Текст книги "Легенда о прекрасной Отикубо"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
«Я жалел вчера, что ночь разлучила нас слишком быстро, – говорилось в письме. – Мы не рассказали друг другу и сотой доли того, что случилось с нами за эти годы. Если вы не посетите меня, я буду в большой обиде.
Почему вы оставили у меня бумагу, о которой мы говорили? Приезжайте ко мне снова, иначе жена моя будет тревожиться, опасаясь, что ваш гнев на меня не до конца еще рассеялся».
Синокими в свою очередь получила письмо от Отикубо:
«Все эти годы ты не выходила у меня из головы. Но как ни хотелось мне подать весть о себе, слишком многое меня удерживало. Помнишь ли ты еще обо мне? Или уже забыла? Мне это было бы грустно.
Пусть забыли меня,
Не боится любовь моя времени.
Так на Вечной Горе
Разрастаются густо азалии
Меж безмолвных камней.
Передай матушке и сестрицам, что я была бы рада повидаться с ними».
Три старшие сестры тоже прочли это письмо, досадуя, что Отикубо обратилась только к одной Синокими. Каждой хотелось получить от нее весточку. Вот как меняются люди! А ведь когда Отикубо жила в своей каморке, ни одна из сестер и не думала ее навестить.
Тюнагон ответил своему зятю:
«Я надеялся быть у вас сегодня же, но, к несчастью, «путь закрыт»[40]. Прошу меня извинить. Я с радостью думаю о том, что теперь мы будем видеться часто. Кажется, такое счастье способно вдохнуть в меня новую жизнь. Я говорил еще вчера, что не приму от вас бумагу на право владения дворцом Сандзёдоно. Ваше великодушие пробуждает во мне стыд. Подаренный мне пояс слишком роскошен для такого старика, все равно что парча темной ночью. Я хотел бы вернуть его, но, боясь обидеть вас, оставляю на некоторое время у себя».
Вот что написала Синокими в своем ответном письме к Отикубо:
«Видно, заглохла дорога к нашему дому, и нет никакой отметы у наших ворот, нет даже криптомерии, как поется в старой песне…[41] Я бесконечно рада вашему письму. Но не думайте о себе: «Людям я чужда, хоть не живу в высоких небесах».
Нет, не стала ты нам чужой,
Ты сама нас, беглянка, покинула,
Позабыла дорогу в свой дом.
Сколько лет по тебе мы печалились…
Кто же любит сильней, скажи?»
* * *
С того самого времени молодые супруги стали так заботиться о тюнагоне, что описать нельзя. Старик, можно сказать, не выходил от них. Братья Отикубо, старший – Кагэдзуми и младший – Сабуро тоже охотно посещали своего знатного зятя. Вначале им было совестно, но скоро они стали чувствовать себя у него как дома, радуясь, что породнились с такой знатной семьей. Отикубо заботилась о младшем брате, как о своем родном детище, стараясь устроить его судьбу.
Однажды она сказала Кагэдзуми:
– Я хотела бы повидать также матушку и сестриц. Ведь моя родная мать умерла, когда я была еще совсем маленькой, и я полюбила Госпожу из северных покоев дочерней любовью. Мое самое горячее желание – воздать матушке за все ее заботы, но она, верно, сердится на меня… Передайте всем в доме привет от моего имени.
Вернувшись домой, Кагэдзуми сообщил матери и сестрам:
– Вот что сказала сестрица. Она заботится о нас, ее братьях, так заботится…
Госпожа из северных покоев подумала, что раз падчерица стала так богата, то, верно, говорит правду. Зачем ей кривить душой? К тому же, если бы Отикубо затаила злобу против нее, мачехи, то не стала бы так покровительствовать своим братьям. Значит, во всех гонениях на семью тюнагона был повинен муж Отикубо. Ведь не кто иной, как сам Митиёри, помогал ей шить в ту злосчастную ночь. Он все слышал, он знал обо всем. Рассудив так, мачеха пересилила свой строптивый нрав, и они с Отикубо начали обмениваться ласковыми письмами.
