Текст книги "Мир в движении"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Современная Россия и ее влияние на окружающий мир

Разумеется, по первому впечатлению, нынешняя Россия являет собой безнадежное зрелище. Технологическая отсталость не оставляет ей иного места в современном мире, кроме места поставщика сырья. Нет у России и каких-либо шансов на преодоление этой отсталости. Как явствует из сказанного ранее, приток в любую страну инвестиций и новых технологий возможен только при наличии твердых гарантий неприкосновенности частной собственности. Практика выдачи такого рода гарантий отдельным лицам или фирмам, не на основе повсеместно установившихся в обществе отношений, а лишь «под честное слово», данное существующей в этот период властью, довольно широко распространена в условиях доиндустриальных формаций, но способна, в лучшем случае, обеспечить только первоначальный ручеек инвестиций. А чтобы за первыми шагами на пути к переходу в индустриальную формацию последовала широкомасштабная модернизация, необходимы уже структурные правовые реформы, затрагивающие все общество, и выводящие его в индустриальное правовое поле.

Но такие реформы неприемлемы в современной России. Причем, не только для нынешней российской власти, но и для российских элит, и для абсолютного большинства российского населения в целом. Все, без исключения, российские элиты являются продуктом доиндустриальных отношений, и в ином правовом поле существовать просто не могут. Никакой альтернативной силы, сопоставимой с ними по влиянию, и заинтересованной в индустриальном развитии общества, в России, по причинам, изложенным выше, так и не сложилось. Большая часть рядовых российских граждан, порядка 85% избирателей, также выступают против индустриальных реформ, поскольку являются юнитами доиндустриальной формации, и не готовы существовать в индустриальном правовом поле, ровно в той же степени, что и их сеньоры. Как следствие, политика российских властей, направленная на сохранение и упрочение внутри России доиндустриальных порядков, встречает поддержку со стороны большинства населения. Ну, а случаи недовольства, возникающие по частным поводам – это типичная, уже рассмотренная ранее, ситуация, когда борьба за сохранение своей формации, в нашем случае, доиндустриальной, совпадают по месту и времени с борьбой, которую ведут различные классы, принадлежащие к этой формации за свои привилегии внутри неё.

Итак, российские элиты прилагают максимум усилий для сохранения и упрочения внутри России доиндустриальных порядков. Именно в этом направлении – вспять, к доиндустриальным социальным формам, и развивалась Россия на протяжении последних двух десятилетий. Впрочем, слово "вспять" употребимо здесь лишь с известными оговорками. Анализ предыдущего, советского периода неизбежно приведет нас к выводу о том, что и о каком "крушении" и "распаде" СССР не было и речи, а демонтаж Союза был естественным итогом его развития. Дальнейшее развитие России, если и не во всем, то в основных его чертах, также стало естественным продолжением всё той же эволюционной линии. Основной перелом, решающая победа доиндустриальных сил над робкими ростками индустриального мира произошла раньше, в период 1917-33 годов.

В экономике побочным эффектом такого развития стала утрата практически всех высокотехнологичных производств, построенных ранее в Советском Союзе за счет технологий, закупленных на Западе по классической для Московии-России схеме обмена технологий на сырье. В плане социальном оно привело к падению уровня образования и бытовой культуры, росту преступности и клерикализации страны. Однако российские элиты сочли всё это приемлемой платой за укрепление своей власти.

В целом же, российская экономика построена сегодня по схеме, типичной для доиндустриальной формации, существующей в относительно изолированном анклаве, окруженном территориями, где, в основном, уже утвердились, или боле-менее успешно утверждаются индустриальные отношения. Внутри России, для управления государством, а также большей частью производств, применяются доиндустриальные методы вассалитета. В общении с внешним миром Россия пытается выстраивать рыночные, то есть индустриальные механизмы. Однако, как это всегда бывает в подобных случаях, рыночное управление, осуществляемое кадрами, воспитанными в доиндустриальных условиях и включенными в систему вассалитета внутри страны, оказывается крайне неэффективным. Как следствие, даже сырьевое производство в России деградирует. Кроме того, старая схема балансирования между технологически продвинутым Западом и технологически отсталым Востоком подошла к пределу своих возможностей. Российское доиндустриальное общество достигло такой степени экономической и культурной отсталости от уровня индустриальных стран, что уже не в состоянии даже сколь-нибудь эффективно использовать покупную технику и технологические циклы, разработанные в условиях индустриальной формации.

