Текст книги "Герои и антигерои Отечества (Сборник)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

(16.6.1977гг.)

– Сейчас, мне кажется, принижена роль Председателя Совета Министров.

– Есть, конечно, принижение, – соглашается Молотов. – Дальнейшее принижение. При Сталине, конечно, этого не было.

– "Председатель Совета Министров" писалось первым. "Председатель Совета Министров и Секретарь ЦК КПСС Сталин".

– Одно время, когда были общие постановления Совмина и ЦК, писали так: "Предсовнаркома Молотов, Секретарь ЦК Сталин". Так печаталось. Рядом. Это ленинское правило.

(14.1.1975г.)

– Каганович как-то возмутился: "Почему Молотов первый?"

Получалось тут немножко неловко, потому что декреты обыкновенно подписывались так: Председатель и Секретарь. Секретарь – управделами получается, в этом есть неловкость. Тогда нашли выход, стали писать в одну строчку: Председатель Совнаркома и Секретарь ЦК.

(16.6.1977г.)

– Конституция СССР целиком Сталиным создана. Он следил, направлял, целиком. По его плану сделана, под его непосредственным, постоянным руководством.

(7.5.1975г.)

– Определенные силы хотят не того, чтобы ошибки Сталина исправить, а при помощи ошибок Сталина испортить всю линию партии.

А несмотря на ошибки Сталина, я признаю его великим человеком, незаменимым в свое время – не было другого человека.

Сталин, вероятно, знал мое критическое мнение, правда, я в такой откровенной форме ему это не говорил, но высказывал кой-какие критические вещи. Не всегда ему нравилось. А все-таки более близкого-то к нему человека я не знал...

(12.12.1972г.)

– Маршал Василевский говорит, что не встречал человека с такой памятью, как у Сталина.

– Память исключительная.

(11.3.1976г.)

– Сталин немецкий знал немножко?

– Немножко. В Европе бывал, да. Понимал.

– Когда Риббентроп говорил, он понимал?

– Нет, не понимал. И я не понимал. Самые разнообразные разговоры бывают. Подходят ко мне и говорят: "На скольких языках вы говорите?" – Я всем отвечаю: "На русском". Немного знаю французский, еще меньше – немецкий и совсем плохо – английский.

(8.1.1974г.)

– Сталин много не пил, но в компании, вот долго сидим, конечно, выпивал, как и все мы.

– Наверное, мог много выпить?

– Грузин. Он себя сдерживал, по все-таки пил иногда по-настоящему. Редко, редко. Я тоже мог...

– Сталин шампанское любил?

– Да, он шампанское любил. Его любимое вино. Он с шампанского начинал...

– Какие вина вы со Сталиным пили? "Киндзмараули"?

– "Киндзмараули" – мало. Вот тогда было...

– "Цинандали"?

– Не-е-ет, красные вина. Я пил "Цигистави", того района. А, когда я недоливал, Берия говорил: "Как ты пьешь?"

– Пью, как все... Это кисленькое вино, а все пили сладкое сладковатое... Как это называется... Ну, черт...

– "Хванчкара"?

– Нет. "Хванчкару" редко. "Оджалеши" тоже пили. Очень много. До войны.

– "Цоликаури"? – спрашивает Шота Иванович.

– "Цоликаури"! – вспомнив, восклицает Молотов.

– Правда, что у Сталина были отпечатаны на машинке этикетки вин Штеменко пишет?

– Ничего не было. Может, что-то случайно...

(4.10.1972. ,8.1.1974 гг.)

– Сталин поздно ложился спать...

– Я бы сказал – чересчур поздно, – соглашается Молотов. Он работал много, конечно.

(16.1.1973., 8.1.1974., 16.2.1985 гг.)

– Мы у Сталина не раз ели сибирскую рыбу – нельму. Как сыр, кусочками нарежут – хорошая, очень приятная рыба. Вкусная. В Сталине от Сибири кое-что осталось. Когда он жил в Сибири, был рыбаком, а так – не увлекался. Не заметно было, да и некогда.

Рыбу ели по-сибирски, мороженую, сырую, – с чесноком, с водкой, ничего, хорошо получалось. С удовольствием ели. Налимов часто ели. Берия привозил.

