Текст книги "Анна Герман. Жизнь, рассказанная ею самой"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

«Неправильная» жизнь?

Все так сумбурно, но это больше для себя, для Збышеков, для того, чтобы что-то понять.

Что я должна была вынести из своего происхождения, вот такой истории семьи?

Убежденность, что жизнь несправедлива, что хорошего ждать не стоит? Ненависть к стране, в которой родилась? Ненависть к своей национальности, из-за которой пострадали мои родные?

Мне посчастливилось не увидеть этих самых лагерей, бомбежек, блокадного голода, я была слишком мала, чтобы понимать, насколько все плохо или опасно. Основная тяжесть легла на плечи мамы и бабушки. Да, мы не жили сытно, не знали, что такое достаток, не имели нарядов и даже своего жилья, перебиваясь на крошечных съемных комнатах или квартирках часто без удобств.

Квартиру маме я купила, только получив остатки гонорара за итальянские гастроли и наделав вдобавок уйму долгов. Мне самой выделили крошечную «кавалерку» в Варшаве (спальня была такой маленькой, что мои длинные ноги упирались в одну стенку, а многострадальная голова в другую) тоже после аварии.

Ничего лишнего, все очень скромно и только необходимое. Зато это помогло не гоняться за деньгами (как же не гоняться, если я даже в аварию попала, зарабатывая на жилье!) и ценить каждый злотый.

Главной моей воспитательницей была не мама, а бабушка. Мама всегда много работала, потому что мы жили на ее зарплату учительницы, пока не начала зарабатывать я сама. Учительницы везде получают не слишком много, жилье мы все время снимали, потому работать приходилось вдвое больше.

Я не умела и не хотела «брать от жизни», это недостойно хорошего человека, а я всю жизнь стремилась стать хорошим человеком. Если все будут только брать, кто же станет отдавать?

Это не так, я беру, беру полными пригоршнями, охапками, беру столько, сколько и не снилось всем этим умеющим брать от жизни материальные блага. Я вовсе не ханжа, хороший дом – это прекрасно, необязательно большой, но уютный, свой… и профессионально сшитые платья из хороших тканей, и хорошая еда, и возможность купить качественные лекарства, и интересные игрушки… Все это замечательно, но есть то, что не купить ни за какие деньги. Разве можно купить душевный отклик зрителей, искренний восторг и глазах, настоящие аплодисменты или слезы? Каких денег или материальных благ стоят искренние письма от совершенно незнакомых людей, например из далекой Сибири, с поздравлениями или пожеланиями здоровья?

Наверное, возможно соединить одно с другим – зрительские симпатии и приличные заработки, честно заработанные аплодисменты и материальные блага, но я непрактичная, я не умела.

А теперь вот скоро конец, я прекрасно понимаю, что это так, а значит, надо попытаться понять, зачем же я жила на Земле, ведь все мы приходим на нее зачем-то.

 
Не сам я делал добро
Ни много и даже ни мало.
Это Его рука Моею рукой давала.
Сам даже любить не умел
Ни преданно и ни неверно.
Он, кто любил со мной.
Лучше меня безмерно…
 

Ян Твардовский

С ксендзом Яном Твардовским судьба меня свела очень поздно, только теперь, когда ни времени, ни сил Я жить уже не осталось.

Я видела много добрых и прекрасных людей, но таких, кто бы перил в Бога, как дитя (он сам в этом признавался), перил не потому, что знал Библию от слова до слова, не потому, что с 33 лет проповедовал, а просто по тому, что не мыслил свою жизнь без Него, всей душой сознавал себя твореньем Господа, не встречала.

Я всегда говорила, что лучшим человеком на свете была моя бабушка, и сейчас очень жалею, что мы не были знакомы с Яном Твардовским при ее жизни, они бы непременно нашли не просто общий язык, а общие порывы души.

