Текст книги "Мир в движении"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Мир в движении

Центры силы, вектора развития и мировые угрозы

Немного о самом главном: что движет нашим миром?

Чтобы понять, как устроен какой-либо механизм – а человеческое общество и есть сложный социальный механизм, нужно сначала рассмотреть работу отдельных его узлов и деталей, затем – их взаимодействие друг с другом, и, наконец, разобраться, как всё это работает одновременно и совместно.

Но для такого исследования нужны инструменты. В нашем случае, минимально необходимым набором инструментов станут основные знания о законах развития общества.

Мы будем исходить из двух положений. Во-первых, социальное устройство общества – а оно включает в себя всю совокупность отношений между людьми: традиции, законы, обычаи, регулирующие все стороны жизни, с течением времени подвержено изменениям. Изменения эти происходят не во всякое время, и не как попало. Они жестко привязаны к развитию экономики, которая тоже со временем изменяется. Ведущая роль в этой паре принадлежит именно экономике, определяющей социальное устройство. Но социальное устройство тоже способно оказывать влияние на экономику, действуя по принципу обратной связи. Особенно сильно такое обратное влияние ощутимо на экономической периферии.

В свою очередь, на развитие экономики влияет уровень технического прогресса: та сумма технологий и знаний, которыми располагает общество. Здесь та же картина, что и в предыдущей паре: уровень знаний и основанных на них технологий, распространенных в обществе, играет ведущую роль, но уровень развития экономики влияет на него по принципу обратной связи.

Но этот уровень знаний, квалификации, образования – и вытекающие из них уровень личных потребностей и общей культуры, характерные для данного общества, являются социальными явлениями – то есть, частями социального устройства общества. О зависимости социального устройства общества от уровня развития экономики уже было сказано выше.

Таким образом, три сферы человеческого бытия:

– совокупность социальных коммуникаций, в том их виде, в каком они присущи именно данному обществу, далее называемая формацией;

– сумма знаний, мировоззренческих позиций, профессиональных навыков, потребительских стандартов и ожиданий, характерных для этого общества, далее называемая культурой;

– уровень развития производства, определяемый объемом и технической сложностью производственных мощностей, далее называемый экономикой,

находятся в тесной динамической взаимосвязи, взаимодействуя в треугольнике «экономика-формация-культура». Каждая из перечисленных компонент влияет на две других, соседних с ней, и, в свою очередь, подвергается их влиянию.

Если рассматривать мировую экономику как единую систему – а она таковой и является, по меньшей мере, последние 200 лет, то взаимовлияние этих компонент друг на друга в её центре и на периферии будут несколько различаться. Вникать во все тонкости этих различий в пределах данной брошюры невозможно, но мы запомним, что они есть, это очень важно для понимания дальнейших построений. В целом, очень сильно упрощая, можно сказать, что прямая связь между ними реализуется в треугольнике "экономика-формация-культура" по часовой стрелке, и что такая связь наиболее сильно выражена именно в мировом центре – в группе наиболее продвинутых в экономическом отношении стран. Влияние же обратной связи, действующей в этом треугольнике против часовой стрелки заметнее на удаленной от центра периферии. Это своего рода «инерция прогресса».

Таким образом, любое конкретное устройство общества, имеющее место в данный момент, исторично: у него есть начало и конец, связанные с уровнем развития экономики.

Концепцию, в основе которой лежат представления о связи между экономической и социальной организацией общества впервые сформулировали в виде стройной теории Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Однако Маркс и Энгельс, как, впрочем, и все мы, были детьми своего времени. Он были ограничены присущими их времени знаниями и аналитическим аппаратом. Как показала дальнейшая практика, этого оказались недостаточно для адекватного описания процессов развития общества в целом, и на всем временном протяжении. Кроме того, на марксизм, особенно в части представлений о капитализме и следующей за ним формации, гипотетически предсказанной Марксом и Энгельсом, и названной ими «коммунизмом» оказали большое влияние как их личные симпатии и антипатии, так и настроения, царившие в то время в обществе. Таким образом, эмоции и мифы в ряде случаев возобладали над логикой, опирающейся на факты.

