Текст книги "Замок Альберта, или Движущийся скелет"

Автор книги: Автор Неизвестен

– Какая роскошь, – вскричал Раймонд, – что бы все это значило?

– Это есть признаком преступления и ужаса, – отвечал Гримоальд, – потому что не оставили бы и не заперли сих комнат с такою поспешностию без сильных и необычайных причин.

Альберт, объятый удивлением и смущением, не мог, чтоб не почесть вероятными его подозрения. Его хотя не могли обвинять в происшествиях, случившихся гораздо прежде, нежели он получил замок во власть свою; но должно было опасаться, чтоб не сочли его имевшим сведение о сем злодеянии и не старавшимся оное исследовать. Гримоальд, посмотрев несколько времени на сию удивительную сцену, «пойдем далее, – сказал сердитым голосом, – может быть, господин герцог, учиним мы здесь открытия, которые опровергнут все ваши права и притязания на это владение». Герцог и Раймонд требовали от него изъяснения сих слов. «Будет время, – отвечал он, – когда я открою свой щит, и тогда все таинства обнаружатся. Сии поместья возвратятся к законному их обладателю, который предстанет вооруженный силою и непреоборимыми правами; а до тех пор вы можете еще здесь господствовать».

Они не могли получить от него другого изъяснения. Альберт был весьма раздражен, а Раймонд находился в великом удивлении; но Гримоальд, несмотря на то, вышел из комнаты и приблизился к лестнице, ведущей в верхний этаже. Они последовали за ним и прошли многие комнаты, не затворяя за собою дверей, чтоб скорее можно было возвратиться обратно. Везде находили так, как и в нижнем этаже, мебели на своих местах и до половины согнившие.

– До сих пор, – сказал Раймонд, – наши поиски духов остаются безуспешными.

– Пройдем остальные комнаты, – отвечал Альберт.

– Это правда, – подтвердил Гримоальд, – во многих мы еще не были.

При сих словах приблизился к одним дверям, которых не мог отпереть. Рассматривая, откуда могло происходить препятствие, приметил, что они были заперты внутри, и в замке не было снаружи ключа. Герцог настоял в том, чтоб отворить их, и они, пошедши искать удобного для сего орудия, увидели железную полосу, служившую, по-видимому, для поддержания очага; Альберт, взяв ее, отшиб сам двери. В сей комнате все было в таком же положении, как и в других. Герцог, приблизясь к постели и осязая оную для рассмотрения доброты материи, которою была она покрыта, говорил, что лучше бы было все эти мебели раздать бедным поселянам, нежели оставлять гнить без всякой пользы.

– Почто пришел сюда беспокоить прахи мертвых? – произнес тогда вдруг сердитым тоном томный голос, который казался исходящим из постели. Раймонд приблизился с мечом в руке и хотел поднять покрывало. Но тот же голос вскричал гораздо громче:

– Кто бы ты ни был, не нарушай спокойствия усопших!

– Кто ты, несчастный, думающий устрашить нас? – вскричал Гримоальд, бросившись к постели с лампадою, которую взял носить во все продолжение сих поисков. Тогда услышали глубокий вздох. Раздраженный Гримоальд сдернул стремительно покрывало и, приметив нечто движущееся в постели:

– Изменник, – вскричал он, приближая лампаду, – говори сейчас, что ты здесь делаешь?

Он надеялся при помощи света увидеть какого-нибудь дерзкого обманщика, может быть, оробевшего; но вместо того находит безобразный и иссохший скелет. Пораженный удивлением и страхом, отскакивает противу воли назад, и лампада выпадает из руки его. Тщетно старались они зажечь ее; светильня совершенно погасла, и темнота покрыла их. Они обнажили свои мечи, но как посредством их не могли найти дверей для обратного выхода, то на несколько времени исчезла бодрость их, и страх заступил ее место.

– Что нам делать теперь? – сказал им герцог.

– Мы откроем окна, – вскричал вспыльчивый Гримоальд. – Довольно одного света от звезд для нашего выхода.

– Ты потрудишься и найти их, – отвечал ему Раймонд спокойным тоном.

