Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга первая"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Кембридж

За окнами лаборатории моросил мелкий, надоедливый осенний дождь. На большом столе, среди стопок аккуратно сложенных бумаг, стояли старые, корабельные часы. Девушка в холщовом халате, с коротко стрижеными, рыжими волосами, перевернула колбу. Медленно падали белые песчинки. Под глазами цвета жженого сахара виднелись темные круги. Тонкие, хрупкие пальцы, покрывали чернильные пятна.

– Поставь подпись, – мужчина оторвался от документа, подсунув бумагу девушке, – патент, по праву, должен стать и твоим, Констанца.

Она помотала головой:

– Идея твоя, Лео. Я просто отвечала за эксперименты. Втайне от Крокодила, – тонкие губы, неожиданно, улыбнулись. Девушка заговорила, подражая голосу Резерфорда:

– Каждый, надеющийся, что преобразования атомных ядер станут источником энергии, исповедует вздор, господа!

Она хихикнула:

– Нет, Лео, мысль о цепной ядерной реакции принадлежит тебе. Я была на подхвате, – повертев часы с барка Амундсена, Констанца решительно вернула колбу на место. Подписавшись, Лео Силард хмуро заметил:

– Патент я отсылаю в Адмиралтейство, так безопаснее. Ферми, – неожиданно прибавил Силард, – зовет меня в Италию, – он почесал преждевременно поседевший висок.

Констанца внимательно читала патент, кусая кончик карандаша:

– В Италии, Лео, скоро случится то же самое, что и в Германии. Лучше езжай к Бору, в Копенгаген, а еще лучше, – Констанца исправила какие-то строчки, – в Америку. У Ферми жена еврейка, его в покое не оставят. И тебя не оставят, тебя из Берлинского университета уволили, – Силард, угрюмо, молчал, глядя за окно. Констанца, рассудительно, сказала:

– Лео, Гитлер может запретить евреям выезд за границу. Ты хочешь этого дождаться? Хочешь угодить в тюрьму и работать под охраной штурмовиков, на благо государства, лишившего тебя гражданства?

Вернув Силарду бумаги, девушка нашла на столе папиросы:

– Я, по их законам, тоже еврейка. Моя бабушка была еврейка. Или пусть, Крокодил ходатайствует за тебя, – оживилась Констанца, закуривая, – ты гениальный физик. Я уверена, что тебе разрешат остаться в Англии…, – посмотрев на лицо Силарда, она спохватилась:

– Прости. Тебе надо семью вывезти из Германии. Я уверена, – вздохнула Констанца, – что безумие скоро закончится, Лео.

Крокодил болел, Констанца и Силард наблюдали за его экспериментами. Ничего не афишируя, они вели и свои. Ученые пытались определить скорость управляемой цепной реакции, необходимую для извлечения из процесса распада атомов энергии. При Крокодиле Констанца, благоразумно, не упоминала о таких идеях. Резерфорд, решительно, отметал возможность подобного, называя эксперименты бессмысленной тратой времени и денег. Сидя за лабораторным столом, Констанца смотрела на стрелку часов. Большая часть работы состояла в ожидании. Кузина Тони давно прекратила интересоваться опытами Констанцы.

Они с Тони делили комнаты. Констанца, однажды, сказала:

– Я не делаю ничего интересного, Тони. У меня есть некие, – девушка пощелкала пальцами, – приборы. Внутрь помещаются материалы…

– Радиоактивные, – прервала ее Тони. Устроив ноги на столе, девушка просматривала черновик статьи. Кузина, дома, всегда носила брюки. Констанца, мимолетно, подумала:

– Ей идет мужская одежда. Она высокая, стройная…, – сама Констанца едва переросла, пять футов. Она тоже была стройной.

– Костлявой, – мрачно поправила себя Констанца, – с кривыми зубами, и маленькими глазками.

У леди Холланд, были большие, красивые, глаза, прозрачной, чистой голубизны.

