Текст книги "Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Не буду ничего рассказывать маме. Признаюсь во всем на исповеди, когда до нее доберусь. У меня своя дорога, случившееся было ошибкой… – он, как в детстве, потерся щекой о ее плечо. Эстер подытожила:

– Кто бы в нее не стрелял, мы вряд ли найдем этого человека… – Шмуэль забрал со стола выданный ему генералом пистолет:

– Но мы обязаны отыскать… – он чуть не сказал «отца», – дядю Авраама, мама… – по упрямому очерку лица юноши, Эстер поняла, что спорить с сыном бесполезно. Надев суконную куртку, она обмотала вокруг шеи шарф:

– Да. Поэтому и мы пойдем воевать, лейтенант Кардозо.

Низкие каблуки Ционы постукивали по осыпавшимся камням. Впереди метался белый луч фонарика. Освещая дорогу, Максимилиан не выпускал ее руки. Она чувствовала прикосновение уверенных пальцев, теплой ладони:

– На парочку мы наткнулись ближе к полуночи, – думала Циона, – а сейчас наверху, скорее всего, рассвет. Но мы пока не покинули Будапешт. Мы вышли из центра, это точно… – выстрелы и гул машин над головами давно стихли, – но мы еще в городе… – в кармане ее жакета лежал русский пистолет, найденный на теле девушки:

– Парня мы не видели, но Макс его тоже убил… – Циона вдыхала влажный запах подземелья, – они, скорее всего, были повстанцами…

Выяснилось, что Максимилиан хорошо знаком с переплетением подвалов и тоннелей, под городом:

– Осенью сорок четвертого мы выкуривали отсюда партизан, – объяснил он, – я выучил карту почти наизусть… – миновав проспект Андраши, они повернули в сторону художественного музея. Максимилиан надеялся, что на окраинах они отыщут машину.

Он поднес зажигалку к венгерскому паспорту графини Сечени:

– Я не хочу больше неприятностей и задержек. Ты не венгерка, ты фрау Ритберг фон Теттау, моя жена… – Циона ощутила блаженное тепло, – а если кто-то поинтересуется твоими документами, он увидит не один пистолет, а два…

Циона сомкнула пальцы на стволе оружия:

– Стрелять я не разучилась. И вообще, не след преграждать нам дорогу. Я избавлюсь от любого, кто встанет между мной и Максом, между нами и Фредерикой… – Циона вспомнила снимки высокого, изящного ребенка:

– У нее аристократическая стать, она похожа на Макса, но волосы у нее мои, как и у Полины… – кроме волос, младшая дочь ничем не напоминала Циону:

– Глаза у нее Джона, повадка Джона, – угрюмо подумала Циона, – она упрямая, скрытная. Она тоже сорванец, как ее бабушка, леди Джоанна. Полина любит музыку, но способности у нее средние… – дочь бренчала популярные мелодии, но предпочитала рыбалку с баржи, и дом на дереве, выстроенный, по распоряжению Джона, охранниками:

– В парке она разбила вигвам, словно индеец, и ходила с перьями в голове… – герцог брал Полину и ее старшего брата в тир. Он учил детей стрелять из лука и ездить на лошади. Маленького Джона, в десять лет, посадили за руль автомобиля:

– Полину он тоже научит водить, – зевнула Циона, – они меня больше не касаются. Пусть живут, как знают. Джон соврет детям, насчет меня. Он врет, как дышит, у проклятого шпиона это в крови… – Циона не могла забыть ненависти к мужу:

– Он украл у меня восемь лет жизни. Вместо того, чтобы найти любимого, я была вынуждена возиться с ненужным мне ребенком… – обнаружив по пути склад продовольственного магазина, Максимилиан, весело, сказал:

– Устроим привал. Видишь, нашлось и вино, неожиданно неплохое… – они выпили бутылку токайского, закусывая острой салями и овечьим сыром из деревянной бочки, где плескался рассол. На десерт он открыл ножом банку персиков, Циона нашла на полках плитки шоколада:

