Текст книги "Возможные миры и виртуальные реальности"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Майк отрицательно качнул головой. Малахия открыл портфель и начал обстоятельно рыться в нем. Наконец, он извлек помятый газетный лист и торжественно положил его на столик перед Майком. Фотография была отвратительной. Если бы не подпись, вообще нельзя было бы понять, кто изображен на ней. Какой-то мужчина в длинном пальто и шляпе садился в такси, судя по всему – в аэропорту. Лица вообще не было видно. Мерля сняли, когда он возвращался из двухнедельной поездки с лекциями по Соединенным Штатам. Он тогда жутко вымотался, а после перелета ему было совсем плохо. Сославшись на это, он отказался давать интервью, но снять его все-таки успели. Подпись под фотографией гласила: "Известный писатель Мерль Мебиус Пейдж садится в такси после изматывающего турне по Америке". В общем, так оно и было. Он смертельно устал. Даже на этой плохой фотографии это было заметно. Но, глядя на это скверное изображение, на эту унылую длинную фигуру в нелепом пальто, склонившуюся, чтобы влезть в машину, Майк вдруг понял, что реферат у него выйдет просто прекрасный, что он правильно выбрал тему, что Мерль достоин славы, которой обладает, что он очень к нему привязан и очень без него соскучился. Он невольно улыбнулся той глупой радостной улыбкой, которая неизбежно появляется при виде изображения близкого человека, каким бы плохим это изображение ни было. Спохватившись, он поспешил стереть улыбку со своего лица, но Каттерн со своим нюхом полицейской ищейки уже успел заметить его радость и ехидно усмехнулся. Конечно, Майк не скрывал своей дружбы с этой очередной гордостью национальной культуры, но особенно распространяться об этом не любил. Они познакомились восемь лет назад на одном из маленьких западных островков, где обычно проходят летние школы. Тогда они сразу понравились друг другу и много времени проводили вместе, но потом стали встречаться реже, Мерль часто уезжал, писем он не любил, как истинный прозаик, и даже открытки Майка порой оставлял без ответа. Скоро самому Майку предстоит, как в свое время Мерлю, попробовать свои силы в роли преподавателя и воспитателя, в такой же летней школе, на таком же маленьком тихом островке. Хорошо бы заманить туда Мерля, хоть ненадолго, он ведь любил общаться с подростками. И тогда опять в его жизни будут теплые вечера на берегу, ночные купания, долгие разговоры с исполненными глубоким смыслом паузами. Он осторожно покосился на Каттерна. Скорее всего, он не рассказывал Каттерну о том, как он познакомился с Мерлем, но, можно было не сомневаться: тому это хорошо известно. К тому же история их знакомства, правда в несколько измененном виде, была неоднократно описана в многочисленных повестях Мерля, но сделано это было так тактично и ненавязчиво, что мало кому могло придти в голову, что у всех описанных героев есть реальные прототипы. – Тебе бы надо с ним опять повидаться, пока он не уедет в очередное турне, – сказал Каттерн и хлебнул кофе. Майку никогда не удавалось делать таких больших глотков: для него кофе всегда оказывался слишком горячим. – Ага, надо бы, – рассеянно кивнул он. – Да, да, лучше не терять времени. Это надо сделать именно сейчас, повторил Каттерн, и Майку показалось, что он говорит не просто так, а намекает на что-то, что ему, Майку, пока не известно. Но на что? Он не решился спросить. Е. Из дневника, август 1984 Первое, что мне бросилось в глаза на остановке, была разница во внешнем виде автобусов двух фирм: автобусы Лох– Сули были старенькими и обшарпанными, и у их водителей не было такой лихой выправки, как у тех, кто гордо восседал за рулем Ольстербасов. Утро было солнечным, но холодным, мы еще тащились по шоссе в сторону Летир-Кьянана, потому что через каждую милю автобус останавливался, чтобы впустить или выпустить очередного старика. Входящий тут же начинал шумно здороваться с пассажирами, видимо, тут все были знакомы друг с другом. Стало теплеть. Я снял плащ, положил его на сиденье рядом с собой и стал старательно смотреть