Это момент надо рассмотреть более внимательно, поскольку он принципиально важен. Все, без исключения, формации – и доиндустриальная, и, как мы увидим позднее, индустриальная, и, вероятно, также и постиндустриальная, поскольку и она вовсе не конец истории, а лишь горизонт, до которого возможно прогнозирование на уровне знаний нашей эпохи, словом, все, без исключения формации имеют технологический предел: максимальный уровень развития технологий и культуры, который позволяет управлять как экономикой, так и обществом в целом, в рамках данной модели общественных отношений. Если этот предел превышен, то управление становится невозможно. Тогда есть два выхода: либо смена принципа управления – то есть переход к новой формации, либо технологический откат назад, до уровня, когда старая формация ещё сохраняет способность контроля над ситуацией. Назовем этот барьер, существующий для доиндустриальной формации, барьером 1.

Но существует также барьер, определяемый общим состоянием мировой экономики и общемировым уровнем технологического прогресса: минимально допустимый уровень общего культурного и технологического развития в отдельно взятой стране, который все ещё позволяет этой стране поддерживать современное производство, пусть даже и построенное на импортных технологиях и оборудовании. Назовем его барьером 2.

Так вот, примерно на рубеже 2000-2010 годов барьер 2 превысил уровень барьера 1, и продолжает быстро уходить от него в отрыв. Это означает, что все страны доиндустриальной формации оказались перед выбором: либо технологическая деградация – либо формационный переход. Никакого третьего пути уже нет. Жесткая изоляция от остального мира и ведение натурального хозяйства по принципу чучхе не срабатывают. Хотя власти КНДР не любят говорить об этом, но без гуманитарных поставок продовольствия из обличаемой ими Южной Кореи в стране немедленно начался бы голод. Впрочем, самоизоляция всё-таки может ненадолго продлить существование старых элит, дав им время для реализации планов сохранения собственного благополучия. Разумеется, в этом случае речь идет не о стране в целом и даже не о её населении, пусть и в рамках другого проекта – а лишь об очень узкой группе лиц. И только в том, разумеется, случае, если такие планы вообще есть.

Так вот, у российских элит такие планы есть, и они весьма энергично реализуются. Ничего другого, кроме катапультирования из гибнущей страны, им не остается. Старая ниша, в которой Московия-Россия существовала несколько веков, схлопнулась не только за счет превышения барьера 2 над барьером 1, а сразу по всем направлениям. Два технологических полюса, между которыми России удавалось балансировать, оказались размыты: не только Запад вырвался далеко вперед, но и «отсталый Восток» уже не является таковым. Китай и Юго-Восточная Азия, Индия и Ближний Восток – все они стремительно модернизуются, и уже обогнали Россию по всем показателям. Страны Среднего Востока либо догоняют, либо также уже обошли Россию. Сравнимы с Россией по технологическому развитию только бывшие республики СССР – и то не все, а уступают ей лишь наиболее отсталые африканские страны. Таким образом, Россия прочно встроена в ряды мировых аутсайдеров. Выход же из этих рядов путем перехода в индустриальную формацию и привлечения инвестиций – что мало-помалу осуществляют бывшие советские республики, для России, как уже было показано, неприемлем.

Однако у российских элит все ещё остается в запасе два козыря, которые заставляют мир воспринимать "российский фактор" всерьез. Рассмотрим их по очереди.

