Текст книги "Заступница - Адвокат С В Каллистратова"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

б) кое-кто считает, что от термина "наказание" надо возвратиться к термину "меры социальной защиты". Мне кажется, что это не нужно. Слово "наказание" емкое, привычное, понятное и для нас традиционное.

К тому же независимо от термина понятие "лишение свободы" (как и другие виды уголовного наказания) неизбежно содержит в себе какую-то степень ограничения личных прав и свобод осужденного (это хорошо сформулировано в ч. I ст. Проекта "Основ", и поэтому термин "наказание" без усиливающего его указания на "кара" надо считать более удачным, чем "меры социальной защиты").

С учетом изложенного предлагаю ч. I ст. 28 сформулировать так: "Наказание не является возмездием или карой за совершенное преступление, а есть мера принуждения, применяемая от имени государства по приговору суда к лицу, признанному виновным в совершении преступления, и заключающаяся в предусмотренных законом лишении или ограничении прав и интересов осужденного".

Ч. II ст. 28 необходимо изменить, подчеркнув, что охрана общества и прав человека от преступных посягательств является основной целью наказания.

Предлагаю ч. II ст. 28 изменить так:

"Наказание применяется в целях:

а) защиты общества и прав и свобод граждан от посягательств со стороны преступников, т.е. предупреждения совершения новых преступлений как осужденными, так и другими лицами;

б) исправления и перевоспитания осужденных в духе точного исполнения законов, честного отношения к труду, уважения к правилам человеческого общежития.

Ч. III ст. 28. Ст. 49 первого Испр.-труд. кодекса 1924 г. гласила: "Для действительного осуществления исправительно-трудовой политики режим в местах заключения должен быть лишен всяких признаков мучительства, отнюдь не допуская применения физического воздействия: кандалов, наручников, карцера, строго одиночного заключения, лишения пищи, свидания заключенных с их посетителями через решетку".

Действующее законодательство из всего этого перечня не применяет разве что кандалов.

Прекрасная статья Василия Еремина "Лесоповал" (Огонек. 51 и 52 за 1988 г.) избавляет меня от необходимости приводить примеры причинения страданий и унижения человеческого достоинства в местах заключения. Хотя содержание этой статьи можно дополнить множеством фактов прямого мучительства, применяемого в современных нам лагерях сегодня.

В действующих "Основах уголовного законодательства" 1958 г. записано: "Наказание не имеет целью причинение физических страданий или унижение человеческого достоинства" (ст. 20). Это дословно повторено и в ч. III ст. 28 проекта новых "Основ".

Наказание – это принудительное лишение или ограничение прав (свобод) и интересов осужденного.

Следовательно, наказание неотделимо от какой-то степени причинения страданий. Здесь изначально заложено некоторое труднопреодолимое внутреннее противоречие с утверждением того, что наказание не ставит целью причинение страданий (физических и моральных).

Выход из этого противоречия один: четкая формулировка в законе степени лишений и ограничений при применении наказания. Это уже проблема исправительно-трудового, а не уголовного права.

Однако нельзя не учесть того, что некоторые услужливые ученые мужи-правоведы усердно доказывают в курсах исправительно-трудового права и в монографиях, что хотя наказание и не имеет целью причинение страданий, но причинение этих страданий может (и даже должно) применяться как средство для достижения цели.

Можно привести множество высказываний ученых по этому поводу. Ограничусь одной цитатой: "Цели наказания достигаются не только при помощи мер политико-воспитательного и трудового характера, но и путем применения мер принуждения, связанных с определенными лишениями и страданиями... Страдания и лишения применимы лишь в объеме, необходимом для решения задач, поставленных перед наказанием" (Ткачевский Ю.М. Советское исправительно-трудовое право. М.: Юридическая литература, 1971. С. 10).

Этот "необходимый объем страданий" широко толкуется в исправительно-трудовых кодексах республик и совсем необъятно широко применяется на практике, основываясь на многочисленных неопубликованных правилах, распоряжениях и инструкциях МВД и на бесконтрольности администрации мест заключения.

Повторяю: подробная разработка этого вопроса относится к области исправительно-трудового законодательства. Но ч. III ст. 28 с учетом вышеизложенного предлагаю изложить так: "Причинение осужденным физических и моральных страданий и унижение их человеческого достоинства не только не являются целью наказания, но и не могут применяться как средство для достижения целей наказания".