в окно. На площади в Летир-Кьянан, которую назвать площадью можно было лишь условно, автобус остановился и опустел. Вот тут бы и ехать, но, к сожалению, мне тоже надо было выходить. Закинув сумку за плечо, я направился в сторону санатория. Увидев по дороге продуктовую лавку, я зашел и купил несколько яблок и большой пакет слив. Как это я заранее не сообразил, что неудобно приходить с пустыми руками? В лавке противно пахло гнилыми мандаринами, и я поспешил выйти на улицу. Санаторий я увидел еще издалека и беспрепятственно вошел в ворота. У нас в Шести Графствах тут непременно стоял бы полицейский. А тут даже ворота не были заперты. Но, с другой стороны, так ли уж это было хорошо: это ведь санаторий для душевнобольных? Я шел по посыпанной гравием дорожке и думал о том, что совершенно не знаю, как мне держать себя с ним, о чем спрашивать, что говорить. Я и сам не понимал, зачем приехал сюда. В приемной меня попросили подождать, а потом провели в пустой бар. Я сел за столик и стал ждать. Вскоре в бар вошла высокая женщина с сухим жестким лицом. Я нерешительно встал. – Вы кого-то ждете? – спросила она тоном классной наставницы. – Да, – пролепетал я, – я приехал навестить мистера Мак Грианна, но мне сказали, что сейчас у него обед. Мне сказали, чтобы я ждал здесь. – Я почему-то испуганно оправдывался. Она кивнула и вышла. Прошло еще минуть десять. Я поставил сумку на пол, достал пакет со сливами и положил его на столик перед собой. Прошло еще минут десять. Я подошел к стойке бара и купил себе чашку чая с молоком. Когда я уже допивал его, в бар вошла пожилая женщина в белом халате, за ней уныло брел какой-то старик. Она махнула рукой в мою сторону и вышла. Старик сел за мой столик. На вид он был еще вполне ничего, даже трудно было поверить, что ему уже столько лет. Я откашлялся и почему-то покраснел. – Я просто счастлив... познакомиться... я рад видеть... я давно мечтал познакомиться (чертов этот ирландский, как надо сказать: "с вами" или "на вас"?), – пролепетал я. – Ну, в общем, мне очень приятно... Я привстал и поклонился. Он сухо кивнул мне. Я опять сел. Я не знал, как начать разговор. – Могу я вам что-нибудь предложить, – спросил я наконец, – кофе, чай, сок, кока-кола? – Нет. – Как ваши дела? – Хорошо. Видимо, он тоже боялся сделать ошибку в ирландском. Но и мне надо тоже не попасть впросак. – Меня зовут Шемас МакАнны, – тщательно произнес я, но, по-моему, эти слова произвели на него мало впечатления. Он неопределенно кивнул. – Я посылал вам мой роман "Мой рыжий дрозд", – продолжал я, – получили ли вы эту книгу? – Да. – Вы читали ее? – Да, – неуверенно ответил он. – И что же вы мне скажете? – Хорошая книга... – Вам, наверное, не очень нравится новая литература? – Нет. – И, конечно же, то, что сейчас выходит по-ирландски, вам вообще не нравится? – Ну, – он помялся, – иногда бывает ничего... Я подумал вдруг, что веду себя бестактно. Наверное, все его спрашивают об одном и том же и никому не приходит в голову поинтересоваться его собственными проблемами. – У вас часто бывают посетители? – спросил я. – Много. – Здесь не так уж плохо, красивый парк. Вы довольны, что вы здесь, вам нравится? – Да, я доволен. – И вам совсем не хочется вернуться домой? – Зачем? Я оторвал глаза от стрелок больших настенных часов и посмотрел ему прямо в глаза. Он был гладко выбрит и акуратно подстрижен. На нем была светлосерая фланелевая рубашка с бледно-голубым галстуком. И глаза его, в которые я осмелился наконец заглянуть, тоже были светлые, серо-голубые. Его лицо дышало мягким уютом, в нем не было и тени истерической неряшливости, которая обычно отличает стариков после восьмидесяти. Но при этом казалось, что ему самому совершенно безразлично, как он выглядит и какое впечатление производит. Я вдруг понял, что ему просто скучно со мной. – Вот, – засуетился я, – вот я тут принес вам яблоки и сливы. Вы любите сливы? Я очень люблю сливы. – Я достал из пакета сливу и быстро съел ее в доказательство моих слов. – Может быть, вам еще что-нибудь нужно? – Сигареты, – быстро сказал он и в его