Текст книги "Слезы огня"
Автор книги: Нелли Макфазер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Глава 5
Лето 1988
– Фэйбл, что случилось? Ты промокла до нитки. Где ты была? Мы ведь тебя искали. Эта ужасная женщина хотела сфотографировать нас всех троих. Твой отец наконец-то избавился от нее, но не раньше, чем рассказал ей все семейные скандальные истории, которые смог вспомнить… О! У тебя даже в волосах дубовые листья!
Тирады моей мамы бесконечны, но абсолютно безвредны. Я была только рада, что она слишком много говорит и чересчур возбуждена, чтобы заметить, насколько я потрясена тем, что со мной произошло на горе Дайаны.
– Пойду, приведу себя в порядок к обеду.
Я окинула взглядом высокий холл, как будто видела его впервые, глазами другого человека. Какое впечатление произвела на Дайану эта лестница, привезенная из Луизианы? А огромная, в тысячу свечей люстра? Я закрыла глаза, пытаясь представить, что бы я чувствовала, приехав в Монкер в первый раз.
– Я дома.
– Что?.. Фэйбл! Сколько раз я просила тебя, пожалуйста, не разговаривай сама с собой, как будто вокруг тебя нет никого, с кем можно было бы поговорить! Ты так странно вела себя в этом году, как будто это горе касается только тебя.
Бледная, с голубыми прожилками вен рука матери описала в воздухе несколько кругов и, наконец, произвела белоснежный носовой платок, который она аккуратно приложила к глазам.
– Ты стала такой с тех самых пор… с тех пор…
– Мама, продолжай и скажи это вслух. Доктор Вэлкофф сказал в последний раз, что все мы должны называть вещи своими именами. Должны сказать, что она умерла. Селеста умерла, и нет, я не изменилась с тех самых пор. Точно так же, как и ты, и отец. Но все-таки я знаю, я чувствую, что что-то есть неправильное в том, что моя сестра умерла, а ты и отец…
Громоподобный голос моего отца заставил мою мать прекратить всхлипывать, а меня – остановиться на полуслове.
– Продолжай, Фэйбл. «А ты и отец» что?
Мой отец, когда не пытается произвести впечатление на того, от кого ему что-либо надо, может быть довольно устрашающим.
– Ты что, решила открыть практику по психиатрии без лицензии и без квалификации?
Я почувствовала, что мне на глаза наворачиваются слезы, с которыми я всегда боролась в присутствии Хэдли Мортона Деверье с тех пор, как обнаружила, что ему нравится заставлять людей плакать. Мы с отцом старые враги и ведем давнюю битву за душу моей матери.
– Я только говорила маме, что доктор Вэлкофф считает, что мы все запретили себе оплакивать Селесту после того, как ее убили, достаточно долго, чтобы свыкнуться с этой мыслью.
Я смотрела ему прямо в глаза. Кроме цвета волос я унаследовала от отца только зеленые глаза. Может быть, это несправедливо с моей стороны, но мне никогда не нравились светловолосые мужчины. Возможно, это происходило потому, что тип моего отца (красавец-блондин) уже вызывал во мне легкое отвращение. Под маской сладкоречивого джентльмена-южанина (я всегда это чувствовала) лежит очень опасный слой льда.
Селеста и я, каждая по-своему, обнаружили этот слой и узнали о способности этого человека навсегда обрывать нежные чувства. Мой отец считает, что дети рождаются с одной целью – чтобы приносить славу своим родителям. Мы с сестрой не выполнили этой роли, с его точки зрения, по крайней мере, и в его сердце для нас не осталось больше места.
Было уже слишком поздно уходить от стычки, в которую отец втянул меня, поэтому я просто приняла бой.
– Ты сразу же бросился в политику, а бедной маме пришлось самой справляться со светскими обязанностями.
Я махнула в ее сторону рукой, и она вздрогнула, как будто подумала, что я собираюсь ударить ее. Мне захотелось закричать, но я сдержалась.
– Посмотри на нее! Она похудела почти на тридцать фунтов [7]7
1 фунт = 450 г. (Прим. переводчика.)
