Текст книги "Легенда о прекрасной Отикубо"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Выйдя от своего зятя, новый дайнагон отправился благодарить императора и в честь этого счастливого случая роздал служилым людям подарки, сколько следует по обычаю.
И старик, словно покончив на этом все свои земные дела, возвратился домой, снова лег в постель и стал быстро угасать.
– Все мои желания исполнились, – повторял он. – Отныне ничто больше не привязывает меня к этому миру. Теперь и умирать можно…
При этом печальном известии Отикубо поспешила к своему отцу. Старик был очень тронут и обрадован ее приходом.
Все пятеро дочерей дайнагона собрались вокруг его ложа, чтобы ухаживать за больным отцом, но он соглашался принимать питье и пищу только из рук одной Отикубо. Только ее одну он был рад видеть возле своего изголовья, а на прочих дочерей и глядеть не хотел.
Чувствуя, что близится его смертный час, дайнагон Минамото подумал: «Между сыновьями моими нет настоящей братской дружбы, да и дочери мои живут не в ладу. Если я сам не назначу каждому из них определенную долю наследства, то после моей смерти пойдут в семье ссоры и раздоры».
Он призвал к себе старшего своего сына Кагэдзуми и велел ему принести дарственные бумаги на владение поместьями, а также пояса, украшенные драгоценными камнями, и разделить их между братьями и сестрами, но при этом все самое ценное старик откладывал в сторону для Отикубо.
– Пусть прочие мои дети не завидуют. Все они честно выполнили свой долг сыновнего служения отцу, но лучшую долю наследства всегда полагается оставлять тому из детей, кто занял в свете самое высокое положение. Многие годы вы пользовались моими заботами… Разве это одно не стоит благодарности?
Старик говорил так убедительно, что дети согласились с ним.
– Дом наш уже очень обветшал, но земли при нем много, да и место хорошее… – сказал он и решил оставить дом Отикубо.
Этого уже мачеха не могла вынести и заплакала навзрыд.
– Быть может, ты и прав, но как же мне не обижаться на тебя? С самых моих юных дней я была тебе любящей женой. Я служила тебе верной опорой в старости. Семерых детей мы вместе прижили. Почему же ты не хочешь оставить этот дом мне в наследство? Это несправедливо. Уж не собираешься ли ты отвергнуть собственных детей, обвинив их в сыновней непочтительности? Любящие отцы так не поступают, а больше всего тревожатся о судьбе тех детей, которым в жизни не повезло. Господину начальнику Левой гвардии наш дом не нужен, он и без него прекрасно обойдется.
Твой сановный зять, если захочет, может возвести себе великолепные хоромы. Хватит с него, что мы за свой счет выстроили для него прекрасный, как яшма, дворец Сандзёдоно. О сыновьях я не беспокоюсь, они и без собственного дома не пропадут. Ни у одной из наших двух старших замужних дочерей нет собственного дома. Хорошо, пускай обойдутся как-нибудь. Но куда мне идти на старости лет с моими двумя младшими дочерьми, когда нас отсюда выгонят? Не прикажешь ли нам с протянутой рукой просить подаяние на большой дороге?
– Я не бросаю своих детей на произвол судьбы, – ответил старик на ее жалобы. – Если дети мои не получат в наследство роскошный дом, это еще не значит, что им придется просить милостыню на большой дороге. Сын мой Кагэдзуми! На тебя возлагаю заботы о твоей матери. Замени ей меня. А дворец Сандзёдоно бесспорно собственность Отикубо. Господин ее супруг сочтет меня слабовольным человеком, если после всей его доброты ко мне я не оставлю ему в наследство ничего хоть мало-мальски ценного. Чтобы ты ни говорила, а этого дома я тебе не оставлю. Не терзай же напрасными жалобами больного, который вот-вот переселится в лучший мир. Больше ни слова, прошу тебя! Ах, как мне тяжко!
Китаноката хотела было снова заспорить с мужем, но дети окружили ее, стали унимать, успокаивать, и она нехотя умолкла.