Наконец окна были найдены. Гримоальд, ошаривая, наложил руку на железную полосу, служащую запором одному из них, и лишь только приготовлялся отнять ее, как почувствовал, что скелет схватил его за руку своими костяными пальцами. В ту ж минуту услышали голос, повелевающий ему, нимало не медля, удалишься из сих комнат, которых таинства навсегда пребудут от него сокрыты. Он отскочил в другой раз назад, и между тем как отступал, казалось ему, что рука скелета, как будто отделившись от чего-нибудь, упала на пол.

Чрезмерно удивлясь сему происшествию, которое казалось им непонятным, и не зная о числе неприятелей, от коих должны были защищаться, решились удалиться и сир Раймонд первый предложил о том.

– Мы в совершенной темноте, – говорил он своим сотоварищам, – и весьма трудно бороться против врагов, которых не видим.

– Твоя правда, – отвечал ему голос, – потому что тот из вас, кто будет упрямиться, должен проститься с жизнью; кто же несколько еще дорожит ею, то последуй за светом, который будет пред ним шествовать.

Оборотясь назад, и действительно увидели они слабый блеск, отражающийся о стену отдаленной комнаты. Они приблизились, но не могли никого видеть, потому что свет находился всегда в таком от них расстоянии, что могли различать только места, чрез которые проходили. Свет достиг потом лестницы, показавшейся им тою же самою, по которой всходили; прошед еще несколько комнат и один проход, остановился в конце его. Они услышали тогда звук, подобный происходящему от брянчания цепи и, достигнув прохода, увидели отражение света на отпертых воротах.

– Выходите сими воротами, – говорил позади их тот же голос. Они оборотились, но темнота сокрыла от них все предметы. Приблизились к воротам; а свет, вошедши в другой проход, исчез.

Ворота, конечно, были отперты невидимым их проводником, почему отворили они их без труда и вышли на чистый воздух.

– Вот мы уже на дворе, – сказал герцог.

Но вскоре приметили ошибку свою; ибо, подвигаясь вперед, удержаны были терновыми кустарниками и кучами камней. К несчастию, звезды, помраченные облаками, не делали им той помощи, какую Гримоальд от них получить надеялся. Земля была в некоторых местах влажна и болотиста.

– Нам не должно идти далее, – сказал сир Раймонд. – За темнотою не видно дороги, и мы можем забрести в реку, текущую позади замка, где, по-видимому, теперь находимся.

И так, оборотясь назад, приметили на возвышенном месте свет, который полагали находящимся на одной из башен замка.

– Это, без сомнения, наш вероломный проводник, – сказал Раймонд.

– Будь несколько поучтивее и не злословься, господин аглинский рыцарь. – отвечал голос. – Оставь для великого Гримоальда грубые выражения.

– Сойди, мерзавец, и выведи нас отсюда, – кричал ему Гримоальд.

– Твои эпитеты не очень охотно к тому побуждают, – отвечал ему голос.

– Чтоб сам ад пожрал тебя, проклятый негодяй! – возразил Гримоальд. – Долго ли тебе над нами издеваться?

– Ты, кажется, слишком разгорячился; но река отсюда близко: вскочи в нее и простуди жар свой.

– Дерзкий насмешник, если ты не покажешься, то клянусь, что не избежишь моего мщения.

– Взойди лучше сюда, господин Гримоальд-мститель, ступай разгонять крыс и нетопырей!

Невозможность достать этого забавного досадчика наполнила Гримоальда свирепостию.

– Тише, тише, любезный рыцарь, умерь вспыльчивость свою; тебе должно еще поберечь свою храбрость для поисков над духами, которыми толико славишься.

Гримоальд почти задыхался от бешенства. Правда, и находился он в положении не очень приятном, будучи посреди ночи и при великом холоде; но его бесполезный гнев и смешные угрозы против неприятеля, которого не мог ни видеть, ни достигнуть, показались столь забавными герцогу и сир Раймонду, что, хотя они и сами находились в равных обстоятельствах, но не могли удержаться от смеха, чем самым еще в большую привели свирепость мстителя.