[Закрыть]и живет только на валиуме и водке. Ради Бога, папа, ты же убиваешь ее!
«То же самое ты бы сделал и со мной, если бы я не была такой же сильной, как и ты!» – подумала я.
Казалось, отец услышал мое невысказанное обвинение. Он презрительно поджал губы.
– Твоя мать – сильная женщина. Половина ее семьи погибла трагически, когда она была еще ребенком. Она не из тех, кто только и знает, что хныкать. Ну, ладно, хватит! Теперь, если ты сможешь привести себя в порядок за полчаса, я приглашаю тебя присоединиться к нам на коктейль. Придет судья Пэрриш со своим молодым, но многообещающим сыном-юристом. Я уверен, Ламонт гораздо умнее этих музыкантов, которых ты, кажется, предпочитаешь таким, как мы.
«Таким, как мы…» – мысленно повторила я и сжала кулаки так, что ногти впились мне в ладони. Мои родители никогда не примут меня такой, какая я есть! И все-таки я пока не могла уйти из дома. Пока, потому что была уверена, что это будет означать медленную смерть моей матери, которая, несмотря на свою неспособность постоять за себя, была благодарна за то, что в доме был кто-то еще, кроме отца.
– Ламонт? «Гораздо умнее», Боже мой! Да его отец заплатил кому-то, чтобы его за шесть недель подготовили к квалификационной комиссии, а он чуть не провалился!
Отец сощурил глаза. Опасный знак. Он получает извращенное удовольствие от наших стычек, но ненавидит мою привычку делать огромные пробоины в его щите снобизма.
Может быть, поэтому я стала исполнять «кантри». Это была моя форма протеста, чтобы показать нос отцу с его мнением обо всем, включая музыку. Но нет, конечно, я полюбила этот жанр в музыке, не только чтобы досадить отцу. Мне действительно нравится простота и честность «кантри». Это подходит моей душе, ритм – моему голосу.
Отец решил оставить без внимания мою реплику о Ламонте.
– Думаю, в любом случае тебе нужно освежиться перед обедом, – холодно сказал он, давая понять, что аудиенция закончена.
У меня не было возражений на этот счет. Мне нужна была горячая ванна, наверное, так же, как матери – валиум.
После ванны я стояла на балконе своей комнаты и смотрела на очищенные дождем окрестности. Как всегда, мой взгляд остановился на темных очертаниях горы Дайаны, где я всегда чувствовала странную связь с другой жизнью. Я закрыла глаза, восстанавливая в памяти живые картины путешествия в прошлое Дайаны. Все это казалось таким реальным! Но как я смогла прожить такой большой промежуток жизни Дайаны, когда на самом деле прошло так мало времени? Но более важный вопрос – почему я оказалась в прошлом?
Когда я открыла глаза, я почти была готова увидеть темную фигуру: развевающиеся на ветру длинные юбки и спутанные рыжие волосы, ловящие отсветы заходящего солнца. Но на этот раз я не увидела ничего, кроме старого огромного дуба, хранившего так много тайн прошлого. Женщина с длинными развевающимися волосами, стоявшая на горе… В первый раз это видение было у меня через месяц после смерти Селесты. Еще один человек видел ее до меня, но об этом я расскажу позже. Подумав, что схожу с ума, я обратилась к доктору Вэлкоффу – известному в Нашвилле психиатру.
Он убедил меня в обратном.
– Эмоциональные травмы могут влиять на нас очень странным образом, Фэйбл. Ты потеряла свою сестру при ужасных обстоятельствах, в то время, когда вы не разговаривали друг с другом. Естественно, ты испытываешь из-за этого чувство вины. Но в то же самое время ты все еще осуждаешь ее за то, что она тебе сделала. Смерть не обязательно стирает наши чувства к кому-нибудь. Добавь к этому натянутость в твоих отношениях с отцом, да и твое горе, в конце концов. Любила ты свою сестру или ненавидела, тебе все равно приходится мириться с тем, что она мертва.
– Но откуда у меня галлюцинации? Я смотрю на эту гору и чувствую, что незаметно ухожу в другой мир. И почему я вижу ее – мою давно уже умершую прабабушку?