(12.5.1976г.).

– Берия часто приносил с собой мамалыгу, кукурузу. И, особенно, вот эти самые сыры. Сыр очень хороший. Ну, все мы набрасывались, нарасхват, голодные... Когда там обед, время, некогда, пообедаешь или нет...

(9.6.1976г.).

– Вы практически всю жизнь были в руководстве...

– Имел отношение близкое к этому делу.

– Знали ли вы о прожиточном минимуме, что 60 рублей в месяц рабочему не хватает, доходило до вас?

– Очень даже доходило. А какой выход из этого? Знали, что так. Не надо никаких специальных осведомителей, кругом же люди. Сегодня одни, завтра другие, разные мнения. Надо быть очень уж глухим и тупым, чтобы не знать об этом. Знали, но не все могли сделать, как надо. Это ведь очень сложный вопрос, как выправить дело. Хотя мне кажется, мы в общем знали и то, как надо выправить. Возможности небольшие были, конечно.

Дорогу, по-моему, еще не все нашли. А мы, по-моему, нашли довольно надежную дорогу. Многое еще не выполнено, конечно. Пока капитализм существует, народу очень трудно улучшать жизнь.

(12.5.1976г.)

– Первые годы охраны, по-моему, не было. Тогда все ходили пешком. И Сталин. А вот когда начались новые покушения в 1928 году... На границе были пойманы с бомбами эсеровского типа люди. Они террористы, смелые...

Мы едем, а сзади обязательно охрана. Вторая машина. Может быть, у Сталина была и впереди. Но только у одного Сталина – впереди. Может быть, но я об этом даже не слышал. Насчет второй машины мы хорошо знали. Она и на дачу, и везде...

(16.8.1977г.)

– Помню, метель, снег валит, мы идем со Сталиным вдоль манежа. Это еще охраны не было. Сталин в шубе, валенках, ушанке, уши опущены, никто его не узнает. Вдруг какой-то нищий к нам прицепился: "Подайте, господа хорошие!" Сталин полез в карман, достал десятку, дал ему, и мы пошли дальше. А нищий нам вослед: "У, буржуи проклятые!"

Сталин потом смеялся: "Вот и пойми наш народ! Мало дашь – плохо, много – тоже плохо!"

– Когда осуществляли план реконструкции Москвы, то снесли много исторических памятников, – говорю я.

– Погибли памятники?

– Погибли памятники, да.

– Например?

– Например, храм Христа Спасителя.

– А, храм Христа Спасителя.

– Часто этот вопрос задают. Говорят, Каганович участвовал.

– На него, да? (с улыбкой). Это уж чересчур. Я не помню, то ли я был председателем, то ли членом этой комиссии, членом-то наверняка был. Приняли решение по вопросу: заменить храм Христа Спасителя – Дворцом Советов. За это я проголосовал, но когда проект дал архитектор Иофан, он не знаменитый архитектор, но он оказался как-то наверху, и дал проект такой – колоссальное здание... Я высказался против. Сказал: "Я не подпишу". Начали уговаривать. Сталин говорит: "Надо подписать". Я знал, что это чепуховая мысль сама. Я познакомился с некоторыми замечаниями или, может быть, в разговоре просто выяснилось: если поставить Дворец Советов на месте храма и вверху колоссальный памятник Ленину, ноги-то будут видны, а голову не видно. Как так? Памятник Ленину, а голова и фигура вся вообще не видна. Там всякие туманы бывают, и это было бы частым явлением. Абсурд, просто глупость архитектора, а берется за такое дело. "Я не подпишу". Тогда настояли. Сталин, Ворошилов входили в комиссию... Я подписал.

– Но зачем взорвали храм, могли бы на другом месте этот памятник, если уж хотели, поставить.

– Сознательно было уничтожено. Сам храм. Против него были возражения. Я лично не возражал.

– Но можно было какой-то музей в нем открыть.

– Это правильно. Но неожиданно появился бассейн – вместо памятника. Тоже абсурд какой-то.

– Там, говорят, хорошие работы были.

– Да, там были хорошие работы. Отдельные, кажется, сохранились.