голосе впервые зазвучал интерес ко мне. – Вы какие любите? – Покрепче, – сказал он, но голос его опять угас. – Я вам пришлю, – сказал я, – или привезу. Но в общем вы довольны жизнью? – Да, – сказал он, глядя в сторону. Я встал. – Это прекрасно, – сказал я торжественно, – вы имеете полное право быть довольным жизнью, потому что вы сделали для культуры нашей страны очень много, неизмеримо больше, чем... чем многие другие. Вы писали прекрасные книги, их читали, их продолжают читать и сейчас. Ваши романы проходят в школах и университетах, и это правильно. Это прекрасные книги! Я всегда мечтал сказать вам это... – Он медленно поднялся. – И я... я обязательно привезу вам сигарет или пришлю по почте, я обещаю... – Я почувствовал себя полным идиотом. Мак Грианна молча взял со столика пакет со сливами, кивнул и вышел в коридор. Я постоял немного и тоже вышел из бара. У дежурной я попросил показать мне уборную, но, подойдя к двери, вдруг с ужасом представил себе, что встречусь там с каким-нибудь буйно-помешанным и даже не успею позвать на помощь... Все-таки не следовало забывать, где я нахожусь. Я повернул к выходу. Проходя через парк я увидел сухого старика с пакетом в руках. Я помахал ему рукой, но он мне не ответил. Или это был не он? Выйдя за ворота, я вздохнул с облегчением и энергично зашагал к автобусной остановке. Ну что же, теперь я могу считать, что выполнил свой долг перед национальной литературой. Но довольным я себя почему-то не чувствовал. "А если и со мной так будет, если и я буду в таком санатории на старости лет, – думал я, – придет ли кто-нибудь меня навестить?". Но, строго говоря, почему я уверен, что говорил именно с Джозефом Мак Грианна? Я ведь не спрашивал его о его творчестве. Я не осведомился в самом начале разговора, он ли это. Там ведь полно таких одинаковых стариков, может быть, мне просто подсунули, какой попредставительней? Но, в общем, это не так уж важно... Ж. Мерль Мебиус Пейдж в больнице Мерль понимал, что это болезнь. Конечно, это болезнь, и он должен заставить себя выздороветь. Жизнь будто сдавливала его снаружи и изнутри, поражая своей беспощадной бессмысленностью. Ему хотелось лежать на кровати лицом вниз и ни о чем не думать. Спать он при этом почти совсем перестал. Утром он сел за письменный стол с намерением написать письмо, но, кроме даты и слов "Дорогой Майк", ничего выдавить из себя не смог. Он мрачно посмотрел в зеркало и с отвращением покачал головой. Да, это болезнь, но как она называется, он не знает, и как лечить ее – тоже. Надо пойти к врачу, но к какому? К психиатру идти не хотелось. Мерль встал и мрачно пошел в ванную. Потом произошло что-то, что он потом никак не мог объяснить: он почему-то лежал в коридоре у двери в ванную и понимал, что не может встать из-за пронзительной боли в левой ступне. Он попробовал шевельнуть ногой, но тут же стиснул зубы, чтобы не закричать. "Перелом!" – сказал он себе и радостно и блаженно улыбнулся. Больница, чистые простыни, белые халаты сестер, дрянной кофе с молоком по утрам, свежие булочки, участливые лица... И как это он упал? Наверное, потерял сознание на несколько секунд. Но теперь это было уже неважно. Там найдут время заняться и этим. А потом он будет лежать один в чистой палате и писать. Мерль откинулся на спину и прикрыл глаза... Чернокожий хирург вежливо осведомился, не согласится ли Мерль, когда ему станет получше, принять участие в торжественном чаепитии, которое устраивается в его честь, и тут же уверил его, что докучать расспросами не будут и, если нужно, создадут все условия для работы. Потом его сменил психотерапевт, вызванный по просьбе Мерля, и спросил, не бывает ли у него приступов удушья, галлюцинаций, рвоты, покалывания в пальцах, зуда во всем теле и желания умереть. На все вопросы, кроме последнего, Мерль ответил отрицательно. Психотерапевт покачал головой, пробормотал что-то про аллергические реакции, похлопал его по плечу профессиональным жестом и тоже вышел. Мерль откинулся на подушки и понял, что хочет спать. Это был самый плодовитый писатель в стране. Он исколесил