– Немного возьмем с собой, – он поцеловал сладкие губы, – но я бы сейчас не отказался от чашки кофе… – Феникс проверил кошелек. Доллары лежали во внутреннем кармане куртки:

– Хорошо, что госбезопасность нас не обыскала. Когда выберемся наверх, найдем кафе. Восстание восстанием, но на окраинах все должно работать. Чашка кофе, и машина, до австрийской границы… – он задумался:

– Нет, это опасно. На угнанном автомобиле мы более заметны. Надо добраться до какого-нибудь городка, нанять такси. На поезда сейчас соваться не следует. Тем более, движение, наверняка, прекратили. По крайней мере, метро не ходило… – памятуя об осторожности, они двигались не в тоннеле метро, а параллельно ему:

– Там сейчас много народа, – сказал он Ционе, – словно в Берлине, весной сорок пятого. Я тогда немало времени провел под землей… – он подумал, что и тогда упустил шанс пристрелить Холланда:

– Ничего, я до него доберусь, – успокоил себя Феникс, – нехорошо использовать Цецилию, как приманку, но на нее он клюнет. Он не преминет свести счеты с беглянкой… – Феникс, с удовольствием, думал, что Цецилия предпочла его:

– Я старше Холланда, но это ничего не значит. Я уверен, что следующим летом у нас родится ребенок… – Феникс рассчитывал на мальчика:

– Девочка у нас есть. Наша принцесса, Фредерика… – о докторе Горовиц и ее муже он не беспокоился:

– Либо русские пристрелят их, оказав нам услугу, либо позже я сам их пристрелю. Сейчас, главное, добраться до Австрии… – на него веяло тревожным ароматом лаванды:

– Кофе я не получил, – смешливо подумал Феникс, – но утреннего десерта не лишился. Шоколада, и кое-чего еще… – он погладил мягкую ладонь девушки:

– Осталось недолго, любовь моя. Кажется, мы на окраине парка… – впереди забрезжил свет, Феникс остановился:

– Канализационный люк открыт. Подожди, – он подвел Цецилию к лесенке, – я посмотрю, что происходит наверху… – она помотала головой:

– Давай я. Лестница хлипкая, ступени могут тебя не выдержать… – сбросив туфли, Циона ловко вскарабкалась наверх.

Деревья парка тонули в туманной дымке, впереди возвышались облупленные, вымазанные дешевой краской стены купальни Сечени:

– Макс не ошибся, – гордо подумала Циона, – мы на границе парка. Отсюда ведет прямая дорога из города… – она прижалась к кромке люка. Чугун холодил щеку. Над парком, с клекотом, вились птицы.

Неподалеку от Ционы улицу перегораживал деревянный барьер. Рядом стояли темные машины госбезопасности и потрепанный форд, со значком такси. Невысокая женщина, в сером костюме, курила, прислонившись к капоту. Рыжие волосы она собрала в узел. Наклонившись к открытому окну машины, она что-то сказала. Циона заметила усталость, на лице подруги:

– Она пыталась выехать из города, но ее задержали. У нее бельгийский паспорт, мы с ней похожи, только она ниже ростом. У нее есть машина, это наш шанс… – Циона перегнулась вниз: «Доставай пистолет, Макс».

Форд с табличкой «Такси» стоял у купальни Сечени несколько часов.