Отикубо от души пожалела ее и стала уговаривать отца:
– Матушка права! Не оставляйте мне ничего, а разделите все, чем владеете, между моими братьями и сестрами. В этом доме они жили долгие годы, нехорошо отдавать его в чужие руки. Прошу вас, завещайте этот дом матушке.
Но упрямый старик не стал и слушать.
– Нет, ни за что! Я так решил. Когда я умру, исполните в точности мою последнюю волю.
Свои великолепные пояса с драгоценными камнями, все, сколько их было, он оставил в наследство одному Митиёри.
Кагэдзуми в душе был этим несколько недоволен, но не решился оспаривать права дочери, которая лучше всех умела утешить родительское сердце, и предоставил отцу разделить свое имущество так, как тому хотелось. Все свои надежды старик возлагал на одну Отикубо. Она наполняла светом его последние дни.
– Благодаря тебе я восстановил свою утраченную честь, – повторял он без конца. – Когда я умру, то оставлю после себя несколько беспомощных женщин. Прошу тебя, не покидай их на произвол судьбы, будь им опорой в жизни.
– Воля ваша для меня священна, – ответила Отикубо. – Сделаю для них все, что в моих силах.
– Спасибо, утешила ты меня.
И старик дайнагон обратился к другим своим дочерям с наставлением:
– Дочери мои! Слушайтесь во всем госпожу вашу сестру и почитайте ее старшей в семье.
Высказав свою последнюю волю, старик стал отходить в мир иной.
Все его родные и близкие предались глубокой печали.
На седьмой день одиннадцатого месяца дайнагон скончался. Он был уже в таком преклонном возрасте, когда смерть является естественным уделом человека, но, сознавая это, сыновья и дочери все же так оплакивали его, что со стороны глядеть было жалко.
Митиёри вместе со своими детьми продолжал жить в Сандзёдоно, но каждый день появлялся возле дома покойного тестя. Чтобы не осквернить себя близостью смерти, он не входил в дом, а проливал слезы скорби, стоя у дверей. Митиёри хотел было взять на себя все хлопоты по устройству похорон, но отец его, Левый министр, решительно воспротивился этому:
– Новый император лишь недавно взошел на престол. Не годится тебе надолго отлучаться из дворца.
Отикубо со своей стороны тоже была против этого.
– Я не хочу брать сюда наших детей, – сказала она. – Им пришлось бы тоже поститься вместе с нами. А оставлять таких маленьких детей одних, без присмотра отца и матери, – значит, не знать ни минуты покоя. Прошу тебя, побудь с ними в Сандзёдоно, чтобы я могла быть спокойна.
Пришлось Митиёри остаться у себя дома. Он очень тосковал в разлуке с Отикубо и лишь иногда, играя с детьми, на время забывал о своем одиночестве.
«Как быстро угас старик, – думал Митиёри. – Хорошо, что я успел исполнить его заветное желание».
Был избран благоприятный день для погребального обряда, через два дня после смерти дайнагона. Похороны состоялись при великом стечении народа. Среди присутствующих было много знатнейших сановников государства. Как и надеялся покойный дайнагон, ему воздали после смерти небывалые почести.
Вся семья переселилась на время траура в тесный низенький домик, а в опустевших покоях дворца многочисленный клир возглашал день и ночь заупокойные молитвы.
Митиёри приходил каждый день. Не переступая порога дома, он давал нужные указания разным людям. Отикубо была одета в темно-серую траурную одежду, сотканную из коры глицинии. С лица ее сбежали краски от многодневного поста.
Митиёри сказал ей голосом, полным сердечного сочувствия:
О слез поток – река печали!
Но если и моя печаль
С потоком слез твоих сольется,
Вместят ли рукава твои
Озера наших слез и скорби?
Отикубо молвила в ответ:
От горячих потоков слез
Рукава истлели мои.
Шлю судьбе жестокой укоры…
Оттого из жесткой коры
Соткан траурный мой наряд.
Они продолжали видеться издали только, пока не окончились тридцать дней траура.
– Вернись к нам скорее, – стал просить Митиёри. – Дети заждались тебя.
– О нет, потерпите еще немного. Я вернусь только после того, как истекут все сорок девять поминальных дней[53].