– Они где-то валяются, а там вместе собраны были. Имена георгиевских кавалеров были выбиты. Это слава русского оружия, все-таки. Надо было там что-то придумать, не обязательно под церковь отдавать.

– Церковное совсем нехорошо – в самом центре России.

– Зачем было взрывать? Стоял – и пусть стоял бы!

– Недодумали. Оставить было нельзя, а взрывать тоже не стоило.

– Не стоило. Я тоже так считаю. Там такие стены были... Потом пытались ставить фундамент Дворца Советов – ничего не вышло, поплыло. Жалко все-таки, что взорвали. Говорят, красивый был. Я не видел, – спрашиваю Молотова.

– Храм не видели разве? Он же долго держался.

– До моего рождения. Я в 41-м родился. Это ж до войны было.

– До войны? Пожалуй, да. Тут, наверно, не все правильно, но никаких особых претензий, по-моему, нельзя иметь.

– Но зачем взорвали? – в который раз спрашиваю я.

– Ну а что значит – взорвали? Все равно надо было убирать оттуда.

– Васнецова работы там, фрески...

– Это в музее можно оставить, но ради этого храм сохранять, по-моему, нельзя.

– Храм красивый, как произведение, стоял бы.

– Да ну его к черту.

– Там бы уже не молились...

– Ну а для чего это надо?

– Стоял бы, как Василий Блаженный. Сталин ведь его спас!

– Это верно. Но тот более древнего периода, а этот уже XIX века.

Много прошло лет, конечно, были и неудачные начинания. Теперь они кажутся чудачествами, явной ошибкой, но не всегда так казалось.

(9.12.1982г.)

– Сталин на все свои подарки музей завел, – говорит Шота Иванович.

– Да, музей, да. Мне тоже дарили. Там, в министерстве иностранных дел сваливали куда-то. Мао Цзэдун мне подарил вазы замечательные. Потом какие-то скульптурки. В министерстве остались. А часть, вероятно, в Совете Министров. Я не мог этим заниматься. У Сталина – целый музей, были очень ценные. Искусство, это надо было сохранить.

– Сейчас себе домой забирают...

– Возможно, возможно.

(4.10.1972г.)

– .. .Мы жили со Сталиным в одном коридоре в Кремле, в здании, где сейчас Дворец Съездов построен новый. По вечерам друг к другу заходили. Были годы, когда довольно часто это было. У него на даче, обыкновенно общались: либо на одной, либо на другой. На Ближней больше. А Дальняя – это в районе Домодедово.

(9.6.1976г.)

"Что с вами будет без меня, если война?" – говорил он после войны. "Вы не интересуетесь военным делом! Никто не интересуется, не знаете военного дела. Что с вами будет? Они же вас передушат!"

И в этом упреке была доля правды, конечно. Мало очень интересовались. Надо сказать, что Сталин исключительно попал, так сказать, был на месте в период войны. Потому что надо было не только знать военную науку, но и вкус к военному делу иметь. А у него был этот вкус. И перед войной это чувствовалось. И ему помогало.

Потом после войны Сталин собрался уходить на пенсию и за столом сказал:

– Пусть Вячеслав теперь поработает. Он помоложе.

Разговор такой был у него на даче, в узком составе.

– Должен кто-то помоложе, пусть Вячеслав поработает.

Он сказал без всякого тоста. Каганович даже заплакал. Самым настоящим образом заплакал{1}.

Когда мы с ним встречались, он выражал всякие хорошие чувства. Но ко мне очень критически относился. Иногда это сказывалось. По югославскому вопросу они никто меня не поддержали, все выступили против меня – и Каганович, и Маленков.

– Мы думали: Молотов, Маленков, Каганович – заодно.

– Не вышло.

– По "антипартийной группе" Каганович вас поддержал.

– Поддержал, да.

(4.10.1972., 6.6.1973 гг.)

– А все-таки в России были большевики, которых еще в других местах не было, – говорит Молотов... – Можно гордиться и можно пле-плеваться на русских, когда они плохо ведут себя. Но есть чем гордиться. Россия мир спасала несколько раз, как ни крути.

(14.1.1975г.)