– Радиоактивные, – согласилась Констанца, – но со времен Марии Кюри и бабушки Люси много воды утекло. Они тогда совсем не разбирались во влиянии новых элементов на здоровье человека. Ставили эксперименты, что называется, голыми руками. Все изменилось, – Констанца затянулась папироской:

– Материалы обрабатываются. Мы снимаем показания приборов, обсчитываем результаты. Либо наша гипотеза подтверждается, либо нет…, – девушка усмехнулась: «Если подтверждается, мы готовим статью, публикуемся…»

– Получаем Нобелевскую премию…, – весело встряла Тони.

Констанца покраснела:

– Мне до такого далеко, и не в премиях дело. Статью печатают, мы получаем критические отзывы, повторяем эксперимент. То же самое происходит, если гипотеза оказывается неверной. Я, большую часть времени, провожу за столом, за бумагами…, – она посмотрела куда-то вдаль:

– В точности как Джон.

Кузен занимался математикой, и часто помогал Констанце с вычислениями. Девушка вспомнила голубые глаза, коротко стриженые, светлые волосы, загорелое лицо. Джон был капитаном сборной по гребле и много времени проводил на воде.

– Оставь, – Констанца посмотрела на острые колени в простых чулках, – он твой кузен. Он будущий герцог, а ты бесприданница, и уродина, – Констанца иногда думала, что природа ошиблась и наделила ее старшего брата красотой, предназначавшейся ей. В Бога она не верила.

Констанца не помнила ни отца, ни матери. Стивен, в детстве, редко видел Ворона. Он говорил сестре, что девушка напоминает леди Джоанну.

– У тебя волосы мамины, – улыбался брат, – только более рыжие.

У Констанцы имелись и веснушки, не сходившие даже зимой. Стивен, как две капли воды, походил на покойного сэра Николаса Кроу, высокий, широкоплечий, с волосами темного каштана и лазоревыми глазами.

Констанца внимательно, записывала показания приборов. Они с Лео Силардом снимали цифры по отдельности, потом сверяя результаты. Девушка думала о Питере Кроу:

– Бедная тетя Юджиния, кто мог знать, что Питер фашистом станет? Маленький Джон о нем разговаривать не хочет, а они дружили, комнату в Итоне делили…, – взяв линейку, Констанца отчеркнула столбец. Существовала надежда, что, по окончании экспериментов, они нащупают путь к созданию прототипа, работающего ядерного двигателя.

Констанца заносила цифры в следующую графу:

– Распад атомов принесет благо человеку. Нам не придется добывать и сжигать нефть с углем. Рабочие будут трудиться в белых халатах. На энергетических станциях воцарится чистота…, – Констанца знала о влиянии радиации на здоровье человека, но в лаборатории они были надежно защищены. Физики, иногда, говорили, что ядерная реакция может послужить основой для создания оружия. Констанца, в ответ, горячо, замечала:

– Наука должна быть мирной, господа. Мадам Кюри, и моя бабушка, герцогиня Экзетер, работая вместе, не предполагали, что их открытия послужат, – Констанца морщилась, – грязным целям. Необходимо беречь честь ученых, и отказываться от подобных предложений.

Патент на цепную ядерную реакцию передали Адмиралтейству исключительно ради спокойствия. Констанца решила поговорить с тетей Юджинией о визах для Силарда и его семьи. Она надеялась, что правительство разрешит физику проживать в стране, если Силард займется проектами военных.

– Надо попробовать, – подытожила Констанца. Девушка погрузилась в столбцы цифр. Эксперимент был непрерывным, физики установили три смены. Констанца и Силард взяли послеобеденные часы. Они перекусили, не отходя от приборов.

Лабораторию обслуживали молчаливые, неприметные люди. Крокодил говорил, что они обеспечивают безопасность здания и ученых. Констанца подозревала, что техники подчиняются ведомству дяди Джона. Принесли сэндвичи и чай, на подносе, а потом пришли их сменщики. Попрощавшись с Лео, Констанца вернулась в свой кабинет. За окном шуршал дождь. Лаборатория стояла на окраине Кембриджа, здесь было тихо. Физики почти не пользовались автомобилями, предпочитая велосипеды. Крокодил ходил пешком, отмахиваясь от предложений завести машину: «Я до седьмого десятка дожил без них. Обойдусь и дальше».