– Ежели я поймаю тебя, трусливый плут, – вскричал он диким голосом, – то сверну тебе шею без всякой пощады!

– Доброго вечера великому Гримоальду-мстителю, – сказал голос, который казался отзывающимся близ его.

Гримоальд оборачивался во все стороны, рассекая тщетно воздух мечом своим и не думая, что может поразить своих сотоварищей, которые на сей раз успели от него отскочить. Подвигаясь непрестанно вперед и махая мечом, вдруг втюрился он в болото довольно глубокое, так что почти совсем в него окунулся. Кричал, чтоб помогли ему, но, как между тем не переставал действовать руками, то товарищи не рассудили к нему подходить, и беспрестанное его движение лишь более погружало его в тину.

– Эта ловля духов очень забавна, – сказал Раймонд.

Рассвирепевший Гримоальд продолжал все еще карабкаться, будучи оставляем в сей купальне сотоварищами своими, доколе не усмирится, как между тем несколько голосов запели около них следующие слова:

 
Богине ада приносим мы в жертву сию черную особу; и, когда она совершенно изжарится в пламени гнева ее, тогда растерзаем и повергнем Сатане части ее тела.
 

По окончании сего пения слышан был жалостный вой. Гримоальд-мститель уверял уже тогда, что он не пошевелится, только бы герцог и Раймонд подали ему руки и вытащили из болота. Они оказали ему эту услугу, и коль скоро он освободился, то те же голоса продолжали пение:

 
Скажи, о славный Гримоальд, останешься ли еще в замке, чтоб вновь гоняться за привидениями, или рассудишь за благо удалиться? В ночное время, когда все погружены во сне, будешь ли оставаться в своей комнате или придешь опять воевать с крысами и ночными птицами? Скажи, сын Анефледы, хочешь ли, чтоб мы отнесли тебя к демону; говори же немедля, нам некогда долго ожидать.
 

– По чести, – сказал Раймонд, смеясь, – вот самые забавные духи, каких я нигде еще не видывал: даже и на нашем острове нет таких весельчаков.

Хотя в первых движениях удивления, преодолевших умственные силы, герцог ощутил некоторую робость, но при всем том он имел столько здравого рассудка, чтобы не верить привидениям. Будучи не подвержен суеверию своего времени, питал он глубокое презрение ко всем таковым нелепостям, и несколько было еще ему приятно, что немного подурачили Гримоальда, которого грубые поступки начинали становиться наглыми. Он предполагал, что вся эта шутка устроена служителями замка, которые, конечно, подслушали, когда сговаривались они к посещению пустого отделения.

Гримоальд упрекал герцога, говоря, что он нарочно велел сыграть с ними эту комедию.

– Очень легко доказать несправедливость твоих подозрений, – отвечал ему Альберт, – ибо, ежели бы ты от страха не уронил лампады из рук, то мы с помощию ее вышли бы благополучно из комнаты; а теперь нечего более делать, как дожидаться рассвета, тогда увидим, где находимся и куда должно идти.

Ночь показалась очень долгою нашим искателям приключений; они дрожали, бранили сами себя и смеялись попеременно. Наконец восходящая заря уверила их, что они действительно находятся, как предполагал Раймонд, позади замка и шага за два от реки. Тщетно искали они отпертых ворот, коими вышли, и даже не могли приметить ни малейшего их признака. Раймонд начал опять смеяться приключению их, и уговаривал герцога в следующую ночь послать вновь Гримоальда для ловли духов. Болото, в котором он купался, был тинистый ров, окружающий старую часть замка и соединяющийся с рекою.

Они вошли тихо в замок, не быв ни от кого примеченными, исключая привратника, чрезмерно удивившегося тому, как они могли выйти, но герцог приказал ему хранить молчание.

Теперь, любезный мой Жакмар, – продолжал Гродерн, – ты известен о всем том, что мог я тебе вверить; мне должно удалиться. Альберт скоро прибудет сюда; не теряй бодрости и докажи невинность свою ясными и спокойными ответами на все вопросы, которые станут тебе делать; старайся говорить не торопяся на тот конец, чтоб не позабыть того, что отвечал на первые допросы, и дабы не разбиться в речах, когда будут спрашивать два раза об одном предмете. Говори истину и ответы твои никогда не будут между собою розниться.