Один жестокий удар судьбы я отбила, когда, собранная из кусков, сумела не просто встать на ноги, но и заново научиться ходить, петь, жить. И вот этот второй удар, когда услышала страшный приговор, не оставляющий надежды победить еще раз, он вызвал даже не отчаянье, а настоящий взрыв:

– За что?!

За что, почему я, почему на меня столько напастей? Разве мало я натерпелась, разве не доказала, что способна вытерпеть любую боль, возродиться из пепла? Не так давно я говорила Анечке Качалиной, что вынесла столько, что теперь могла бы грешить, потому что откупила все будущие прегрешения.

Чем я так нагрешила, что недостойна жить?

У Анны Ахматовой есть такие строчки:

 
«И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова.
Справлюсь с этим как-нибудь».
 

Мне казалось, что я тоже готова.

Да, я пыталась обмануть всех вокруг – любимых, друзей, бдительную прессу, – когда отмахивалась от обследования, делала вид, что все не так плохо, что нога распухла от того, что я ее подвернула. Ничего… бывает… пройдет…

Не прошло, врачи сказали, что тромбофлебит и я шучу с огнем.

Самым страшным тогда казалось лишиться ноги, какая же я певица на костылях или протезе? Но я убедила себя, что все равно ношу длинные платья, а протезы делают замечательные. И больше одного концерта я все равно не даю. Один можно выдержать даже на костылях… или вообще сидя.

Никому не говорила, старательно улыбалась так, что скулы сводило, прятала глаза. Те, кому я дорога, увидели, но их удалось убедить, что это просто последствия былых травм, что вот закончу этот тур, вернусь с гастролей, отдохну, и все пройдет.

Пусть мои дорогие простят мне эту ложь, во-первых, мне просто не хотелось добавлять им лишние хлопоты, во-вторых, я уже так устала от больниц, что снова отдавать себя в руки врачей решила только в самом крайнем случае, а в-третьих (и в главных), я пыталась обманывать сама себя, себя в первую очередь убеждая, что это усталость, что все образуется, просто отдохну и снова» гаму если не здоровой, то подвижной.

Больше всего я лгала себе, а ложь остальным просто вырастала из этой лжи.

Человек боится этой последней правды, очень боится, даже если не боится всего остального. И я боялась и боюсь. Можно вытерпеть любую боль (или почти любую), можно даже смириться с безнадежностью своего положения, угрозой неподвижности, калечности, но примириться с мыслью о безнадежности положения вообще, о скором уходе и невозможности переломить судьбу в решающем раунде нельзя.

Я вспоминала Леонида Телигу.

Он умер от рака, потому что не пожелал прервать свое плаванье и лечь в больницу. Никто не знает, помогло бы ему, но шанс один из ста был. Телига не воспользовался этим шансом, потому что считал свое дело более важным, чем свое здоровье. Он имел право такого выбора.

Я вспоминала о встрече с Леонидом Телигой на своей передаче, когда он уже знал приговор, понимал, что месяцы и даже дни сочтены, испытывал страшные боли, но делал все, чтобы никто не усомнился в его силе духа, не стал жалеть, вообще не упоминал о приговоре судьбы.

Я не столь мужественна. Лежать в гипсе в надежде, что если приложишь пусть немыслимые усилия, перетерпишь сильнейшую боль, то встанешь, будешь жить – это одно, а понимать, что впереди уже ничего, когда у тебя маленький сын и тебе всего сорок пять, – совсем иное. Были минуты, когда я малодушно допускала мысль о самоубийстве.

Говорят, рак не любит свет и воздух. Неправда, очень любит, получив порцию того и другого, опухоль начинает расти, как тесто на дрожжах.

Я тоже об этом знала, потому решила не оперироваться, лучше подождать, попробовать другие средства и методы. Вот если не помогут и они, тогда пусть режут.

Наверное, я не права, хотя понимаю, что все равно все было безнадежно, тревогу следовало бить много раньше, при первых признаках серьезной болезни. Убеждала себя, что болезнь отступит только из-за моего желания жить, не может не отступить, нужно только… что, поголодать? Или полечиться травами? Побольше витаминов, и организм со всем справится сам.