Констанца не умела водить. В четырнадцать лет став студенткой, в семнадцать она получила диплом, и поступила в лабораторию. В Кембридже машина была ни к чему, а в Лондон она выбиралась редко. Все нужные книги доставлялись из столицы. Подняв голову от расчетов, Констанца посмотрела на стол. Стопки бумаг были докторатом. Девушка надеялась получить степень через год. Она знала, что о ней говорят, как о гении, однако никогда о таком не задумывалась. Крокодил получил нобелевскую премию, но не было человека скромнее его.

– Бабушка Люси тоже была скромной, дядя Джон рассказывал, – Констанца отхлебнула остывшего чая, – мадам Кюри говорила, что она не успела получить премию, из-за ранней смерти. Хотела бы я с ней повстречаться…, – стены кабинета Констанцы украшали семейные фотографии, прабабушек Марты и Полины, бабушек Мирьям и Люси. Герцогиню сняли в лаборатории, за опытом. Рядом она устроила портрет родителей, Ворона и леди Джоанны, и деда, погибшего бурской войне. Констанца записала в ежедневник: «Позвонить тете Юджинии, насчет Лео и его семьи». Она вспомнила, что кузен Аарон сейчас в Берлине. Авраам Судаков тоже вывозил евреев, в Палестину:

– Везде квоты. Палестина управляется британским правительством. Американцы дают визы только ученым, занимающимся вооружениями. Отвратительно, – твердо сказала Констанца, – пользоваться отчаянным положением людей, выкручивать им руки, заставлять делать то, чего они не хотят…, – в черновик доктората девушка вложила письмо молодого итальянского физика, Этторе Майорана. Он работал с Энрико Ферми, и прочел последнюю статью Констанцы, вышедшую летом. Майорана прислал свои размышления о скорости распада ядер. Углубившись в ровные строки, Констанца услышала стук в дверь.

– Мисс Констанца, – вежливо сказал служитель, – майор Кроу приехал, во дворе ждет.

В лаборатории они называли друг друга по именам. У Крокодила имелся баронский титул, и даже герб. Резерфорд подсмеивался над Констанцей: «Мы с вами похожи, леди Кроу. У меня птица киви на гербе, а у вас ворон». Констанца почти не вспоминала о том, что она леди.

Брат служил на базе Бриз-Нортон. Майор навещал Констанцу обычно по выходным, если у него не случалось дежурств. Стивен купил небольшой ягуар. Они, впятером, с графом Наримуне, ездили на пикники. Юноши играли в футбол, летом все купались. Констанце нравился молчаливый, вежливый кузен из Японии. Весной они выяснили, что граф, к двадцати шести годам, стал советником японского императора. Наримуне покраснел:

– Семейная традиция, леди Кроу-сан. Мой отец был советником, мой дед…, – девушка закатила глаза: «Просто Констанца, кузен». Леди Холланд, прислонившись к стволу дерева, согласилась: « И Тони, а не леди Холланд-сан».

Констанца сбежала по мокрым, гранитным ступеням. Дождь прекратился, зеленый газон у кирпичного здания был еще мокрым, гомонили птицы. Ветер нес на восток серые тучи, в разрывах появилось яркое небо. Крылья ягуара покрывала грязь. Стивен, неожиданно, в штатском костюме, покуривал папироску. Брат всегда носил кольцо Кроу, и держал при себе кортик Ворона, с золотым, изукрашенным кентаврами и наядами, эфесом. Заметив блеск серого, неземного металла, девушка, отчего-то, положила руку на золотой медальон. Констанца тоже никогда его не снимала. Майор Кроу раскрыл объятья, Констанца нырнула в его руки, как в детстве. Она помнила, крепкие, надежные ладони брата. Стивен учил ее ходить, терпел капризы, сидел с Констанцей, когда она болела. От брата пахло привычно, кедровой туалетной водой, авиационным бензином, табаком.

– Почему не в форме? – Констанца, отстранившись, пристально смотрела на его по-летнему смуглое лицо: «Что случилось, Стивен?»