Митиёри поневоле стал проводить все ночи в доме покойного тестя, так сильно он стосковался в разлуке с Отикубо.
Быстро летело время. Скоро настал последний, сорок девятый день. Митиёри пожелал, чтобы усопшего помянули в этот день особенно торжественно. Все родные и близкие дайнагона приняли участие в этом печальном торжестве, каждый соответственно своему рангу. Великолепная была церемония!
Когда заупокойные службы пришли к концу, Митиёри сказал своей жене:
– Ну, теперь едем домой. Смотри, заживешься здесь, опять тебя запрут в кладовой.
– Ах, как ты можешь так шутить! Никогда, никогда не говори таких слов. Если матушка тебя услышит, она подумает, что мы не забыли прошлого, и начнет, пожалуй, сторониться нас. А я хочу теснее сдружиться с ней, ведь она теперь заняла в семье место покойного отца.
– Ну, это само собой. К сестрицам своим ты тоже должна относиться с особенной теплотой, по-родственному.
Услышав, что Митиёри с женой возвращаются к себе домой, Кагэдзуми, во исполнение воли умершего, принес дарственные бумаги на разные поместья и отдал их Митиёри, а в придачу к ним несколько поясов, усыпанных драгоценными камнями.
– Право, сущая безделица, но не судите строго – это последний дар покойного отца.
Митиёри стал рассматривать подарки. Три драгоценных пояса, – один из них, самый лучший, он сам когда-то преподнес своему тестю. Бумаги на землю, план дома…
Видно, это была самая лучшая часть наследства.
– Хорошие поместья были у твоего отца, – сказал он Отикубо. – Но почему же он не оставил свой дворец в наследство жене или дочерям? Разве был у него другой?
– О нет, другого не было. Вся семья жила здесь долгие годы. Откажись от этого дома, прошу тебя, отдай его матушке.
– Хорошо, согласен. Тебе он не нужен, ведь ты живешь у меня. А если ты примешь этот дар, все твои родные еще, пожалуй, возненавидят тебя смертельной ненавистью.
Посоветовавшись с женой, Митиёри позвал Кагэдзуми и сказал ему, смеясь:
– Вы, наверно, посвящены во все подробности дела. С какой стати ваш покойный отец завещал нам так много? Может быть, вы уступаете нам большую часть наследства просто из желания угодить влиятельной семье?
– Нет, что вы! Мой отец в предчувствии близкой смерти сам распорядился своим наследством. Я только выполняю его волю.
– Право, он утруждал себя понапрасну. Как я могу отнять у вас ваш родной дом? Я отказываюсь от него. Пусть им владеет ваша матушка. Эти два пояса оставьте для себя и Сабуро. Я возьму только бумагу на землю в провинции Мино и вот этот пояс. Отказаться от всего – значило бы неуважительно отнестись к добрым чувствам покойного отца.
– Как-то неловко выходит… Ведь если бы даже батюшка сам не назначил вам этой доли, она все равно полагалась бы вам по праву при разделе наследства. А тем более, если такова воля покойного… Не следует ей противиться. Ведь все прочие дети тоже получат свое, каждый понемногу, – отнекивался Кагэдзуми.
– Не говорите пустого. Если бы я потребовал с вас лишнего, вот тогда стоило бы спорить со мной. Жена моя, можно считать, получила завещанный ей дар, ведь отец выразил свою любовь к ней, а это самое драгоценное. Пока я жив, у моей жены ни в чем не будет недостатка. А умру я, будет кому о ней заботиться, у нас ведь трое детей. Но, как я слышал, сестры ваши Саннокими и Синокими остались одни на свете. Я готов взять заботы о них на себя. Отдайте им нашу долю наследства. А что до старших сестер, я позабочусь о хороших местах для их мужей.
Кагэдзуми почтительно выразил свою радость.
– Пойду сообщу ваше решение моим родным, – поднялся он с места.
– Если они захотят возвратить мне эти вещи, то, пожалуйста, не приносите их обратно. Повторять одно и то же – какая скука… – сказал Митиёри.