У парка, Цила наткнулась на патруль сил национальной безопасности:

– Не надо было с ними говорить по-венгерски… – она затянулась американской сигаретой Генрика, – это вызвало подозрения. Но никто из них не знал языков… – едва заслышав Цилу, старший патруля распорядился:

– Сдайте паспорта. Вы подозреваетесь в связях с нежелательными элементами, ваши документы подделаны… – Цила вздохнула:

– Господин офицер, я родилась в Венгрии, но покинула страну ребенком. Я гражданка Бельгии, а это господин Авербах, и госпожа Майер, лауреаты недавнего музыкального конкурса. Мы уезжаем из страны, что не запрещено законом… – гэбисты, как потом назвал их Генрик, переворошили весь багаж. Открыв скрипичный футляр, кто-то заметил:

– На вывоз антикварных вещей требуется особое разрешение, от министерства культуры… – Тупица, выразительно, закатил глаза:

– Это груда дров, господин офицер. Я играю на скрипке на репетициях, она сделана до войны. Инструмент потрепанный, поэтому выглядит старым. Никакой ценности он не имеет… – когда патруль оставил их в покое, Адель шепнула Генрику:

– Ты очень лихо врешь… – юноша, мрачно, отозвался:

– Я начал врать в Аушвице, не дотянув и до пяти лет. Мне надо было притворятся немым, Анри Мерсье, младшим братом близнецов. Я был уверен, что они не заглянут внутрь скрипки… – он добавил:

– С одной стороны, жаль, что у нас нет оружия. С другой, если бы тетя Эстер отдала нам пистолет, нас бы, немедленно, сопроводили на проспект Андраши… – длинные пальцы Генрика нашли теплую ладонь Адели:

– Не волнуйся, – тихо сказал Тупица, – я в армии служу, а не числюсь. Я умею стрелять, вожу машину. Я позабочусь о тебе и тете Циле… – Адель подумала:

– Дядя Джованни и дядя Максим тоже бы так сказали. Джон… – она скрыла вздох, – Джон любил покойную Эмму, а больше никого. Может быть, он не любит тетю Циону, но и меня он не любит… – начальник патруля ждал звонка с проспекта Андраши, разрешающего движение машины:

– Госпожа Гольдберг, – вежливо сказал он Циле, – у нас оборудован полевой телефон. Ваши документы при мне, я продиктовал коллегам все данные. В центральном управлении проверяют номера машины… – Цила заставляла себя держаться спокойно:

– Я объяснила, что взяла форд у знакомого, работающего в такси. Тетя Эстер нашла машину брошенной, однако если шофера убили… – Циле не нравились темные брызги, на полу, – и если дядя Авраам со Шмуэлем, попали в руки госбезопасности, то нас могут арестовать, посчитав, что мы избавились от таксиста…

Едва рассвело, как Генрик и Адель вытащили из саквояжа ноты:

– Таких концертов я устроил много, – признался Тупица, – у меня на заставе лежит обыденная скрипка. Я играю ребятам, надо как-то коротать время… – Адель потерла лицо руками:

– Глаза закрываются. Обычно я долго сплю, до полудня, так лучше для голоса. Генрик… – она помолчала, – но если на Синае начнется война, что случится на северной границе… – Тупица, аккуратно, смазал канифолью смычок:

– Понятия не имею, – мрачно отозвался он, – может быть, Иордания и Сирия решат поддержать Египет. Иосиф сейчас на юге, в самом опасном месте… – Адель спела несколько песен Шуберта, под скрипичный аккомпанемент. Солдаты госбезопасности, попивающие кофе из термосов, на ступенях купальни Сечени, аплодировали девушке.

Цила смотрела в окно первого этажа здания. Судя по всему, с началом беспорядков, купальню закрыли для публики:

– Здесь устроили пост, для проверки выезжающих из города… – Цила курила, отойдя от форда, – телефон стоит на столе. Ключи от машины у нас не забрали, надо быть наготове. У них тоже есть автомобиль… – она бросила взгляд на зеленый грузовик, с намалеванными на бортах алыми звездами, – но наша машина быстрее. Надо сказать Генрику, чтобы он не выпускал ключи из вида. Лучше всего, пусть держит их в замке…

Выбросив сигарету, наклонившись к окну, Цила так и сделала. Темные глаза Адели, испуганно, взглянули на нее:

– Нас ведь не арестуют, тетя Цила… – девушка сглотнула, – мы иностранные граждане… – Циле показалось, что на дороге, мелькнули рыжие волосы:

– Это солнечный зайчик, в зеркале заднего вида. Наконец-то распогодилось. Тетя Эстер собиралась пойти на баррикады, искать дядю Авраама и Шмуэля, но если и ее арестовали… – в открытой двери купальни послышался резкий телефонный звонок.