Гродерн удалился, и несколько спустя прибыл герцог Альберт и Брюншильда со всею их свитою. Альберт велел отпереть церковь с тем, чтоб в притворе ее учинить допрос обвиняемым.

– Это дело, – говорил он, – не может опорочить сего святого места, ибо, когда предмет оного состоит в том, чтоб обвинить или оправдать человека, то должно просить Бога, да озарит свыше слабые наши способности. Всяк из нас должен принимать в том участие, и церковь есть удобнейшим местом для приведения на память судиям о святости их обязанностей и о преступлении, в котором учинятся виновными, коль скоро допустят действовать в себе пристрастию или хотя несколько покривят весами правосудия.

Следуя сему, ввели в притвор Жакмара, Эдгара, жену Гродерна и малых детей. Герцог, увидев сих последних, спросил:

– Неужели и эти малютки могут почесться участниками в преступлении?

– Конечно, – вскричала Брюншильда, – должно истребить все это проклятое отродие.

– Отведите их, – сказал герцог, – они не могут быть виновны, почему я наперед их освобождаю.

Тогда радостная улыбка блеснула на унылом лице Жакмара; слезы признательности потекли из глаз его, и он, повергнувшись на колени, благодарил своего владетеля.

– Встань, молодой человек, – сказал ему Альберт, – я прибыл сюда оказать правосудие; дети же твои не могут почесться преступниками, хотя бы они и омочили руки свои в крови Конрада; ибо настоящий преступник есть тот, кто с намерением производит злодеяние, зная закон, который нарушает.

– Премилосердый государь, – вскричал Жакмар, – хотя я и убил Конрада, но призываю Бога в свидетели, что не думал учиниться чрез то преступником.

– Пишите его признание, – вскричала Брюншильда, – он ясно обнаружил сам злодеяние свое.

Герцог хранил молчание; простота Жакмара столь его удивила, что он не мог ничего ответствовать.

Раймонд, опасаясь, чтоб не употребили в пользу сего признания, встал и, обратясь к Альберту, «я думаю, – сказал ему, – что здесь законы не осуждают человека по одним собственным его словам».

– Он признался в своем преступлении, – вскричала Брюншильда. – Чего ж вам еще надобно?

– Причин, сударыня, побудивших его совершишь оное, – отвечал ей англичанин.

– Я прибыл сюда оказать правосудие, а не удовлетворять вашим мщениям, – сказал герцог Брюншильде, бросив на нее суровый взгляд, – и прошу вас хранить молчание. Где же Гродерн?

Игуменья отвечала, что о том не известна. Герцог требовал, чтоб и она присутствовала в суде, и ей не можно было отказаться.

Призвали доносчиков; Эдвард и двое других предстали, и первый начал говорить. Он объявил, что Жакмар, Гродерн и его сын, возвращаясь с Дюнифледой в свою хижину, встретили двух служителей герцогского дома с половины Брюншильды; что Дюнифледа, оставя со путников своих, пристала к сим двум человекам, делая самые неблагопристойные предложения, чтоб привлечь их к себе, но они, имея отвращение к толикому бесстыдству – отказались за ней следовать.

– О, великий Боже! – вскричал Жакмар, соединив руки. – Какая дерзкая ложь!

– Молчи, – сказал ему герцог, – или мы признаем тебя виновным.

– Нет, не могу молчать; это невозможно… Бедная моя Дюнифледа погибла, учинясь жертвой грубостей сих извергов. Как же могут они столь нагло лгать?

– Молодой человек, когда доносчик твой все противу тебя выскажет, тогда дозволится и тебе говорить против него, что угодно; итак, ежели будешь нас прерывать, то мы обвиним тебя.