– Но, может быть, этот пояс мог бы носить кто-нибудь в вашей семье. У вас есть братья. Пожалуйста, отдайте его кому-нибудь из них.
– Если мне самому понадобится в будущем этот пояс, я попрошу его у вас. А при чем тут посторонние люди… – И он заставил Кагэдзуми взять пояс обратно.
Тот поспешил сообщить волю Митиёри своей матушке и сестрам.
Китаноката сделала вид, что очень довольна.
– Вот хорошо! Мне было бы жалко терять этот дом. – Но на самом деле ей была невыносима мысль, что Отикубо дарит ей из милости ее же собственный дом. – Это Отикубо нарочно все подстроила, проклятая! – вдруг сорвалось у нее с языка.
Кагэдзуми вышел из себя:
– Вы в своем уме, матушка? Вспомните, сколько зла вы причинили ей в прошлом! Как вы можете говорить такие слова? Или вы задумали всех нас погубить? Сколько горечи должно было накопиться в сердце у бедняжки, когда вы так жестоко ее преследовали! И чем же она отплатила вам? Только добром. А вы не чувствуете к ней ни малейшей благодарности, мало того, еще клянете ее во всеуслышание. Можно ли вести себя так безумно? Только и слышно: Отикубо, Отикубо… Эта мерзкая кличка просто с языка у вас не сходит… Что если сестрица узнает об этом?
– А чем я ей обязана? Что она подарила мне мой собственный дом? Да и то она сделала это не ради меня, а из любви к покойному отцу. А ты тоже хорош! Если я нечаянно оговорилась, сказала по старой памяти Отикубо, так ты уже считаешь меня безумной.
– Сердца у вас нет, вот что! – воскликнул с досадой Кагэдзуми. – Вы думаете, что она не оказала вам никакой милости. Ваше дело. Но скажите, разве не ее супругу младший мой брат обязан своим возвышением на службе? Сам я стал управителем в таком знатном семействе, а по чьей милости выпала мне эта честь? Вот каких благодеяний удостоились мы за короткое время. Все ваши сыновья получили хорошие должности только благодаря покровительству ее супруга. А если бы он принял в наследство этот дом, не посчитавшись с вами, куда бы вы отсюда пошли? Вот о чем подумайте хорошенько. Когда опомнитесь немного, так сами увидите, что радоваться должны своему счастью. Я, сын ваш Кагэдзуми, получаю, конечно, небольшой доход как правитель области, но ведь я должен в первую очередь позаботиться о своей жене. Матери я помогать не в состоянии. Выходит, особо заботливым сыном меня не назовешь. Вот видите, в наше время даже родные дети не слишком-то пекутся о своих родителях. А зять ваш только и думает, как вам помочь. Вы бы должны быть счастливы.
Долго старался он убедить свою мать всякими доводами, и та наконец как будто согласилась с ним.
– Какой же ответ мне передать нашему зятю? – спросил у нее Кагэдзуми.
– Уж и сама не знаю. Только успею слово сказать, как его сейчас же перетолкуют. Такой крик поднимут, что оглушат. Ты у меня человек умный, понимаешь, что к чему, сам и решай, что ответить.
– Ведь я не с чужим человеком говорю, – с досадой сказал Кагэдзуми. – Вам же добра желаю. Если господин начальник Левой гвардии берет на себя заботы о вашей судьбе и судьбе Саннокими и Синокими, так единственно потому, что его супруга этого хочет. Пусть мы с ней дети одного отца, но согласитесь, что такой пример родственной любви – редкость в наши дни.
– Может быть, господин зять и наобещал мне золотые горы… Но сбудется ли это? А что я получила на деле? Жалкие крохи от наследства, сущую безделицу. Земельный надел в провинции Тамба, который не приносит и одного то[54] рису в год. Да еще поместье в Эттю, далеко от столицы, попробуй оттуда что-нибудь привезти. А муж Наканокими получил поместье в триста с лишним коку[55] дохода. Это ты, Кагэдзуми, так распорядился – выбрал для меня самые далекие, плохие земли, – стала упрекать своего старшего сына Китаноката, хотя в разделе наследства принимали участие и все другие дети тюнагона.