Первый козырь очевиден. Это оружие массового поражения, причем, не только ядерное, но также и химическое, и бактериологическое. Разумеется, российские элиты не хотят доводить дело до его применения, сознавая как отсутствие шансов победить, так и перспективы жестокого возмездия. Тем не менее, ситуация, когда какая-либо группа в российских верхах, наделенная достаточной властью, решится на применение ОМП, все-таки возможна. На этот шаг её может толкнуть безвыходность собственного положения, прямая угроза утраты власти и потери большей части активов, причем, причины такого кризиса могут быть как внешними, по отношению к России, так и сугубо внутриполитическими. Особенно вероятным применение Россией ОМП представляется в локальных конфликтах с высокими внешне и внутриполитическими ставками – в расчете на то, что западные оппоненты не решатся на симметричный ответ под угрозой уже глобального применения такого оружия Москвой. Иными словами, российское ОМП играет роль гранаты с выдернутой чекой, которую более слабая и уязвимая сторона использует как средство для удержания сильнейшего противника от решительных действий.

Ситуация, эта, безусловно, очень и очень опасна. Тем не менее, она, в принципе, разрешима – при условии достаточно продуманных и последовательных действий.

Россия не имеет собственной технологической базы даже для поддержания боеспособности уже имеющегося у неё ОМП, не говоря уже о модернизации и выпуске новых образцов. Собственно говоря, она никогда такой базы и не имела, даже будучи СССР, в 70-е годы прошлого века, на последнем пике своего могущества. Предвоенный ВПК был целиком закуплен у США и Германии. Послевоенный технологический взлет Союза обеспечили, во-первых, немецкие трофеи, и, во-вторых, успехи советской внешней разведки, прежде всего, на территории США. Но запасы такого рода имеют свойство заканчиваться. И ещё во времена СССР, Запад, поначалу расслабившийся от послевоенной эйфории и допустивший в 40-50 годы утечку опасных технологий, начал последовательно и эффективно проводить в жизнь политику технической изоляции Союза. Разумеется, такой процесс обладает большой инертностью. Но, к середине 80-х, Советский Союз все-таки был загнан в технологическое гетто, полностью проиграв Западу научно-техническую гонку, и не имея уже возможности производить новую технику штатно, помимо единичных опытных образцов ручной сборки.

Победа в Холодной войне и рост зависимости от Запада, как России в целом, так и российских элит, причем, зависимости многоплановой – и кредитно-финансовой, и технологической, породили на Западе очередную волну иллюзий о "безопасности" России для мирового сообщества и о её предсказуемости. России мало-помалу начали продавать высокотехнологичные компоненты, в том числе и необходимые для современных видов оружия. Но одновременно стартовал и обратный процесс: высокотехнологичные производства в России "схлопывались" и закрывались, не выдерживая конкуренции с западными поставщиками ни по каким параметрам. Зависимость российского ВПК от покупных изделий сегодня высока, как никогда. А поскольку никто в мире не заинтересован в том, чтобы среди субъектов международных отношений фигурировали обезьяны, вооруженные гранатами, то организовать глухую технологическую блокаду России сегодня вполне реально. Производство автоматов Калашникова это, конечно, не остановит (хотя тут тоже – как сказать, станки для металлообработки – сплошь импортные, своих Россия не производит) но все, что сложнее автомата производить будет уже невозможна. Правда, остается задел уже имеющегося вооружения. И, чтобы ликвидировать его, лишив притока комплектующих и расходных материалов, понадобится несколько десятилетий такой блокады.

Чтобы все прошло успешно, окружающий мир должен, во-первых, осознать реальность и степень опасности, исходящей от России, и, осознав это, договориться о совместных действиях, а, во-вторых, не допустить, чтобы обезьяна в Москве отпустила чеку, пока её граната всё ещё опасна.

Что касается осознания опасности, то оно, насколько можно судить по последним событиям, уже наступило. Россия, начав агрессию против Украины, рассеяла, кажется, даже последние иллюзии о возможности своего реформирования к виду, хотя бы терпимому для остального мира.

Вместе с тем, хорошо понимая, с кем он имеет дело, Запад, давя на Россию, старается делать это очень постепенно, ни при каких обстоятельствах не давая одномоментного повода для резких ответных реакций. Налицо тактика постепенного и последовательного удушения и ослабления, при одновременном поддержании в Кремле иллюзии о том, что все, возможно, ещё и обойдется, а значит, прибегать к крайним мерам не имеет смысла. В частности, Запад не арестовывает миллиардные активы, принадлежащие лично российскому президенту, ограничиваясь ударами по его окружению, причем, также нарастающими очень постепенно. Координаторы этой операции прекрасно понимают, что даже крыса, поставленная в безвыходное положение, может пребольно укусить, а у российской крысы все ещё имеются ядерные зубы.