– Русский народ помог другим народам, это правильно, но это половина дела. Другие народы смогли начать развивать свои способности только после ликвидации русского деспотизма и царизма. Не видеть главного, деспотизма, и замазывать дело тем, что на местах есть деспоты, – это уже ограниченность. Нельзя это замазывать. Если мы, русские, не будем этого говорить, то за спиной у нас все время будут стоять полудрузья.

– Сталин после Победы в своем тосте сказал, что руководящей и направляющей силой в войне был русский народ!

– Это никто не может отрицать. И я считаю правильным. Он сказал об уме, терпении, характере, но и о наших ошибках. Критически подошел. Но, видите, дело в том, что эго было выступление, отвечающее определенному периоду, а в целом оно недостаточно. Тут главное – русский народ. Но если русский народ не забывает того, что он, в свою очередь, кое-что подавлял и насильничал над другими...

Чтобы добиться революции, русские должны были иметь прочный союз среди других наций. А поэтому Ленин говорит: главная опасность – национализм. И сейчас такая опасность, безусловно, есть.

Это противоречит марксизму: когда мы будем жить хорошо, тогда и другие страны. Я считаю это национализмом. Никто не замечает это дело. А это есть первая коренная ошибка с точки зрения международного коммунистического движения.

(12.12.1972г.)

– Поскольку русским приходится выполнять руководящую роль, то нельзя отталкивать от себя. Поэтому главная опасность – это великодержавный шовинизм. При Ленине, конечно, другое было положение, но и теперь могут расползтись. Опасно. В Прибалтике, Молдавии, да и в Средней Азии возникнут настроения.

– После революции огромную империю большевикам удалось сохранить. И на какой почве – на дружеской, на союзной.

– Конечно. Это очень сложная задача... Все может быть, и республики станут отходить от нас. В какой-то мере, если не будет проводиться ленинская политика. Опыт колоссальный. При всех трудностях ничто от нас не отошло, кроме тех, кому мы разрешили отойти, например, Польше, Финляндии. До определенного момента – Прибалтике. И это только благодаря тому, что осуществляли политику, которую Ленин очень глубоко разработал и очень твердо проводил – направо и налево критикуя тех, которые нивелировали национальный вопрос. Пятаков, Бухарин и другие говорили, что национальный вопрос уже не имеет значения. Настолько это было близоруко, даже не леваки, а мелкобуржуазное залихватство. Считали – только классовый подход, и все. А Ленин и Сталин понимали это хорошо. Ну как же, никого другого Ленин не назначил на один из самых важнейших в ту пору постов – народным комиссаром по делам национальностей назначил Сталина. Поставил его во главе национального министерства!

(27.4.1973г.)

– Как все-таки будет при коммунизме, сохранятся ли национальные особенности?

– Ну, это сотрется.

– Но это же плохо.

– Почему плохо? Обогатимся. Вы что думаете, у немцев нет хороших качеств? У французов нет?

– Но тогда у нас не будет своего нового Пушкина, Чайковского, Сурикова... Будет общая, интернациональная культура.

– Нельзя свой кругозор ограничивать тем, что уже создано. Пора научиться мыслить более широко. А если вы этому не научитесь, вы останетесь ограниченным полукоммунистом, русским, не больше. Никто у вас не отнимает национальное, но вы подниметесь на ступеньку выше. Но, если вы останетесь на этих позициях, вы будете хорошим поэтом РСФСР, но не СССР. Твардовский борется за русскую поэзию, это лучший сейчас русский поэт. Я помню его, он очень талантливый и очень ограниченный. Потому что многие из нас ограничены российским кругозором, где преобладает крестьянское – то, что Маркс называл идиотизмом деревни. Узкий кругозор у человека, и ему это нравится. Крестьянская – русская ли, грузинская ли, немецкая – но ограниченность... Вот была у меня маленькая книжка, как-то попала после войны, переписка Чайковского с Танеевым. Танеев восторгается музыкой Чайковского, богатством красок, гордится русской культурой. Правильно, говорит Чайковский, я тоже восхищаюсь и немецкой, и итальянской, и французской музыкой. Что он не национален? Глубоко национален. Но не сводит все к русскому. Наиболее талантливые люди не ограничиваются своим полем зрения, а добавляют кое-что полезное и от соседей, ведь это же замечательно!