остров вдоль и поперек, исходил его пешком, работал, где только мог, чтобы лучше узнать жизнь, преподавал в школе и университете, читал лекции, и всюду его встречали радостно и искренне. Он любил людей, просто людей, и люди любили его. Но теперь все изменилось. Попадая в какой-нибудь литературный клуб, он испуганно забивался в угол и молился, чтобы его никто не заметил. Его и перестали замечать. По инерции его еще приглашали прочесть лекцию или выступить по радио, но сказать ему было нечего. Он вздыхал и доставал из стола какую-нибудь статью трехлетней давности и потом кое-как пересказывал ее перед слушателями. Конечно, ему было стыдно, но придумать ничего нового он уже не мог. Казалось, в нем что-то отключилось, иссяк какой-то источник, который питал его все эти годы и давал ему власть над людьми. Да, это болезнь, думал он, но понимал при этом, что одними лекарствами тут не поможешь. Надо было еще что-то, но что – он пока еще не понял. З. Фрагмент медицинского заключения ... Смерть наступила в результате попадания в легкие морской воды. Тело пробыло в воде не менее трех суток. На теле пострадавшего не обнаружено следов борьбы. Травма черепа последовала, видимо, уже после смерти в результате столкновения тела с каким-то твердым предметом... Ну, не идиоты ли? И. Очередное излияние О'Браена, в котором он пытается добиться правды Нет, я просто больше не могу! Все они как стадо овец, которых пытаются заставить шагать в ногу. Ну, правой-левой, сено-солома, раз-два! А они все равно разбредаются в разные стороны. Они даже не пытаются установить личность убитого, а я твердо уверен в том, что это убийство, и тут им меня не сбить. Нет, надо мне самому взяться за это дело. Вот еще подожду немного, подсоберу материалы и отправлюсь на место происшествия! К. Конец первой главы Сегодня игра не клеилась. Они забросили мяч и так и не смогли отыскать его. Наверное, не очень старались. Собрав свои сумки, они разошлись по домам. Мяч подождал их немного и сам выкатился на дорогу. Никого не найдя, он грустно откатился к куче мусора и остался лежать, одинокий и никому не нужный. Майк быстро прошел мимо, даже не взглянув на него. Он тоже торопился домой. У него в кармане лежало письмо, в котором сообщалось, что его кандидатура для работы в летней школе для мальчиков одобрена руководством и ему предлагается немедленно дать письменный ответ, когда и куда именно он хотел бы поехать. Он волновался. Именно на такой школе он познакомился с Мерлем. Он послал свою анкету уже давно и не был уверен, что его возьмут, у него ведь совсем не было опыта. Увидев на конверте свое имя, он испугался и в первую минуту даже не решился его вскрыть. А тут даже предлагают выбрать место и время. Конечно, он хочет поехать в июле, когда не так много туристов, и именно туда, где был сам, это ясно. Тогда Мерль должен был преподавать им историю, но назвать ежедневные встречи с этим ярким человеком уроками было бы трудно. Это были скорее незабываемые спектакли, где они были восхищенными зрителями, а он – исполнителем всех ролей одновременно. Вернее – это была одна единственная роль, огромная роль этого человека в развитии их национальной культуры. Это придумал сам Майк и как-то решился сказать об этом Мерлю. Так началась их дружба. С тех пор прошло много лет, но ничего, подобного тем двум неделям, в жизни Майка больше не было. Потом начались занятия в школе, скучные серые дни, и, когда уже совсем настала зима, Мерль вдруг опять заговорил с ним с телевизионного экрана. Майк замер от счастья, потом пошел к себе и старательно сделал уроки. Немного подумав, он взял чистый лист бумаги и написал знаменитому писателю длинное письмо. К его удивлению, тот ответил. Глава вторая Л. Дети и взрослые, или "сэндвич с сыром" Продрав глаза, Майк понял, что безнадежно опоздал на автобус. Ну что же, теперь спешить некуда. Он поплелся на кухню и уныло сварил себе кофе. Молока в холодильнике, конечно, не нашлось. В университет он поехал на велосипеде. Лег он поздно, так поздно, что за окном было уже совсем светло. Но спать ему