Майор Кроу никому не должен был рассказывать, куда собирается. Несколько асов, по частной инициативе, взяли отпуск в армии, и встречались в Плимуте. На аэродроме, их ждал транспортный самолет. Совещание провели две недели назад, в подвальчике рядом с собором Святого Павла, за устрицами, шабли и жареной рыбой. Обзванивая ребят, Стивен мимолетно подумал, что они могут наткнуться на дядю Джона. Летчик успокоил себя: «Никому не запрещено есть устрицы, в компании друзей». За сигарами и кофе, Ворон, как Стивена звали в авиации, добродушно сказал:

– Кого не тянет лететь в Испанию, того мы не заставляем. Я не коммунист, и не социалист. Я просто хочу, – лазоревые глаза посмотрели куда-то вдаль, – чтобы мистер Гитлер, мистер Франко и мистер Муссолини получили урок, – он посерьезнел, – от нас, господа. Может быть, это их чему-то научит.

У испанских республиканцев были самолеты. Стивен точно знал, что эмбарго обходится стороной. Ходили слухи, о помощи Советского Союза испанцам, оружием и военным специалистами. Однако у франкистов имелись последние модели немецких истребителей, пилотируемые асами Люфтваффе. Британские летчики решили, что испанские антифашисты нуждаются в их опыте. Подумав о Германии, Стивен мрачно вспомнил родственника-нациста:

– У него хватает ума нам на глаза не попадаться. Он, наверняка, заводы в Германию переведет, если уже не начал этого делать. Бедная тетя Юджиния…, – Стивен и Констанца именно ее считали матерью. Леди Кроу вырастила их после ранней смерти жены дяди Джона.

– Констанца не проболтается, она только физикой интересуется, – решил Стивен. Наклонившись, майор прошептал что-то в ухо девушки. Констанца ахнула, он развел руками:

– Я не могу оставаться в стороне, сестренка, – красивые губы улыбнулись. Стивен добавил:

– Мы быстро фашистов разобьем, я взял отпуск на два месяца. Не было смысла просить на больший срок. Война надолго не затянется…, – они стояли, держась за руки, Констанца вздохнула:

– Будь осторожней, пожалуйста. Не лезь, как говорит дядя Джон, на рожон…, – майор поцеловал ей руку: «Обещаю, сестричка». Констанца была младше на шесть лет, но Стивен смотрел на нее снизу вверх. Он был просто выпускником военной академии, летчиком и офицером, а сестра состояла в переписке с Эйнштейном и Ферми, и печатала работы, в которых Стивен понимал только слова, да и то не все.

– Здесь безопасно, – напомнил себе Стивен, – лаборатория защищена, здание под охраной. Дядя Джон свое дело знает. Рядом Тони, Маленький Джон, Наримуне. Констанца не заскучает, – он так и сказал сестре. Девушка закатила темные глаза:

– У меня нет времени скучать. Ты привози, – она подтолкнула брата в плечо, – девушку оттуда. Тебе жениться пора, а мне, с твоими детьми возиться…., – к четырнадцати годам Констанца твердо решила, не выходить замуж и даже не терять девственности. Крокодил говорил, что подобное отвлекает от работы. О девственности он, конечно, не распространялся, однако Резерфорд, много раз, наставительно, замечал:

– Ваша бабушка могла себе позволить научную карьеру. Она была обеспечена и не знала, что такое хлопоты по дому. Вы, дорогая моя, бесприданница, красотой не отличаетесь. Аристократ или богач на вас не польстится. Значит, остается, ученый, как и вы. Ученые, моя милая, как все другие мужчины, требуют еды на столе, три раза в день. Дети, стирка, уборка…, – Резерфорд морщился: «Я еще не видел женщины, ученого, со счастливой семейной жизнью. Они все выглядят, как старые клячи. Не надо загонять себя в кабалу, если можно такого избегнуть…, – Констанца делала скидку на то, что Крокодил, дитя прошлого века, но доля правды в его словах была.

– Стивен тоже, – напоминала она себе, – вроде бы прогрессивный человек, а отказывает женщинам в праве, садиться за штурвал.

– Не бывает хороших женщин, пилотов, – коротко замечал майор Кроу, – ладно бы они сами погибали, но ведь тащат за собой технику, пассажиров…, – Констанца сказала себе:

– Девушки в Испании, все старомодные. Кухня, дети, церковь, как говорится. Стивену такое и нужно. Я его знаю. Он мечтает о жене, которая будет печь кексы и рожать маленьких Кроу…, – девушка едва не хихикнула.