– Что вы говорите, матушка! Разве мы позволили бы обидеть вас, будь это правдой? – заговорили наперебой ее сыновья и дочери. – Члены одной семьи должны помогать друг другу. Как может родная мать так жадничать? Все мы очень благодарны нашей сестрице…
– Ах, да замолчите вы! – вскинулась на них Китаноката. – Вас не перекричишь. Ополчились все на одну. Вы бедняки, вот и пресмыкаетесь перед богачом.
В эту минуту вошел Сабуро. Слова матери его возмутили.
– Неправда! Благородный человек и в бедности сохраняет красоту своей души, – сказал он. – Когда госпожа сестрица жила в нашем доме, слышал ли кто-нибудь от нее хоть одно-единое слово жалобы? Вы, матушка, столько раз несправедливо бранили сестрицу, а она всегда вас слушалась. Все говорили про нее: «Какая кроткая!» Разве сами вы, матушка, не говорили того же?
– Ах так! – заплакала Китаноката. – И ты на меня! Лучше мне умереть. Все мои дети ненавидят меня, попрекают, возводят на меня напраслину… Умру, грех вам будет.
– Какие страшные слова! Лучше прекратить этот разговор.
Оба сына встали и направились к выходу.
Старуха вдруг опомнилась.
– Стойте, стойте, куда вы? А ответ насчет дама? Надо же передать зятю ответ от меня.
Но они ушли, сделав вид, будто не слышат.
Сабуро сказал брату:
– Вздорная у нас мать и недобрая… Как это печально. Надо молить богов и будд, чтобы они смягчили ее сердце! А нам эти молитвы зачтутся на небесах.
Посоветовавшись между собой, братья решили вернуть Митиёри бумагу на право владения отцовским дворцом. Увидев, что Кагэдзуми уносит с собой эту бумагу, Китаноката испугалась, как бы он в самом деле ее не отдал.
– Куда ты? Вернись, отдай мне бумагу, – позвала она сына назад. – Бумагу отдай.
– Ах, глупости! – отмахнулся тот. – Такой важный документ, а вы – то отдайте его назад, то подайте мне сюда! Сами не знаете, чего хотите.
Возвращая бумагу Митиёри, Кагэдзуми сказал ему:
– Мы очень благодарны вам за вашу доброту. Наша семья теперь возлагает все свои надежды только на вас одного. Вы вернули нам дарственные бумаги на поместья. Мы хотели бы отказаться от них, чтобы исполнить волю покойного отца, однако не решились противиться вашему желанию и принимаем ваш щедрый дар! Но покойный отец особенно заботился о том, чтобы дворец его достался именно вам… Просим вас непременно принять эту бумагу в память нашего отца.
Митиёри ответил на эти слова:
– О нет, напротив, дух покойного дайнагона не найдет себе покоя, если этот дом попадет в чужие руки. Пусть Китаноката доживает в нем остаток своей жизни, а после нее он перейдет к ее дочерям Саннокими и Синокими. Возьмите эту бумагу обратно.
И, отказавшись от нее, возвратился вместе со своей семьей в Сандзёдоно.
Прощаясь перед отъездом с мачехой и сестрами, Отикубо сказала:
– Скоро я опять побываю здесь, и вы навещайте меня. Я буду заботиться о вас вместо покойного отца. Просите у меня без стеснения все, что нужно, ведь я не чужая вам.
После этого она почти каждый день стала присылать своим сестрам модные красивые вещи, а мачехе полезные предметы обихода. Даже во времена покойного дайнагона они не видели таких богатых подарков.
Понемногу мачеха начала ценить доброту Отикубо. «Детей у меня много, – думала она, – но сыновья мои не очень-то радеют о матери, и только одна падчерица по-настоящему заботится обо мне и моих дочерях». Тем временем старый год пришел к концу.
* * *
Во время новогоднего производства в чины и звания отец Митиёри удостоился высшей милости, он был назначен главным министром, а Митиёри стал вместо него Левым министром.
Муж Наканокими был очень беден, он обратился за покровительством к Отикубо и получил доходную должность правителя области Мино.