не хотелось. Всю ночь он просидел над этим рефератом и сумел сделать начисто почти половину. Получилось очень неплохо. Гнетущее чувство невыполненного долга постепенно отступало, и ему снова хотелось гулять, играть в баскетбол или даже попрыгать пару часов в дискотеке при столовой. Подъезжая к университету, он заметил развевающийся британский флаг, но не обратил на это внимания. Почти не обратил. Может быть, кто-нибудь из профессоров получил какую-нибудь награду или, наоборот, внезапно умер, или кто-нибудь куда-нибудь полетел или, наоборот, разбился. Газет Майк почти не читал. Ему все это было как-то все равно. В столовой он сразу заметил Каттерна. Тот сидел в углу и сосредоточенно выковыривал сыр из сэндвича. Майк взял себе стакан кофе и подсел к нему. – Ну, посмотрите, – сказал Каттерн, – что я говорил? Я знал, что кончится чем-нибудь таким. – Он протянул Майку свежую газету. На первой странице красовалась очередная фотография Мерля, настолько странная, что Майк невольно открыл рот. Писатель, с растрепанными волосами, диким взглядом и испуганно сжатыми губами, стоял в обрамлении двух дюжих полицейских. Казалось, он хочет вырваться от них и делает какие-то знаки стоящему поодаль журналисту с видеокамерой. – Это... это что? – прошептал Майк. – Когда это случилось? Почему? Что он сделал? Схватив газету, он жадно впился глазами в подпись под фотографией: "Известный писатель Мерль Мебиус Пейдж беседует с полицейскими". Майк тупо уставился на Каттерна, а потом снова взял в руки газету. Только теперь он заметил заголовок, набранный жирными буквами: "Трое юношей погибли под колесами поезда!". Теперь он понял: Мерль просто стоял в толпе любопытных, и его случайно, или не совсем случайно, снял кто-то из журналистов. Он с облегчением бросил газету на столик. – А он и раньше любил смотреть на такие вещи? – неожиданно спросил Каттерн.

Майк пожал плечами. – Не знаю. Я как-то не замечал... – он вдруг рассердился. – Да вы что имеете ввиду? Он просто проходил мимо, тут, я думаю, каждый бы остановился. Да только не каждого станут снимать журналисты, – добавил он, немного помолчав. Майк снова взглянул на заголовок: "Трое юношей..." – А почему они погибли? – спросил он, – вы прочли? – Да, – вздохнул Каттерн, – бедняги... Они, кажется, играли в футбол на рельсах и не слышали сигналов. Вот поезд их и задавил. М. Воспоминания "Постарайтесь вспомнить, какое ваше первое детское воспоминание", – так сказал ему тот психотерапевт, и добавил: "Это очень важно!". А почему это так важно, не объяснил. Мерль откинулся на подушку и честно старался вспомнить. Вот он в школе, бежит по коридору, опаздывает и боится, что его не пустят. Нет, надо пораньше. Плюшевый медведь, почему-то красный. Когда это было? Да, медведь. Они с красным плюшевым медведем сидят в машине, почему-то одни. Лето. Какое-то пустынное шоссе, поле. Рядом с машиной кто-то стоит, но Мерль не помнит, кто именно. Он смотрит прямо перед собой на дорогу, держит медведя за красную плюшевую лапу и почему-то очень боится. Мерль закрыл глаза. Ерунда какая-то. Почему это важно? И куда это его везли тогда? А, неважно... Красный плюшевый медведь вдруг вылез из машины и подошел к стоящему рядом молодому мужчине. Его лица Мерль не видел, но почему-то знал, что это его дядя, младший брат его матери. Медведь неслышно подкрался к нему сзади и вдруг резким движением обхватил за шею и впился зубами в затылок. Дядя вскрикнул. Яркая кровь залила стекло... Мерль вскрикнул и открыл глаза. Дядя, красный плюшевый медведь, кровь, все это еще стояло у него перед глазами и по всему телу разливалось приятное спокойное тепло. Он вздохнул, повернулся на другой бок и блаженно уснул. Н. Очередная эякуляция О'Браена Ага! Теперь я понял! Этот МакАнны подсовывает нам очередную фантастику. В первом романе у него было про трансплантацию мозга, потом – про раздвоение личности, а теперь он пытается подсунуть нам этих мертвых мальчиков и психа в башне из слоновой кости. И, мол, давайте, сами разбирайтесь во всяких там психоаналитических штучках. Нет уж, это у