Второй российский козырь – экономический. Он не столь заметен, но зато по-настоящему опасен, гораздо опаснее, чем ржавеющее ОМП. Чтобы понять его суть, нам придется ещё раз пристально вглядеться в то, из чего выросла и как работает сегодня российская система власти.

Советский Союз был примером классической, стопроцентно доиндустриальной формации с её жесткой властной вертикалью. Централизованы были и внешнеторговые операции: никаких ведомственных денег не существовало в принципе, все проходило через единую систему внешнеторговых объединений. Помимо своих прямых задач: легального экспорта и импорта, эти структуры также аккумулировали средства для разного рода теневых операций. К ним относились помощь дружественным режимам, партиям и прочим агентам влияния на Западе, операции спецслужб и нелегальная закупка оборудования, запрещенного к продаже в СССР. Естественно, что такая деятельность Внешторга в значительной степени была связана с оффшорами и проходила под тесным патронажем КГБ. По мнению сведущих людей, соотношение офицеров КГБ и гражданских специалистов во внешнеторговых организациях составляло примерно 85% против 15.

Иными словами, Советский Союз десятилетиями, последовательно, на уровне государственной политики – и с соответствующим ресурсным обеспечением растил кадры специалистов по нелегальным финансовым операциям в системе индустриального мира. Специалистов по обходу и взлому систем безопасности индустриальной формации – если уж называть вещи своими именами.

Разумеется, эта система законспирированной аккумуляции средств заработала не сразу, хотя выстраивать её начали буквально с первых дней существования Советской власти. Но дело это оказалось очень и очень непростым. Система полноценно заработала примерно к концу 1972 года. Понятно, что, как и всё в СССР, она была плановой: известно было, сколько и откуда должно прийти средств на тайные счета, и сколько и на что должно быть потрачено. Для наполнения счетов выделялись соответствующие внешнеторговые квоты.

Но когда осенью 1973 года начался нефтяной кризис, цены на нефть в течение 1974 года выросли в 4 раза, с 3 до 12 долларов за баррель. План по перемещению средств на 1974 год оказался перевыполнен. То есть, после выполнения всех запланированных операций на тайных счетах остался очень серьезный остаток. Весной 1979 года революция в Иране вызвала новую волну нефтяного кризиса, с 1979 по 1981 год цены на нефть выросли почти втрое. Объем средств, осевших на специальных счетах, снова резко увеличился. Наконец, в 80-м году, Рейган объявил о новой экономической политике и поднял ставку рефинансирования до 20%. После чего в США рванули инвестиции со всего мира, в том числе и советские «остатки», которые за короткое время удвоилась. При этом, использовать эти средства в рамках типичных внешнеторговых операций, как легальных, так и не очень, было крайне сложно, поскольку финансовые потоки таких объемов скрыть невозможно. То есть, закупка технологий, техники и даже товаров, пусть даже и разрешенных к ввозу в СССР с использованием существенной части этих ресурсов была исключена – это сразу же деконспирировало бы всю систему теневых финансов, создававшуюся десятилетиями. Эти деньги – основную их массу невозможно было использовать и в каких-либо тайных операциях – такие объемы средств невозможно перемещать тайно. Иными словами, огромные суммы оказались изолированы от Советского Союза. Но с ними продолжали вдумчиво и профессионально работать, преумножая их, и вкладывая в перспективные активы – в ожидании того часа, когда им найдется-таки применение в рамках советской системы.

А потом развалился СССР. И деньги оказались вроде бы ничьи.