Доносчик продолжал:

– Сопутники Дюнифледы приблизились; они хотели убить сих двух человек; требовали от них кошельков, утверждая, что должно непременно быть с ними деньгам. Тогда я, к счастию, подоспел, будучи вооруженным, – продолжал Эдвард. – Спешил к ним на помощь, но этим бездельникам удалось от меня убежать. Конрад встретился им на дороге, они его убили и закопали неподалеку от монастыря.

Два другие служителя учинили клятву, что сей донос справедлив.

– Не имеете ли еще каких других доказательств? – спросил их герцог.

Они отвечали отрицательно.

Тогда Жакмар начал свое оправдание, и когда окончил, то герцог встал, говоря, что произнесет приговор.

– Мне кажется, что оправдание гораздо вероятнее допроса, – сказал он. – Я не могу признать подсудимых виновными, а предаю участь их на суд трех старейших особ из сего собрания.

Первые двое объявили их невинными, третий же предложил, чтоб их обыскать, не найдется ли при них каких вещей, принадлежавших Конраду.

Брюншильда испросила дозволение говорить.

– Я дала в то утро Конраду, – сказала она, – малый кошелек с деньгами и алмазный крест для доставления в аббатство де***. При нем не нашли ни того, ни другого, потому что убийцы унесли все с его одеждою.

Жакмар, радуясь, что от сего опыта зависит его избавление, и не опасаясь оному подвергнуться, спешил предстать: его обыскали, но не нашли ни денег, ни алмазного креста в его карманах.

Потом дошла очередь до сына Гродерна.

– Препочтеннейший герцог, – сказал Эдгар, – оставьте излишний труд; я не имею ни креста, ни денег, хотя сам хоронил Конрада.

– Их невинность ясна, – говорил герцог.

– Должно их непременно обыскать, – кричала Брюншильда.

Наконец обыскивают Эдгара, и во изгибах одежды его находят алмазный крест. Тогда его мать упала в обморок, Жакмар остолбенел, а герцог испустил глубокий вздох.

Торжествующая Брюншильда наслаждалась всеми удовольствиями злобных душ, а сын Гродерна, объятый удивлением и стыдом, потупил глаза в землю. Всеобщее молчание продолжалось несколько минут. Все зрители взглядывали друг на друга, и казалось, что каждый старался узнать мнение другого. Эдвард приблизился и вопрошал у герцога, доволен ли он сим доказательством, потому что можно еще присовокупить к тому бегство Гродерна, который, конечно, унес деньги.

Герцог не смотрел на него и не отвечал. Сердце его стеснилось, и он сожалел о развращениях человеческих. Бедный Эдгар не имел ни малейшего упования избегнуть мщения бесчеловечной и жестокой женщины; но Всемогущее Существо, располагающее жребиями как сильных, так и беспомощных, не допустило на этот раз погибнуть невинности.

Сир Раймонд встал и просил дозволения говорить.

Кровожаждущая Брюншильда, которая не могла терпеть Раймонда, возвела на него свирепый взор, говоря, что не допустит иностранцев вмешиваться в ее дела.

– Государыня моя, – сказал ей Раймонд, – когда бы это дело касалось до одних вас, то, может быть, мне не должно бы в него вмешиваться; но ежели по одним обвинениям любимца или подговоренных свидетелей, многие из подобных мне подвергаются лишению жизни, то имею равное право со всеми здесь присутствующими защищать их, и обязан совестию своею приложить все усилия для спасения несчастных, учинившихся по мнению моему жертвою клеветы.

– Сир Раймонд, – возразила Брюншильда с гневом, – что вы разумеете чрез моего любимца?

– Оставляю тайным переговорам прошедшей ночи изъяснишь вам смысл сих слов; но это дело не окончится так легко, как вы надеялись. Вам самим, герцог Альберт, предаю его на апелляцию; я требую от имени сих несчастных обстоятельнейших розысков и беспристрастного свидетельства; когда вы мне в том откажете, то именем их вызываю вас биться со мною до тех пор, пока один из нас погибнет, или доколе не оказано будет должное правосудие невинным, столь беззаконно осуждаемым.