Цила видела, как старший патруля взялся за трубку:

– Ждать или не ждать… – сердце заколотилось, – Эмиль бы не ждал. Он говорил, что еще до войны, под землей, понял, что ожидание смерти подобно. Надо действовать, прямо сейчас… – офицер закончил разговор:

– Осталась минута… – Цила открыла дверь форда, – он выйдет на улицу, спустится по ступеням, скажет нам, что мы арестованы. Черт с ними, с документами… – она не успела опуститься на пассажирское сиденье. Спину пронзила острая боль, жакет намок горячим. Задохнувшись, Цила ощутила, как подогнулись ее ноги:

– Кто-то стрелял, мне в спину, но зачем… – кровь лилась по жакету, – госбезопасность не могла этого сделать… – по машине зацокали пули, двигатель взревел:

– Генрик, – срывая голос, заорала Адель, – они открыли огонь! Тетя Цила ранена, гони, гони… – втащив Цилу в машину, девушка захлопнула дверь. Заднее стекло треснуло, Генрик выругался, сквозь зубы:

– Найди рану, перевяжи ее… – он рванул рычаг тормоза, – по нам стреляют из всего оружия… – набычившись, он снес фордом деревянный барьер. Шлагбаум затрещал, Генрик почувствовал толчок:

– Я сбил кого-то. Пошли они все к черту…

Вильнув, сбросив на мостовую цеплявшегося за форд солдата, он погнал автомобиль к выезду из города.

Вытерев губы салфеткой, Эйтингон налил себе токайского:

– Несмотря на беспорядки, свежая рыба из Дуная никуда не делась. Попробуйте, товарищ Серов. Халасле ничуть не хуже волжской ухи…

Председатель Комитета Государственной Безопасности, мрачно ел борщ с чесночными пампушками. Наум Исаакович взял еще острой паприки, из фарфоровой перечницы:

– На второе гуляш, Иван Александрович. Венгерской кухни вам не миновать, – добродушно сказал Эйтингон, – но перец полезен для здоровья. В частности, мужского, – со значением добавил он, – в нашем возрасте это важно… – избач, как его, про себя, называл Наум Исаакович, покраснел:

– Лицемер, как и все они, – хмыкнул Эйтингон, – тиская брошюрки о партийном аскетизме, Горский развлекался с дамами и девицами. Матери покойной Князевой едва исполнилось пятнадцать лет. У Александра Даниловича губа была не дура… – в книжонке пермского историка, год пробегавшего при Горском ординарцем, реабилитированный соратник Ленина представал чуть ли не святым. В предисловии упоминалось, что товарищ Королёв подвизается консультантом на съемках фильма, о жизни Горского:

– В Цюрих и Лондон режиссера не пустят, – усмехнулся Эйтингон, – а Горский предпочитал проводить время в Европе. Ничего, за Цюрих сойдет Рига… – наваристый суп приятно пах пряностями:

– Нам пекут блинчики, – добавил Эйтингон, – по рецепту знаменитого Гунделя, с шоколадным соусом и орехами. Мы не Юрий Владимирович, и от десерта не откажемся… – посол СССР в Венгрии, едва выпив чашку кофе, уехал на встречу с Имре Надем.