(12.12.1972г.)

– Никто так не разбирался в национальных вопросах, не организовывал наши национальные республики, как Сталин. Одно создание среднеазиатских республик – это целиком его, сталинское дело! И границы, и само открытие целых народов, которыми никто не интересовался в центре и не знал их по-настоящему. Потому что все мы, включая Ленина, не доходили до этих дел, некогда было, а он очень хорошо в этом разбирался. Ведь острая борьба шла. Казахи, например, их верхушка, дрались за Ташкент, хотели чтоб он был у них столицей. Сталин собрал их, обсудил это дело, посмотрел границы и сказал:

– Ташкент – узбекам, а Верный, Алма-Ата – казахам.

И стоит нерушимо. Конечно, Сталин на себя взял такой груз, что в последние годы очень переутомился, устал и почти не лечился – на это тоже есть свои основания, врагов у него было предостаточно... А если еще кто-нибудь подливал масла в огонь...

(3.2.1972г.)

Рассказываю:

– В Доме литераторов была встреча писателей с Микояном. Пришло человек 30. Рассчитывали на большой зал, потом видят – народу мало, собрались в малом зале и усадили всех за один стол.

Тема – 50-летие Советского государства, СССР. Какие были предложения по созданию Союза, как Ленин их выслушивал... Сталин предложил, чтобы все республики входили в состав РСФСР на правах автономных. "Ленин ощетинился против Сталина", – эту фразу Микоян повторил дважды. Сталин потом признал свою ошибку.

– Дело в том, – поясняет Молотов, – что Сталин в данном случае продолжал линию Ленина. А тот пошел дальше. Еще надстройку – а почему не пойти? И Ленин от своих же установок, которые он проповедовал и которые Сталин хорошо знал, пошел... на второй этаж...

Ленин выступал против федеративного принципа, не хотел федерации, потому что он выступал за централизм – все держать в руках рабочего класса, все узлы, чтобы это укрепляло государство. Прочитайте его статью по национальному вопросу. Автономия – да. На автономию надо пойти.

И Ленин быстро перешел от своих же установок, поднялся выше. А Сталин не знал этого сначала...

(21.6.1972г.)

– О Сталине и Дзержинском Ленин говорил, что инородцы порой бывают более русскими, чем сами русские. В Сталине, конечно, это очень проявлялось, особенно в последние годы даже чересчур. Он не любил, когда представитель другой национальности менял фамилию на русскую, спрашивал:

– А русской нации он не изменит?

Считал, что на высокие посты надо допускать, в основном, русских, украинцев и белорусов.

(7.5.1975.,17.7.1975 гг.)

Заговорили о волнениях в Абхазии, о требованиях абхазцев к грузинам.

– После революции у определенной части населения там было мнение избрать государственным языком английский, – сказал Молотов.

(16.7.1978г.)

– Но как вы объясните переселение целых народов во время войны?

– Это сейчас мы стали умные, все-то мы знаем и все перемешиваем во времени, сжимаем годы в одну точку. Во всем были разные периоды. Так вот, во время войны к нам поступали сведения о массовых предательствах. Батальоны кавказцев стояли против нас на фронтах, били нас в спину. Речь шла о жизни и смерти, разбираться было некогда. Конечно, попали и многие невиновные.

(22.4.1970г.)

– Почему во время войны выселили калмыков?

– Они немцам помогали.

– Мне один писатель говорил, будто вы сказали, что к 1943 году Сталин перестал быть коммунистом.

– Абсурд! Никогда я не только не мог так сказать, но даже так подумать о Сталине.

(30.10.1984г.)