Герцог начинал уже познавать свойства Брюншильды; но, почитая подозрения доказательством слабого духа, не хотел входить в дела ее. Будучи доволен тем, что находится способ к избавлению несчастных, ею гонимых, объявил сир Раймонду, что он дает ему полную власть в исследовании сего дела, как им за лучшее признано будет; потом, обратясь к Брюншильде, с суровым взором приказал ей повиноваться.

– Очень хорошо, – сказал англичанин, – я повелеваю именем вашим вывести отсюда доносчиков и обвиняемых, с тем, чтоб каждый из них тщательно храним был в особенной комнате, пока велено будет их призвать. Герцогиня Брюншильда должна одна здесь остаться.

Все это было исполнено по его приказанию.

– Государыня моя, – сказал Раймонд герцогине, – во имя Бога милосердия, правосудия и истины, во имя Искупителя мира, неправедно осужденного, Которого представляю вам символ, призываю вас поклясться над сим крестом, что вы будете говорить совершенную истину, и станете отвечать на вопросы, которые вам предложу.

Брюншильда с тщеславием и вспыльчивостию, ей свойственными, отвергнула клятву и, вставши, готовилась выйти.

Гордые и неблагопристойные поступки Брюншильды возбудили гнев и неудовольствие герцога. Он приказывал ей сесть и повиноваться. Сир Раймонд запер двери, предлагая ей учтивым образом возвратиться на свое место, и подавал руку свою, чтоб довести до оного; но герцогиня, отскочив назад, бросилась к дверям и старалась их отпереть.

– Никогда, – кричала она, – нет, никогда не подвергнусь я законам дерзкого нахала, кто бы он ни был, хотя бы то был и сам Альберт.

Герцог приказал спокойным тоном людям своим удержать Брюншильду, и они готовились было исполнить его повеление, как сия неукротимая фурия выхватила кинжал из-под одежды своей и хотела пронзить им Раймонда; но Гримоальд, приметив то, успел удержать ее руку.

– Твои сумасбродные и нелепые поступки, – говорил ей Альберт, – доказывают явственнее невинность подсудимых, нежели все клеветы их доносчиков могут доказать о их преступлении. Они будут судимы со всею строгостию, и вам, сир Раймонд, предоставляю я произнести приговор.

– Я не токмо что не могу почесть их преступниками, – отвечал Раймонд, – но, напротив того, совершенно уверен, что есть заговор против их жизни; и когда ваша супруга не станет отвечать на мои вопросы, то я буду обязан совестию признать ее виновницею оного.

Не одни знатные должны искать защиты в правосудии, и поселяне имеют равное к тому право. В день последнего суда все преимущества исчезнут, и государи учинятся равными простым смертным. Бог устроил князей в мире для оказания каждому беспристрастного правосудия. Ежели бы открыт был заговор на вашу жизнь, то старались бы разыскать его с крайнею строгостию, хотя жизнь ваша в общем отношении не имеет никакого преимущества пред жизнию другого человека; следовательно, когда стремятся погубить невинных, то не достоинство особы, а великость преступления должна привлечь наше внимание. Должно еще рассудить, что оказывающий несправедливость, хотя бы был государь, унижается пред тем, кого оскорбляет, хотя бы то был поселянин; и ежели высокая степень в обществе должна иметь на нас некоторое влияние, то в таком только случае, чтоб быть бдительными над своими поступками; ибо, чем более кто образован и просвещен, тем лучшим должен быть, и чем более имеет понятия о порочности какого деяния, тем виновнее становится, совершив оное. Итак, я объявлю, что герцогиня с своими соумышленниками сплела адскую сеть для погубления подсудимых, которых почитаю я невинными; и ежели доносчики их откажутся отвечать явственно на мои вопросы, или же ответы их не могут оправдать сего обвинения, то я никак не могу переменить своего приговора.

Герцог казался удивленным, но согласился на то; герцогиня же источала тьмы укоризн, так что оскорбленный Альберт угрожал возложить на нее оковы, ежели не умолкнет.

