягивает войска к египетской границе. Сведения из восставшего Будапешта поступают скудные, однако демонстранты пробились к проспекту Андраши и могут решиться на штурм здания госбезопасности. Напоминаем, что сегодня днем они захватили Дом Радио и редакции коммунистических газет. Повстанцы требуют освобождения из тюрьмы примаса Венгрии, кардинала Иожефа Миндсенти…

Глава католиков страны, после процесса, где его обвиняли в шпионаже в пользу запада, седьмой год находился в заключении. Генрик приглушил звук:

– Шмуэль говорил, что папа римский пытался добиться амнистии, для Миднсенти, но коммунисты были непреклонны… – они передавали друг другу бутылку с сидром, – может быть, сейчас он получит свободу… – Адель кивнула на пачку сигарет, на приборной доске:

– Ты кури, только дверь приоткрой. Я с шарфом пришла… – она подергала закрывающий горло кашемир.

Машину, как выразился хозяин фермы, от греха подальше загнали в хлев. Горела тусклая лампочка, переливалась зеленая шкала радио. В темноте слышались вздохи спящих коров:

– Словно в Кирьят Анавим, – поняла Адель, – так хорошо, тихо…

Весной сорок восьмого года, когда бабушка еще была жива, Адель и Сабина ходили на утреннюю дойку, в коровник кибуца. Госпожа Эпштейн кормила внучек ранним завтраком. Она ставила на стол рассыпчатый творог, свежую сметану, банки с апельсиновым джемом, первую клубнику. Госпожа Эпштейн присаживалась напротив, подперев щеку рукой:

– Ешьте, – говорила бабушка, – вы растете, золотые мои… – Адель сглотнула слезы:

– У тети Цилы трое дочерей, двойняшки совсем маленькие. Но если рана серьезная, если она не дотянет, до Австрии… – словно услышав Адель, Генрик коснулся ее руки:

– Я тебе говорил, и еще раз повторю… – серые глаза Тупицы заблестели, – я сделаю все, чтобы вы оказались в безопасности. Я уверен, что завтра мы будем в Вене. Мы поедем в британское посольство, но сначала, оставим тетю Цилу в госпитале… – тяжелые волосы Адели, темного каштана, падали на плечи, изящные пальцы, с алым маникюром, теребили шарф:

– Она рядом со мной, ближе, чем в Лондоне, – понял Генрик, – но я ни о чем таком не думаю. То есть думаю, но не как обычно… – ему хотелось осторожно привлечь к себе девушку, поцеловать мягкие, приоткрытые губы:

– И того, другого, тоже хочется… – незаметно для Адели, он сжал кулак, – но не так, как раньше. Я надеялся, что Адель меня излечит, так и случится… – он загадал:

– Если мы сейчас поцелуемся, если все произойдет, я сделаю ей предложение. Я младше, но это неважно. Я о ней позабочусь, никогда ей не изменю. Мы всегда останемся рядом… – Адель встрепенулась:

– Генрик, что это… – диктор помялся:

– Уважаемые слушатели, это не в наших правилах, но после выпуска новостей, мы передаем особую трансляцию, для Будапешта… – сердце девушки забилось:

– Может быть, выступит Джон. Он прилетел в Вену, он ищет меня. Но если это не он… – Адель сглотнула, – я вижу, что нравлюсь Генрику. С ним всегда легко. Он музыкант, он понимает, что для меня важна карьера. Он младше меня, но это ерунда. Он останется рядом, у нас родятся дети… – зуд в запястье давно исчез, – и он ничего не узнает, о Вахиде и всем остальном… – Адель не хотела думать о зимней ночи, в сирийских горах:

– Вахид мне ничего не говорил, о ребенке… – перед глазами встало милое, сонное личико, каштановые кудряшки, на потном лбу, – может быть, она умерла… – девушка поняла, что надеется на такой исход:

– Ее не было, я не хочу о ней вспоминать. Может быть, я сейчас услышу Джона… – в приемнике что-то зашуршало. Раздался знакомый, недовольный, скрипучий голос:

– Я обещал, что буду говорить три минуты, не обрывайте меня. Я уложусь в выданное время, не беспокойтесь. На войне мы тоже долго не сидели за рациями… – Адель ахнула:

– Дядя Эмиль в Вене! Жалко, что тетя Цила спит, хотя она не смогла бы ему ответить. Теперь она приободрится, обязательно… – по шороху в микрофоне Генрик понял, что Гольдберг протирает очки:

– Он всегда так делал, перед акциями, – вспомнил Тупица, – он смеялся, что в партизанские времена носил при себе три пары запасных пенсне… – Монах заговорил по-французски:

– Цила, милая, – раздался твердый голос, – я здесь и скоро буду рядом с тобой. С детьми все в порядке, ни о чем не беспокойся. Веди себя осторожно, мы увидимся, в ближайшее время… – он помолчал:

– Я тебя люблю, – сказал Эмиль, на всю Европу, – и буду любить всегда. Любовь побеждает все, Цила… – приемник, мигнув, замолчал:

– Коммунисты опомнились, – сочно сказал Генрик, – пригнали сюда заглушку, как тетя Марта выражается. Она, наверное, тоже в Вене… – Адель стиснула пальцы:

– Он, кажется, собирается перейти границу, Генрик. Надо завтра оказаться в Австрии, дяде Эмилю нельзя здесь показываться… – уверенные пальцы коснулись ее ладони:

– Я обещал, что окажемся, так и случится… – запястье больше не горело, Адель, облегченно, закрыла глаза, – завтра мы будем в безопасности, мы, тетя Цила и Гварнери…

В открытых дверях коровника шумел мелкий дождь. Ветер бросил кленовый лист на ветровое стекло форда. Из опустевшей бутылки сидра пахло сладкими яблоками. Генрик выкинул окурок:

– Почти два часа ночи, надо поспать, хоть немного… – не двигаясь с места, Адель отозвалась:

– Да, надо проверить, как тетя Цила. Хотя, кажется, жар у нее пропал… – она прерывисто дышала, намотав на палец каштановый локон:

– Тебе так хорошо… – внезапно сказала девушка, – с короткими волосами… – ласковая, словно материнская рука, погладила Генрика по голове:

– Адель… – он потянулся к девушке, – Адель, я давно хотел сказать… – она была вся теплая, мягкая, от нее веяло яблоками:

– Не надо… – девушка скользнула ближе, – не надо ничего говорить, Генрик…

В сумрачном небе мотались под ветром ветви деревьев, над садом ухали совы. Одинокая лампочка в коровнике закачалась под потолком. Закрытые окна форда залепило мокрыми листьями, освещение в машине потухло.