В дальнейшем, масштаб личности обоих мыслителей – а это, несомненно, были выдающиеся умы, мало-помалу породил в рядах их последователей и позднейших толкователей подобие религиозного поклонения, что привело к некритическому восприятию их трудов, получивших, по сути, статус сакральных текстов. Все это, вместе взятое, закрепило и канонизировало, а зачастую – ещё и усугубило целый ряд заблуждений Маркса и Энгельса. Заблуждений, практически неизбежных в ту эпоху, когда они творили: неизбежных, исходя из уровня знаний их времени. Но благодаря сакрализации Маркса и Энгельса эти заблуждения не изжиты в каноническом марксизме до сих пор, уже в наши дни. Это существенно деформирует и выхолащивает марксизм.

В результате, на сегодняшний день марксизм способен более или менее адекватно описывать только процессы, идущие в центральной части мировой экономической системы в течение последних 200, примерно, лет. Любая попытка выйти за эти пределы, обнаруживает значительные пробелы и нестыковки в теории, на что её истово верующие адепты либо закрывают глаза, либо изобретают латки adhoc. Однако эти латки, при ближайшем рассмотрении, оказываются глубоко антимарксистскими по самой своей сути.

И уж совсем провальными, с широкомасштабными трагическими последствиями, неизменно возникающими при переходе от теории к практике, оказываются попытки выйти за пределы капитализма, шагнув к следующей формации – к предсказанному Марксом «коммунизму», предпринимаемые на основе марксистского учения.

В настоящее время марксизм разделился на две линии: культовую и светскую. В то время как верующие усердно цитируют классиков, что является в этом культе формой молитвы, светские рационалисты, пытаясь преодолеть пропасть между теорией и практикой, мало-помалу приходят к выводу о том, что вершиной развития человеческого социума, его конечной стадией является именно капитализм. Эти положения, правда, пока стыдливо маскируемые полунамеками и недомолвками, все чаще встречаются в работах современных западных марксистов-рационалистов, а также в частных беседах с их постсоветскими коллегами. Иными словами, в последнее десятилетие происходит разложение ортодоксального марксизма и откат к представлениям Адама Смита и Локка о законах развития экономики, незыблемых, как законы природы, и, следовательно, одинаковых для всех эпох и стран. Это сразу же приводит к выводу о том, что капитализм есть следствие наиболее полного понимания человечеством этих законов, в рамках которого возможно достижение обществом идеального равновесного состояния, когда оно уже более не будет никогда меняться, поскольку абсолютные законы его развития будут в полной мере усвоены человечеством.

Вместе с тем, надо признать, что на своем поле – при описании процессов, идущих в центре мировой экономической системы, марксизм достаточно успешен. Кроме того, марксизм очень многое дал всей современной науке в плане методологии. Его потенциал не исчерпан – более того, он никогда и не был ещё по-настоящему раскрыт. Но для того, чтобы теоретическая мощь марксизма проявилась во всей своей полноте, необходимо выйти за ортодоксальные рамки, очистив его от всяческого хлама и явных несообразностей. Часть из них, увы, была привнесена в марксизм и лично Марксом.

В дальнейших наших рассуждениях мы будем опираться на построения, разработанные как Марксом и Энгельсом, так и их последователями, а также пользоваться, иногда – по необходимости, введенной ими терминологией. Учитывая значение марксизма для развития взглядов на эволюцию человеческого общества, такие обращения к нему неизбежны. Одновременно, мы многое подвергнем критическому пересмотру, с тем, чтобы наше описание эволюции общества не расходилось с окружающей реальностью.

Эволюция формаций-1: как это происходит в принципе

Заманчивое в своей простоте деление человеческой истории на пять общественных формаций: первобытная-рабовладение-феодализм-капитализм-коммунизм, давно уже стало восприниматься как непререкаемая истина не только в ортодоксальном марксизме, но и в мифах, укорененных в общественном сознании. Увы, это не соответствует действительности. На самом деле, формаций всего две. Назовем их «доиндустриальная» и «индустриальная».

К слову, пресловутая «пятичленка» была придумана вовсе не Марксом, а двумя известными вульгаризаторами марксизма: Каутским и Плехановым. Маркс в этом вопросе воздерживался от окончательных суждений. Из его собственных построений вытекала только двучленная схема, но, видя нестыковки в своей теории, и не находя на уровне знаний той эпохи способа их разрешения, о чём мы говорили выше, Маркс, в поисках выхода, предпринимал попытки заимствования «недостающих» формаций из работ Гегеля и Сен-Симона.