Ч. II ст. 31. Размеры штрафов, как минимальные, так и максимальные чрезвычайно высоки. Надо полагать, что штраф, который в законе поставлен по степени тяжести на второе место после порицания, будет применяться за менее опасные, в том числе и за неосторожные преступления. Так, по действующему Уголовному кодексу РСФСР, штраф предусмотрен за мелкое хищение (ст. 96 УК РСФСР), присвоение находки (ст. 97), небрежное использование или хранение сельскохозяйственной техники (ст. 99), побои, не причинившие никакого расстройства здоровья (ст. 112), оскорбление (ст. 131), халатность (ст. 172) и др.

Штрафы – минимальный свыше среднемесячной зарплаты и максимальный в 2-3 раза выше среднегодовой заработной платы – непосильны для рядового трудящегося гражданина. Если же говорить о людях, совершающих крупные корыстные преступления, то, во-первых, для них санкция в виде штрафа не предусмотрена, а во-вторых, закон предусматривает возможность неограниченного предельной суммой изъятия имущества, нажитого преступлениями, путем применения дополнительного наказания – конфискации имущества.

Считаю, что размеры штрафа должны быть снижены и установлены в пределах от 50 руб. до 1000 руб. Такие размеры штрафа установлены ныне действующим законодательством (ст. 30 УК РСФСР в редакции 1992 г.), и для увеличения их нет оснований.

Ч. II ст. 33. Здесь необходимо указать, что исправительные работы не применяются: к беременным женщинам и к женщинам, имеющим детей до 2-летнего возраста; к инвалидам; к мужчинам старше 60 лет и к женщинам старше 55 лет.

Ч. III ст. 33. Совершенно неправильно невключение в общий трудовой стаж, дающий право на пенсионное обеспечение по старости и по инвалидности, времени отбывания исправительных работ. Практически в ряде случаев это приведет к пожизненному наказанию в виде лишения пенсии. При наличии ч. IV 4 этой статьи, предусматривающей последствия злостного уклонения от отбывания исправительных работ, надо ч. III изложить в следующей редакции: "Время, фактически отработанное при отбывании исправительных работ, прерывает непрерывный стаж работы, дающий право на льготы по трудовому и пенсионному законодательству, но включается в общий стаж работы, дающий право на пенсионное обеспечение по инвалидности и старости".

Ст. 34. По указанным выше мотивам надо в такой же формулировке внести дополнение к ч. V ст. 34 (ограничение свободы) и к ст. 36 (лишение свободы).

Ч. I ст. 36. На протяжении всего периода истории советского уголовного права до 1937 г. максимальный срок лишения свободы был 10 лет. Даже в 1932 г., когда за хищение социалистической собственности был введен расстрел, альтернативная санкция – лишение свободы – оставалось на тот же срок – 10 лет. Только в 1937 г. Постановлением ВЦИКа и СНК СССР от 2/X-1937 об ответственности за особо опасные государственные преступления (измена Родине, шпионаж, диверсии и т.п.) был введен срок лишения свободы не свыше 25 лет.

Это был период наибольшего разгула массовых сталинских репрессий. Позже мы увидели этот же предельный срок – 25 лет – в печально знаменитых Указах от 4/VI-1947 г. И общество привыкло и примирилось с этими чудовищными сроками. И когда в "Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик" 1958 г. предельный срок лишения свободы был снижен до 15 лет, общество приняло это как гуманизацию уголовного кодекса (а значительное число людей сочло этот акт опасным послаблением).

На самом деле 15 лет лишения свободы – это очень много. Это необоснованный и нецелесообразно долгий срок. Если человека, совершившего преступление, можно исправить, то для этого не нужно 15 лет. (Да и 10 лет много.) Такие длительные сроки лишения свободы не исправляют, а озлобляют и развращают осужденного.

Еще в XVIII в. Чезаре Беккариа писал: "Одно из самых действенных средств, сдерживающих преступления, заключается не в жестокости наказаний, а в их неизбежности". Мы привычно ссылаемся на высказывания В.И.Ленина, который еще в начале нашего века писал (имея в виду мысль Беккариа): "Давно уже сказано, что предупредительное значение наказания обуславливается не его жестокостью, а его неотвратимостью". Ссылаемся – и увеличиваем сроки лишения свободы...