Разумеется, это совсем не означало, что рядовые сотрудники получили шанс разбежаться по свету, набив карманы ничейными миллионами. За семьдесят лет работы в этом направлении КГБ создал и надежную систему подготовки кадров, и систему контроля, и эффективный карательный аппарат, который доставал отступников везде, информируя широкие круги функционеров о том, что именно бывает за такие номера и как всё это выглядит на практике. Здесь надо понимать, что, в отличие от перебежчиков-разведчиков, такие беглецы не могли особо рассчитывать на крышу западных спецслужб. Сдача спецслужбам, конечно, давала им шансы выжить, но одновременно лишала их побег его финансовой заманчивости. Никто не позволил бы им просто прикарманить прихваченные с собой суммы, и это уже было не столько даже вопросом выгоды, сколько делом принципа. Потому что неприкосновенность и святость частной собственности, лежащая в основе индустриальной формации, не допускает терпимого отношения к беглецам, прихватившим чужие деньги – даже в том случае, если это деньги не вполне дружественного государства. Людям, воспитанным в условиях доиндустриальных отношений, трудно даже представить всю степень неприемлемости – именно моральной и этической неприемлемости – такого поведения для общества индустриальной формации. Впрочем, бывало и так, что оказавшиеся в безвыходном положении беглецы успевали разменять присвоенные деньги на защиту от кары. Именно таким образом ФБР в конце 80-х и вышло-таки на группу лиц, являвшихся частью советской системы теневых финансов. Не совершавших, впрочем, ничего противозаконного, а занятых исключительно управлением финансовыми потоками: вложением средств, маневрированием акциями и т.п. От обычных игроков такого рынка их отличало только то, что оффшорные операции занимали в их деятельности несколько большее место. ФБР сумело выделить их как взаимосвязанную группу, квалифицировало как "русскую мафию", взяло под наблюдение, но ничего предъявить им так и не смогло. А вскоре, в начале 90-х все засвеченные концы были аккуратно обрублены. Спрут ушел в тень.

Примерно в это же время произошел крах СССР, что вызвало отделение внешторговской экономической структуры от КГБ-ФСБ-СВР. Нет, тесные связи, конечно же, сохранились. Спецслужбы остались единственным источником руководящих и управляющих кадров для теневых финансовых структур – туда, как и раньше, принципиально невозможно попасть со стороны, с улицы, вход в них – только через спецслужбы. Но управляющие и интеллектуальные центры были выведены как из штатных структур ФСБ и СВР, так и, в значительной степени, за пределы России. Спрут стал глобальным, превратившись в подобие рыцарского ордена, или масонской ложи. Собственно говоря, его можно назвать и "русской мафией" – помня только о том, что эта мафия базируется не на самодеятельности уголовных элементов, а на структурах спецслужб. Уголовные элементы там тоже, конечно, есть – но не на руководящих ролях, а лишь в роли субподрядчиков и наемных рабочих.

От обычной ТНК такую структуру отличают две принципиально важные черты: кадровая политика и порождаемая ею идеология, в том числе идеология внутренних отношений. Подготовка новых кадров мафии идет исключительно в условиях доиндустриального общества, в жесткой вассально-сеньоральной традиции, причем, именно в той структуре общества, где такая традиция особенно устойчива, то есть, в спецслужбах.

Ничего особо нового в этом, впрочем, тоже нет. Типичная мафия – это есть корпорация, последовательно выступающая против основных принципов устройства индустриальной формации, на стороне формации доиндустриальной. Так что американское определение совершенно справедливо. Мафия как мафия. Отличие от других мафий – только в масштабах и ресурсах. Мафией будем называть её и мы.

Итак, очень крупные деньги, контролируемые структурой, жестко привязанной к доиндустриальной идеологии, в какой-то момент утратили старый смысл своего существования: обслуживание интересов СССР. Но эти деньги, и воздвигнутая вокруг них "национально-патриотическая" мафия не могли просто так раствориться в небытии. Мафия стала искать новый смысл своего существования – на стыке идеологии, социального самосохранения и корпоративной выгоды, причем, все это происходило в условиях передела собственности на всём пространстве бывшего Советского Союза. В то же время на Западе и сама мафия, и её деньги пребывали во враждебном окружении и ощущали сильное давление – индустриальная формация стремилась защитить себя от деструктивных элементов. .