Забегая немного вперед, замечу, что в рамках этих же рассуждений вырисовывается ещё и третья формация – «постиндустриальная». Это нереализованная пока на практике, сугуботеоретическаяэкстраполяция индустриальной формации на отдаленное будущее. По сути, это и есть «коммунизм» Маркса, очищенный от груза заблуждений, присущих ортодоксальному марксизму. Мы немного коснемся этой темы в конце брошюры. Отмечу, к слову, что «постиндустриальность» вовсе не означает отсутствия индустрии. Ровно так же, как преобладание промышленного производства не означает отсутствия сельского хозяйства, а наличие в обществе отношений, характерных для доиндустриальной формации, не означает полного отсутствия в нём промышленности и сложных технологий.

Доиндустриальная формация характеризуется относительно низким уровнем производства. Это означает, что всего производится в обрез, что технологии – относительно простые, а коммуникации – относительно короткие, и с небольшой пропускной способностью. Как следствие, исключая всякую экзотику и роскошь, доступную очень и очень немногим, вся торговля носит местный характер: произвел, и здесь же, рядом, продал. Товаров для продажи, в принципе, немного, и покупателей немного, и торговые связи по этой причине очень стабильны и консервативны. Особой конкуренции, по этой же причине, нет. Вообще такое общество тяготеет больше к распределению и натуральному обмену, чем к торговле, а значит – и к прямому, директивному планированию.

Это порождает вполне определенный тип отношений, которые в классической "пятичленке" приписывают отчасти "феодальной формации", отчасти – теоретической латке ad hoc на этой расползающейся, кое-как сметаной хламиде – «социализму, как первой стадии коммунизма». На самом же деле, и в том и в другом случае это все та же доиндустриальная формация. Такие отношения возникают всегда и везде, где есть производство с относительно низким уровнем "товарной массы". То есть, предметов, предназначенных на продажу, производится значительно меньше, чем таких же предметов, предназначенных для потребления в рамках замкнутой системы, отгороженной от остального мира, в которой и размещено наше производство.

Несмотря на кажущееся разнообразие форм, отношения внутри такой системы всегда выстроены по одному образцу: на основе последовательного делегирования имущественных и административных прав "сверху вниз", от сеньора к вассалу. Лестница вассалитета может быть довольно длинной, но на её верхушке мы всегда найдем первоначального "сверхсобственника": небольшую группу лиц, тем или иным образом присвоившую себе право делегирования полномочий в компактной, относительно замкнутой системе, обособленной, как территориально, так и экономически, от соседних анклавов. Все, кроме сверхсобственника, в этой системе – лишь доверенные лица, сеньоры, находящиеся на разных уровнях иерархии делегирования полномочий. Независимо от места в иерархии они могут быть в любой момент лишены своего статуса вышестоящим доверенным лицом, либо напрямую сверхсобственником. В самом низу цепочки находятся юниты, хотя и обладающие некоторыми правами, делегированными им, но не имеющие полномочий делегировать права другим лицам. Их часто приравнивают к пролетариям индустриальной формации – однако, это далеко не так, и сейчас мы увидим, почему.

Индустриальная формация (которую, с подачи Маркса, принято называть капитализмом), напротив, отличается высоким уровнем товарного производства. Большая часть произведенного уже не может быть использована исключительно в рамках замкнутого анклава: его слишком много, поскольку производительность выросла за счет технического прогресса, а также, что немаловажно, за счет роста культуры и квалификации населения. Эта часть, избыточная для внутреннего потребления, называется товаром. Товар надо продать во внешний мир, и, в свою очередь, закупить во внешнем мире то, что производят другие товаропроизводители – и в чем возникла нужда. Список таких нужд, по мере усложнения экономики и культуры, быстро растет.