Каждый раз, когда боль, нет, не отступала, но хотя бы на время стихала, я ликовала:

– Ну вот, помогает же!

Ненадолго помогало, я радовалась сообразительности Збышека-младшего, садилась к пианино, пыталась сочинять мелодии, отвечала на письма, даже давала интервью, правда, по телефону… Я пыталась обмануть саму смерть.

Не получилось. Никакие «другие средства и методы» не помогли. Стало ясно, что обманывать саму себя бесполезно, так же, как обманывать судьбу.

Еще строчки из того же стихотворения Ахматовой:

 
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить».
 

Меня поразила последняя строчка, все остальное перекликалось с моими мыслями, но вот это «надо снова научиться жить»? О чем она?

И вдруг словно прозрение: может, еще не поздно, может, стоит попробовать хирургическое вмешательство?

Раньше меня начиняли всякими железяками, чтобы срослись кости, чтобы двигались суставы. Теперь вырезали, выжигали кобальтовыми лучами.

После каждой операции казалось, что надежда есть, что пусть не похожая на саму себя, белая, как простыни, на которых лежу, лысая из-за облучения, страшная, но я жива. Но потом все возвращалось.

Из человека нельзя постоянно что-то вырезать, его нельзя облучать ежемесячно, мне кажется, все понимают, что если я не умру от рака, то погибну от этих красивых кобальтовых лучей.

В моей жизни появился Ян Твардовский. Он сам пришел к нам домой в Варшаве. Есть люди, при одном взгляде на которых ты понимаешь: отмечен Богом. Ян Твардовский таков, с первой минуты мне показалось, что его глазами на меня смотрит Господь, словно в последние дни моего существования на Земле. Он пришел ко мне помочь достойно прожить эти дни.

До того я карабкалась, пытаясь выбраться, выжить, цеплялась за любую возможность, почти кричала:

– За что?! Чем я заслужила такую кару?

Где справедливость, почему болезнь забрала, например, Леонида Телигу?

И вдруг…

Возблагодарить Господа за неравенство?

Как за такое можно благодарить?

Но Твардовский убеждал (не настаивая, не давя своим авторитетом), что это божественный замысел, что будь все равны и имей все все, никто никому не был бы нужен. Но в жизни у одного есть одно, у другого другое, я могу петь, а Збышек прекрасно разбирается в технике, мама знает несколько языков и может им научить, а врач прекрасно владеет скальпелем… И дело не в профессиональных умениях, кто-то хорошо плавает, а кто-то лазит по скалам, кто-то пишет стихи, а у кого-то отменное чувство ритма…

Одному дано одно, другому другое. Так задумано Им, наверное, для того, чтобы мы смогли делиться, помогать, дарить другим то, чем одарил Он каждого.

Но люди делают совсем иное, они решили, что неравенство позволяет брать, а не давать. Если у человека есть одно, но нет другого, нужно либо взять недостающее, либо развить его у себя, а гем, что есть, можно гордиться, требовать себе что-то за Его дар.

Если бы люди отдавали другим то, чем их наградил Он, если бы пс требовали за это платы, а щедро делились своими способностями, своим даром, то у всех было бы все, по не из-за равенства, а из-за взаимопомощи.

Помню, я лежала совершенно потрясенная простотой этой истины и ее светом.

Конечно, благословенно то неравенство, которое подвигает людей на помощь друг другу и на щедрый дар от одного к другому! Действительно, если бы каждый делился с другими тем, что получил в дар при рождении, у всех было бы все, но не завоеванное, не отнятое, не купленное, а полученное в дар теперь уже от людей.

Каждый знает, что дарить приятней, чем получать подарки, даже если дарил всего раз в жизни. Но только дарить нужно, не ожидая благодарности, просто от души, потому что у тебя есть, а другому нужно. Дар совсем не обязательно материальный, это может быть просто улыбка, добрый взгляд, благое пожелание. Если тебе пока трудно отдавать большее, дари хотя бы это. Только не жди ответного дара, потому что ожидаемый подарок не дар вовсе, а простая мзда.