"В 20 – 30-е годы, – вспоминает Молотов, – партия вела жесточайшую борьбу с левым и правым уклонами. Сначала шла борьба пером, но без конца так вести борьбу – это за счет государства, за счет рабочего класса. Люди трудятся и хотят жить лучше, а мы продолжаем борьбу наверху – это опаснейшее дело. В какой-то мере и 1937-й год был продолжением... После революции мы рубили направо-налево, одержали победу, но оставили врагов разных направлений, которые могли объединиться перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии. В этом надо разобраться. Кого обидели, кого понизили. Все эти разные мотивы толкали на критические позиции, а это были такие критики, которые не способны понять новое и готовы на плохие дела. Многие кричали "ура!" за партию и за Сталина, а на деле колебались. Разобраться во многом сейчас трудно, но тогда нужно было быть очень начеку. Ведь даже среди членов партии были, есть и такие, которые хороши и преданны, когда все хорошо, когда стране и партии не грозит опасность. Но, если что-то серьезное начнется, они могут дрогнуть, переметнуться, надежды на них мало. 1937 год лишил нас пятой колонны. Конечно, были допущены ошибки, погибло много честных коммунистов. И чекисты перестарались. Им дали задание, они и рады стараться. У многих были колебания, из-за этого гибли честные люди".

– Как же вы допустили гибель многих известных людей, не говоря уже о тех, что пострадали на местах? – спрашиваю я.

– Посмотрел бы я на вас на нашем месте, как бы вы справились. Это сейчас мы умные. Были разные периоды, а мы сжимаем время в одну точку. Надо разобраться и с каждым периодом, и с каждым действующим лицом отдельно. Скажем, если из 80 человек 50 оказались неправы и их репрессировали, то это не сразу. 80 исключили из своих рядов 10, 70 еще 10 и пошло постепенно... Социализм требует огромного напряжения сил. Здесь и ошибки. Но, повторяю, мы могли бы иметь гораздо больше жертв во время войны и даже дойти до поражения, если бы задрожало руководство, если бы в нем, как трещины, появились разногласия. Я не уверен, что такой человек, как, скажем, Тухачевский, которого мы очень хорошо знали, не зашатался бы. Не думайте, что Сталин поверил какой-то фальшивке, якобы переданной через Бенеша. Тухачевский был расстрелян, потому что был военной силой правых – Рыкова и Бухарина. А государственные перевороты без военных не обходятся. Я не понимаю, почему реабилитировали Тухачевского. Да не только я. Ворошилов, например, сказал после его реабилитации: "Я этому барину не верил и не верю. Он на сторону революции перешел, чтоб сделать карьеру". Я признаю, что были допущены крупные ошибки и перегибы, но в целом политика была правильной. Я и все члены Политбюро несем ответственность за ошибки. Но поставьте вы самых святых людей управлять государством, пусть бы они попробовали пройти одними разговорами мимо этих периодов, – ничего бы у них не вышло! Развалили бы все. Но одно дело – политика, другое – проводить ее в жизнь. Мы не могли отказаться от жестоких мер из-за опасности раскола. А при Ленине разве этого не было. Не надо представлять Ленина, гладящим сопливых ребятишек! Без крайностей не только Ленина и Сталина представить нельзя, но и жить невозможно.

Я и сам мог бы не уцелеть, если бы Сталин еще пожил, это другой разговор, но, несмотря на это, я его считаю величайшим человеком, выполнившим такие колоссальные и трудные задачи, которые не мог бы осуществить ни один из нас, никто из тех, кто был тогда в партии. Говорить о Кирове как о его заместителе – абсурд, который ясен для каждого грамотного, знающего коммуниста, и это настолько противоречило отношениям Сталина и Кирова и, прежде всего, мнению самого Кирова. Это мог только Хрущев придумать. Другие-то были посильнее Кирова, и он бы никого не смог разбить ни Зиновьева, ни Каменева, ни Бухарина. Почитайте все речи Кирова, назовите хоть одно расхождение Кирова со Сталиным, назовите хоть один теоретический труд Кирова! А в ту пору Генеральный секретарь должен был быть теоретиком, ибо на эту роль претендовали такие, как Зиновьев, Бухарин, а до этого и Троцкий. Они-то посильнее Кирова.