Доктор Вэлкофф протер свои смешные маленькие круглые очки. Я часто обвиняю его в подражании Фрейду во всем, даже в остроконечной бородке, но он не обращает на это внимания.
– Потому что, как ты сказала мне с самого начала, твоя сестра – вылитый портрет твоей прабабушки, и, уходя в прошлое, ты просто выбираешь более безболезненный способ понять и разобраться в своих чувствах к Селесте.
– Уходя в прошлое? – Я засмеялась. – Я никогда бы не подумала, что вы признаете это.
– Уходя в прошлое только мысленно, конечно, – поспешно исправил себя доктор.
Но я-то знала, что он был буквально зачарован моими рассказами о снах, которые я начала видеть после смерти Селесты. Сны, которые я записывала в первые две минуты после пробуждения по инструкции доктора, были о странном случае в стране, которую мы потом определили с ним как Ирландию во время картофельного голода. Потом было путешествие в Америку. Моя морская болезнь на борту набитого беженцами корабля продолжалась еще неделю после этого сна.
И вот теперь я – это Дайана, которая впервые приехала в Монкер, беременная и только что вышедшая замуж, с нетерпением ожидающая, что же произойдет, когда она увидит Андрэ Деверо.
Я улыбалась, надевая сережки и готовясь спуститься вниз и присоединиться к Ламонту Пэрришу, его отцу и моей семье, чтобы выпить по коктейлю. В какой-то мере я была даже захвачена событиями древней любовной драмы. Что сделает Дайана, когда снова увидит Андрэ? Что подумает он, когда увидит ее в своем доме, замужем за другим мужчиной? Что будет дальше? Как Андрэ на самом деле относится к Аурэлии, которая явно питает к нему более сильные чувства, чем следовало бы? Что думает об этом Дайана?
А пока я надела чулки цвета светлого загара и переключилась на настоящее. Ламонт сделал это переключение еще более эффективным. Как только я вошла в гостиную, он отвел меня в сторонку и начал без остановки рассказывать о своем новом «BMW», о каком-то случае в его спортивном клубе и прочей ерунде.
Я выслушала все это с ангельским терпением и время от времени мило улыбалась сначала своему отцу, а потом Ламонту. Я думала о том, как бы Дайана вела себя на моем месте. Глядя прямо в лицо Ламонта, я мечтала о своем до тех пор, пока он не позволил себе пошутить о моем исполнительском искусстве. Тут я резко вернулась к жизни. Но я поймала на себе строгий взгляд отца и прикусила язык. Сейчас не самое подходящее время, чтобы защищать кантри-музыку, да и, честно говоря, мне абсолютно все равно, что думает Ламонт Пэрриш об этом жанре. Я довольствовалась тем, что уставилась на кусочек шпината, застрявший в больших белых зубах Ламонта.
– Не правда ли, Азалия просто божественно готовит икру со шпинатом? – мило поинтересовалась я и была вознаграждена еще одной зеленозубой улыбкой.
К тому времени, когда раньше в гостиную вызывали Селесту, и она играла на арфе с видом сошедшего с небес ангела, я вежливо извинялась.
– Хэдли! Разве твоя дочь не споет для нас? Моя жена сказала, что «Ты так одинок» была на прошлой неделе в десятке лучших.
Мой отец посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью, и я точно знала, что сейчас он думает о Селесте, о ее арфе и о вечерах Моцарта, когда его красавица-дочь сидела рядом с ним и повторяла «папочка, дорогой» так часто, что я едва могла подавить желание немедленно встать и уйти.
– Спасибо, судья Пэрриш, но завтра рано утром у меня запись, и я не хочу напрягать связки.
Я поцеловала этого милого старикана только за его вопрос. Может быть, Ламонт вовсе не его сын. Его я тоже чмокнула – в наше время не мешает иметь под рукой дешевого адвоката. Он может мне понадобиться, когда я соберусь окончательно порвать с отцом.