Считаю, что надо вернуться к действовавшему до 1937 г. 10-летнему максимальному сроку лишения свободы.

Кроме этого изменения из ст. 36 следует исключить все указания на смертную казнь, так как таковая подлежит безусловной отмене (см. замечания к ст. 41).

Ст. 41. Смертная казнь должна быть безусловно и безоговорочно отменена.

На протяжении столетий лучшие умы человечества отрицали смертную казнь как наказание, противоречащее принципам общечеловеческой морали. На сегодня во всей Европе смертная казнь сохранена только в социалистических странах.

Можно предвидеть, что, скажем, при проведении всенародного референдума большинство населения высказалось бы за сохранение смертной казни. Толпе свойственно кричать: "Распни его, распни!". Вот ведь находятся же люди, требующие смертной казни даже для детей (см. "Известия" от 2/I-89 г.), и это пишет женщина! Есть ли у нее дети?

И именно такой настрой нашего общества, вызванный десятками лет воспитания людей в духе ненависти, вражды и жестокости, настоятельно требует отмены смертной казни как необходимого шага к созданию человеколюбивой, высоконравственной атмосферы.

Еще Виктор Гюго говорил, что смертная казнь страшна не столько для тех, кого казнят, сколько для тех, кто казнит. Возможность приговорить человека от имени государства к убийству (к смертной казни) неизбежно влечет за собой у некоторых людей сознание своего собственного права на убийство. Вряд ли нужно повторять здесь все доводы против смертной казни, высказанные на протяжении веков, начиная от французских просветителей XVIII в. до выдающегося гуманиста наших дней А.Д.Сахарова. Эти доводы достаточно широко известны.

Могу лишь сказать о себе. За десятки лет адвокатской деятельности пятнадцать раз мне приходилось один на один смотреть в глаза людей, приговоренных к смертной казни (в отношении четырех из этих людей приговор был приведен в исполнение). Эти глаза я забыть не могу, и воспоминание о них усиливает мое убеждение в том, что в уголовном праве нет более безнравственного явления, чем смертная казнь.

Ограничения применения смертной казни, содержащиеся в тексте ст. 41, не устраняют неприемлемости смертной казни в принципе. Да и сами эти ограничения довольно шатки.

Так, например, смертная казнь допускается за государственную измену (ст. 1 Закона от 25/XII-1958 г., текст которой дословно включен в ст. 64 УК РСФСР). Но это понятие "измена" сформулировано так широко и неопределенно, что под него можно подвести все, что угодно (в тексте закона: отказ возвратиться из-за границы в СССР; оказание помощи иностранному государству в проведении враждебной деятельности против СССР).

Смертная казнь допускается за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. А по действующему закону (ст. 102 УК РСФСР), например, отягчающими обстоятельствами, в частности, являются "хулиганские побуждения". Другими словами, можно приговорить к смерти за убийство в драке, хотя такое убийство, как правило, не бывает предумышленным и зачастую субъективно не осознается как убийство лицом, участвующим в драке.

Число таких примеров можно увеличить.

Ограничение применения смертной казни возрастом в ч. II ст. 41 вряд ли можно признать достаточным. Неприменение смертной казни к мужчинам, достигшим 60 лет, можно считать проявлением гуманности (хотя я убеждена, что эта гуманность не исключает безнравственности смертной казни как таковой). Но как же можно с холодной рассудительностью написать в законе, что смертная казнь может быть применена к мальчикам, которым к моменту совершения преступления исполнилось 18 лет? В 18 лет еще вся жизнь впереди, впереди возможность не просто исправиться, а и стать другим человеком.

В моей практике есть случай, когда 18-летнему юноше, приговоренному к расстрелу, смертная казнь была заменена лишением свободы в порядке помилования. К моменту вынесения приговора он был не очень грамотным человеком. Годы заключения он упорно занимался самообразованием. После отбытия срока окончил медицинский институт, стал прекрасным врачом, спас и продолжает спасать сотни человеческих жизней.

Если из Закона не будет безоговорочно исключена смертная казнь, то где гарантия, что в один прекрасный день не появится указ, подобный Указу от 5/V-1961 г., безмерно расширяющий перечень преступлений, за которые может быть применена смертная казнь.