– Посмотрим, – усмехнулся брат.

Они распрощались, охранники открыли высокие, железные ворота. Ягуар Стивена выехал на дорогу, ведущую от Кембриджа на юг. До города здесь ходил автобус. Майор Кроу поднял верх машины. Молодой человек, по виду студент, светловолосый, в твидовом костюме, и кепи, при трубке, сидел на остановке, углубившись в книгу. В зеркало заднего вида, маойр заметил, что сестра, в потрепанном халате, машет ему вслед.

– Я скоро вернусь, сестренка, – пообещал майор Кроу, нажав на газ, проезжая остановку. Мужчина в кепи, отложив книгу, достал из кармана бинокль. От ворот его видно не было, он мог спокойно разглядывать фрейлейн Констанцу Кроу и ее визитера. Максимилиан фон Рабе знал, что у девушки имеется брат, летчик:

– Скатертью дорога. Нет, но какая, – Макс поискал слово, – жаба. Смотреть противно. Бабушка у нее еврейка…, – Макс признавал, что есть полезные, нужные рейху евреи, но, все равно, думая о них, преодолевал брезгливость. Его средний брат, Отто, признался, что тоже борется с тошнотой, делая евреям операции по стерилизации.

– Отто очень чистоплотный, – подумал Макс, – но врачу это положено.

Ворота закрылись, мисс Кроу пропала из виду, Убрав бинокль, он внес наблюдения в блокнот, шифром. Фон Рабе не собирался подходить к мисс Кроу прямо сейчас. Операцию требовалось тщательно подготовить, изучив привычки, склонности и пристрастия девушки. Для этого гаупштурмфюрер фон Рабе и приехал в Кембридж. Захлопнув блокнот, он закурил папироску. Вытянув длинные ноги, Максимилиан засвистел «Марш Гренадеров», как полагалось англичанину, стойко ждущему запаздывающий автобус.

К вечеру опять полил дождь. Констанца, с тоской, посмотрела за окно. Иногда ее забирала Тони, после лекций. Кузина два дня назад уехала в Лондон, пообещав привезти Констанце новые, заказанные ей книги. В лаборатории сидела ночная смена физиков. Побродив по коридорам, девушка, решительно, взяла старый, времен первого курса плащ. На улице было холодно. Надвинув на голову капюшон, она вывела велосипед из деревянного сарая. Констанца, было, думала подождать автобуса, но вечером они ходили редко. Крутя педали, миновав остановку, девушка бросила мимолетный взгляд, в сторону мужчины, устроившегося на скамейке. Лицо было незнакомым. Констанца пожала плечами: «Наверное, чей-то гость». В лабораторию приезжали физики со всей Европы, навещали их и американцы. Макса дождь не пугал. Он хотел немного подождать и довести фрейлейн Кроу до ее комнат.

Макс знал, где живет Констанца, проследить за ней оказалось легко. Девушка делила квартиру с какой-то студенткой. Соседка, высокая, стройная, голубоглазая, с белокурыми волосами, Максу понравилась. Он даже, мысленно, прикинул на нее форму Союза Немецких Девушек, темно-синюю юбку и белую блузку. Результат ему пришелся по душе. Макс хотел подобраться к фрейлейн Кроу через соседку, однако девушка уехала, на спортивной машине. Пользуясь настоящим паспортом, он снял комнату в благопристойном пансионе. У него имелся фотоаппарат. Макс гулял по городу, делая снимки, любуясь старинными зданиями колледжей. По ночам он думал о белокурой девушке.

Членам СС воспрещались связи с неарийскими женщинами. Однако соседка фрейлейн Кроу, скорее всего, была англичанкой. Они, в отличие, от французов, считались потомками древних германских племен, как и скандинавы.