Воспитание в богатом старом южном семействе имеет свои плохие и хорошие стороны. Имя Деверо записано в документах, но в нашем благородном прошлом есть несколько неприглядных моментов. Мой отец изрядную часть жизни потратил на то, чтобы заставить людей забыть, что наше состояние было результатом контрабандной торговли виски во время гражданской войны. Лично я всегда гордилась этой страницей нашей семейной истории. Только представьте себе, какой храброй была моя прабабка Дайана, чтобы торговать своим пшеничным напитком там, где война была в самом разгаре! Добавьте сюда еще и то, что она была Женщиной в эпоху зависимости женщин, и вы получите полное впечатление о том, какой замечательной леди она была!
Хотя мы живем между Нашвиллом и Франклином, в деревенской глуши, мы приняты в «высшем обществе». Над деньгами от нашего знаменитого виски редко смеются даже «сливки» этого общества. Кроме того, отличные лошади, которые постоянно приносят призы на знаменитом ежегодном фестивале в Шелбивилле, автоматически повышают рейтинг нашей семьи. Естественно, моему отцу доставляет огромную радость именно это хобби. И это еще один повод для столкновений между отцом и мной. Он даже нарушил свое обещание после смерти Селесты и попытался заставить меня принять участие в фестивале, но я отказалась.
– Папа, ты знаешь, как я к этому отношусь. Мы с тобой заключили соглашение на этот предмет, помнишь? Я езжу на Гемблере только дома. И потом, я ведь не любительница публичных выступлений как Селеста.
Моя сестра была рождена, чтобы ее показывали публике. Селеста была красива, талантлива, популярна в обществе. В общем, радость для родителей, особенно для отца. У нее были все задатки третьесортной актрисы, поэтому скоро она начала принимать участие во всевозможных конкурсах красоты. Большинство из них она выигрывала. Отец готовил ее к «главному» конкурсу с тех пор, как ей было восемь лет. Сколько раз я слышала, как он пророчил ей:
– Когда ты будешь готова, дорогая, ты станешь Мисс Америка. Ты самая красивая девушка во всех штатах, и однажды ты наденешь эту корону.
Мой отец – умный человек. Но у него была огромная потребность покрыть славой имя Деверо. Кроме этого я ничем не могу объяснить его неодолимого желания превратить мою сестру в живую куклу Барби с единственной целью в жизни – выглядеть лучше всех и выигрывать конкурсы красоты. Я, конечно, знаю, что моя мать примирилась с этим точно так же, как она мирится с любым желанием ее обожаемого мужа. Я же, напротив, всегда оставалась в стороне одинокая и ошеломленная, наблюдая, как эта троица срывается на очередной конкурс и за их лимузином, как гроб на колесах, тащится специально построенный для этого трейлер, в котором возят арфу Селесты.
Могу вам сказать, это было забавное зрелище. Именно в это время я начала сочинять песни в стиле кантри о безднах отчаяния. Моей старенькой гитаре приходилось потрудиться в эти уик-энды, да и во многие другие, когда я оказывалась вне круга интересов моей семьи. А когда страдаешь, тогда еще душевнее поешь кантри, поэтому, наверное, все обернулось к лучшему.
Думаю, что сейчас мне нужно сказать о том факте, что я выросла в тени Селесты и это затормозило мое развитие во всех смыслах, кроме физического. Еда стала моим ближайшим соратником в мире, который неизменно ставил меня в тупик. К тому времени, когда Селеста обтягивала свою фигуру семидесятидолларовым купальником шестого размера для очередного конкурса красоты, я едва влезала в брючный костюм четырнадцатого размера. Волосы у меня были светлыми, прямыми и тусклыми. Я не имела ни малейшего представления о макияже, восемнадцать лет пробыв «другой дочерью Деверо».
Именно в это время в моей жизни произошли большие изменения. До сих пор единственными молодыми людьми, с которыми я находилась в каких-то отношениях, были одноклассники. Они списывали у меня домашнее задание и поэтому считали своей обязанностью пытаться залезть в лифчик в раздевалке.