Я привыкла, что любой священник твердит о смирении, о любви к нам Господа, о необходимости терпеть, ожидала услышать слова утешения, а услышала иное: достойно уйти не менее важно, чем достойно прожить жизнь.

Сначала была просто ответная благодарность: помочь достойно уйти тоже задача не из легких и как раз для ксендза. Но потом услышала:

– Слава Богу, есть смерть, чтоб мы могли узнать больше.

Ян Твардовский день за днем, встреча за встречей внушал мне, что не наказание это вовсе – физическая боль и мои страдания, даже не испытание. Это отвлекает меня от суеты, заставляет думать о вечном, помогает прийти к Богу душой, а не потому что «так надо».

– Не бывает неизбранных. Если мы живем на Земле, значит, мы избраны Им для жизни. Только нужно понять, к чему каждый годен, а еще научиться радоваться каждой малости.

Я жалела только об одном: что не встретила этого человека раньше.

– Если выздоровею, буду петь только в храме.

Отец Твардовский смотрел на меня теплыми, все понимающими глазами и привычно улыбался.

– Пой сейчас.

Я горько усмехнулась:

– Не могу, мне с постели не встать, сил нет.

– Я не зову на сцену, пой для себя, душой пой.

– А… что петь? – Я почувствовала, что ни одна песня моего репертуара, как бы ни была проникновенна, не подходит.

– Найди то, что тебя трогает, и напевай.

После ухода отца Твардовского на столике осталась лежать Псалтирь. Псалмы Давида… Я читала их бабушке, когда она уже плохо видела, но читала глазами и языком, не душой. Об этом говорила и бабушка:

– Ты услышь, услышь, что читаешь.

Удивительно, но теперь, после бесед с отцом Твардовским, псалмы «зазвучали», это вдруг оказались не просто буквы, собранные в слова, не просто слова, сложенные во фразы, а откровения, которые словно давались лично мне Им.

За псалмами последовал Гимн любви апостола Павла, а потом молитва «Отче наш».

Я уже не могу сидеть у пианино, нет сил, не могу писать, а диктовать кому-то, даже Збышеку, свои мысли не хочется, это совсем не то, что доверять бумаге. Кажется, стоит произнести вслух, и что-то потеряется, исчезнет нечто неуловимое, но очень-очень важное.

Написала последнее письмо Анечке в благодарность за присланные кассеты с новыми песнями, написанными специально для меня. Понимает ведь, что не будет никаких новых песен, но на расстоянии поддерживает, как может.

Больше писем уже не будет, последние силы я лучше потрачу на то, чтобы поговорить с ней мысленно. У нас с Анечкой Качалиной незримая связь за тысячи километров, связь духовная, для которой неважны расстояния и невозможность обмениваться письмами.

Как бы мне хотелось рассказать ей о своих «открытиях», она бы все поняла. Но писать об этом нельзя, да и на бумаге не то, нужно глаза в глаза. Не смогу…

А вот о главном своем решении сообщила. Это решение удивило маму и Збышека, но оно твердое. Я решила креститься в бабушкину веру, она была адвентисткой Седьмого Дня. Адвентисты, в отличие от других христиан, принимают крещение взрослыми, после совершеннолетия. Человек не должен выбирать Бога разумом, это была бы не вера, а холодный расчет. Но и получать веру готовой по решению родителей тоже нельзя. К вере нужно прийти душой, и неважно, сколько при этом будет лет.

Я пришла в сорок шесть. Печально, что уже совершенно без сил и в конце земной жизни.

Збигнев-старший католик, Збышек-младший выберет сам, душой, а не родительской волей.

А еще я не боюсь оставлять своих любимых людей, я знаю – они справятся и без меня. Збышек сильный и умный, он вырастит хорошего сына и поможет маме. Господь их не оставит.

Еще год назад, услышав страшный диагноз, я готова была кричать от отчаянья, грозить небесам кулаками: – За что?!