Как следствие, индустриальная формация отличается от доиндустриальной обилием горизонтальных связей между экономическими субъектами, в том числе – и субъектами из отдаленных регионов. А для того, чтобы такие связи работали, нужны гарантии прав для каждого из таких субъектов. В роли такой гарантии и выступает основополагающий для индустриальной формации принцип святости и неприкосновенности любой частной собственности. То есть, вместо вертикального общества, руководимого одним сверхсобственником, либо нескольких таких вертикалей, относительно слабо связанных друг с другом прямыми договорами между сверхсобственниками, у нас возникает насыщенное горизонтальными связями пространство равноправных собственников. Именно в этом и заключено принципиальное отличие индустриальной формации от доиндустриальной. Из этого отличия, которое выражается в наиболее концентрированном виде в принципе святости и неприкосновенности частной собственности – и только из него, не из чего более – вытекают уже и все остальные черты, характерные для индустриальной формации: рынок, правовое государство и демократия. Из него же вытекает и понятие капитала: экономической категории, обеспечивающей исчислимость и сравнимость ценности всего, поддающегося материальной оценке – а, следовательно, обеспечивающей возможность сложных и многозвенных экономических коммуникаций. Капитал – это экономическая абстракция, он отчужден от любых материальных объектов и конкретных товаров, и функционирует на специфическом рынке – рынке капитала. Несмотря на свою абстрактность, он, вместе с тем, является основным инструментом, приводящим в действие экономику индустриальной формации. В доиндустриальной формации капитала в понимании Маркса нет, и быть не может. Там существуют ресурсы, фонды, материальные ценности, и даже деньги, хотя и в очень примитивной их форме – но никак не капитал.

Все это многообразие порождено, повторяю, одним и тем же явлением: равными с правовой точки зрения отношениями множества собственников. Такие отношения нельзя ни ввести декретом, ни декретом отменить. Они могут быть востребованы обществом, а, значит, и возможными в реальной жизни, только тогда, когда многие собственники производят много разных продуктов и предметов, которые им необходимо сбыть. Такая ситуация сразу же порождает специализированное, и как следствие – многозвенное производство – производственную кооперацию, необходимой частью которой является и рынок капитала.

Для понимания сути индустриальной формации важно обратить внимание на очень существенный момент: права собственности здесь первичны по отношению к любым другим правам личности. То есть, какими-либо правами личности в индустриальной формации может обладать только собственник чего-либо (включая, в предельном случае – и собственника своего труда), и эти права возникают лишь постольку, поскольку он является субъектом права собственности: базового и основополагающего права, из которого в индустриальной формации вытекают все остальные права. «Личность» и «собственник» в индустриальной формации – синонимы. Нет собственности, признаваемой обществом – нет и личности, как носителя в этом обществе каких бы то ни было прав.

Замечу, что это вовсе не означает дегуманизации индустриальной формации по сравнению с доиндустриальной. Все обстоит прямо противоположным образом: в доиндустриальной формации отдельная личность вообще не обладает никакими правами. Они лишь делегируются ей в пользование верховным сверхсобственником, который, одновременно, выступает и единственным правообладателем. Эти делегированные в пользование права могут быть в любой момент отобраны – никаких принципиальных препятствий для этого в доиндустриальной формации просто не существует. В то же время, в индустриальной формации любая попытка отступить от принципа святости и неприкосновенности частной собственности моментально нарушает консенсус общественного доверия, без которого не могут существовать горизонтальные связи, реализуемые как рынки. И если такая практика приобретает в обществе хоть сколь-нибудь распространенный и массовый характер, то такое общество немедленно обрушивается назад, к доиндустриальной формации, с неизбежным при этом технологическим и культурным откатом.

Этот откат возникает по той причине, что предельная сложность производственных циклов, способных существовать в условиях доиндустриальной формации, значительно ниже, чем в условиях формации индустриальной. Обращаясь к довольно грубой аналогии, можно сказать, что если индустриальная формация похожа на здорового человека, который дышит, производит пищеварительные процессы и задействует отдельные группы мышц, не задумываясь над этим, рефлекторно, то доиндустриальная формация похожа на индивида, который реализует эти процессы исключительно сознательным волевым усилием.

И в условиях доиндустриальной, и в условиях индустриальной формации ни о каком "всеобщем равенстве" на уровне личности нет и речи. В доиндустриальной формации индивидуумы сильно различаются по месту в иерархии – по объему и виду полномочий, делегированных им сверхсобственником. В индустриальной формации одни могут распоряжаться огромным богатством, а другие – только своим трудом. Но в индустриальной формации пролетарий, продающий свой труд, в отличие от доиндустриального юнита является собственником своего труда, и на эту собственность тоже распространяется принцип святости и неприкосновенности.