* * *
Как-то раз Митиёри стал советоваться со своей женой:
– Отец твой уже очень стар годами. А в свете сейчас принято устраивать празднества в честь престарелых родителей, когда им исполнится пятьдесят или шестьдесят лет. Услаждают их приятной музыкой ил и в начале нового года подносят им семь первых весенних трав[42]. А иной раз устраивают восемь чтений Сутры лотоса[43]. Словом, всячески стараются порадовать своих родителей. Как ты думаешь, что лучше? Иные старики еще при жизни велят отслужить по себе сорок девять заупокойных молебствий. Но как-то нехорошо детям заживо отпевать своего отца. Скажи, что тебе больше всего по сердцу? Я сделаю так, как ты хочешь.
– Нет лучше утехи, чем музыка, но важней всего позаботиться о спасении души своих родителей. Восемь чтений Сутры лотоса и в этой жизни помогут снискать милость Будды, и в будущей даруют блаженство. Пусть прочтут в честь отца эту святую Сутру.
– Правильно ты рассудила, – одобрил ее слова Митиёри. – Я и сам так думал. Нужно будет устроить восемь чтений Сутры лотоса еще до конца этого года. Отец твой выглядит слабым и грустным, это подбодрит его.
Отикубо уже на следующее утро занялась приготовлениями. Торжество было назначено на восьмой месяц года. Надо было заказать новый список Сутры, поручить мастерам изготовить новые статуи Будды. Митиёри и Отикубо старались устроить все наилучшим образом. Правителям разных провинций было приказано прислать все необходимое: шелковые ткани и шелковую пряжу, серебро и золото. Ни в чем не было недостатка.
В самый разгар хлопот вдруг тяжко заболел и отрекся от престола царствующий император. Престол унаследовал первый принц крови, сын императора от той самой супруги, которая приходилась родной сестрой Митиёри. Второй сын этой же любимой супруги был назначен наследником престола.
Новый государь немедленно пожаловал Митиёри титул дай нагона – старшего государственного советника. Куродо, муж его другой сестры, стал тюнагоном. Не забыт был и младший брат Митиёри: он тоже был назначен членом Государственного совета. Словом, все члены этой семьи удостоились высоких наград.
Так счастливо для Митиёри началось новое царствование. Лучшего и пожелать было нельзя. Старик тюнагон от всей души радовался возвышению своего зятя, считая, что это великая честь и для него самого. В середине седьмого месяца при дворе состоялось много торжеств и церемоний, но хотя Митиёри был и очень занят новой службой в должности дайнагона, он все же не оставлял своих забот о восьми чтениях Сутры лотоса. Было решено приступить к ним в двадцать первый день восьмого месяца. Сначала Митиёри думал устроить это торжество в своем собственном дворце Сандзёдоно, но побоялся, что мачеха и сестры Отикубо, пожалуй, не решатся приехать. Уж лучше ему самому с женой посетить дом тюнагона, подумал он.
Митиёри велел заново отстроить дворец своего тестя и посыпать двор песком. Были повешены новые плетеные занавесы, постланы новые циновки.
И муж второй дочери тюнагона, и старший его сын Кагэдзуми служили теперь у Митиёри управителями. На них-то и была возложена подготовка к церемонии. Надо было убрать ширмы и занавесы, служившие перегородками, так, чтобы получился большой зал. Покои для дайнагона были устроены в северной галерее, а для его супруги во внутренних покоях на южной стороне, где стены были покрыты блестящим красным лаком.
Митиёри с семьей прибыл во дворец тюнагона накануне того дня, когда должны были начаться чтения Сутры лотоса. Прислужниц взяли с собой меньше обычного, так как старый дом был тесноват. Приехали всего в шести-семи экипажах.
Наконец-то мачеха и сестры встретились лицом к лицу с Отикубо. Одежда на ней была цвета густого пурпура, а поверх нее надета другая, тканная из синих и желтых нитей и подбитая лазоревым шелком. Наряд этот поражал своим великолепием и чудесным подбором цветов. Многие бывшие тут люди невольно вспомнили, как мачеха когда-то подарила Отикубо в награду за шитье свои старые обноски.