Срок службы Кагэдзуми в провинции уже истек, но благодари заступничеству сестры он без труда получил новый пост правителя области Харима под тем предлогом, что очень хорошо исполнял свою прежнюю должность. Сабуро тоже не был забыт: ему дали звание начальника гвардии.
Братья собрались у своей матери и с радостью стали говорить о том, какими милостями осыпала их Откубо и как с ее помощью они возвысились в свете.
– Ну как, матушка, вы опять будете повторять, что ничем не обязаны своей падчерице? Хоть теперь-то вы перестанете болтать про нее все, что в голову взбредет? – говорили, посмеиваясь, братья.
Чувствуя правоту их слов. Китаноката наконец «обломала рога своею сердца». В самом деле, вся семья ее вдруг оказалась в большом фаворе.
Многие даже стали роптать:
– В этом году счастье улыбнулось только одной семье. Лишь сыновья и зятья покойного дайнагона Минамото удостоились наград… Другие ничего не получили.
Митиёри не обращал внимания на подобные пересуды. Вся полнота власти в стране была сосредоточена, по существу, в его руках. Даже главный министр не предпринимал ни одного государственною дела, не посоветовавшись сперва со своим сыном. Если сын говорил ему: «Такая-то и такая мера никуда не годится», – то главный министр немедленно отказывался от нее, не считаясь с собственным мнением. И наоборот, если ему что-нибудь было не по душе, но Митиёри упорно советовал это, то главный министр всегда уступал ему. Поэтому производство в чины, от самых высших вплоть до самых низших, зависело только от доброй воли одного Митиёри.
Как родне и дядя императора, он пользовался его особой милостью, блистал талантами и, несмотря на свои юные годы, уже носил высокий чин Левого министра. Кто в стране посмел бы противиться его воле? Главный министр до такой степени попал во власть своей безграничной любви к сыну, что даже испытывал перед ним робость. Отец и сын словно поменялись местами. В свете быстро это заметили.
Лучше идти с просьбой к Левому министру, чем к его отцу. От сына скорее добьешься толку, – говорили люди.
Все, кто только хотел испросить какой-нибудь милости, обращались именно к Митиёри, и в доме его всегда толклось много посетителей.
Когда муж Наканокими собрался ехать к месту своей новой службы, Отикубо послала ему много прощальных подарков. Сам Митиёри тоже особенно благоволил к этому родственнику своей жены, потому что, в бытность свою управителем в Сандзёдоно, он лучше всех других исправлял свою должность. Пожаловав ему на прощанье коня с седлом, Митиёри напутствовал его такими словами:
– Я оказал вам покровительство, потому что жена моя замолвила за вас словечко. Постарайтесь же на новом месте оправдать мое доверие к вам. Если до меня дойдут слухи, что вы нерадиво относитесь к своим обязанностям, то больше ничего от меня не ждите.
Муж Наканокими почтительно выслушал это напутствие, радуясь тому, что судьба послала ему такого влиятельного покровителя. Вернувшись домой, он сказал жене:
– На прощание господин Левый министр наказал мне ревностно исполнять мою службу. Вся наша судьба зависит только от его милостей…
Наканокими разделяла радость мужа.
Митиёри не забыл и о прочих сестрах.
– Как бы мне хотелось найти хороших мужей для Саннокими и Синокими! – все время повторял он. – Но, сколько я ни ищу, подходящих не находится…
Китаноката с дочерьми получили от него столько летних и зимних платьев, сколько и при жизни дайнагона у них никогда не было. Даже вечно всем недовольной мачехе не на что было жаловаться.
Отикубо родила мужу несколько сыновей. Не буду описывать, как радовались родители, когда наступало время надеть на одного из них в первый раз хакама[56].
Старший сын Таро был не по летам рослым и умным мальчиком. Как только ему исполнилось десять лет, Митиёри подумал, что, пожалуй, он и в императорском дворце не посрамит себя, и включил его в число отроков, приучавшихся к дворцовой службе в свите наследника престола.