вас не пройдет. Сон – это сон, а труп – это труп, нечего путать! Все это, наверное, ему нужно для того, чтобы мы забыли, с чего все началось: с того жмурика в воде. Он, небось, и сам не знает, кто это был и почему его убили, вот и пытается навести тень на плетень. Зря надеется, я это дело так не оставлю. Кстати, этот Каттерн мне как-то очень не нравится. У него с совестью не все в порядке, помяните мое слово! О. Мерль Бебиус Пейдж прогуливается по дублинским улицам Полицейские разрешили ему подойти поближе и взглянуть на трупы. Именно в этот момент его и снял кто-то из фоторепортеров. Теперь эта жуткая фотография пялилась на него со всех газет, лежащих на уличных лотках. Он купил в киоске бритву, зашел в какую-то уборную и побрил голову. Потом поднял воротник плаща, нашел в кармане шелковый шарф и замотался им до бровей. Вид получился странный, это он понимал, но так его хоть никто не узнавал. Так он был похож то ли на кришнаита, то ли на наркомана, но лучше уж это, чем то жуткое лицо в газете. Мерль сосредоточенно шел по улице. Все, десять минут, и никто на него не обернулся. Кажется можно расслабиться и снять с лица этот шарф. Он сел на скамейку возле какой-то школы и блаженно вздохнул. Проходящие мимо девушки в ярко-зеленых форменных свитерах остановились невдалеке и стали, хихикая, подталкивать друг друга локтями. Его узнали. У одной из них даже нашелся журнал с его рассказом, который он с готовностью подписал. На душе стало как-то приятней. Ну и что, что такая фотография, не единственная же она у него. Его узнают на улицах, взрослые и дети... Он пытался психотерапевтически задержаться на этой приятной мысли, но хватило ее не надолго. Ну и что, что его все знают? Какой в этом смысл? Какой смысл вообще в его жизни и в жизни вообще? Хорошо бы куда– нибудь уехать, но вот только куда? Можно было бы съездить на Красное озеро, но он сейчас чувствовал в себе мало религиозного духа, чтобы совершать паломничества, к тому же он читал, что там начались раскопки, так что для простых посетителей там, наверное, все закрыто. Он понимал, что все ждут от него новой книги, и план ее был у него уже готов. Это будет, конечно, сборник рассказов, роман он сейчас не потянет, но рассказы будут тщательно подобраны так, что окажутся разными воплощениями одной и той же идеи, но какой именно – он сам еще не решил. Некоторые рассказы уже выходили в журналах по обе стороны Атлантического океана, но это ничего не меняло. Главное – правильно их расположить и придать всей книге необходимую тональность. Да, он обязан сделать это, и это будет его последняя книга, лебединая песня, последний сноп, радостный, но требующий жертвы. Всю жизнь он писал о себе самом. Конечно, не совсем в прямом смысле слова. Но все изображенные им персонажи воплощали в той или иной степени его собственный внутренний мир, и все, что происходило с ним, было частью его собственной жизни, реальной или вымышленной – но его и только его. А теперь, когда жизнь его пуста и душа остыла, о чем ему писать? Жалко, что он не может заставить себя влюбиться. Или все-таки может? Вокруг столько приятных девушек, которые только и ждут, чтобы на них обратил внимание известный писатель. Мерль зажмурился... Он представил себе милое, мягкое лицо, клетчатую юбку, белый свитер, длинные пальцы... Она, конечно, читала все его книги, она от них без ума, хотя имеет и собственное мнение. Да, она не дура, с ней можно и поспорить, и посмеяться, и погрустить... Он вздохнул. Разве такие теперь есть? Вряд ли, а погрустить он может и один. Мерль кое-как доплелся до дома, сидел допоздна перед включенным телевизором и уже в постели понял, что ему надо поехать в горы. Или на море... Утром он встал относительно бодрым и решил воспользоваться этим, чтобы немедленно осуществить свой замысел. Сев в машину, он покатил на запад. Уже подъезжая к Голуэю, он понял, что все это не имеет смысла, и повернул обратно. По радио сначала тихо пел какой-то приятный женский голос, а потом низкий мужской голос грубо прервал его и сказал, что вчера было совершено нападение