Раздел V. Назначение наказания

Ч. I ст. 43. Мне кажется, надо категорически возражать против отнесения к числу смягчающих обстоятельств "активное способствование раскрытию преступления".

Во-первых, указание на такое смягчающее вину обстоятельство влечет за собой возложение на обвиняемого обязанности помочь следствию уличать самого себя. Это противоестественно и ограничивает право обвиняемого выбирать способы защиты (в том числе и отказ от дачи всяких показаний).

Во-вторых, наличие такого указания может привести (а в ряде случаев обязательно приведет) к тому, что обвиняемый, стремясь смягчить свою вину, будет оговаривать невиновных людей с целью показать свое активное содействие следствию.

Предлагаю в п. "б" ч. I ст. 43 Основ исключить слова "активное способствование раскрытию преступления".

Ч. II ст. 44. Перечень отягчающих вину обстоятельств должен быть строго и четко зафиксирован в законе и не подлежит расширительному толкованию. Поэтому предлагаю ч. II ст. 44, предоставляющую союзным республикам неограниченное право расширять перечень отягчающих вину обстоятельств, исключить. Часть же III этой статьи усилить: "Перечень отягчающих вину обстоятельств является исчерпывающим и расширенному толкованию не подлежит. При назначении наказания суд не может признать отягчающими обстоятельства, не указанные в законе".

Ч. I ст. 45. Право назначить наказание ниже низшего предела, установленного законом, должно быть безоговорочно предоставлено суверенному суду, поэтому предлагаю из ч. I ст. 45 исключить слово "исключительные". (Тем более, что вопрос о том, какие обстоятельства признать исключительными, все равно может признать лишь тот же суд).

Ч. III ст. 47. Если принять предложение об установлении высшим пределом срок лишения свободы – 10 лет (см. замечание к ч. I ст. 36), то надо исключить последнюю часть фразы, где речь идет о 15-летнем сроке.

Ст. 50. Исчисление сроков наказания в случаях, предусмотренных этой статьей, надо считать не в днях, а в сутках.

Раздел VI. Условное осуждение и отсрочка исполнения наказания

Замечаний нет.

Раздел VII. Освобождение от уголовной ответственности и наказания

Ч. IV ст. 55. Случаи перерыва срока давности при совершении нового умышленного преступления необходимо ограничивать, так как по тексту проекта любое, даже самое незначительное умышленное преступление приводит к тяжелым последствиям.

Считаю, что конец первой фразы ч. IV ст. 55 надо изложить так: "...совершит новое тяжкое или особо тяжкое умышленное преступление".

Ч. VII ст. 55. Надо либо здесь, в "Основах", перечислить случаи, когда давность не применяется, либо исключить ч. VII, а не ссылаться на какие-то неведомые "законодательные акты".

Ст. 58. Ч. I и ч. II ст. 58 проекта "Основ" противоречит ст. 160 Конституции СССР, так как нарушает принцип презумпции невиновности и предоставляет прокурору, следователю и даже дознавателю (!) право, по закону принадлежащее только суду. По тексту этой статьи проекта "Основ" получается, что прокурор, следователь и дознаватель решают вопрос о виновности обвиняемого. Нельзя не отметить, что такое нарушение ст. 160 Конституции может явиться причиной возможных злоупотреблений со стороны должностных лиц прокуратуры и органов МВД (милиции) и, в частности, взяточничества.

Ст. 59-1. Предлагаю ввести статью об условно-досрочном освобождении по зачету рабочих дней при добросовестном отношении к труду. Институт досрочного освобождения по зачету рабочих дней существовал в нашем уголовном праве, и к нему надо вернуться как к средству воспитания в духе честного и добросовестного отношения к труду.

Ч. IV ст. 61. В действующих ныне "Основах" уголовного законодательства 1958 г. освобождение в случае тяжкого заболевания (кроме психического), препятствующего дальнейшему отбыванию наказания, предусмотрено не было. Однако эта норма была введена ст. 46 "Основ" исправительно-трудового законодательства 1969 г. и вошла в республиканские исправительно-трудовые кодексы (ст. 100 ИТК РСФСР).