Мальчик уже умел читать трудные китайские книги и был очень даровит от природы. Юный император заметил его и сделал товарищем своих забав. Он так полюбил мальчика, что когда играл на многоствольной флейте, то и его учил этому искусству.
По всем этим причинам Митиёри любил старшего сына больше всех остальных своих детей.
Второму его сыну, Дзиро, который рос в доме своего деда – главного министра, исполнилось к этому времени девять лет. Он по-детски позавидовал успехам своего брата.
– Я тоже хочу идти служить во дворец.
Дед души не чаял в мальчике.
– Что же ты до сих пор молчал? – воскликнул он и тотчас же определил внука во дворец.
– Не рано ли? Дзиро еще так мал, – с сомнением сказал Митиёри.
– Ничего подобного. Он куда смышленей старшего, – упорствовал дед. Митиёри посмеялся над его горячностью и не стал спорить.
Деду этого показалось мало. Он отправился к самому императору.
– Прошу для моего второго внука вашей особой благосклонности. Этот мальчик для меня дороже зеницы ока. Он будет служить вам лучше своего брата, – стал просить главный министр императора.
И дома тоже старик повторял:
– Считайте Дзиро старшим из моих внуков. Поэтому мальчику дали в семье шутливую кличку: Младший Таро[57].
Старшей девочке исполнилось восемь лет. Она отличалась такой восхитительной красотой, что родители берегли ее, как величайшую драгоценность.
Были в семье и еще двое детей: девочка шести лет и мальчик четырех лет. Вскоре ожидалось и еще одно счастливое событие. Не удивительно, что Митиёри так любил свою жену, подарившую ему столько прелестных детей.
В том же году старику главному министру исполнилось шестьдесят лет. Митиёри устроил по этому случаю великолепный пир в самом новом вкусе. Предоставляю это воображению читателей.
Оба старших внука приняли участие в плясках. Ни один из них не уступал другому в искусстве танца, и дед любовался на них, проливая слезы радости.
Все хвалили Митиёри за то, что он не пропустит случая почтить, как должно, своего отца. Добрая слава о нем еще более возросла.
* * *
Наступила первая годовщина со дня смерти дайнагона Минамото. Только тогда Отикубо сняла с себя траурную одежду.
Сыновья его, столь преуспевшие в жизни за это короткое время, тоже сполна отдали последний долг памяти своего отца.
Митиёри хотел как можно скорее выдать замуж Саннокими и Синокими. Он уже начал отчаиваться найти им женихов, как вдруг до него дошло известие, что наместник Дадзайфу[58] перед самым отъездом из столицы потерял свою жену. По слухам, это был человек высоких достоинств.
«Вот кто мне нужен!» – подумал Митиёри и, повстречавшись с наместником, даже в императорском дворце не постеснялся завести разговор о новой женитьбе.
– Что ж, я не прочь! – охотно согласился наместник.
– Наконец-то я сыскал достойного жениха, – сказал, вернувшись домой, Митиёри. – Он хороший человек и в большом чине. За которую же из сестер сосватать его: Саннокими или Синокими?
– На это воля твоя, – ответила Отикубо. – Но я бы хотела, чтоб он достался в мужья Синокими. Вспомни, как ее, несчастную, обидели. Ах, если б ей наконец улыбнулось счастье!
– Наместник в конце этого месяца уезжает в Дадзайфу, надо торопиться. Спроси матушку, согласна ли она. Если она даст свое согласие, то, не теряя времени, отпразднуем свадьбу в моем дворце.
– В письме всего не напишешь, но если я сама поеду к матушке поговорить с нею, то это вызовет шумные толки. Лучше пригласить в наш дом одного из моих братьев.
На следующий день Отикубо вызвала к себе Сабуро и сообщила ему:
– Я сама хотела приехать к вам, чтобы переговорить об одном важном деле, но побоялась преждевременной огласки… Выслушай меня и посоветуй, как быть. Мой муж сказал мне: «Жизнь одинокой женщины не лишена известной приятности, но кто знает, что может случиться в будущем? Для Синокими сыскался прекрасный жених. Если твои родные не будут против, я приглашу Синокими к нам в дом и позабочусь о ее судьбе».