на памятник Патрику О'Конари. Неизвестные облили его краской и отбили кусок от шляпы. Мерль вздохнул: бедный старик! Всегда ему доставалось, и умер он как-то нескладно, в больнице для бедных... В больнице... Да, и Джозеф Мак Грианна тоже сейчас в какой-то больнице, говорят, для душевнобольных... А ведь какой был человек! Мерль продолжил мысленно этот ассоциативный ряд и содрогнулся: нет, он не поддастся! Он сделает что-нибудь и победит свою болезнь... Если это только болезнь, а не судьба, грустный удел тех, кто пытается возродить мертвую культуру этой страны-мертвеца. А что если обмануть судьбу и неожиданно покончить с собой? Он сел поудобнее и стал представлять свои похороны. Народу – тьма! Некоторые даже плачут. У многих на лицах смятение, растерянность и вина. "Кто бы мог подумать... В расцвете творческих сил... Никогда бы не сказали, что он... И почему?!.." Да, действительно, почему? И что потом? Можно ли доверять этим священникам, которые внушают нам, что после смерти нас ждет новая жизнь? А если нет? Когда он въехал в Дублин, была уже почти ночь. Он медленно ехал вдоль канала и думал, что провел день не так уж плохо. На парапете сидели два мальчика и ловили рыбу. Глядя на них, Мерль понял, что жизнь не так уж плоха и далеко еще не кончена. В душе его еще тлел слабый огонек, надо было лишь поднести к нему пучок соломы и немного подуть. П. О'Браен торжествует Ну вот, приехали! Теперь я разобрался в этом ирландском жарком, где мясо не разглядишь среди картошки и лука. Но я его разглядел! Нам нарисовали портреты трех мужчин и дали понять, какие между ними отношения. Но этого мало! Нужна женщина, без этого ничего не получится. И, кажется, ждать нам осталось недолго! Р. "Голод", рассказ молодого начинающего прозаика Шемаса Мак-Анны, присланный Мерлю на рецензию Если пройти пешком всю Камден-стрит, можно сэкономить пятьдесят пенсов. Как раз столько стоит билет на автобус. И тогда на эти деньги можно будет купить полдюжины апельсинов, то есть – шесть штук. Он точно знал, там апельсины продают на дюжины, а не на десятки, дюжина стоит фунт. Значит, всюду на фунт выходит десять штук, а там – двенадцать. И эти апельсины можно будет есть целый день. Ему нужны апельсины, очень нужны. Они вкусные и в них есть витамин С, ему, наверное, не хватает этого витамина, это оттого так болят ноги по ночам. Он даже спать перестал от боли. Это все от недостатка витаминов. А то два дня подряд он ел вареный рис с рыбой и зеленью. Сначала получилось даже довольно вкусно, но к концу второго дня он на него даже смотреть не мог, так и поставил в раковину. Теперь от этой кастрюли жутко воняет, и он все никак не может заставить себя ее вымыть. Да, апельсины – это другое дело. И готовить не надо, и мыть потом не надо, и витамины. Солнечный свет постепенно бледнел, потом посерел и скоро всюду зажглись тусклые фонари. Он застегнул пальто и надвинул шляпу на лоб. На углу Камден-стрит он подошел к яркому прилавку, но тут его ждало разочарование: апельсины продавали на десятки. Грубая торговка отказалась торговаться с ним, а объяснять ей, что она не права, ему было лень. Он взял пакет с пятью апельсинами и побрел обратно. Он ничего ей не сказал. Да и что тут скажешь? Что ноги болят по ночам, что по утрам его трясет от кашля, что иногда днем начинает кружиться голова? Зачем ей все это знать? Он ничего не сказал. Он перешел через улицу и сел на скамейку возле какого-то офиса. Достав из пакета апельсин, он разодрал его липкую кожу. Он медленно высасывал дольку за долькой, прежде чем проглотить очередной кусок. Главное – не спешить. Мимо него медленно проехала девушка на велосипеде. Длинные рыжие волосы, джинсы, белый аранский свитер. Сразу видно – американка. Слизывая с пальцев липкий сладкий сок, он вдруг поймал себя на мысли, что он бы от нее не отказался. И от ее велосипеда – тоже. Он усмехнулся: давно ему ничего такое не приходило в голову, вот что значит – витамины. Он встал и взял пакет. Теперь надо идти. Следующий апельсин он съест у Собора, а остальные отнесет домой. Один он съест