Так продолжалось до тех пор, пока я не встретила Ройса Макколла. Он снимал в аренду ферму неподалеку от нас. Оглядываясь назад, я пытаюсь быть честной в оценке той первой встречи с точки зрения дальнейших событий. Само собой, я была полной, с мальчишескими повадками, в общем, не самой привлекательной молодой женщиной в мире, но я могла бы поклясться, что очарована была не только я, но и он тоже. И только гораздо позже я узнала, как хорошо умеет этот человек производить самое выгодное для него впечатление. Может, я и не была королевой красоты, но джинсы и рубашка подходили для моего стиля езды. И не только это. Я чертовски хорошо езжу верхом. Гэмблер и я просто сливаемся в одно целое. Так что я думаю, что первое впечатление Ройса обо мне, скачущей мимо, с развевающимися волосами, вероятно, не было неприятным.
Во всяком случае, именно это он дал мне понять, когда заговорил со мной у красивого маленького ручья на нашей земле, который протекает как раз рядом с теми землями, которые он арендует.
– Не часто встретишь женщину, которая так ездит верхом, как вы. Я уже начал думать, что здесь нет ни одной стоящей женщины. Все, кого я видел, – это аккуратные девочки в котелках и облегающих брючках, еле семенящие на своих лошадках, но зато с задранными носами.
Я была удивлена, услышав от совершенно незнакомого мне человека свои собственные мысли. Еще много-много раз потом я буду замечать эту резкость в суждениях Ройса, но тогда я могла думать о том, что, наконец-то, встретила человека, который мне по-настоящему нравился. Если честно, я думала только о том, что нахожусь в непосредственной близости от самого красивого мужчины из всех, кого я встречала. Львиная грива огненно-рыжих волос резко контрастировала со стального цвета бородой, и этот контраст сразу же привлекал внимание. Но немедленно ваш взгляд переключался на всю его внешность целиком: красивые зеленые глаза, широкие плечи, длинные стройные ноги. Буквально все в его внешности устраивало меня. Он нравился мне от старенькой ковбойской шляпы до поношенных сапог, которые могли бы принадлежать наезднику родео. Мне никогда не приходило в голову, что этот образ был создан специально для того, чтобы поразить меня с самого начала. Почему это должно было сработать? Я была молодой девушкой, которая никогда не выезжала за границы своего штата, и, уж конечно, у меня не было никакого опыта общения с мужчинами.
Он улыбнулся мне, я улыбнулась в ответ, довольная тем, что сижу на лошади, и он не может видеть, какая я на самом деле толстушка.
– Вы, должно быть, одна из дочерей Деверо?
С какой стати я должна была сразу же сообщать, что я не та дочь, которая ему нужна? А вообще-то, в какой-то мере я даже рада, что в моей жизни было такое время, когда невинная девочка была счастлива от того, что ее добивается красивый мужчина.
Радостно было уже то, что он пустил свою лошадь медленным шагом рядом с моей.
– Я слышал о том, что они очень красивые, но никогда не получал приглашения, чтобы прийти и удостовериться самому. Слышал, ваш отец не очень-то жалует новичков.
Я удивленно посмотрела на него. Медленная, протяжная речь, спокойный вид человека, который никогда никуда не торопится, явно не соответствовали портрету янки, к которому я привыкла.
– Вы с востока?
– Из Нью-Йорка, если вы это называете востоком. Я называю это «сточной трубой». Даже после того, как я закрыл свое дело, я не сразу смог оттуда выбраться.
– У вас было дело в Нью-Йорке?
Я все еще пыталась сложить вместе части мозаики. С самого начала Ройс был для меня загадкой, и, думаю, это одна из причин, почему я влюбилась в него так сильно. Содержание мозгов всех знакомых мне парней было выбито у них на лбах, – ну, за исключением моих знакомых музыкантов.
– А что же вы делаете здесь?
– Ищу какую-нибудь землю, в которую можно вложить деньги. Попытаюсь вернуться к основам, потерянным в этой кутерьме. – Ройс посмотрел вокруг, на огромные поля, являющиеся собственностью Монкера.
В это время Гэмблер почувствовал запах родной конюшни и повернул в том направлении.
– А тут красиво. Хорошо, когда имеешь свои корни!