В законе указано, что лица, страдающие тяжким заболеванием, препятствующим дальнейшему отбыванию наказания, могут быть (а не должны быть) судом освобождены от дальнейшего отбывания наказания. Это "могут быть" сохранено и в обсуждаемом проекте "Основ". Другими словами, если установлено (медицинской экспертизой), что человек по состоянию здоровья не может дальше отбывать наказание, то суд может, не оспаривая заключение экспертизы, а руководствуясь различными другими соображениями, отказать в освобождении от дальнейшего отбывания наказания.

Мы не знаем статистики, но, судя по практике, можно утверждать, что освобождение из заключения больных и даже умирающих было редкостью. Люди умирали и еще умирают в зонах. Поэтому считаю, что в ч. IV ст. 61 Основ слова "может быть освобождено" должны быть заменены словами "подлежит освобождению".

Ч. I ст. 62. Текст этой статьи проекта "Основ" находится в противоречии с принципом презумпции невиновности. "Лицо, совершившее преступление, может быть освобождено от уголовной ответственности, а лицо, осужденное за преступление, может быть полностью или частично освобождено от наказания... на основании акта амнистии или помилования".

"Лицо, осужденное" – здесь все ясно. Но если суда еще не было, то кто и в каком порядке, применяя амнистию или помилование, решает вопрос – совершило ли данное лицо преступление? Предлагаю слова "Лицо, совершившее преступление, может быть освобождено от уголовной ответственности" исключить. Помилование, или амнистирование, т.е. прощение человека, вина которого не установлена приговором суда, не должно иметь места.

Ч. I ст. 63. Необходимо дополнить ч. I ст. 63 словами: "Судимость не влечет за собой ограничение права проживания в каких-либо местностях, а также права работать по специальности, если приговором не установлено лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью". Такое дополнение необходимо, так как в практике существуют установленные ведомственными актами, а зачастую и произвольно чинимые ограничения, которые лишают возможности нормально жить и работать людей, отбывших срок наказания.

СУДЕБНЫЕ РЕЧИ. АДВОКАТСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

От составителя: Президиум Московской коллегии адвокатов время от времени стенографировал судебные речи защитников для проведения аттестаций. Так были застенографированы две речи Софьи Васильевны. Мы приводим здесь одну из таких стенограмм.

На политических процессах 60-70-х гг. родилась процедура коллективной записи судебного заседания родственниками и друзьями обвиняемых. Магнитофонами в зале суда пользоваться запрещалось (да и записи приходилось делать украдкой). Писали все, кому удавалось пройти в зал суда, – кто что успевал. В тот же вечер записывавшие (иногда шесть-семь человек) собирались и составляли единый текст, которой затем публиковался в "самиздате". Две таким образом записанные речи Софьи Васильевны – в защиту Вадима Делоне и в защиту Анатолия Малкина – представлены в этом разделе.

Речь в защиту Александра Подрабинека никогда не была произнесена, она написана рукой Софьи Васильевны, которая в этом время уже вынуждена была уйти из Коллегии адвокатов (хотя, как видно из публикуемого текста, могла бы еще защищать и защищать).

Защитительная речь по делу Михайлова в судебной коллегии по уголовным делам Московского облсуда 12 мая 1958 г.

В судебном заседании бесспорно установлены следующие обстоятельства дела:

После окончания рабочего дня 9/VII-57 г. грузчики Матицин, Михайлов, Федоров и Беляков в нетрезвом состоянии были на станции Кунцево, и здесь между Михайловым и подошедшим Лукашевым произошел конфликт – ссора, в которой какое-то участие на стороне Михайлова принял Матицин.

После этого Матицин, Михайлов, Федоров и Беляков пошли в закусочную 2, расположенную на углу Некрасовской улицы и Косого переулка, где выпивали, сидя за одним столом. За этим столом сидели еще две женщины. В той же закусочной за другим столом был и Лукашев.

Михайлов ударил по лицу одну из женщин – Жирнову. Кто-то заступился за Жирнову, после чего в закусочной началась драка. В драке избитым оказался Лукашев.

Через некоторое короткое время (10-15-20 минут) в Косом переулке, куда выходят ворота со двора закусочной, был обнаружен смертельно раненный ножом Матицин, а в пяти шагах от него был задержан Михайлов, одежда которого была сильно испачкана кровью. Нож ни у Михайлова, ни около умирающего Матицина обнаружен не был.