перед сном, еще один ночью, если опять не сможет заснуть, и последний будет ждать его утром на завтрак. Приступ кашля заставил его остановиться и схватиться за грудь. Потом он снова пошел вперед. Он шел медленно и сосредоточенно, стараясь не делать лишних движений. Путь ведь предстоял неблизкий. У очередного светофора он остановился и подождал, пока зажгут зеленый. Позади себя он услышал какую-то возню и смешки, но оборачиваться не стал: зажгли зеленый, а он всегда боялся не успеть перейти. Его перегнала стайка мальчишек, он невольно сделал шаг в сторону и отмахнулся от них рукой. Пакет выпал и оранжевые шары покатились по мостовой. Он едва успел дойти до тротуара, как уже зажгли красный... С. Новое лицо Майк стоял с подносом в руках и озирался в поисках свободного столика. Кроме традиционного сэндвича с салатом и стакана кофе, он взял себе зеленый горошек и порцию кэрри. Да еще стакан какого-то желтого сока. Так что двигаться надо было осторожно. Заметив, что две маленькие японки в узких черных брюках встают из-за столика у стены, он радостно устремился туда со своим подносом. Не дойдя до столика метров двух, он испуганно остановился. У, стены, повернувшись к нему спиной сидела девушка с длинными рыжими волосами и задумчиво ковыряла ложечкой в стаканчике с мороженым. Майк постоял немного, потом сделал решительный взмах подбородком и подошел к ее столику. – Здесь не занято? Она вскинула на него свои каре-зеленые глаза и промолчала. Майк поставил свой поднос на столик и начал разгружать его. Девушка вздохнула и переложила белый аранский свитер, лежащий на сиденье соседнего стула, себе на колени. Майк сел, поблагодарив ее кивком головы, и принялся за кэрри. – Ну, как дела? – спросил он наконец. Она пожала плечами. – Никак... – Что же ты не говоришь, как обычно – О.К.?! – улыбнулся Майк. – Или решила перенять все наши обычаи? – Да, наверное... – она слабо улыбнулась в ответ. – Да, об обычаях... – продолжал Майк. – А ты знаешь, что значит узор на твоем свитере? По узору определяли, из какой деревни утонувший рыбак. Понимаешь? У каждой деревни был свой узор, и если к берегу прибивало труп, люди сразу узнавали, куда именно его надо везти. Так что, – он усмехнулся, – если ты в нем утонешь, тебя сразу отвезут на тот маленький островок, откуда родом твой свитер. – Очень остроумно! – сказала она. – Я все это знаю, и про свитеры, и про кружева, и про клетчатые шали, и про обручальные кольца. – Да, конечно, – сказал Майк, – ты же у нас этнограф, приехала изучать нашу материальную культуру. Видно, духовной у нас уже не осталось. Она прищурилась и облизала пластмассовую ложечку. – Ты что это такой злой? – спросила она и улыбнулась. – Не знаю, – ответил он. – Сам не знаю. Наверное, потому что очень рад тебя видеть. Они засмеялись. – Ты в Дублин ездила? Она кивнула. – Ну и как? – Что "как"? – она удивленно вскинула брови. – Можно подумать, ты сам там никогда не был. – Я имел в виду, понравилось ли там тебе? Она не ответила и почему-то покраснела. – Джоанна... – Что? – спросила она, изучая узор на свитере. – Я... Ладно, так, ничего. Они замолчали. Поворот винта. Т. Мерль Мебиус Пейдж посещает среднюю школу Он слышал по радио, что в одном маленьком городке есть музыкальная школа, при которой организована музыкальная группа, носящая название одного из его романов. В момент одного из приливов истерической бодрости он решил съездить туда, навестить эту школу и познакомиться с ее учащимися. Желание вполне естественное, не правда ли, впрочем, так, наверное, казалось только ему. Сидящая у входа маленькая старушка в черном встретила его более чем подозрительно. – Простите, сударыня, я Мерль Мебиус Пейдж, романист... – Не имею чести быть знакомой с вашими произведениями, мистер Мобиле, сухо ответила она. – Что вам здесь нужно? Вы кого-нибудь ждете? Мерль смутился. – Не совсем, – промямлил он. – Не то чтобы я ждал кого– то конкретного. Но, понимаете, в молодости у меня вышел роман, он назывался "Свалка". А тут я услышал, что при вашей школе есть группа, которая так называется, "Свалка".