Он прикрыл глаза от солнца и показал на гору Дайаны.
– Я видел вас там наверху однажды поздно ночью. На вас была такая странная сорочка, знаете, как в старину носили. А ваши волосы развевались на ветру…
У меня по спине пробежал холодок, но не от того, что солнце внезапно скрылось за горой моей прабабушки, а от упоминания о сорочке, от описания женщины на горе, а также от того, что у меня вообще нет ночной сорочки (я сплю голая) и я никогда не поднималась на гору ночью!
Наша повариха-негритянка очень суеверна, и она говорит, что, если кто-нибудь увидит привидение Дайаны на горе, это значит, что Монкеру грозит беда.
– Эй, вы в порядке?
Я выдавила улыбку, хотя думала только о том, что только что сказал Ройс. Может быть, это Селеста выходила на ночную прогулку? Но знала, что это не так. Моя сестра не выходит ни на какие прогулки, кроме своих ежедневных пробежек. Кроме того, она не раз заявляла, что эта старая гора полна привидений.
– Я… мне просто немного жарко от езды. Азалия будет искать меня и волноваться. Знаете, я лучше поеду домой.
Мне не хотелось уезжать от него, но зеленые глаза смотрели на меня с любопытством, и я не хотела, чтобы оно перешло в критическую оценку моей далеко не идеальной фигуры.
– Так, а что же произошло с тем знаменитым южным гостеприимством, о котором я так много слышал? Могу я проводить вас до конюшни, помочь вам расседлать лошадь?
– Нет, правда, не надо. Мой отец не любит, если я принимаю гостей, когда мамы и его нет дома. Он немного старомоден в таких вещах.
Но когда я уже собралась пустить Гэмблера галопом, Ройс взял мои поводья.
– Все правильно, конечно, просто вы мне показались взрослой молодой леди. Может, прокатимся вместе завтра утром? Мне бы хотелось, чтобы вы показали мне здешние места. Ну, и я ведь ваш сосед, в конце концов.
Его улыбка растопила все у меня внутри до самых ботинок, и я только и смогла кивнуть.
– Вы рано встаете? Скажем, в семь тридцать, пока еще не жарко?
Я кивнула. Моя семья не вернется раньше, чем через два дня. Папа никак не сможет узнать, что я нарушила одно из его правил – не встречаться с мужчинами, пока родителей нет дома, и они не могут присутствовать при этих встречах. Кроме того, что плохого в том, чтобы покататься с человеком, который явно чувствует себя одиноким и к тому же считает, что ближайшие соседи не оказали ему должного приема.
Я чувствовала на себе его взгляд, пока ехала к конюшне, и, перед тем как скрыться в ней, повернулась и помахала ему. Тэд Уилкинз, который дрессирует наших лошадей, чистил лошадь Селесты после тренировки. Я дала ему расседлать Гэмблера, чего я обычно никогда не делала.
– Заболели чем-нибудь, Фэйбл? – спросил он, глядя на мои пылающие щеки.
Я покачала головой. Но я-то знала: да, я «чем-нибудь» заболела, но домашние средства Азалии мне не помогут.
У меня начинался тяжелый период любви с первого взгляда.
Любой, кто вырос на юге, скажет вам, что сердце любого дома – это кухня. Сколько я помню, наша всегда была центром бешеной активности по приготовлению всяких вкусностей, включая консервирование, соление, копчение и так далее.
Но в тот вечер на кухне было холодно и не было видно никаких признаков хоть какого-нибудь ужина. Все, что я сумела найти, – это чайник теплого кофе на плите. Я налила себе чашку, положила сахар и сливок и чуть не подпрыгнула, услышав из-за спины голос Азалии:
– Давай, давай, подзаправься этой сладкой бурдой. И добавь еще остатки того пирога, которым ты набиваешь себе живот с тех пор, как уехали родители.
Я чуть не задохнулась. Справившись с приступом, я посмотрела на эту негритянку, которая играла большую роль в моем воспитании.
– Азалия, ты же меня перепугала чуть не до смерти! Зачем ты спряталась в темноте? И где ужин? Я умираю от голода и не вижу ничего, чем бы можно было хотя бы перекусить.