Никогда герцог не оказывал толикой твердости, и никогда не была она ему столь нужна. Брюншильда почитала за шутку угрозы его до тех пор, пока и действительно не возложили на нее цепей, приготовленных ею для Эдгара. Ее принудили к молчанию, завязав ей рот, и она учинилась предметом удивления и презрения всего собрания.

Альберт, единожды рассердившись, не скоро мог успокоиться. Хотя ненавидел он подозрений, однако ж не мог на сей раз от них освободиться. Он клялся, что когда Брюншильда уличена будет в преступлении, в котором кажется виновною, то поступит с нею с такою же строгостию, с какою поступил бы с Эдгаром, если бы он был преступником.

Тогда ввели Эдгара, и Раймонд вопрошал его, в котором часу приспел он на помощь к своим сотоварищам; он отвечал, что в три часа.

– Обвиняемые имели ли какое оружие, и буде имели, то в чем оно состояло?

– В кинжале.

– Какого цвета было платье Дюнифледы?

– Зеленого.

– Куда ты пошел вчерашнего дня по выходе из монастыря?

– К герцогине Брюншильде.

– Долго ли был у ней?

– Несколько минут.

– Возвращался ли к ней в тот вечер?

– Нет.

– Где же был, вышедши от герцогини?

– У герцога.

– Куда же пошел после того, как герцог удалился?

– В свою комнату.

– Ночью не выходил ли куда из нее?

– Никуда.

– В котором часу вошел ты в свою комнату?

– В десять часов.

– Не видал ли кого с тех пор?

– Никого…

– Отведите его, – сказал Раймонд, – и приведите другого.

Когда он предстал, рыцарь спросил его, какого рода было оружие обвиняемых.

– Кинжалы.

– Какого цвета было платье Дюнифледы?

– Зеленого.

– В котором часу Эдвард приспел к ним на помощь?

– В пять часов.

– Видел ли ты вчерась Эдварда?

– Видел.

– Когда?

– Вечером; я провел большую часть ночи, разговаривая с ним, после того, как герцог лег спать.

– По какой же причине?

– Для того, что не имел охоты ко сну и не хотел рано ложиться.

– Отведите его и приведите третьего, – сказал Раймонд.

Ответы сего последнего не соглашались ни с Эдвардовыми, ниже с теми, кои делал его сотоварищ, исключая только что сходства в рассуждении цвета платья Дюнифледы. Велели принесть последнее ее платье, и увидели, что оно не было зеленое. Вопрошали у жены Гродерна, в каком находилась платье Дюнифледа, когда к ней пришла. Она отвечала, что в зеленом; «но, как оно было изорвано, вымочено и замарано, то я принудила ее надеть то, которое пред собою видите».

– Очень легко можно понять, – сказал Гримоальд, – по чему сии люди согласны. В цвете платья Дюнифледы; Эдвард, конечно, ее видел в зеленом платье и рассказал о том сотоварищам. Или, может, они видели ее и сами.

– Довольно, – говорил Альберт, – должно произнести приговор.

Но в ту минуту предстает пред ними Гродерн.

– Для чего ты убежал? – спросил его Альберт.

– Для того, чтоб спасти седые волосы свои от рук изменников, заклявшихся погубить меня; но уведомясь, что вы здесь, предаюсь с доверенностию вашему правосудию и милосердию: вспомните, Альберт, что когда осудите невинного, то должны будете дать некогда в том отчет верховному Судии мира.

Нельзя изобразить удивления сего старика, когда, проходя мимо столбов притвора, увидел он скованную Брюншильду. Герцог уведомил его о всем происшедшем, также и о клятве своей наказать строжайшим образом виновных, не исключая и самой герцогини, ежели будет изобличена в участии.

– Добрый старик, – сказал ему Альберт, – в твою волю предаю участь Брюншильды и ее соумышленников; произнеси им приговор, и он с точностию будет исполнен.

Герцог закрыл руками лицо свое, и казался несколько минут погруженным в прискорбие; он видел, сколь недостойно обманут был в своей доверенности, каким гнусным образом употребила во зло Брюншильда власть, ей от него вверенную, так что чрез пороки свои, на которые смотрел он сквозь пальцы, дошла до преступления; сожалел о пагубной своей снисходительности, и упрекал себя во всех беззакониях, которые должен был предупреждать; наконец, чувствовал, что ежели оставит это без наказания, то сам почтен будет во всем том участником.