Серов отставил тарелку:

– Не понимаю, чему вы радуетесь, товарищ Эйтингон. Арестованный молчит, а на улицах города, – он мотнул головой за решетку, защищающую окно, – собралось полмиллиона человек. Некоторые армейские подразделения переходят на сторону восставших. Надь открыто заявляет, что Венгрия готова выйти из Варшавского пакта. Под боком Австрия, где стоят американские войска… – в глазах Серова Эйтингон заметил страх:

– Он боится, что его вздернут на дерево венгры или расстреляют американцы… – приехав на проспект Андраши поздним утром, с вооруженным конвоем, Андропов привез наскоро отпечатанные фотографии. За кофе они рассматривали снимки висящего на фонарном столбе трупа, с распоротым животом. В ране, среди болтающихся кишок, виднелась окровавленная табличка. Повстанцы знали русский язык:

– Смерть красным, смерть коммунистам… – Серов и Андропов побледнели:

– Они в жизни не брали в руки оружия, партийные бюрократы, – презрительно подумал Наум Исаакович, – генералы, не умеющие стрелять… – венгры вызывали у него уважение:

– Упрямцы, как Рыжий или Валленберг. Повстанцы не сдадутся, пока мы не разнесем танками и бомбежкой Будапешт. Валленберг сдохнет за Полярным Кругом, но не признается, что был шпионом запада, а Рыжий остался Рыжим…

Перед тем, как подняться наверх, Наум Исаакович смыл с рук потеки крови и почистил ногти. Рыжий, упорно, молчал. Эйтингон понятия не имел, где сейчас его жена, пани Штерна, с юным Шмуэлем, и где мадам Гольдберг, с музыкантами:

– Моцарта мы отпустим, Моцарт нам нужен, но нельзя терять их компанию из вида… – несмотря на крайние меры допроса, Рыжий ни в чем не признался:

– Он не молчит, а ругает меня на чем свет стоит, – Эйтингон взялся за гуляш, – а в городе сейчас неразбериха. Будапешт превратился в слоеный пирог. Искать здесь кого-то, все равно, что пытаться найти иголку в стоге сена…

Он приободрился, когда на одном из пропускных пунктов в Буде, захваченных повстанцами, и потом отбитых, обнаружили дорогой американский лимузин. Откуда взялась машина, никто сказать не мог. Персонал заставы погиб в стычке:

– Мы не успели обыскать автомобиль. По дороге сюда колонна наткнулась на баррикаду… – насколько знал Эйтингон, от машины остался один сожженный остов. Пассажиры, кем бы они ни были, бесследно пропали раньше:

– Не Будапешт, а Сталинград, – сказал себе Наум Исаакович, – или Варшава, летом сорок четвертого. Из каждого подвала можно ждать выстрела… – положив себе говядины, щедро полив мясо сметаной, он, почти ласково, улыбнулся:

– Товарищ Серов, смотрите сюда… – крепкие руки Эйтингона порхали над накрахмаленной скатертью, – все очень просто… – Наум Исаакович высыпал на стол зубочистки. Отделив одну, он повертел кусочком дерева:

– Товарищ Имре Надь. Он сейчас будет играть на чувствах публики, призывать завершить кровопролитие. Он будет торговаться с нами, напирать на близость Венгрии к западу, убеждать нас разрешить свободные выборы, частную торговлю… – Эйтингон пыхнул сигаретой, – мы все ему позволим… – Серов закашлялся:

– Товарищ Эйтингон… – Наум Исаакович поднял бровь:

– Дня на четыре, на пять. Пусть Надь формирует новое правительство, пусть просится в ООН, пусть делает все, что хочет. Этого времени хватит, чтобы шваль, сидящая на улицах, разошлась по домам… – он сгреб оставшиеся зубочистки в сторону, – и хватит, чтобы к нашим пяти дивизиям в Венгрии прибавить… – он задумался, – еще пятнадцать. Восьмая механизированная армия перейдет границу, командующий военными силами Варшавского пакта маршал Конев камня на камне не оставит от города… – Серов опустил ложку в гуляш: «А Надь?».