Готовясь к завтрашней церемонии, Отикубо между делом дружески беседовала о старых временах со своими сестрами Саннокими и Синокими.
Она была хороша собой даже и тогда, когда, всеми презираемая, ютилась в каморке, теперь же красота ее достигла полного расцвета. Достоинство, с которым держалась Отикубо как супруга дайнагона, очень шло к ней и еще более усиливало впечатление от ее красоты. Рядом с ней сестры казались совсем невзрачными, а наряды их просто жалким тряпьем.
Госпожа из северных покоев, примирившаяся с тем, что ничего не может поделать с падчерицей, тоже приняла участие в общем разговоре.
– Я ведь взяла вас на воспитание, когда вы были вот такой маленькой, и для меня вы все равно что дочь родная. Но, на беду, я от природы вспыльчива, иной раз сама не помню, что говорю… Боюсь, что вы на меня в обиде.
Отикубо стало в душе смешно.
– Что вы, матушка! – ласково сказала она. – Я нисколько не обижена на вас. Все давно забыто. Теперь я хочу только одного: позвольте мне заботиться о вас так, как должно почтительной дочери, чтобы душа моя была спокойна.
– Вот за это премного благодарна, – ответила мачеха. – В доме моем много никудышных людей: не умеют в жизни устроиться. Поневоле в отчаяние придешь. Как же нам всем не радоваться, что вас посетило такое счастье?
На другой день с самого раннего утра началось торжественное чтение Сутры лотоса. Среди гостей присутствовало много высших сановников. А уж чиновников низших званий и не счесть было!
– Каким образом этот жалкий, вконец одряхлевший старик сумел выдать замуж свою дочь за такого влиятельного человека? – гадали в толпе. – Бывает же людям счастье!
И в самом деле, Митиёри исполнилось всего двадцать лет, а он уже стал дайнагоном, одним из первых сановников страны, и притом был бесподобно красив. Видя его заботливость, тюнагон, умиленный такой честью, ронял по-стариковски обильные слезы.
На чтении Сутры лотоса присутствовали и младший брат Митиёри, и куродо, муж его младшей сестры. Когда Саннокими увидела куродо, воспоминания о счастливом прошлом нахлынули на нее. Он был очень хорош собой в своем новом великолепном наряде. О, если бы он по-прежнему был ее мужем! Как гордилась бы Саннокими, как радовалась бы, увидев, что куродо не многим уступает даже этому прославленному красавцу дайнагону. А теперь ей оставалось только лить слезы, кляня свою жестокую судьбу.
Саннокими тихо прошептала про себя:
Помнит ли он обо мне? —
Тщетно хоть проблеск чувства
Силилась я подстеречь.
О, как слаба я сердцем!
Все еще плачу по нем.
Наконец церемония началась. Множество высших буддийских священников благоговейно приступили к чтению священной Сутры лотоса. Поскольку Сутра эта состоит из восьми книг, то было решено читать каждый день по одной книге, а в девятый прочесть священную Сутру о бодхисаттве Амитабхе, отворяющем двери рая, чья благость вечна и бесконечна.
И каждый день возносили моления новому изображению Будды, так что всего было девять чтений и девять служб перед девятью статуями божества.
Четыре свитка Сутры лотоса были написаны золотом и серебром на цветной бумаге всевозможных оттенков, а валики для них сделаны из благоухающего черного дерева. Каждый свиток хранился в отдельном ларце, окованном по краям золотом и серебром. Прочие пять свитков были написаны золотом на бумаге цвета индиго и накручены на хрустальные валики. Эти свитки хранились в отдельных ларцах из лака макиэ, и на крышке каждого ларца были написаны золотом главные истины, возвещенные в Сутре.
При виде этих великолепных книг и статуй всем стало ясно, что присутствуют они не на обычном молитвенном сборище. Трудно было вспомнить другое подобное торжество. Священники, читавшие сутры, получили в дар шелковые рясы дымчато-серого цвета. Заботясь о том, чтобы ни в чем не было недостатка, Митиёри проявил неслыханную щедрость.
С каждым новым днем чтения становились все торжественнее, а сборища все многолюднее.