– Отто бы ее измерил, – смешливо подумал Макс, – у них есть инструменты, определяющие расовую чистоту. Но я уверен, что она близка к идеалу, – брат был помешан на расе ариев. Отто утверждал, что на севере, в просторах Арктики сохранились следы древних германцев. Он показал Максу и Генриху карту Гренландии:

– Никто не знает, что случилось с поселениями европейцев. Они могли уйти дальше, на север, на запад. У них чистая кровь…, – голубые глаза брата восторженно заблестели, – чище не бывает…, – Макс его поддержал, но, про себя, подумал:

– Вряд ли, столько лет прошло. Скорее всего, они умерли, от голода, от эпидемий…, – Отто считал их младшую сестру образцом арийской девушки. Он отослал параметры Эммы в Главное управление СС по вопросам расы и поселения, для использования в качестве эталона. Фон Рабе, с легкостью прошли проверку на чистоту крови. Родословная семьи прослеживалась по прямой линии, до семнадцатого века. Все предки фон Рабе трудились рудокопами, в горах Гарца.

– Отличная немецкая кровь, – с гордостью говорил их отец, – чистая и крепкая.

Макс думал о стройных, длинных ногах, высокой груди неизвестной девушки. Ожидалось, что члены СС создадут хорошие арийские семьи, для рождения и воспитания детей, будущих солдат фюрера и великой Германии. Случайные связи запрещались, но девушки, маршировавшие на съездах партии, часто возвращались домой беременными. Средний брат пожимал плечами:

– Какая разница? У их потомства будет хорошая, арийская кровь. Рейху понадобится много детей, Макс. Впереди война.

О войне в Германии говорили часто. Фюрер хотел присоединить к рейху Австрию, и другие, исконные, немецкие территории. В Силезии, Эльзасе, Лотарингии, Судетах тоже жили немцы. Предполагалось распространить власть фюрера на Европу, и на весь мир. Отто принес домой проект, по которому в Скандинавии собирались создать особые дома, для местных женщин.

– Они практически арийцы, – бодро сказал Отто, – им только надо подлить нашей крови. Женщина сможет обратиться в местное расовое управление, ей подберут…

– Самца-производителя, – сочно заметил младший брат, Генрих:

– Не забывай, Отто, фюрер учит, что крепкая семья, основа государства. Семья, а не дома терпимости, – юноша усмехнулся:

– Если тебе, или Максу, не терпится стать отцами, то женитесь. Я думаю, папа будет рад, – они сидели на террасе виллы фон Рабе, в Шарлоттенбурге, в окружении ухоженного парка, выходящего на озеро, с причалом для яхты. Фон Рабе держали свору овчарок и доберманов, в конюшне стояли кровные лошади. Семья ездила на морское побережье, под Росток, на виллу, и в Баварию, в охотничье шале, где они осенью стреляли куропаток, а зимой катались на лыжах.

Французские двери, ведущие в гостиную, распахнули, оттуда доносилась музыка. Эмма играла Бетховена. Макс любил «Аппассионату», ему всегда казалось, что в Бетховене воплотился дух арийской нации. Максу нравился и Моцарт, однако партия и фюрер предписывали слушать Вагнера. В опере, Макс всегда усаживался в задний ряд ложи фон Рабе, стараясь не зевать прилюдно. Во время долгих представлений он думал о работе.

Гауптштурмфюрер фон Рабе, в Кембридже, взял в аренду велосипед. Приезжая к лаборатории, рано утром, Макс прятал его в густых кустах на окраине дороги. По пути в Кембридж он вспомнил, что у пресловутого любителя коммунистов, барона де ла Марка, есть сестра. Семьи не поддерживали дружеских отношений, однако Макс увидел портрет на стене, когда пытался пригласить Виллема на пиво. Белокурую, хрупкую девушку сфотографировали в пышном платье, перед первым причастием.

– Они католики, – Макс въехал в город, – католики неблагонадежны. Они слушают своего римского папу, а не фюрера.

Занятия в колледжах закончились, студенты, несмотря на мелкий дождь, высыпали на улицу. Окна пабов и кафе осветились. Юноши и девушки торопились по тротуарам, под зонтиками, в плащах. Кто-то помахал фрейлейн Кроу. Макс решил не рисковать, девушка могла его заметить. Он свернул в боковую улицу. От лавки букиниста, отлично просматривался вход в квартиру фрейлейн Кроу. Макс остановился у плетеных корзин со старыми книгами, под холщовым навесом лавки, рассеянно, перелистывая какие-то брошюры. Давешняя, спортивная, лазоревая машина красовалась на тротуаре. Фрейлейн Кроу ахнула: «Лаура!». Изящная, темноволосая девушка, в твидовом костюме, поцеловала фрейлейн в щеку. Белокурая соседка открывала багажник.

