Текст книги "Газета День Литературы # 167 (2010 7)"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Почему иудеи перенесли из христианства этот символ Троицы к себе в достаточно древний иудаизм, располагающий своим древним набором символов, остаётся только догадываться. Но исследователь находит в старых синагогах 17 века и в Галиции, и в Подолии медальоны с бегущими зайцами. Другой тип еврейских памятников, где ему удаётся обнаружить изображение трёх зайцев, – это надгробные стелы, верхнюю часть которых украшает этот мотив в круглом медальоне. Он находит семь надгробий на могилах людей, умерших в два первых десятилетия XIX в., в нескольких близко расположенных друг от друга местечках Подолии – Сатанове, Городоке, Смотриче.
Почему иудеи заимствовали заячий символ Троицы?
Приверженцы разных религий охотно используют общую символику, лишь меняя, приспосабливая её под догмы своей конфессии. Б.Хаймович пишет: «Вероятно, в европейское искусство данный мотив проникает с мусульманского востока, где он, в свою очередь, был позаимствован из более ранних памятников Месопотамии. Например, на медных иранских блюдах XII-XIV вв. он встречается в двух иконографических вариантах: либо с тремя, либо с четырьмя зайцами. Р.Этинхаузен, исследуя архаические компо– зиции из циклически расположенных птиц, рыб или животных (в том числе зайцев) на медной посуде из Передней Азии, показал, что первоначально они имели солярную символику. При этом, как правило, композиция состояла из четырёх существ, что соответствовало представлению о четырёх временах года. Композиции из трёх существ, которые начинают преобладать в мусульманское время, Этинхаузен объясняет мусульманскими представлениями о трёхликом солнце…»
Что ж, последуем дальше и мы. И на самом деле, мотив трёх бегущих по кругу зайцев с треугольником ушей, довольно часто встречающийся в рельефах средневековой христианской Европы, был позаимствован христианами в средние века из стран мусульманского востока. Образцы бегущих по кругу зайцев были обнаружены на серебряной шкатулке XIII-XIV века из Трирского собора работы иранского мастера времён Золотой Орды, на монгольской монете 1281 года. Он также встречается на монгольских металлических изделиях, датированных XIII веком, на медной монете 1280 года, найденной в Иране. Всё восточнее и восточнее.
Может, круг из трёх зайцев попал в Европу из древней Персии?
Поищем мы наших бегущих зайцев и на востоке. Можно предположить, что в разных культурах значение этого мотива различно, но также вероятно, что он как архетип несёт в себе некоторые всеобщие смыслы. Образ зайца ярко представлен в мировой мифологии и с древних времен наделен священными ассоциациями. Его быстрота и неуловимость, ночной образ жизни закрепили за ним репутацию волшебного существа. Есть поверье, что заяц мистическим образом связан с женским циклом и с луной, которая им управляет.
Теперь, выяснив, откуда позаимствовали уже не евреи, а сами англичане свой символ Троицы, мы проследим дальше, откуда появились бегущие по кругу зайцы в древней Персии или в Золотой Орде. Продолжим наше детективное расследование.
Самые ранние образцы этого мотива трёх зайцев найдены в пещерах Могао, возле Дуньхуана (Китай) и были созданы в эпоху правления династий Суй и Тан (581-907). Вот и получается, что из средневековой Европы, далее из мусульманской Азии мы проследовали в древний Китай, где в шестом веке и обнаружили первые образцы круга из трёх зайцев. Пока ничего древнее китайских пещер в мире заячьего круга не обнаружено.
Значит наш загадочный бегущий заяц из древнего Китая?
Заяц действительно как бы совершил громадный прыжок – из шестого века, из буддийских пещер древнего Китая в совершенно другое время и религию, сначала к мусульманам, затем в христианские храмы. Так мистический заяц делает постоянно. Из древнего Китая тот же лунный заяц переносится в Латинскую Америку, из древней Персии или Месопотамии в Англию. Но этот мистический символ бега времени, превратившийся в символ Троицы, имеет ли одно начало и в пространстве и во времени? Мог ли круг из трёх зайцев независимо друг от друга появиться в древнем Китае, в древнем Иране, в средневековой Европе? Или шло медленное передвижение заячьей мистерии по всему миру? Некоторые исследователи предполагают, что заячий круг мог путешествовать с древними купцами по Шёлковому пути и далее, через Константино– поль, после взятия его крестоносцами. Другие учёные считают этот символ трёх зайцев гораздо более древним, ведущим своё происхождение из империи Сасанидов. Они утверждают, что и китайские символы из буддийских пещер шестого века также могут быть заимствованы из Центральной Азии.