На пятый день состоялось подношение даров. Все молящиеся, не только знатные сановники, но и люди невысокого звания, принесли их столько, что и класть было некуда. Четки и молитвенные шарфы лежали грудами.
В ту самую минуту, когда должно было начаться торжество, Митиёри получил письмо от своего отца:
«Я думал сегодня хоть один-единственный раз помолиться вместе с вами, но у меня случился такой приступ ломоты в ногах, что я не в силах покинуть постель. Прошу возложить на жертвенник Будды мое скромное приношение».
Отец Митиёри прислал золотую ветку цветущего померанца в горшочке из лазоревого камня. Этот драгоценный дар находился в синем мешочке, привязанном к ветке сосны.
Матушка Митиёри сообщала в письме к Отикубо: «Я слышала, что вы приняли много забот, готовясь к этому торжеству, отчего же не попросили меня помочь? Позвольте попенять вам, неужели вы до сих пор не поняли, как близки моему сердцу? Я, как женщина, тоже приношу свой дар, хоть и скромный, но полезный, чтобы он снискал мне, грешнице, милость Будды».
Она прислала монашеское облачение из китайского крепа цвета опавших листьев, отливавшего красными и желтыми оттенками, и вдобавок к нему пять рё[44] шелковой пряжи ослепительно пурпурного цвета. К подарку был привязан цветок оминаэси[45]. Пряжа эта предназначалась, видимо, для того, чтобы сплетать шнуры для четок.
Только Отикубо собралась написать ответ, как прибыло письмо от младшей сестры Митиёри.
«Замыслили вы святое дело, но не известили меня об этом. Отчего же? Неужели не хотели вы сопричислить меня к тем, которые ищут себе на небесах награду? Мне это весьма прискорбно».
С письмом был прислан золотой цветок лотоса, раскрывший свои лепестки. На листьях, слегка отливавших голубизною, сияли большие серебряные капли росы.
Прибыло послание и от другой сестры Митиёри – супруги императора, – его прислала придворная дама второго ранга. Даму эту приняли с великим почетом и провели в скрытое от людских глаз место, где никто не мог ее увидеть.
Старший брат Отикубо – Кагэдзуми и младший – Сабуро, – по ходатайству Митиёри он был недавно назначен помощником начальника Левой гвардии, – подносили гостье чарки с вином, всячески стремясь угодить ей.
Государыня изволила написать:
«Сегодня у вас хлопотливый день, посему опускаю обычные приветствия. Прошу только возложить мой дар на жертвенник Будды».
То были четки из священного дерева бодхидрума[46] в золотом ларчике.
Кровные братья и сестры Отикубо и все люди, во множестве присутствовавшие на молебствии, были до крайности изумлены, видя, как соперничают между собой в щедрости знатные родичи ее мужа. Поистине небывалое счастье выпало этой женщине, думал каждый.
Прежде всего Митиёри написал ответ супруге государя:
«Благоговейно получили присланные вами священные четки. Сегодня состоится только обряд подношения даров. Я сам, согласно вашей воле, возложу высочайший дар на жертвенник Будды. Как только церемония закончится, поспешу явиться во дворец, дабы лично выразить свою благодарность».
Посланнице государыни были преподнесены подарки: одежда из узорчатого шелка, хакама, китайская накидка цвета опавших листьев и парадный шлейф из тончайшего крепа.
Началась церемония. Высшие сановники и другие знатнейшие люди страны стали торжественно подносить свои дары Будде. Почти все они дарили серебряные и золотые цветы лотоса. Лишь один куродо, в отличие от других, преподнес изделие из серебра в виде кисти для письма. Ручка ее была окрашена под цвет обожженного бамбука, а мешочек для хранения этой драгоценности сделан из прозрачного крепа.
А уж ящикам с платьями и молитвенным шарфам просто счету не было!
Вязки поленьев[47] были сделаны из дерева багряника, слегка подкрашенного в темный цвет, и перевязаны шнурами из красиво сплетенных нитей. Словом, этот день, пятый с начала чтения Сутры лотоса, стоил дороже всего. Денег было потрачено без счета.