– Я могу только выразить свою благодарность, – ответил Сабуро. – Мы в любом случае не решились бы отказать такому свату. А тем более, если представилась блестящая партия… Поспешу обрадовать матушку.
Сабуро отправился к Госпоже из северных покоев и сообщил ей:
– Вот что сказала госпожа сестрица. Это большое счастье для Синокими. Если такой могущественный человек, как Левый министр, выдает замуж Синокими из своего дома, словно родную дочь, то ни один жених, хотя бы самый знатный, не посмеет пренебречь ею. В свете издеваются над Синокими из-за Беломордого конька… Верно, зять наш задумал смыть с нее этот позор. Жениху сорок лет с лишним. Он занимает высокое положение. Сам отец, будь он жив, не нашел бы никого лучшего. Уже и не знаю, как благодарить Левого министра! Пусть Синокими сейчас же едет в Сандзёдоно. Нечего мешкать.
– У меня была душа не на месте, как подумаю, что станется с Синокими после моей смерти, – ответила Китаноката. – Уж я, кажется, обрадовалась бы, если б ее взял в жены самый простой провинциальный чинуша. А ты говоришь, что жених – знатный сановник? Вот это удача! Спасибо зятю за его заботу. Я благодарна ему гораздо больше, чем своей падчерице.
– Но ведь он осыпает нас милостями только из любви к своей жене. Она часто просит его: «Если любишь меня, то помоги выйти в люди моим братьям. Не забудь и моих сестер!» Потому-то нам и улыбнулось счастье. Мы, ничтожные, мои братья и я, только и думаем, как бы завести роман с какой-нибудь красоткой, а зять наш на вершине могущества и власти ведет себя так, будто в целом мире нет другой женщины, кроме его супруги. Во дворце счету нет красивым дамам, а он никогда не пошутит с ними, не бросит на них ни одного взгляда. Все ночи он проводит дома… Чуть освободится от дел, тотчас же торопится к своей жене. Вот образец верной супружеской любви! Но довольно об этом! Узнайте у сестры, согласна ли она.
– Позовите сюда мою младшую дочь, – приказала Китаноката служанкам. – Господин Левый министр сосватал тебе хорошего жениха, – сообщила она дочери. – Для тебя, осмеянной всеми, опозоренной, это большое счастье. Так считаем мы, твои родные, но скажи, что ты сама об этом думаешь?
Синокими залилась румянцем.
– Я бы рада, но, верно, он не знает правды обо мне… Если б он только слышал про мой позор… Как я могу выйти за него замуж? Мне будет стыдно перед ним, да и мужа сестрицы я, в отплату за его доброту, осрамлю перед целым светом. Нет уж, мне, несчастной, одна дорога – в монахини. Еще пока матушка жива, я останусь в миру, чтобы отплатить дочерними заботами за ее доброту к моему бедному ребенку, а уж потом… – И Синокими залилась слезами. У Сабуро из сочувствия тоже брызнули слезы из глаз.
– Ах, не говори таких зловещих слов! – закричала Китаноката. – С чего ты собралась в монахини? Как поживешь хоть немного в богатстве и чести, так в свете не то заговорят. Все будут завидовать твоему счастью. Послушайся меня, прими это предложение, о чем тут долго думать!
– Так что же мне сказать в ответ? – спросил Сабуро.
– Ты видишь, она ломается, но я со своей стороны считаю, что ничего лучшего для нее и придумать нельзя. Ты уж сам решай, как лучше ответить.
– Хорошо, – сказал Сабуро и отправился в Сандзёдоно.
Когда Отикубо узнала о сомнениях Синокими, она от души ее пожалела.
– Не мудрено, что у нее такие опасения, но вы братец, развейте их, научите ее смотреть на вещи более здраво, ведь в жизни еще и не то бывает… Нет числа печальным примерам!
Митиёри со своей стороны сказал Сабуро:
– Главное, чтобы ваша матушка согласна была. Сыграем свадьбу, не слушая отговорок невесты. Наместник уезжает в конце этого месяца и просит нас поторопиться со свадьбой. Скорей привезите Синокими сюда.