Давно занимаясь китайской мифологией, удивляюсь, как упорно западные учёные приписывают некитайское происхождение всем древним китайским символам. При этом не приводя никаких доказательств. Я не зациклен на китайском происхождении круга из трёх зайцев. Найдите доказательство, и я соглашусь на любой вариант. Но на сегодняшний день все многочисленные, самые древние на планете (эпохи правления династий Суй и Тан (581-907)) изображения трёх зайцев в круге обнаружены в буддийских пещерах Китая. Других изображений нет. И почему буддисты должны были заимствовать этот мотив бегущих зайцев у далёких для них западных племён?
Почему западные учёные не доверяют первичности древнего Китая?
Они даже убеждают во вторичности самих китайцев. Те иногда послушно кивают головами. К примеру, педантичный, дотошный известный китай– ский учёный Гуань Юхуэй провёл 50 лет в исследованиях заячьих мотивов пещер Могао. И почему-то, идя по следу западных исследователей, он тоже решил, что изображение трёх зайцев пришло в Дуньхуан с запада, из Центральной Азии, через Центральный Китай. «Три зайца – это лишь малая часть декоративного искусства Дуньхуана; глядя на окружающие их детали потолочных росписей, мы видим, как много было заимствовано с Запада. Но росписи потолков не яляются точными копиями заимствованных образцов. Местные художники из Дуньхуана выбирали и соединяли художественные элементы в собственные композиции. Зайцы, как и многие другие образы китайского народного искусства, используются символически, воплощая идею мира, порядка и благополучия».
По сути, этот Гуань Юхуэй впервые рассказал о заячьем круге в пещерах Могао. Ни в Центральном Китае, ни тем более в Центральной Азии, ни в той же Индии, более ранних образцов мотива бегущих зайцев не обнаружено. А в самом Китае в шестом веке уже господствовал во всей мифологии знаменитый лунный заяц, следы которого ведут во второе тысячелетие до нашей эры.
Почему бы и не взяться этому мистическому кругу бегущих зайцев из древних китайских мифов?
Мне удалось достать и прочитать статью двух исследователей буддийских пещер 6 века Вэй Чжана и Петера Расмуссена «Три зайца в Дуньхуане». Город Дуньхуан расположен на северо-востоке Китая. Недалеко от хорошо знакомого мне Сианя. Каждый посетитель музея Дуньхуан сталкивается у входа с необычным изображением в мраморе трёх зайцев, бегущих друг за другом по замкнутому кругу. Заяц, можно сказать, как в английском Девоне, стал символом города. Он очень популярен и украшает шарфы, коврики, футболки и другие туристские сувениры, которые продаются на местных рынках.
Три знаменитых китайских зайца, бегущие по кругу, на добрую тысячу лет старше своих средневековых английских собратьев. В начале правления династии Хань (202 до н.э. – 220 н.э.) Дуньхуан был одним из центров на Великом Шёлковом пути, который связывал Чаньань (совр. Сиань) через Восточную и Центральную Азию, Индию, Персию с Римской Империей. В период Шестнадцати Царств (366-439) в Могао, менее чем в дне пути от Дуньхуана, буддийские монахи начали сооружение храмового комплекса более чем из тысячи пещер, вырубленных в скалах вдоль берега реки Дацюань. Пещеры Могао были украшены статуями и фресками, работа по созданию новых пещер продолжалась более 500 лет.
Во время правления династий Суй и Тан (581-907) фресками с изображением трёх зайцев были украшены потолки по меньшей мере 17 пещер. Обычно мотив бегущих зайцев в окружении восьми лепестков лотоса представлял собой композиционный центр росписи, покрывающей свод пещеры целиком.
Прекрасное изображение трёх зайцев из пещеры 407 – самое известное из всех мотивов этого типа в Дуньхуане. Зайцы окружены двумя рядами лотосовых лепестков. Замечу, что это единственное изображение, на котором зайцы бегут против часовой стрелки. Ясно различимы их глаза, все четыре лапы каждого зайца, белые ленты, повязанные на их шеи и развевающиеся на бегу.
Из Дуньхуана и впрямь начинался великий караванный Шёлковый путь, шедший через пустыни и оазисы Туркестана, через перевалы Памира в Иран, в Среднюю Азию и далее на запад. Может быть, как раз от китайских буддистов пришёл мотив бегущего по кругу зайца в Иран и Золотую Орду? Обнаруженных там, в мусульманских странах, бегущих по кругу зайцев специалисты относят к 13-14 векам, более ранних вариантов не найдено.