Глядя на то, как благороднейшие мужи страны с дарами в руках движутся процессией вокруг жертвенника, все присутствовавшие на церемонии говорили с похвалой:
– Великого счастья и почета удостоился старик тюнагон на склоне своих дней.
– Надо молиться богам и буддам, чтобы послали они хороших дочерей, – восклицали иные.
Так торжественно совершались молебствия в течение всех девяти дней.
Саннокими каждый день тайно надеялась, что бывший муж ее куродо вот-вот вспомнит о ней, но увы! Этого не случилось. Быть может, измученная душа Саннокими незримо посетила его и он услышал ее зов, но только вдруг, уже на самом пороге дома, куродо остановился и подозвал к себе Сабуро:
– Почему вы сторонитесь меня, словно чужого?
– Как я могу относиться к вам по-родственному? – ответил тот.
– Значит, прошлое забыто? Лона? Все по-прежнему здесь?
– Кто это «она»? – спросил Сабуро.
– Вы же знаете кто. Зачем бы я стал спрашивать о другой? Я спросил вас о Саннокими.
– Не знаю. Может быть, здесь, – с нарочитой холодностью бросил в ответ Сабуро.
– Так скажите ей от моего имени:
Вновь увидел я твой дом.
Все в нем так душе знакомо.
Все о прошлом говорит.
Видно, и любовь мою
Время изменить не в силах.
Но такова жизнь! – И с этими словами он ушел.
«Мог бы, по крайней мере, хоть дождаться ответа! – подумал Сабуро. – Но, видно, его бесчувственное сердце не способно хранить память прошлого». И он пошел в женские покои и сообщил сестре слова куродо.
Саннокими была бы рада, если бы куродо заглянул к ней хоть на самое короткое время.
«Зачем он послал мне эту весть? Какая жестокость!» – с горечью думала она.
Ответ явно посылать было ни к чему.
После того как была прочтена вся Сутра лотоса, Митиёри устроил богатый пир по случаю окончания поста и начал собираться домой. Его стали упрашивать побыть еще денек-другой.
– Нет, из-за нас теснота в доме, да и дети мои вас беспокоят. Я лучше как-нибудь снова навещу вас один, – сказал Митиёри и, отклонив все просьбы, решил немедленно возвратиться со своей семьей в Сандзёдоно.
Тюнагон не знал, как выразить свою благодарность. Роняя слезы, он говорил:
– Слов нет, чтение сутр – дело святое! Но мне лестно также, что столько знатных особ, начиная с государыни и Левого министра, пеклись о спасении моей души. Такая радость воистину способна продлить жизнь. Великая честь выпала мне, старику! Довольно было бы с меня, ничтожного, если бы и один раз прочли какую-нибудь сутру, а тут столько дней подряд молились ради моего будущего спасения…
Отикубо была на вершине счастья, и Митиёри тоже радовался успеху задуманного дела.
Тюнагон сказал еще:
– Есть у меня одна драгоценность, которую берег я в великой тайне от всех моих домашних. Как ни любил я зятя своего куродо в те годы, когда посещал он Саннокими, но и ему не отдал ее. Словно нарочно сберег для вас. Вот она, отдайте моему старшему внуку. – И с этими словами он достал из парчового мешочка великолепную флейту.
Старший внучок расцвел улыбкой и принял подарок с таким важным видом, словно был настоящим музыкантом. Видно было, что флейта очень ему понравилась.
Наконец, уже поздно вечером, Митиёри отбыл с семьей в Сандзёдоно. Он сказал своей жене:
– Тюнагон был безмерно счастлив. Подумай, чем бы нам еще порадовать старика?
* * *
Вскоре после этого торжества Левый министр сказал своему сыну:
– Уж очень я состарился годами. Тяжело мне, помимо своей гражданской службы, нести еще и службу в гвардии, она подходит только для человека в расцвете сил. – И передал Митиёри свою военную должность начальника Левой гвардии.
Кто посмел бы воспрепятствовать этому в правление государя, исполненного благосклонности к Митиёри и всем его родным?