За этот страшный год, лежа без сил, непохожая сама на себя, скрипя зубами от боли и бессилия, я многое поняла. Эти новые знания о себе, дорогих людях, о жизни вообще разительно отличаются от всего, что знала прежде. Неужели нужно было остановиться на краю, чтобы понять самое важное? Тогда Ян Твардовский прав: «Слава Богу, есть смерть, чтобы мы могли узнать больше…

Могу добавить другое:

– Дай Бог остальным понять самое важное задолго до края.

Благословляю остающихся. Мне будет нетрудно уйти, я готова…

Постскриптум

Анна Виктория Герман родилась 14 февраля 1936 года в городе Ургенч Узбекской ССР.

Ее предки были меннонитами (протестантизм), переехавшими из Германии на территорию России в конце XVIII века.

Отец Анны Евгений (Ойген) Герман был репрессирован в 1937 году и через год расстрелян. В 1957 году реабилитирован посмертно.

Репрессированы оказались и многие родственники – дед по отцу Фридрих Герман был осужден на пять лет лагерей, как священник, брат матери Вильмар Мартенс осужден также на пять лет лагерей, оба погибли; братья и сестры отца также прошли сталинские лагеря, все реабилитированы и проживали (проживают) в Германии.

Во время войны мать Анны Ирма Мартенс вышла замуж вторично за польского офицера Германа Бертнера, что позволило ей после войны увезти свою мать Анну Фризен и маленькую Аню в Польшу.

Начала учиться в школе Анна Герман в Советском Союзе, закончила школу в Польше.

В 1955 году поступила и в 1961 году окончила Вроцлавский университет по специальности геолог.

Еще во время учебы начала работать на эстраде, в 1962 году сдала квалификационный экзамен, став артисткой эстрады и получив стипендию на два месяца стажировки в Риме.

1963 год – Международный фестиваль в Сопоте, вторая премия за песню «Крики чаек».

1964 год – фестиваль польской песни в Ополе, вторая премия за песню «Танцующие Эвридики»;

Международный фестиваль в Сопоте, первая премия за песню «Танцующие Эвридики».

1965–66 годы – зарубежные гастроли, фестивали, выходы первых пластинок.

1967 год – участие в фестивале в Сан-Ремо, работа в Италии, запись пластинки неаполитанских песен, награда «Оскар зрительских симпатий» (вместе с Челентано).

27 августа – автокатастрофа, 49 переломов, неделя в коме, полная неподвижность, гипс всего тела.

Возвращение в Польшу в гипсе.

1968 год – операции, реабилитация в польских клиниках.

Создание цикла авторских песен «Человеческая судьба».

1969 год – создание книги «Вернись в Сорренто?».

1970 год – «возвращение Эвридики»; титул «Самая популярная варшавянка года».

Первые записи на радио, выход пластинки «Человеческая судьба».

1971 год – первые концерты, попытки найти новых композиторов, свой ансамбль, новую манеру исполнения.

1972 год – первые после аварии гастроли в СССР, записи пластинок, участие в фестивалях;

Свадьба со Збигневом Тухольским.

1973–75 годы – гастроли, записи новых песен, концерты, участие в телепрограммах.

27 ноября 1975 года – рождение сына Збышека, названного в честь отца.

1976–1980 годы – ежегодные гастроли в СССР, гастроли в США, странах Европы, в Монголии, Австралии. Записи пластинок.

1980 год – последний концерт в СССР, диагноз тромбофлебит, осенью последние гастроли (в Австралии), последний в жизни концерт в Варшаве.

1981 год, январь – поставлен диагноз «рак».

С июля череда операций.

Музыка к Гимну любви апостола Павла, к псалмам Давида, к молитве «Отче наш».

Беседы с ксендзом Яном Твардовским.

1982 год, май – крещение в церкви Адвентистов Седьмого Дня (вера ее предков).

25 августа 1982 года Анна Герман тихо умерла во сне.