Выход был вскоре найден: спецслужбистская мафия активно вмешалась в межформационную борьбу на территории бывшего СССР, бросив свои ресурсы на защиту старой, социально близкой себе доиндустриальной формации. Причем, ресурсы эти были не только финансовые, но и административные, и силовые. По итогам двадцати лет борьбы, доиндустриальная формация одержала на территории России полную и безоговорочную победу. Новый сеньорат составили выходцы из рядов мафии, порожденной спецслужбами, поскольку именно она и сыграла в победе доиндустриальной формации решающую роль, заодно укрепив и легализовав в её рамках свое положение, и удовлетворив многочисленные амбиции своих функционеров. Амбиции как эгоистические, так и возвышенно-идеологические – естественно, "возвышенные" с точки зрения доиндустриальной морали и системы ценностей.

Какова в итоге ситуация, сложившаяся в России? Большая часть активов в стране прямо контролируется выходцами из спецслужб – эксперты называют цифру порядка 60% – и это только прямой контроль. Остальные 40% контролируются ими же, но уже косвенно, через чиновников и крупных бизнесменов – которые, по сути, есть те же чиновники, только с иной формой ренты. При желании и эта собственность в любой момент может перейти под прямой контроль мафии – но в обычной ситуации такие активы технически проще контролировать через косвенные рычаги.

Что представляют собой функционеры этой двухслойной мафиозно-чиновничьей структуры? Вход в социальные лифты верхнего слоя организован через многозвенную систему фильтров. Сначала происходит первичный отбор перспективных кандидатов, за ним стоит следующий барьер, при успешном прохождении которого неофита зачисляют в штат сотрудников региональных структур спецслужб, где у него появляются определенные функции и полномочия начального уровня. Если он справляется и проявляет требуемые качества – его продвигают дальше. Пройдя ещё целый ряд сит, он, в случае успеха, выводится в итоге за штат спецслужб, и попадает во внутреннюю часть системы. Здесь возникает специализация – он начинает работать с конкретными предприятиями и активами под началом старших товарищей. Через них, через этих старших товарищей идут финансовые потоки, они их курируют и направляют, принимают решения и ставят задачи – в рамках отведенных им полномочий и ресурсов. Те, кого старшие товарищи заметили и по тем или иным качествам сочли перспективными для общего дела, постепенно растут и сами вырастают в старших товарищей – то есть, получают уже большие полномочия и ресурсы для решения более масштабных вопросов.

С одной стороны, все они уже не сотрудники спецслужбы и не подставляют "официальную" часть системы. С другой – обладают всеми полномочиями, возможностями, а также необходимым опытом и связями для использования как отдельных штатных сотрудников, так и структур ФСБ-СВР-ГРУ, занимающих по отношению к ним фактически подчиненное положение.

Такая система действует по принципу Протея – у неё нет единого управляющего центра. Любая отрубленная конечность немедленно отрастает вновь, а найти голову не удается, поскольку головы, как таковой, вообще нет. Иллюзия о том, что "Путин решает всё" – не более чем иллюзия. Путин – лишь публичное лицо системы, он, бесспорно, "старший товарищ", и очень высокого уровня, но отнюдь не абсолютный монарх, и даже не верхняя точка иерархической пирамиды. Такая система основана на балансе интересов входящих в неё групп, но при этом объединена общей борьбой за сохранение доиндустриального устройства общества. Идейным стержнем такой системы является идея ленной вертикали, оформленная в эмоционально привлекательные идеологемы, противопоставленные индустриальной системе ценностей. Организующим принципом – баланс интересов различных групп. Все решения "старших товарищей" любого уровня легитимны с точки зрения системы лишь до тех пор, пока они остаются в этих рамках. При любой же попытке выйти за их пределы, и, тем самым, нарушить устойчивость системы, нижестоящего просто сдуют, как пыль, а "старший товарищ", пусть и сколь угодно высокого ранга, столкнется, для начала, с лютым саботажем со стороны всей находящейся в его ведении цепочки нижестоящих функционеров. Если же он не отреагирует на этот сигнал, не вернется в пределы дозволенного и попытается и далее проводить антисистемную линию, то он неминуемо будет смещен общими усилиями, как других "старших товарищей", так и собственного окружения.