– Мы заехали к «Фортнуму и Мэйсону», – Тони вытащила пакеты, – купили «Вдовы Клико». Не каждый день блудная дочь возвращается в alma mater, – подтолкнув Лауру, она передала Констанце свертки:

– Иранская икра, копченый лосось из Шотландии, перепелиные яйца, фуа-гра. Поднимаемся наверх и звоним моему брату, – Тони, весело, подумала:

– Может быть, Джон, объяснится, наконец. Но Лаура ему откажет, у нее карьера, а Джон мальчишка еще…, – вслух, Тони заметила:

– Сыграешь нам, Лаура. У нас есть инструмент. Мой брат гитару принесет…, – дверь, ведущая на лестницу, захлопнулась. Макс вписал имена девушек в блокнот. Он повторил, едва заметно улыбаясь: «Тони».

Телефон зазвонил, когда Маленький Джон сидел над правкой магистерской диссертации. Его наставником в Кембридже стал Уильям Пенни, из Пемброк-колледжа. Ученый, в тридцать лет защитил два доктората, по математике и математической физике. Пенни помогал с расчетами в лаборатории Резерфорда. Его все считали гением, но Пенни отмахивался:

– Мне далеко до вашей кузины, граф Хантингтон. Она физик уровня мистера Бора, мистера Ферми, мистера Гейзенберга, в Германии. Поверьте, мы еще увидим, как она будет управлять цепной ядерной реакцией и создаст работающий атомный двигатель.

С Пенни Джон занимался линейной алгеброй и дифференциальными уравнениями. Диссертацию он писал по теории аналитических функций, засыпая и просыпаясь с классической монографией Гурвица «Vorlesungen über allgemeine Funktionentheorie und Elliptischen Funktionen». Гурвиц давно умер. Глядя на ряды уравнений, Джон вспомнил, что ему рассказывал Пенни. После указа нацистов об изгнании евреев с преподавательских должностей, министр образования рейха, Руст, спросил у самого уважаемого математика страны, профессора Гильберта:

– Как обстоят дела с математикой в Геттингене, после чистки предмета от еврейского влияния?

Гильберту, на восьмом десятке лет, нечего было бояться. Профессор, коротко, ответил: «Математики в Геттингене больше нет».

Джон, внимательно, с карандашом в руках, проверял вычисления. Когда в Кембридж приехал кузен Наримуне, Джон предложил ему поселиться вместе. Два года прожив один, юноша отчаянно скучал. Сестра и Констанца обосновались по соседству, но Джон, в Итоне, делил кров с кузеном Питером. Он привык, что рядом всегда кто-то есть. Джон, до сих пор, не мог поверить, что кузен стал фашистом. В начале первого года в Кембридже, увидев у Питера на стенах плакаты Британского Союза Фашистов, Джон, изумленно, спросил:

– Ты умом тронулся? Тебя, может быть, в реку окунуть, чтобы ты в себя пришел?

Лазоревые глаза кузена похолодели:

– Евреи, паразиты на здоровом теле Британии. Мистер Гитлер правильно сделал, что ограничил…, – Джон прервал его:

– Еще одно слово, и ты сильно пожалеешь, что заговорил о таком. У меня есть еврейская кровь, и я не позволю…, – Питер захлопнул дверь перед его носом. На следующее утро, Джон обнаружил на кухне записку. Кузен извещал, что нашел себе новую квартиру. С тех пор они, ни разу не разговаривали.

Питер разгуливал по Кембриджу в форме штурмовиков Мосли, и организовывал фашистские собрания. Кузен не общался даже с тетей Юджинией. Маленький Джон потерял мать семилетним ребенком. Он не верил, что человек, по собственной воле, может отказаться от родителей.

– Отказаться от мамы…, – вздохнул он, ровняя стопки листов, – бедная тетя Юджиния, она его одна вырастила. Его, и всех нас. Она всем была, как мама. А теперь…, – Джон, несколько раз, пытался поговорить с отцом о Питере. Герцог разводил руками:

– Милый мой, он взрослый человек. Совершеннолетний. И потом, – отец усмехался, – мало ли кто чем увлекается, в молодости. Посмотри хотя бы на Тони.