В тот декабрьский вечер 1934 года я был в кабинете Сталина и помню, как позвонил начальник ОГПУ Ленинграда Медведь и сообщил, что сегодня в Смольном убит товарищ Сергей. Сталин сказал: "Шляпы". Мы срочно поехали в Ленинград. Допрашивали Николаева, убийцу Кирова. Мелкий человек, подставное лицо в руках зиновьевцев. Говорить о том, что Сталин организовал убийство Кирова, чудовищно и кощунственно! Сталин любил Кирова, растил его. Киров был его идейной опорой в Ленинграде. Сталин звал его в Москву, тот отказывался. На моей памяти, так же тепло в Политбюро Сталин относился только, пожалуй, к Жданову. После XX съезда по делу Кирова была создана комиссия, в которую вошли видные юристы. Возглавлял ее Н. С. Хрущев, как известно, в ту пору уже не пылавший любовью к Сталину. И тем не менее комиссия пришла к выводу, что И. В. Сталин к убийству С. М. Кирова непричастен. Когда я предложил это опубликовать, Хрущев отказался..."

– Почему сидели ученые? Стечкин? Туполев? Королев?

– Много болтали лишнего. И крут их знакомств, как и следовало ожидать. Они ведь не поддерживали нас. В значительной степени наша русская интеллигенция была связана с зажиточным крестьянством, у которого прокулацкие настроения – страна-то крестьянская. Туполевы – они были в свое время очень серьезным вопросом для нас. Они из той интеллигенции, которая очень нужна Советской власти, но в душе они – против и по линии личных связей они опасную и разлагающую работу вели, и даже, если не вели, то дышали этим, да и не могли иначе! Требовалось время, чтобы приблизить их к новому строю. Иван Петрович Павлов говорил студентам:

– Вот из-за кого нам плохо живется, и указывал на портреты Ленина и Сталина.

Этого открытого противника легко понять, а с другими было сложнее. Теперь, когда многие из них в славе, это одно, а тогда ведь интеллигенция, в основном, отрицательно относилась к Советской власти. Вот тут надо найти способ, как этим делом овладеть. Чекистам приказали: обеспечьте их самыми лучшими условиями, кормите их пирожными, по пусть работают, конструируют нужные стране военные вещи. Не пропагандой, а своим личным влиянием они опасны, и не считаться с тем, что в трудный момент они могут стать особенно опасны, тоже нельзя. Без этого в политике не обойдешься. Своими руками они коммунизм не смогут построить. Что Туполев? Из ближайших друзей Ленина ни одного около Ленина в конце концов не оказалось, достаточно преданного партии. Кроме Сталина. И того Ленин критиковал.

Конечно, мы наломали дров. Сказать, что Сталин об этом ничего не знал, – абсурд, сказать, что он один за это отвечает, – неверно. Если обвинять во всем одного Сталина, то тогда он один и социализм построил, и воину выиграл. А вы назовите того, кто меньше, чем Сталин, ошибался? Сыграл свою роль наш партийный карьеризм – каждый держится за свое место. И потом у нас если уж проводится какая-то кампания, то проводится упорно, до конца. И масштабы, и возможности большие. Контроль над органами был недостаточным".

Таково мнение одного из тех, кто стоял у руля нашего государства в самые трудные его периоды. Не будем никому навязывать это мнение, так же, как и другие, противоположные. Пусть родится истина.

...На столе Молотова – книги, журналы. Художественная, политическая, экономическая литература. "Я читаю медленно, – говорит Молотов. – Вот Ленин и Сталин умели быстро. Не знаю, большое ли это достоинство, но я всегда завидовал тем, кто умеет быстро читать".

Он привык много работать. Сидит за столом или стоит за конторкой. Высокий лоб, белые виски, седые усы. Карие глаза. Что-то ленинское есть во всем его облике, в поведении, в неброской домашней обстановке (любой чиновник средней руки сейчас живет с большим размахом), в личной скромности, в манере разговаривать с людьми ("Товарищ Феликс пришел?"), да и в умении преодолевать трудности. А сколько их было на пути этого человека, который сам – живая история. 11 лет он возглавлял Советское правительство.

– У меня есть одна неясность, Вячеслав Михайлович.

– Только одна? У меня их гораздо больше.

Я спрашиваю его о предвоенных переговорах с Риббентропом и Гитлером.