Тюнагон всей душой радовался блистательным успехам своего зятя, но в то же время заметно было, что он угасает, и не от какого-нибудь тяжелого недуга, а от старости. Наконец тюнагон слег в постель. Отикубо глубоко опечалилась. Настало время, когда она могла порадовать старика отца, но увы! К чему все теперь?
«О, если б отец пожил еще немного! – думала она. – Я мечтала окружить его заботами, как подобает любящей дочери».
Услышав, что тюнагону в этом году должно исполниться семьдесят лет, Митиёри сказал:
– Когда бы мы могли надеяться, что отец твой проживет на свете еще долгие годы и много раз встретит годовщину своего рождения, то было бы еще простительно отметить ее как обычно. Свет осудит нас за слишком частые торжества, но я все равно думаю пышно отпраздновать семидесятилетие твоего отца. Сколько раз я жестоко мучил его, а порадовал лишь один раз. Это камнем лежит на моей совести! А уж когда он умрет, то поздно будет сетовать на то, что не оказали ему должных почестей. Быть может, нам последний раз дано утешить старика, так сделаем же для этого все, что в наших силах. – И Митиёри стал поспешно готовиться к новому торжеству.
Правители разных областей старались выполнить любое его желание, чтобы войти к нему в милость. Он повелел каждому из них прислать одну из вещей, потребных для празднества, и таким образом, не слишком их обременяя, без труда собрал все нужное.
Незадолго перед тем меченосец получил новое повышение по службе: он был назначен правителем области Микава. Акоги отпросилась всего на семь дней, чтобы проводить своего мужа до места новой службы.
Отикубо со своей обычной добротой и заботливостью пожаловала им много прощальных подарков: дорожные принадлежности, набор серебряных чашек, одежду и прочее.
Сейчас наступила очередь меченосца услужить своему господину. Митиёри послал к нему гонца с просьбой:
– В силу такой-то причины мне требуется немного шелка.
Меченосец тотчас же отправил Митиёри сто свертков белого шелка, а жена его Акоги от себя послала Отикубо двадцать свертков шелка, окрашенного соком багряника.
Поведено было созвать со всех сторон прекрасных отроков, чтобы они своими плясками веселили гостей на пиру. Золото лилось рекой, а о деньгах и говорить не приходится.
Отец Митиёри спросил в недоумении:
– Зачем устраивать один за другим такие великолепные праздники? – Но потом добавил: – Впрочем, как знать, долго ли старику еще жить на свете… Чтобы порадовать тюнагона, я, в меру своих сил, позабочусь о его детях, пока он жив.
И, посоветовавшись со своим сыном, взялся за хлопоты о них. Левый министр так сильно любил Митиёри, что готов был ради него сделать все на свете.
Торжество в честь семидесятилетия тюнагона было назначено на одиннадцатый день одиннадцатого месяца. На этот раз Митиёри пригласил всех к себе во дворец Сандзёдоно. Опасаясь утомить моих читателей излишними подробностями, я опускаю их. Скажу только, что торжество это поразило всех своим великолепием.
Ширмы в пиршественном зале были украшены множеством чудесных картин. Для того чтобы читатель получил о них понятие, приведу здесь стихи, написанные на створках ширм:
Пробуждение весны
В тумане тонет рассвет.
Курятся белою дымкой
Вершины гор Ёсино.
Ах, верно, весна этой ночью
Пришла к нам по горной тропе.
* * *
Второй месяц года. Облетают цветы вишни.
О вишен летучий цвет!
Забудь свой старинный обычай —
Недолго радовать взор.
Отныне цвети века, —
Живой пример долголетья.
* * *
Третий месяц года. Человек срывает ветку с цветущего персикового дерева.
Волшебный персик зацвел…
Плоды бессмертья он дарит
Лишь раз в три тысячи лет.
Сорву с него ветку, украшу себя, —
Хочу в долголетье сравняться с тобой!
* * *
Четвертый месяц года.
Как долго в ночной темноте
Твой первый негромкий крик
Я ожидал, о кукушка!