Может быть, предполагаю я, примером для появления мистического круга из трёх зайцев стал гораздо более древний лунный заяц Юэ Ту?
Как пишут Вэй Чжан и Петер Расмуссен, кроме самых древних буддийских пещер из Дуньхуана с изображенными зайцами примерно шестого века в Китае, на Тибете, обнаружены ещё четыре зайца с общими ушами, бегущие по кругу, их нашли среди руин древнего королевства Гуге, пребывавшего в расцвете с середины Х века до своего падения в 1630 году. На потолке Белой башни в Гуге расположено 314 раскрашенных панелей, и на одной из них можно увидеть два круга, в каждый из которых вписан мотив четырёх зайцев, бегущих друг за другом по часовой стрелке. Как выяснили авторы, есть и другие буддийские изображения трёх или четырёх зайцев. Они зафиксированы исследователями на территории Индии, в Ладакхе, на территории современного индийского штата Джамму и Кашмир. В Алчи, на берегу Инда расположен храмовый комплекс, построенный в конце XII – начале XIII века, в период, когда Алчи входил в культурное пространство Западного Тибета. Внутри этого храмового комплекса, в Сумтсеке, или Трёхъярусном храме находится статуя Майтрейи. Его одежда (дхоти) украшена более чем 60 эпизодами, изображающими сцены из жизни Будды Шакьямуни. В промежутках между этими сценами встречаются изображения длинно– ухих животных, бегущих друг за другом по часовой стрелке. Указывают Вэй Чжан и Петер Расмуссен и на крепость Басго Гомпа, расположенную на территории Индии в 30 километрах от Алчи. В двух храмах Басго, построенных в середине XVI века, тоже обнаружены статуи Майтрейи и красочные изображения мотива с четырьмя зайцами на потолке. Зайцы тоже бегут по часовой стрелке.
Вот мы и пришли к основной тайне трёх зайцев, расплодившихся на рельефах английских девонширских храмов. Можно потянуть ниточку Шёлкового пути, завязав узелок в храмах старой Англии, затем, идя по ниточке времени и пространства, очутиться в древнем Иране и там запечатлеть медные блюда тринадцатого века с мотивом бегущих зайцев, а потом не спеша с караваном верблюдов, останавливаясь в поселениях Золотой Орды, добраться и до знаменитых Дуньхуанских пещер, исследованных некогда и англичанином А.Стейном в 1907 году, и русским академиком А.Ольденбургом в 1914-15 годах. В известной «Серендии» Стейна в его обширной коллекции найдём и описание росписи мотива бегущих зайцев.
Можно кинуть наш путеводный узелок и в море у берегов Англии. Далее вослед за английскими мореплавателями, также через мусульманские страны, Египет, Сирию с их бегущими зайцами, добраться сначала до берегов Индии, а затем уже и до древнего Китая, и там лицезреть те или иные предметы с изображением бегущих по кругу зайцев. Сегодня можно просто долететь до Сианя, а оттуда доехать до провинции Ганьсу и буддийского пещерного монастыря 1000 будд.
Все заячьи дороги ведут в древний Китай. И мне жаль, что сами китайские исследователи тоже пишут о заимствованиях с Запада. Для них, правда, Запад не то, что для нас, китайский запад – это Памир, Индия, Тибет и страны Средней Азии. Желающие могут прочитать прекрасный роман У Чень Эня «Путешествие на Запад». Я даже соглашусь с влиянием согдийских мастеров на китайских художников. Обрамление, узоры, конечно же, брались из знакомых мест, из окружающего быта. А для пограничного форпоста Поднебесной, для того же Дуньхуана быт столичного Чаньаня или других китайских центров был почти недоступен. Быт согдийских торговцев и ремесленников, быт «северных варваров» был куда ближе. Но в главном, в заячьей мистерии бегущего времени, буддийские монахи, как первопроходцы китайского влияния на окружающий мир, брали близкие им образы. А все они помнили, что в одном из своих проявлений Будда родился в образе зайца и образ его был унесён на Луну.
Чересчур осторожные Вэй Чжан и Петер Расмуссен в отличие от всегда уверенных западных исследователей сами сомневаются в происхождении трёх зайцев в Дуньхуане и в их значимости. Они пишут: «Мы надеемся, что другие исследователи явят на свет новые примеры этих мотивов и откроют тайну их происхождения, значения и распространения. Мы будем рады услышать ваши мысли об этом».