Последние слова в предыдущий день:

– Мне нетрудно уйти… Я готова…

Иллюстрации

«Я пою о любви и лишь о ней. Песни протеста пусть поют другие». Анна Герман. 1970-е гг.

«На афише фестиваля в Ополе 1963 года имени Анны Герман еще не было, но на сцену я уже вышла». Афиша песенного фестиваля в польском городе Ополе. 1963 г.

«Своих «Танцующих Эвридик» – визитную карточку на целое десятилетие – исполнила на следующий год в Сопоте». Анна Герман. 1964 г.

«Мечтала стажироваться в Ла Скала, но эстрадных певцов там не обучают, меня отправили просто в Рим». Здание оперного театра Ла Скала. 1970-е гг.

«Рим я запомнила вот таким – противоречивым, где священники ездят на мотороллерах, а швейцарские гвардейцы обожают современные песенки». Рим. 1960-е гг.

«Такая машина сломала мою жизнь, поделив ее на «до» и «после». Машина ни при чем, в аварии виноват заснувший за рулем водитель». «Фиат-850». 1970-е гг.

«Вопреки всему я победила и снова вышла на сцену. Когда я пою, я живу.» Анна Герман. 1970-е гг.

«Но где бы я ни была, люблю возвращаться домой к своей семье». Анна Герман. 1970-е гг.

«Ради зрителей и счастья петь можно преодолеть любую боль, вытерпеть все». Анна Гурман. 1970-е гг.

«Я снова пела на волшебной сцене Сопота, о которой мечтает каждый певец». Сцена фестиваля в Сопоте. 1970-е гг.

«А еще пела на огромной сцене Кремлевского дворца съездов в Москве. Зрители в Москве замечательные». Кремлевский дворец съездов. 1970-е гг.

«За время вынужденного отсутствия мне на смену пришли молодые. Марыля Родович со своей гитарой и зажигательными песнями завоевала сердца не только поляков». Польская певица Марыля Родович. 1960-е гг.

«Мне самой ближе камерное исполнение замечательной Евы Демарчик». Польская певица Ева Демарчик. 1960-е гг.

«У Юлиана Тувима внешность строгого профессора и душа ребенка, ему одинаково хорошо удавались озорные детские стихи и философские строчки. Он многое дал моей измученной душе». Польский поэт Юлиан Тувим. 1950-е гг.

«Папу римского Иоанна Павла II я знала еще краковским кардиналом Каролем Войтылой. Он очень хороший пастырь человеческих душ». Иоанн Павел II. 1980-е гг.

«Ян Твардовский помогает мне примириться с неизбежным и понять причины несовершенства мира.» Ксендз Ян Твардовский. 1980-е гг.

«Вот в какой великолепной компании выходили мои пластинки на фирме «Мелодия». Обложки пластинок фирмы «Мелодия».

«Музыкальная богиня «Мелодии» Анечка Качалина, моя близкая московская подруга, дала крылья многим замечательным советским певцам». Анна Герман и музыкальный редактор фирмы «Мелодия» Анна Качалина. 1970-е гг.

«В этой семье я готова бывать в гостях хоть каждый вечер. Жаль, нет возможности видеть своих друзей так часто». Актриса Людмила Иванова с мужем, поэтом Валерием Миляевым. 1980-е гг.

«Я называла нас с Яном Френкелем «два жирафа», он не обижался». Композиторы Ян Френкель и Оскар Фельцман. 1970-е гг.

«Только такой большой ребенок, как Владимир Шаинский, мог написать песню «А он мне нравится…». Композитор Владимир Шаинский с детским хором. 1970-е гг.

«Благодаря Евгению Матвееву я спела одну из лучших своих песен – «Эхо любви» из фильма «Судьба». Актер и режиссер Евгений Матвеев. 1970-е гг.

«Вне экрана эту песню мы пели со Львом Лещенко.» Лев Лещенко 1970-е гг.

«Я хотела бы ещё многое спеть для вас. Если бы смогла…» Анна Герман на своём последнем концерте.