Нет, я не забылся сном,
Но вздрогнул, словно очнулся…
* * *
Пятый месяц года[48]. Кукушка кричит перед домом, кровля которого украшена цветущим ирисом.
Скажи мне, кукушка, зачем
Так звонко кричишь ты в ночной темноте?
Или заметила ты,
Что ирисом край этой кровли увит
И, значит, праздник настал?
* * *
Шестой месяц года[49]. Очищение от грехов.
Как чиста стремнина реки
В день омовения от грехов,
Прозрачна до самого дна.
Словно в ясном зеркале, в лоне вод
Бессмертный образ твой отражен
[50]
.
* * *
Седьмой месяц года[51]. Праздник звезд Волопаса и Ткачихи.
О ты, Небесная река,
Сияющая в звездном небе,
Где нет и тени облаков!
Сейчас челнок свой Волопас
Через тебя, наверно, правит.
* * *
Восьмой месяц года. Служащие императорской канцелярии выкапывают цветы на поле Сага, чтобы пересадить их в свои сады.
Спешит толпа на поле Сага,
Чтоб с корнем выкопать цветы.
Не плачь, цветок омина эси,
Родную землю покидая.
Напрасным страхом не томись.
* * *
Девятый месяц года. Дом, возле которого во множестве цветут белые хризантемы.
«Ах, раньше времени выпал
В этом году первый снег!» —
Так, верно, думают люди,
Приметив возле плетня
Белые хризантемы.
* * *
Десятый месяц года. Путник, идущий по горной тропе, остановился и смотрит, как облетают алые листья клена.
Поздней осенней порою
Облетают на горном пути
Алые листья клена…
Я готов об их красоте
Говорить до скончания века
[52]
!
* * *
Двенадцатый месяц года. Женщина печально смотрит из окна дома на дорогу, тонущую в глубоком снегу.
Как густо сыплет снег,
Высокие сугробы наметая!
Заносит все пути.
Ах, верно, в горную деревню
Уж не придет никто!
* * *
Дорожный посох
Молился я, срезая этот посох,
Чтоб на Холме восьми десятилетий
Тебе опорой он служил.
Так пусть же он дойти тебе поможет
До высочайшей из вершин.
Было устроено катанье по зеркальной глади большого озера на лодках, носы которых были украшены резными изображениями дракона и сказочной водяной птицы. На лодках сидели музыканты, увеселяя слух своей музыкой. Высших сановников и придворных собралось столько, что не для всех нашлось место.
Сам Левый министр почтил праздник своим присутствием и пожаловал гостям бесчисленные подарки. От государыни, старшей сестры Митиёри, тоже были присланы дары: десять платьев, – а от куродо, мужа второй сестры, роскошные одежды и еще много других ценных вещей. Все придворные дамы из свиты императрицы и другие дворцовые прислужницы явились в Сандзёдоно полюбоваться великолепным зрелищем.
Болезнь, казалось, оставила старика тюнагона, так он был счастлив.
Празднество длилось несколько дней. Когда же поздно вечером оно закончилось, все гости разошлись и не было среди них ни одного, кто не получил бы в подарок нарядную одежду. А особам высокого ранга преподнесли еще и другие дары.
Левый министр подарил старику двух отличных коней и две прославленные на весь свет старинные цитры. А людям из свиты тюнагона пожаловал, каждому соответственно его званию, либо одежду, либо сверток шелковой ткани.
Погостив несколько дней во дворце Сандзёдоно, тюнагон Минамото воротился к себе домой со всей своей семьею.
Отикубо была полна признательности к своему мужу за то, что он доставил столько радости ее старику отцу.
Митиёри тоже был очень доволен успехом своего замысла.
Часть четвертая
День ото дня тюнагон слабел все больше.
Тревожась о нем, Митиёри повелел, чтобы повсюду в храмах молились о его выздоровлении.
– К чему это теперь? – сказал старик. – Я оставил мысли о мирском и приготовился к переходу в лучший мир. Зачем утруждать людей, заставляя их молиться о том, кому уже не помочь?
Вскоре он почувствовал приближение конца.