Они даже не пробуют разобраться, ради чего этот мистический круг многократно рисовали буддийские художники. Я бы посоветовал побольше смелости этим талантливым и трудолюби– вым исследователям. Хотел бы услышать их трактовку смысла заячьего круга. Утверждаю следующее:
Эти древние буддийские китайские зайцы, бегущие по кругу, заимствованы от лунного буддийского зайца. Соединённые с древним китайским мистическим понятием треугольника, они утверждают единую природу Вселенной – неба, земли и человека, и образуют магический круг. Тут и магия лунного небесного символа, магия рождения и возможного бессмертия, даруемого зайцем, тут и «Сань цзяо фу», или «Треугольное Заклинание», и универсальный мистериальный символ треугольного созидания мира. Связан заячий китайский треугольник и с триграммами И Цзина. Таким образом, мы видим двойное совершенство: бессмертного лунного зайца, символ Инь и магию треугольника. Этим впервые сформулирован непрерывный вечный бег времени. Соединены мистерия земли и мистерия неба.
Июнь 2010. Мыза Тамзай. Эстония
НОВЫЕ КНИГИ
Большакова А.Ю. От сущности к имени. Теории архетипа. Часть 1-2. Ульяновск: УлГТУ, 2010. При содействии Открытого Международного научного сообщества «Российская словесность: духовно-культурные кон– тексты».
Что скрывается под модным термином «архетип»? Какова его роль в литературе, философии, психологии, социологии? Что такое «архетип» как концепт культуры? И что даёт применение этой категории в литературном анализе? На эти и многие другие вопросы отвечают новые книги известного критика и литературоведа, доктора филологических наук Аллы Большаковой.
«Первое, что отличает по-настоящему фундаментальное исследование А.Ю. Большаковой, – отмечает в своем предисловии академик Ю.С. Степанов, – это определение именно филологического (yже – теоретико-литера– турного) содержания и границ термина „архетип“ в соотношении с другими: подчеркну, именно литературоведческими терминами и категориями – такими, как образ, символ, мифологема, идеологема, литературно-художественное направление, тема, мотив, сюжет…»
В книге «От сущности к имени» подробно рассматривается происхождение и суть слова и термина «архетип». Особое внимание уделяется литературному архетипу как центру художественного мира произведения, доминанте литературного процесса.
Теоретическая часть подкрепляется конкретными примерами из мировой и русской классики – разбором архетипических пластов «Войны и мира» Л.Толстого, прозы И.Тургенева, Н.Лескова, Д.Дефо и других.
Вторая книга посвящена становлению «идеи архетипа» от Платона и Блаженного Августина до русской религиозной философии и далее. Впервые движение «архетипа» рассматривается не только в контексте западной философии, но и русской научной мысли. Особое внимание уделяется рождению архетипа в учении К.Г. Юнга и её претворению в юнгианстве, а также взаимодействию мифологической и архетипической критики в ХХ в.
В планах автора – издание в этом и следующем годах завершающих частей проекта: «Современные теории архетипа» и «Художественная индивидуализация литературного архетипа».
Нина КРАСНОВА МЁД ГУЭРРЫ – У ЛЮБИМОВА
Кто давно не бывал в Театре на Таганке и пришёл туда несколько дней назад, тот прямо у двери в фойе и у раздевалки с вешалкой, с которой начинается Театр, мог увидеть некое новое экстраординарное новшество, которого не видел там раньше: козу натуральной величины, не бутафорскую, а самую настоящую – живую белую козу. Откуда в элитарном Театре Поэзии, в центре Москвы, в таком бомондовом культурном очаге, как Таганка, взялась настоящая живая коза, которую сейчас не в каждой деревне встретишь? Она пришла на Таганку из поэзии классика итальянской литературы Тонино Гуэрры, по поэме которого режиссер Юрий Любимов поставил на Таганке новый спектакль – «Мёд».
Тонино Гуэрра – поэт, писатель, драматург, известный на весь мир, и не менее известный художник, архитектор, скульптор, член многих академий и Российской академии художеств, которого «называют личностью эпохи высокого Возрождения». Я уж не говорю ещё и о том, что он – сценарист самых известных фильмов самых известных кинорежиссеров, Феллини, Антониони, Бертолуччи, Ангелопулоса, Тарковского.