Нижнее звено такой системы, чиновники, формируются теми же социальными лифтами, из числа менее удачливых кандидатов в мафиози, отсеянных на одном из ранних этапов, но обязательно прошедших первый фильтр отбора. В отличие от "товарищей", чиновники – не субъекты системы. Они не имеют директивных функций и права на самостоятельную постановку задач. Чиновник, как объект управления только получает сигнал, а затем перекодирует и ретранслирует его. За это ему предоставляется рента: за каждой чиновничьей должностью закреплена та или иная возможность получать легальные, с точки зрения системы, доходы. Для обывателя-юнита все это может выглядеть – а, зачастую, и выглядит – чистейшим криминалом: взятки, воровство, наркобизнес и что угодно ещё. Но это никакой не криминал, и не коррупция, в классическом смысле, то есть, не разъедающая систему ржа. Напротив, это её важнейший структурный элемент – подлинная "скрепа", на которой вся такая система, собственно, и держится. И до тех пор, пока чиновник транслирует поступающие ему сигналы так, как он и должен это делать в рамках правил системы, без существенных отступлений и искажений, он никогда не будет привлечен к ответственности за пользование своей законной рентой, что бы ни говорил по этому поводу писаный закон. Писаные законы в такой системе касаются только её нижнего звена – юнитов. Верхние социальные этажи живут по совсем иным правилам.

Примерно к 2008 году доиндустриальная формация, организованная описанным выше образом, одержала в России уже полную победу. Все оказалось подчинено мафиозной вертикали, и никакая деятельность вне её стала невозможна. Однако это породило и ряд специфических трудностей. Хотя мафиозная структура, созданная спецслужбами, оказалась чрезвычайно эффективна при захвате собственности, ускользнувшей было в индустриально-рыночный сектор, она проявила полную неэффективность во всем, что касается интенсивного развития. Робкое движение вперед сменилось застоем и технологическим откатом назад. Все инновационные и модернизационные планы неизменно проваливаются. Причина проста: никакая модернизация на уровне технологий индустриальной формации невозможна без соответствующей социальной среды. А Россия, и вместе с ней контролируемые ею с помощью энергетической зависимости и доиндустриальных диаспор страны-сателлиты, угодили в ножницы «барьер 2 – барьер 1», описанные выше. Система впала в стагнацию – и, одновременно в ней резко возросло внутренне социальное давление. Огромные, прекрасно отлаженные структуры, нацеленные на захват и поглощение, оказались без дела. В этом плане ситуация сильно напоминает Испанию времен победного окончания Реконкисты: отлично отлаженный, опьяненный недавними победами, буквально рвущийся в бой механизм экспансии, атаки, наступления, дошел до крайних пределов ранее намеченных рубежей, одержал полную победу по всем направлениям – и оказался без дела. Но при этом он не желает сходить со сцены. Он ищет новые горизонты – и вот уже Реконкисту сменяет трансатлантическая Конкиста.

Итак, единственный способ преодолеет стагнацию – внешняя экспансия. Её направление тоже достаточно очевидно. В индустриальном обществе есть множество активов, причем высокотехнологичных. Финансовые ресурсы для их скупки имеются – но на этом уровне индустриальное общество умеет защищаться от доиндустриальной реакции, тут все решают далеко не одни только деньги. Примеры известны и их немало: скажем, попытка «Северстали» купить Arcelor в 2006 году или история с несостоявшейся покупкой Opel в 2009.

В обоих случаях финансовые предложения заведомо превышали рыночную стоимость активов – и, тем не менее, обе сделки были сорваны. Они срывались в тот момент, когда речь заходила о пунктах договора, предусматривающих полный доступ к технологиям – то есть о том, ради чего всё, собственно, и было затеяно. Индустриальная формация готова экспортировать на доиндустриальную периферию большую часть своих технологических изделий, за исключением разве что самых опасных. Но выпускать из рук контроль над самими технологиями она не станет, и принципиальность этого вопроса – в одном ряду с вопросом о святости и неприкосновенности частной собственности.