Михайлов, обвиняемый в убийстве Матицина, с первого допроса и до сегодняшнего дня утверждал и утверждает, что он ножа не имел, Матицина, являющегося его другом, не убивал, что он подошел к смертельно раненному кем-то другим Матицину и пытался оказать ему помощь, зажимал рану рукой, хотел поднять раненого, но не удержал и уронил и в это время был задержан.

Я сознательно излагаю перед вами, граждане судьи, обстоятельства дела предельно кратко, указывая лишь те моменты, по которым нет спора между обвинением и защитой.

Вам известно, что приговором от 10/XII-57 г. Михайлов был признан виновным в убийстве Матицина и приговорен к высшей мере наказания – расстрелу.

Этот приговор был отменен Верховным судом РСФСР по жалобе защиты. Новое судебное следствие, проведенное неторопливо и тщательно, еще более укрепило убеждение защиты в том, что предание Михайлова суду по п. "а" ч. I ст. 136 УК РСФСР является тяжелой ошибкой, что Михайлов не совершал убийства, что настоящий убийца Матицина остался неразоблаченным.

Обвинение, предъявленное Михайлову по ч. II ст. 74 УК РСФСР, естественно, волнует меня значительно меньше. Михайлов признал себя виновным в хулиганстве. Его вина в этой части доказана показаниями свидетелей. Что же сказать по этому поводу? Разве только то, что он хулиганил в закусочной не один, а на скамье подсудимых оказался один. Но это не исключает состава преступления в его действиях. Не мое дело, защитника, говорить о привлечении других лиц. Я могу лишь просить не возлагать на Михайлова ответственность за всю сумму беспорядка, учиненного в закусочной несколькими лицами, и судить его лишь в меру его индивидуальной вины за те хулиганские действия, которые он лично совершил.

Не оспаривая виновности Михайлова в хулиганстве и квалификации его действий по ч. II ст. 74 УК РСФСР, я не буду об этом больше говорить в защитительной речи до самого ее завершения, пока не встанет вопрос о том, какую меру наказания, с точки зрения защиты, нужно определить Михайлову по ст. 74 УК РСФСР. Все время, которое я вынуждена отнять у вас для защитительной речи, я посвящу исключительно вопросу обвинения Михайлова по ст. 136 УК РСФСР.

Для того, чтобы карать действительных преступников, для того, чтобы кара правосудия со всей тяжестью обрушилась на человека действительно виновного в совершении тяжкого преступления, – совершенно необходимо строжайшее соблюдение законности при расследовании преступления. Мне представляется, что это положение бесспорно.

Вся сложность настоящего дела заключена в том, что с самого начала, с первых минут расследования по делу убийства Матицина были допущены нарушения закона, и эти нарушения привели к тому, что вопрос о действительном, настоящем виновнике, о настоящем убийце Матицина разрешить трудно, а может быть, и невозможно.

Закон устанавливает, что сложные дела о тяжких преступлениях, в том числе об убийствах, должны расследоваться квалифицированными следователями прокуратуры. В нарушение ст. 108 УПК РСФСР настоящее дело в течение длительного времени расследовалось работниками милиции и было передано в прокуратуру только через 20 дней после убийства. В течение первых 20 дней, когда возможно было собрать все доказательства и улики квалифицированно, с применением научно-технических средств, и раскрыть преступление и установить действительного убийцу, – следствие вели работники милиции, которые по закону не имеют права расследовать дела об убийствах.

Беда была бы невелика и нарушение это можно было бы счесть формальным, если бы следствие было поручено одному опытному, знающему и грамотному работнику милиции, который правильно и объективно расследовал бы и проверил все возможные версии по делу. Однако, если вы, граждане судьи, посмотрите первоначальные материалы дела, то убедитесь, что допросы вели и выполняли другие следственные действия около 10 работников милиции, и среди них есть такие, которых никак нельзя признать сколько-нибудь пригодными для расследования столь серьезного дела по уровню юридической и общей грамотности. В качестве примера я могу сослаться на протокол допроса на листе дела 20, составленный явно малограмотным человеком.