В театре народу – больше, чем в метро в часы пик. Только контингент здесь особый: много званых и много избранных. Среди них – Зураб Церетели, Пётр Капица, глава СП Москвы Евгений Сидоров, ректор Литературного института Борис Тарасов... Тут и режиссеры, и артисты из других театров, и кого тут только нет. И у всех на лицах – праздник и ожидание и предвкушение «Мёда», то есть чего-то очень хорошего и особенного, и особенно хорошего.
На стенах в верхнем и нижнем фойе висят панно и мозаики Тонино Гуэрры, чудесно-привлекательные и непривыч– ные по своему стилю, по своим конфигурациям и по своим оранжево-чёрным и оранжево-красным гаммам, а на белых скатертях роялей стоят его же керамические кувшины и кружки с рельефными рисунками, схожими с наскальной живописью и таинственными египетскими символами. Все эти «аксессуары», как и живая коза около двери, являются частью мира Тонино и уже с самого порога подготавливают публику к спектаклю, который ей предстоит увидеть.
На сцене (что характерно для Таганки) – минимум предметов: несколько мозаик в прямоугольных рамах и несколько панно в форме закруглённых окон с жёлтыми, жёлто-зелёными и жёлто-голубыми бабочками и цветочками, шедевры Тонино Гуэрры, которые и служат декорациями «Мёда», у края сцены (как на краю пропасти?) лежит бутафорский шар, копия земного шара, на котором есть маленькая географическая, но и не только географическая точка – итальянский городок Сантарканжело ди Романья, в котором прошло детство Тонино Гуэрры, а на другой параллели – Москва с Таганкой.
Режиссёр Юрий Любимов, харизматическая личность, создатель Таганки, создатель своей собственной любимовской системы, которому в его 92 года нипочём не дашь этот возраст, бодрый, с короткой спортивной стрижкой, с ясными поблёскивающими в лучах софитов глазами, и, несмотря на свою солидную комплекцию, легкоподвижный, в своём классическом коричневом костюме, обращается к зрителям:
– Тонино Гуэрра – мой старый друг. Ему исполнилось 90 лет. Он не смог приехать в Москву на премьеру спектакля, но присутствует на Таганке в виде своих мозаик, панно и кувшинов и в виде «Мёда». По этой его поэме я поставил спектакль. Спектакль – хороший. Сейчас вы сами убедитесь в этом. Спектакль посвящается 90-летию Тонино Гуэрры и 46-летию Театра на Таганке.
И спектакль начался...
Зазвучала итальянская и русская речь. И зазвучала музыка Альфреда Шнитке и музыка Владимира Мартынова, и на глазах у зрителей стали возникать живые картины жизни старой итальянской деревушки, жители которой тут же принялись выходить на середину сцены и рассказывать залу о самих себе и о друг о друге.
Центральные фигуры спектакля – два брата, одного из которых играет Феликс Антипов, у которого на спине написано «Io», а второго, помладше, – Валерий Золотухин, у которого на спине написано «Fratello». Оба они с усиками, оба в белых клетчатых рубашках, оба жилетках и оба, как, кстати сказать, и все другие персонажи мужеского пола, – в галстуках.
«Четыре дня уже, как семьдесят мне лет», – говорит Ио-Антипов. И начинает рассказывать о своём брате, о Фрател– ло, который всю жизнь работал на станционном телеграфе и до сих пор «работает» там, сидит с крюковатой палкой около железнодорожных путей, у которых давно нет никаких рельсов, они давно разобраны, и ждёт какого-то поезда, которые там «уж сорок лет не ходят», и ждёт какую-то телеграмму от кого-то из старых жителей деревни, из которых одни уехали в поисках лучшей жизни, кто куда, вторые умерли, а третьи уехали и умерли там, куда уехали. Уехали из деревни почти все мастеровые, и почти все крестьяне. Один из них уехал в Китай и влюбился там в китаянку, которая ему «все пугвицы пришила» на рубашке, и «стал китайцем». А кто-то уехал в Америку, а кто-то – в Австралию, а кто-то – в Россию, а кто-то – в Бразилию. В деревушке, где когда-то жило больше тысячи человек, осталось всего девять. Два брата, их мать Филомена, Дурачок, у которого на спине написано «Figlio», а на лице так и написано – «дурачок»…
Ио и Фрателло всю жизнь ссорились между собой и никак не могли помириться и найти друг с другом общего языка, и только смерть потом примирила их. Филомена (которую играет Любовь Селютина) пасла козу, доила корову, просеивала зерно через сито, рассказывала Дурачку «историю овец». Дурачок (которого играет Дмитрий Высоцкий, однофамилец Владимира Высоцкого) слушал эти истории, представлял себя Рыцарем Бога, мечтал о сабле и ждал, когда она упадёт ему с неба, и дудел в свою дудочку, и засматривался на девушек, которые даже и не смотрели на него. Крестьянин Пинела (Алексей Граббе) искал мёд диких пчёл, возделывал землю мотыгой, крестьянин Пидио (Иван Зосин) жил вдвоём с женой, которая «белье стирала по субботам» (Юлия Стожарова). Крестьянка Бина (Полина Нечитайло) всю жизнь прожила «одна в своём сарае на улице кривой и узкой», занималась своим хозяйством, и никто не знает, был ли у неё когда-нибудь мужчина.