– Ах, дни мои уже сочтены. А хотелось бы еще немного пожить на свете… Безусые юнцы, мальчишки, только-только вступившие на служебное поприще, обогнали меня в чинах и званиях. Вот что меня гнетет! Зять мой, начальник Левой гвардии, в великой чести у нынешнего государя. Я надеялся, что он испросит для меня монаршую милость. Если я сейчас умру, то уж не быть мне дайнагоном. Только об этом одном я и жалею. А иначе о чем бы мне печалиться? Ведь, можно сказать, ни один старик не удостоился таких наград, какие выпали мне при жизни и, твердо верю, ждут меня после смерти.
Когда Митиёри передали эти слова, он проникся глубокой жалостью к старику.
Отикубо стала упрашивать мужа:
– Постарайся, чтобы отца моего возвели в звание дайнагона. Если он побудет дай нагоном хоть один день, то сбудется все, о чем он мечтал в жизни.
Митиёри и самому этого очень хотелось, но свободной должности дайнагона, как назло, не было. Нельзя же насильно отнять у кого-нибудь это звание!
«Ну, что же, – решил он, – уступлю старику свое собственное», – и тотчас же отправился к своему отцу.
– Вот что я намерен сделать, – сообщил он ему о своем решении. – У меня много маленьких детей, но старик, мой тесть, уже не доживет до того времени, когда внуки его вырастут и смогут позаботиться о нем. Ему хочется стать дайнагоном, и я решил уступить ему свое звание. Какова на это будет ваша отцовская воля?
– Почему ты думаешь, что я буду против? Я очень рад. Постарайся, чтобы государь как можно скорее отдал указ о возведении твоего тестя в этот чин. А для тебя самого безразлично, дайнагон ты или нет.
Левый министр говорил так, зная милость государя к своему сыну. Митиёри был очень обрадован словами отца и скоро испросил у императора желанный указ. Когда весть об этом дошла до ушей старика, то он заплакал счастливыми слезами. Да, можно сказать, что, доставив такую радость своему отцу, Отикубо совершила один из тех похвальных поступков, которые не остаются без награды ни в этой, ни в будущей жизни!
В приливе счастья вновь назначенный дайнагон нашел в себе силы подняться с постели.
Срок каждой жизни предопределен свыше. Но, зная это, дайнагон Минамото все же повелел возносить моления о своем здравии и сам горячо молился богам и буддам, чтобы они продлили его жизнь. Старик немного оправился, снова воспрянул духом и даже решил отправиться в императорский дворец, чтобы поблагодарить государя за его милость. Был избран счастливый день для этого посещения. Но на всякий случай, в предвидении близкой смерти, старик позаботился сделать последние распоряжения.
– Семеро детей прижито у меня от моей жены, но кто из них так порадовал меня в этой жизни, кто из них так заботился о спасении моей души, как дочь моя Отикубо? Все мои несчастья посетили меня за то, что я когда-то обидел ее, мою драгоценную дочь, божество в человеческом образе. В доме у меня несколько зятьев, но все они только приносят мне лишние заботы. Мало этого, младший мой зять такой жалкий урод, что людей стыдно. Как можно сравнить с ним супруга Отикубо? Ни самой малой крупицы своего добра не истратил я на него, а он согрел мою старость. При этой мысли мне так совестно делается, что и сказать не могу. Когда не станет меня, сыновья мои и дочери, не забывайте его благодеяний, будьте всегда ему верны. Вот вам мой последний завет.
Было видно, что слова эти идут от самого сердца. Китаноката почувствовала черную ненависть к мужу. «Хоть бы отправился скорее на тот свет», – думала она в душе.
Настал день, назначенный для посещения императорского дворца. Дайнагон Минамото первым делом наведался в полном парадном одеянии во дворец зятя своего Митиёри и как раз застал его дома. Когда старик собирался сделать церемониальный поклон, зять остановил его.
– Что вы, зачем эти знаки почтения?
– А я даже к самому императору не питаю такого почтения, как к вам, – ответил старик. – В моих глазах вы самый лучший, самый благородный человек на свете. Я уже не смогу при моей жизни отблагодарить вас за вашу доброту, но после моей смерти дух мой станет хранить вас.