К чему привело нарушение ст. 108 УПК? Следствие было начато неправильно, плохо, односторонне. Не были своевременно исследованы все возможные по делу версии. Утверждая, что следствие было начато плохо, я могу сослаться на такой авторитетный документ, как Постановление Президиума Верховного суда РСФСР от 9/IV-58 г. по данному делу, где прямо записано: "Ввиду плохо начатого следствия, орудие убийства – нож, которым было нанесено Матицину смертельное ранение, – обнаружено не было". Вопрос о ноже имеет чрезвычайно серьезное значение, и я к нему еще вернусь.

Михайлов был задержан в 4-5 шагах от трупа Матицина и оказался при задержании весь в крови. Эта улика с самого начала показалась работникам милиции, производившим следствие, настолько исчерпывающей и достаточной, что никаких других версий и предположений проверять не стали, а все допросы и все следственные действия велись только с целью во что бы то ни стало уличить Михайлова. Таким образом, была нарушена и другая статья УПК, ст. 111, которая обязывает органы следствия выяснить все обстоятельства, независимо от того, говорят ли эти обстоятельства против обвиняемого или в его пользу.

При таком ведении следствия, естественно, не расследовалось преступление, не исследовались и не проверялись все возможные версии, а подбирались доказательства против человека, задержанного у трупа Матицина и испачканного кровью, т.е. против Михайлова.

Я просила суд огласить показания свидетеля Ульянова, несмотря на то, что эти показания, как может показаться на первый взгляд, не имеют никакого отношения к вопросу о виновности или невиновности Михайлова в убийстве. Вы помните, граждане судьи, Ульянов – это потерпевший в драке, проходившей около закусочной днем 9/VII-57 г. Участие в этой драке не вменено Михайлову. Ульянов допрашивался в милиции и говорил, что избивал его неизвестный в светло-сером костюме, выше среднего роста, плотного сложения, блондин (описание внешности и костюма не соответствует внешности и костюму Михайлова). А далее в протоколе допроса Ульянова записано: "... как мне стало известно в органах милиции, его фамилия Михайлов" (?!). Оказывается, Ульянов не знал фамилии человека, который его избивал, а в милиции ему подсказывают: "Избивал тебя Михайлов". Для чего? Чтобы вменить Михайлову еще один эпизод.

Протокол допроса Ульянова – это показатель того, как следователь, даже не применяя явно незаконных приемов на допросе в своем стремлении уличить, а не расследовать, наталкивает добросовестного свидетеля на показания, которые при проверке оказываются, мягко выражаясь, несоответствующими истине.

И в самом деле – предъявляют после этого допроса Михайлова на опознание, и Ульянов говорит: ничего подобного, я этого человека не знаю, не он меня избивал!

В отношении же свидетеля Федорова, главного и, по существу, единственного свидетеля обвинения, были применены прямо и явно незаконные методы ведения следствия. Свидетеля Федорова только формально называли свидетелем, а на самом деле держали в КПЗ в качестве "подозреваемого в убийстве". Как же можно от такого свидетеля ожидать объективных, беспристрастных и правдивых показаний?

Федоров сказал в судебном заседании, что ему угрожали. Можно было бы ему не поверить, можно было бы сказать, что Федоров попытается вывернуться из неприятного положения, в которое он попал, меняя свои показания. Но мы представили справку, документ, выданный милицией по запросу суда, и эта справка подтверждает то, о чем сказал Федоров в судебном заседании. Если "свидетеля" не пускают домой, пять дней держат в КПЗ как подозреваемого в убийстве (без протокола задержания, без санкции прокурора!), то разве это не угроза? Да тут и угрожать не надо, достаточно намекнуть: "Ты дай показания против Михайлова, иначе смотри, ты у нас подозреваемый в убийстве". И вот результат: показания Федорова на предварительном следствии, прямо уличающие Михайлова в убийстве, и категорический отказ от этих показаний в судебном заседании.

Противоречия в показаниях Федорова многочисленны. Несчастный человек, запутавшийся в своих показаниях потому, что он давал показания, движимый двумя разноречивыми чувствами, с одной стороны присущей ему, очевидно, честностью и желанием сказать только то, что он знает, с другой стороны нависшей над ним угрозой: если не дать показания против Михайлова, то сам окажешься не свидетелем, а обвиняемым.

А угроза эта для Федорова была реальной. Ведь мы так и не установили, почему у Федорова обе руки были в крови. Показания свидетеля Каткова, который брал у газировщицы воду и поливал ее на окровавленные руки Федорова, неопровержимы.