"Было дело под Полтавой, – улыбается Молотов. О врагах он умеет говорить едко, саркастично: – Гитлер играл во время переговоров, пытался произвести впечатление. Он был умен, но все-таки ограничен, слеп в силу нелепости своей изначальной идеи. Он меня все агитировал, как бы нам вместе, Германии и Советскому Союзу, выступить против Англии, – дескать, Англия ничтожный остров, а владеет половиной мира. Разве это допустимо? Я ему ответил, что, конечно, это безобразие, и я ему очень сочувствую. А когда прощались, он сказал мне:

– Я понимаю, что история навеки запомнит Сталина. Но она запомнит и меня.

– Да, конечно, запомнит, – ответил я.

Ощущалось, что он побаивается Сталина как личности.

– Видел всю их компанию – Геринга, Гесса, Геббельса, ну и, конечно, Риббентропа – тот вообще меня своим другим называл. Это 1940-й. А годом раньше, в 1939-м, Риббентроп приезжал к нам подписывать Пакт о ненападении, и, когда подписали. Сталин поднял бокал шампанского:

– Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина! – так, с иронией, с издевкой сказал.

Риббентроп тут же бросился к телефону, это было в моем кабинете, передать слова Сталина Гитлеру. Тот ему в ответ: "Мой гениальный министр иностранных дел!" А Сталин едва заметно подмигнул мне...

Нам очень хотелось оттянуть войну и почти на два года это удалось, а на больший срок, к сожалению, не получилось. Пытались увеличить и время, и пространство. С нами воссоединились Западная Украина и Западная Белоруссия, Прибалтика и Бессарабия. Условия жизни в стране были трудными, а мы требовали: "Давай, давай!" Давай производительность труда, давай то, давай это – Шла упорная подготовка к войне, но все учесть и успеть было просто невозможно, а страна работала без выходных, и струна напряжения и терпения у нашего народа была натянута до предела.

Вечером 22 июня 1941 года мы собрали Политбюро. Разъехались и снова собрались. Потом я пошел к себе в кабинет, этажом выше, а часа в два ночи мне позвонили из секретариата Сталина, сообщили, что германский посол Шуленбург просит его принять. Все стало ясно. Как правило, послы министрам иностранных дел по ночам не звонят. К тому же звонок из секретариата Сталина свидетельствовал, что Сталин об этом знает. Шуленбург пришел ко мне со своим переводчиком статс-секретарем посольства Хильгером, и тот при вручении ноты об объявлении войны прослезился. В некоторых книгах этот момент приводится неточно, но ведь Шуленбурга принимал я, а не авторы этих книг. Мы со Сталиным поехали в Наркомат обороны, где Сталин крепко поговорил с Тимошенко и Жуковым".

В 12 часов дня Молотов от имени Советского правительства выступил по радио с Центрального телеграфа на улице Горького:

– Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами. "Текст выступления был подготовлен вместе со Сталиным. Мы решили, что Сталин выступит, когда прояснится боевая обстановка".

Всю войну Молотов был Первым и единственным заместителем Председателя Государственного Комитета Обороны и народным комиссаром по иностранным делам. Пришлось поработать для создания антигитлеровской коалиции, вынудить капиталистов помогать нам, "бежать с нами в одной упряжке", как он сам говорит. Даже один его полет в Англию и США в 1942 году над территорией, занятой врагом, можно назвать героическим. На приеме в честь Победы первый тост Верховного был:

– За нашего Вячеслава!

Тем самым Сталин подчеркнул выдающуюся роль советской дипломатии в годы войны.

"Дипломатия дипломатией, – подмигивает Молотов, – но нам и армия неплохо помогала. Если б не она, никакие дипломаты ничего б не сделали". Это, конечно, верно, и все-таки... Я держу фотографию в зеленой рамке с надписью по-английски: "Моему другу Вячеславу Молотову от Франклина Рузвельта. 30 мая 1942 г.". Вспоминаются слова английского премьера Черчилля о том, что когда умрет Молотов, то все великие дипломаты мира, если существует тот свет, сочтут за честь пригласить его в свою компанию... Однако союзники со Вторым фронтом не спешили и своих солдат нам не давали. "Черчилль мне говорит: вы возьмите свои войска с Кавказа, а мы туда введем свои и будем охранять вашу нефть. Вот так. И с Мурманском так же предлагали поступить. А Рузвельт – с Дальним Востоком. Только б самим не воевать".