Сестра выступала на коммунистических собраниях, писала в радикальные газеты, водила дружбу с левыми активистами. Джон считал, что, в любом случае, коммунисты не так опасны, как нацисты. Он закинул руки за голову:

– Сталин, как Гитлер, тоже начал избавляться от соперников. Но евреев он не трогает. Наоборот, принимает беженцев из Германии, помогает антифашистам…, – после испанского путча Джон попросил разрешения у отца поехать в Мадрид.

– Нечего тебе делать в Испании, – отрезал герцог, – твои занятия в Кембридже, важнее.

Отец имел в виду не дифференциальные уравнения. Лаборатория Резерфорда была известна на весь мир, в ней работали знаменитые физики. Констанца изучала процесс распада ядер атома. Похожими исследованиями занимались Ферми, в Италии, Гейзенберг, в Германии, Нильс Бор, в Копенгагене.

– И русские. И американцы, – устроившись на подоконнике, Джон закурил папиросу, – я больше, чем уверен…, – кузен Мэтью трудился в министерстве обороны, в Вашингтоне. Дядя Хаим написал, что его старший сын уехал в Берлин, помогать тамошним евреям. Джон помрачнел:

– А я сижу здесь и устраиваю проверки систем безопасности в лаборатории. Но такое тоже важно…, – днем Джону принесли шифрованную телеграмму от отца.

Они дождались гостя, некоего гауптштурмфюрера СС, Максимилиана фон Рабе. Джон не стал звонить отцу и спрашивать, откуда герцог знает о визите. Отец приложил описание немца, Джон хорошо его запомнил. Однако искать Рабе в городе было затруднительно. Хозяева пансионов не записывали данные паспортов постояльцеы. Джон, все равно, решил завтра отправить двух агентов по местным гостиницам, и держать глаза открытыми. Кембридж был небольшим городом. Констанце он ничего говорить не хотел, не стоило излишне волновать кузину. Джон помнил, как физики относятся к охране лаборатории. Крокодил, много раз, говорил ему:

– Мой юный друг, мы не воюем, и не собираемся. Мы ведем исключительно мирные исследования, никого они не заинтересуют, – Джон заметил Резерфорду:

– Поверьте, все делается для вашего спокойствия. Вы и не увидите наших, – Джон поискал слово, – сотрудников.

С приездом кузена Наримуне, Джону стало немного веселее. Граф оказался тихим, скромным юношей. Кузен никогда не упоминал о своем титуле, не говорил, что его отец дружил с покойным императором Тайсе. Семья Дате была близка ко двору еще со времен деда нынешнего императора Хирохито, реформатора Мэйдзи. Бабушка, и мать Наримуне служили фрейлинами у императриц. Кузен лишился родителей в тринадцать лет, после великого землетрясения Канто, в Токио.

– Они навещали столицу, – спокойно сказал Наримуне, – а я жил в Киото. Я имел честь учиться с младшим сыном императора Тайсе, принцем Такамацу, – красивое лицо кузена даже не дрогнуло. Джон вспомнил:

– Лаура рассказывала, что они никогда не проявляют чувств на людях, не плачут. В землетрясении больше сотни тысяч человек погибло, но все равно, речь идет о его родителях…, – на стене комнаты Наримуне висел формальный, официальный портрет графа и графини, сделанный на свадьбе, после русско-японской войны.

Отец кузена носил форму полковника, графиня сидела в роскошном кимоно, с высокой прической. Мать Наримуне была дочерью маркиза Ямаути, из княжества Тоса. Родовой замок в Сендае стоял пустым, кузен жил в Токио, где работал в министерстве иностранных дел. Джон поинтересовался крестом из бронзовых хризантем. Наримуне улыбнулся:

– Уважаемый император Мэйдзи провозгласил свободу исповедования религий. В Сендае много христиан, они молятся у священной реликвии…, – кузен, через две недели, возвращался домой. Наримуне защитил диссертацию, и готовил ее к изданию, отдельной книгой.