Жизнь итальянской деревушки давно прошедшего времени и жизнь её жителей с нуждой и бедностью и с нехитрыми радостями, предстаёт на сцене Таганки как бы в настоящем времени. Жизнь, которая кому-то может показаться серой, однообразной, малоинтересной, в которой как бы ничего такого особенного не происходит, в которой люди каждый день занимаются одними и теми же обыденными делами, живут в одном и том же своём монотон– ном ритме и в которой изо дня в день ничего не меняется и изо дня в день повторяется одно и то же, меняются только времена года, которые тоже повторяются из года в год: лето, когда на деревьях растут абрикосы, персики и яблоки и когда мальчишки залезают на эти деревья… осень, когда листья опадают с деревьев и деревья «стоят голыми»… весна, когда на деревьях появляются первые листочки… Иногда жители устраивают себе праздники, и тогда танцуют и поют и играют на музыкальных инстру– ментах, кто на флейте, кто на виолончели, кто на скрипке, кто на трубе, кто на контрабасе.
Поэма «Мёд» – это не какое-то линейное повествование автора о дорогой ему итальянской деревушке, а литературная мозаика из кусочков, осколочков, фрагментов жизни – из частичек ушедшего, исчезнувшего мира. Как и спектакль «Мёд» по поэме «Мёд» – это тоже мозаика, каждый кусочек, каждый фрагментик которой имеет особое значение и особую ценность, как и вся она в целом.
В спектакле «Мёд» несколько кульминаций. Одна из них – в эпизоде с деревом вишни (это самый красивый эпизод во всем спектакле!). После того, как два брата – Золотухин с Антиповым – просидели дома всю ночь при закрытых окнах и проговорили о мире, который «становится всё хуже и страшнее», а утром открыли дверь, чтобы выйти во двор, на улицу, «не ведая», что их ждёт, и увидели, что прямо перед ними, «на лугу стояла вишня у дороги, вся в цвету»(!), которая как бы в противовес всему, что они говорили, говорила им собой, что мир прекрасен и жизнь прекрасна! И они «на ступенях застыли молча» и «сняли (перед ней) шляпы».
Финальной кульминацией спектакля становится монолог Io – Феликса Антипова – о времени, которое проходит, и о жизни, которая проходит вместе с временем и уходит, и исчезает вместе с последними лучами солнца, которые движутся по стене дома, дотрагиваются до стакана, пропадают в паутине и уходят в темноту и исчезают там. И с ними исчезает вся деревня, собаки, кошки, люди, дома, всё это погружается в темноту, как Венеция под воду.
Где камни?! Где плетни?! Где люди?! Где солнце?! Где жизнь, которая была и которой больше нет? Ничего нет. Где тот, кто сотворил всё это (Господь Бог)? Его тоже нет?! Где он? Его никто нигде не видит. «Тогда где я?!» – кричит Io на всю вселенную. И в этом слышится трагедия смертного человека.
Надо сказать, что все артисты играют в спектакле великолепно, выступая единой связкой, составляя одну-единую семью, которая работает над созданием «Мёда», как дружная семья пчёл, где каждая пчела выполняет свою функцию.
Действие спектакля происходит в итальянской деревушке, но всё, что происходит там, волнует зрителей точно так же, как если бы это происходило и в нашей русской деревушке, и всё это становится дорого зрителям точно так же, как героям и персонажам спектакля, который оказывает на всех какое-то магическое влияние, завораживающее душу, и вызывает у каждого какие-то свои личные ассоциации с моментами своей собственной жизни.
Андрей Тарковский когда-то написал про поэзию Тонино: «Стихи его бесхитростны и прекрасны», в них «целокупная радость творчества и бытия»...