Азалия взяла мою чашку и вылила из нее кофе. Потом взяла с плиты чайник и снова налила мне черного луизианского кофе, но уже без всяких добавок. Она могла бы показаться мне комичной в своей розовой сеточке, обтягивающей коротко постриженные курчавые седые волосы, но я не смеялась. Выражение лица Азалии было таким же суровым, каким всегда становилось, когда она собиралась прочесть мне очередную лекцию.
– И не будет ничего, кроме чашки бульона!
Она налила себе кофе и села напротив меня за стол.
– Посмотри на себя. Ты только посмотри на себя! Каждый раз, когда они уезжают, ты начинаешь бродить вокруг, как лунатик, есть все, что попадется на глаза, жалеть себя. И ничего не делаешь ни с лицом, ни с волосами, ни с одеждой. Ты только посмотри, что ты носишь! Как будто собралась на петушиный бой! Слушай, я помогала тебе родиться вовсе не для того, чтобы увидеть, как ты катишься неизвестно куда!
– Азалия, ты сердишься на меня за что-нибудь?
Я была удивлена. И обижена. Азалия всегда давала мне понять, что я могу делать все, что угодно (только не убивать людей), и это будет правильно. Даже Селеста всегда завидовала тому, как Азалия относится ко мне.
– Я не хотела задерживаться так поздно, но я каталась и…
– Я не злюсь на тебя за то, что ты катаешься на этой своей лошади, и я не злюсь на тебя за то, что ты так поздно задержалась. Я злюсь из-за массы вещей, но не на тебя.
Азалия налила нам еще кофе и достала свою помятую пачку сигарет, что означало, что сейчас она переходит к самой сути дела.
– Я видела, как ты слонялась вокруг с этим парнем, который переехал сюда недавно.
Слонялась вокруг?!
– Да я просто вела себя по-соседски, Азалия. Дашь мне одну?
Я взяла сигарету, которую она зажгла для себя, подождала, пока она зажжет другую, и спросила:
– Ты знаешь что-нибудь об этом парне? Если кто-нибудь и знал, так это она, это уж точно.
– Знаю, что он какой-то странный.
Азалия запнулась и выпустила дым. С некоторым удовлетворением я подумала, что папа не одобрил бы эту сцену в кухне.
– У него нет семьи, это во-первых. Та женщина, которая убирает у него, сказала мне, что там никто, кроме него, не живет. У него нет своих собственных вещей. В доме все осталось точно так же, как было, когда он переехал. Никаких альбомов с фотографиями, никаких личных вещей, ничего. Она сказала, что он даже ездил в аптеку в Брэнтвуд, чтобы купить новый бритвенный прибор и все такое.
Я вспомнила, как приятно пахло от Ройса Макколла. Очевидно, он купил и какой-то новый одеколон.
– Ну, так что ж, это ведь не преступление. Может, он поддерживает здешнюю экономику.
Я потянулась к тарелке с булочками, стоявшей в середине стола, но Азалия ловко переставила ее за пределы моей досягаемости.
– Это второй вопрос.
Я не знала точно, какой был первым, но зато я отлично знала, о чем сейчас будет говорить Азалия.
– Нам надо что-то делать с тобой. Я все думала об этом, и вот время пришло.
– Время для чего? Как будто я не знала!
– Сделать так, чтобы ты стала красивее, чем твоя сестра когда-нибудь мечтала быть. Я долго думала об этом. Тут и я виновата тоже, пекла для тебя все эти пирожки, булочки, которые ты так любишь, потому что никто…
Она замолчала, но я знала, что она хотела сказать то, что я сама давно уже поняла: что никто меня не любит.
– А еще я разрешала тебе наедаться во все уик-энды, когда они уезжали куда-нибудь. Но с этого момента вижу – этому пришел конец. Мы садимся на диету. Прямо сейчас. И даже не смотри на эти булочки.
Никому не помешало бы иметь такого друга, как Азалия. В ту ночь на кухне она начала мою переплавку, и моя жизнь приняла совершенно новое направление.