Гродерн взирал на него с видом сожаления и хранил молчание.

– Говори же, Гродерн, – сказал ему герцог, не открывая своего лица, – будь справедлив и снисходителен; участь моей супруги в руках твоих, и ты можешь располагать ее жизнию.

По нескольких минутах молчания старик ответствовал:

– Я присуждаю ее заключить на целый месяц в таинственное отделение замка, не допуская никого из ее друзей с нею видеться. Соумышленники же ее да заключатся в темницы замка с тем, чтоб каждодневно в течение одного года употреблять их в публичные работы, следующую же за то плату отдавать несчастному Жакмару, отцу двух юных детей, коих мать они умертвили. Что же касается до изменника Эдварда, который под именем Альвина был настоящим и главным убийцею Дюнифледы, то все его имение да продастся в пользу сих сирот.

– Добрый старик, – вскричал герцог, открыв лицо свое и взирая на Гродерна с видом, изъявляющим почтение и признательность, – ты уподобился Богу в милосердии, ты изрек правосудное и милостивое решение. Да исполнится оно во всей точности; я опасался, чтоб ты не приговорил Брюншильду к смерти. Но почему же ты не просил ничего для себя?

– Я не имею ни в чем нужды; сын мой молод и здоров, и одних трудов его рук довольно для пропитания обоих нас; дети же Дюнифледы лишились своей матери, и Жакмар, упражняясь в работе, не может иметь за ними присмотра. Что же касается до вашей супруги, то ни вы, ни я не имеем никакого права лишить ее жизни, сего дара Небес, состоящего в непосредственной их власти, и которого мы не могли ей дать. При том же, хотя она и стремилась исторгнуть нашу жизнь, но Бог до того не допустил.

Радостный и одобрительный шум раздался по всему собранию. Я не стану описывать сей сцены; воображение читателя может лучше представить всеобщее удовольствие зрителей, бешенство герцогини с ее соучастниками, и веселие и признательность неправедно обвиняемых.

Связь приключений приводит нас к юной Гильдегарде, которая должна теперь обратить внимание читателя.

Гильдегарда была единородная дочь Альберта и Брюншильды. С самого младенчества мать ее нисколько не старалась о ее воспитании, вверив оное нерадивому присмотру служителей своих. Брюншильда никогда не ощущала матерней нежности; ибо сие добродетельное чувствие не может обитать в сердце столь развращенном. Альберт любил свою дочь; но попечения отца не могут быть достаточны к образованию и направлению первых склонностей младенчества. Гильдегарда, рожденная с тихим и послушным характером, удобно могла развратиться правилами и примерами своей матери; но отвращение к ней Брюншильды от того ее предохранило. Оставленная в полное надзирание кормилицы, обитала она в дальнем и мрачном отделении на конце замка. Никогда мать не посещала ее, никогда даже не наведывалась о ее здоровье, и виделась с нею только в то время, когда отец призывал ее к себе; но и в сих случаях Альберт старался более о ее забавах, нежели о ее образовании.

Герцог был добродетелен; он ненавидел пороки, под какими бы видами они ни сокрывались, и любил правосудие. Будучи от природы кротким, но слабым и недальновидным, не мог он много содействовать в воспитании своей дочери, почему и препоручил оное старому музыканту, живущему с давнего времени в замке; одному же из почтенных духовных, покрытому сединами, вверено было наблюдение над ее нравственностию. Гильдегарда столь была добродушна, ее свойства делали такую противоположность со свойствами ее матери, что она почти была обожаема малым двором своим. Старый музыкант удивлялся быстрым успехам ее во всем том, чему мог ее научить. «Весьма жаль, – говорил он часто сам себе, – что сии прекрасные семена истлевают и пропадают, не имея надлежащего возделывания! Какие таланты сие редкое дитя могло бы приобрести! Какое блестящее лицо могла бы некогда из себя представить, если бы имела другую мать!»