Эйтингон, с треском, сломал зубочистку:

– И Надь, и остальные его приспешники, агенты запада, продавшиеся с потрохами американцам. Они мутили здесь воду, за подачки ЦРУ… – генерал поинтересовался:

– Но американцы могут послать десант, из Вены… – Эйтингон взглянул на него с какой-то жалостью:

– Иван Александрович, летом сорок четвертого евреи Варшавы подрывали себя гранатами, чтобы не попасть в руки СС и власовцев. Город пылал, а Рокоссовский, с армией, стоял за Вислой, и шага не делая на запад. Никто сюда не прилетит, никому не нужны вшивые венгры. Америка не рискнет открытым конфликтом с нашими войсками… – он ссыпал зубочистки в изящный, антикварный футляр, старого серебра:

– Милая вещица, – заметил Эйтингон, – и даже с гербом. Графов Сечени, кстати. Я в хорошем настроении, Иван Александрович, – Эйтингон откинулся на спинку стула, – потому что с окраины города к нам везут бывшую графиню Сечени, а ныне мадам Гольдберг. Она пыталась бежать, вместе с музыкантами. Она все расскажет, она женщина, а не волчица, как пани Штерна… – едва увидев наспех записанные дежурным данные паспортов, Эйтингон отдал распоряжение о немедленном аресте всех троих:

– Музыкантов мы не тронем, а с мадам у нас состоится приватный разговор… – он вспомнил темные глаза Гольдберга, – если она будет упрямиться, месье Монах овдовеет во второй раз… – дверь приоткрыли, Эйтингон добавил:

– Увидимся с ней после блинчиков. Это что-то особенное, Иван Александрович, я имею в виду блинчики… – он обернулся.

Это были не блинчики. Местный офицер переминался с ноги на ногу:

– Звонили с заставы, у купальни Сечени, – на неловком русском языке сказал он, – у них случилась перестрелка… – Наум Исаакович оттопырил губу:

– Моцарт геройствовал перед девушкой. Черт с ним, пусть катится на запад, нам нужна только графиня Сечени… – он, нетерпеливо, прервал венгра:

– К делу, кого они арестовали… – офицер, облегченно, ответил:

– Сюда везут графиню Сечени. То есть, она говорит, что она графиня… – отпустив дежурного, Эйтингон, наставительно заметил:

– Главное, никуда не торопиться. Скоро мы увидимся с мадам Гольдберг… – Серов допил вино: «А Рыжий?». Эйтингон отмахнулся:

– Он нам больше не нужен. Он не пойдет на предательство, даже ради семьи… – Серов закурил: «Как и вы, товарищ Эйтингон?». В комнате повисло молчание. За окном слышался шум моторов грузовиков, распоряжения, на венгерском.

Ничего не ответив, Эйтингон потянул к себе внутренний телефон: «Несите кофе и блинчики».

Пошевелившись, Феникс застонал. Исцарапанная щека лежала на чем-то влажном, прохладном. Неподалеку слышался размеренный шум, голова невыносимо болела. Он приподнял веки, вокруг царила темнота. Поморщившись, он попытался вспомнить случившееся:

– Цецилия выстрелила, без моей команды. Она торопилась пробиться к машине, хотела уехать отсюда, со мной… – он не успел догнать девушку:

– Венгры услышали выстрел и начали палить, форд рванулся с места… – он знал, кто стоял у автомобиля:

– Цецилия мне рассказала, по дороге. Ее паспорт мы сожгли, в тоннелях. Настоящая графиня Сечени, она вышла замуж за проклятого Монаха… – Феникс поднес руку к голове:

– У меня контузия, но легкая. Я опять вернулся в будапештские подземелья… – он ощупал испачканную, замшевую куртку:

– Вроде бы, я не ранен, а если ранен, но легко… – он провел пальцами по старому шраму, от пули Монаха:

– Сорок второй год, когда я распорядился сжечь Мон-Сен-Мартен. Еще один мерзавец, ушедший от меня… – он подозревал, что в машине его никто не успел заметить:

– Но даже если и заметили, меня никто не узнает. Цецилия никогда не скажет, кто я такой, на самом деле… – синий алмаз неприятно колол шею:

– Кольцо я не потерял, но Цецилию, кажется, арестовали… – он заставил себя встать на четвереньки. К горлу подступила тошнота, но рвоту он сдержал:

– Нечего расслабляться… – Феникс нащупал в кармане куртки браунинг, – мне надо освободить Цецилию… – золотая, инкрустированная перламутром, зажигалка, неожиданно, не потерялась в неразберихе. При свете газового огонька он проверил пистолет:

– Полностью разряжен, – он сунул оружие на место, – мне надо озаботиться боеприпасами… – сигареты тоже остались целыми. Подобравшись к стене, он услышал шум воды. Феникс бросил взгляд на еле видный кружок света, из открытого люка канализации:

– Я далеко отполз, даже с контузией. Я не забыл, как вести себя в партизанских боях, если можно так выразиться… – он понял, что лестница, ведущая наверх, сломана:

– Поэтому госбезопасность меня не преследовала… – он устало закурил, – они посчитали меня мертвым. В форде, скорее всего, сидела малышка Вальтера, эта самая Майер. Она нам понадобится, нельзя выпускать ее из вида. Но сначала надо найти Цецилию… – Феникс поднялся. Он шел, пошатываясь, к центру города, немного жалея, что не привез на подмогу Рауффа. Он напомнил себе, что Вальтер тоже выполняет важную миссию:

– Он с Шуманом в Египте, обучает тамошнюю службу безопасности. Если евреи атакуют страну, а они атакуют, у Вальтера прибавится работы… – остановившись, он подышал. Тошнота прошла, в голове прояснилось:

– Надо добраться до повстанцев. Даже если я наткнусь на доктора Горовиц, жидовка меня не узнает. Они, наверняка, собираются атаковать управление госбезопасности, на проспекте Андраши. Я уверен, что Цецилию отвезли именно туда. Опыт уличных боев у меня большой… – он усмехнулся, запекшимся ртом, – я сделаю все, что угодно, но моя девочка вернется ко мне… – отряхнув куртку, сжав кулаки, Феникс пошел дальше.

Вдыхая промозглый воздух подземелья, он решил:

– Паспорт у меня при себе, но венграм я его не покажу. Вообще, чем меньше следов я оставлю, тем лучше. В Венгрии жило немецкое меньшинство… – он приостановился, – однако коммунисты их депортировали, после войны, и я не знаю венгерского языка… – Феникс пробормотал:

– Максимилиан Алоиз Мария Флориан Себастьян… Австриец приехал искать родню, он беспокоится за их судьбу. Депортации случились десять лет назад, но в Венгрии остались немцы. Коммунисты не выпустили из страны квалифицированных рабочих и ученых. Придумаю себе местных родственников. Я сражался в вермахте, оттуда у меня военная выправка и нужные навыки…

Впереди капала вода. Добравшись до подтекающей трубы, Феникс смыл с лица кровь и грязь. Под глазом набухал синяк, он сверился с часами:

– Я быстро очнулся. Русские не тронут Цецилию. Главное, чтобы она молчала о Холланде, иначе они заинтересуются женой нужного им человека. Но моя девочка ничего о нем не скажет… – серые глаза Цецилии, при упоминании ее мужа, подергивались льдом:

– Я его ненавижу, – чеканила девушка, – он изнасиловал меня, принудил выйти за него замуж, и восемь лет продержал взаперти. Я надеюсь, что больше никогда его не увижу… – облизав губы, Феникс закурил:

– Не увидит. Никто больше не встанет между нами, никогда. Но надо быть осторожным, я нужен Цецилии, нашей девочке, Фредерике, я нужен Адольфу… – до него донеслись отдаленные отзвуки стрельбы:

– Нашлись повстанцы, очень вовремя… – выбросив сигарету, он стал пробираться дальше.