Таким образом, уровень развития технологий и наличие производственных мощностей, достаточные – или недостаточные – для организации товарного производства, прямо связаны с уровнем демократии, культуры и прав личности. Причем, движение здесь возможно в обе стороны, и, если по каким-то причинам экономика рушится, и товарное производство сворачивается, то социальное устройство и культура тоже откатываются на доиндустриальный уровень. Не может быть ни демократии, ни прав личности, ни высококвалифицированных специалистов, ни просто высококультурных людей в условиях нетоварной экономики. Нетоварная экономика в очень короткие сроки порождает доиндустриальную формацию, с её вертикалью вассалитета, а с ней и уровень культуры, соответствующий примитивным и малопроизводительным технологиям. Никаких «окончательно завоеванных позиций» тут тоже нет: откатились назад экономически и технологически – получили откат во всем остальном. Или, к примеру, начала группа крупных, и в силу этого влиятельных, собственников, пытаясь укрепить свою власть и ограничить мешающую ей демократию, наступление на культуру, заменяя науку – религией и духовными скрепами – и вскоре начинают рушиться технологические цепочки.

Эволюция формаций-2: Как это происходило и происходит в мировой истории

Общемировой переход от доиндустриальной формации к индустриальной, начавшийся в очередной раз примерно пятьсот-шестьсот лет назад, идет очень сложно и неровно, с прорывами, и с отступлениями, и далеко не завершен ещё и в наши дни. Проблема в том, что индустриальная формация очень изменчива и динамична, в отличие от доиндустриальной, статичной по самой своей сути. В индустриальной формации все обстоит как в «Алисе в стране чудес», когда Алисе, даже для того, чтобы просто оставаться на месте, надо было бежать изо всех сил, а чтобы куда-то попасть, приходилось бежать «по меньшей мере, вдвое быстрее».

В любом случае, переход от доиндустриальной к индустриальной формации, даже в рамках одной страны, или группы стран – это очень длительный процесс, включающий и периоды мирного развития, и военные конфликты, и революции. Обе мировые войны 20 века, как, впрочем, и практически все войны и все революции последних пяти веков были, по сути, составными частями этого процесса, который, повторяю, далеко ещё не завершен.

Чтобы понять суть происходящего, взглянем на ранние попытки перехода к индустриальной формации – и на то, как они терпели поражение.

В Древнем Риме, развитие товарного производства и усиление влияния товарно-денежных отношений, возможное в ту эпоху лишь на относительно ограниченной территории, породило из аграрной монархии римскую Республику. Обратившись к более ранним республикам – к греческим полисам, нетрудно уловить здесь общую закономерность. Республиканская форма правления всегда возникает как прямое следствие развития товарного производства и расширения сферы товарно-денежных отношений. В дальнейшем, в том случае, если экономика и далее развивается в том же направлении, а не впадает в стагнацию на каком-то этапе, это приводит к формированию рынка капитала, который складывается по мере падения ссудного процента. Интересующихся подробностями, я отсылаю к «Капиталу» Маркса, где эти вопросы исследованы безупречно.

Такая связь экономики и социального устройства верна для всех эпох. Подчеркну ещё раз, что понятия «гражданин» и «собственник» при переходе к индустриальной формации быстро сближаются по смыслу, в пределе становясь синонимами: все гражданские права в рамках уже сформировавшейся индустриальной формации основаны только на праве собственности, и не может быть полноправного гражданина, собственностью не обладающего.

Но вернемся к Древнему Риму. Став, в силу высокого технологического развития, доминирующим игроком в доступной ей части мира, Римская Республика начала расширяться территориально. Но, по причине слабого развития технологий и несовершенства коммуникаций той эпохи, её территориальное расширение опережало рост товарного производства, тем более – производства, объединенного в единую экономическую систему. Это породило обратный процесс: падение роли товарно-денежных отношений, рост ссудного процента – и исчезновение рынка капитала, а следом за этим – вынужденное усиление внерыночных механизмов регулирования. Непосредственным проявлением этого стали такие знакомые и нам явления, как «падение нравов», «борьба с роскошью», растущая коррупция в среде чиновников, получавших все большую власть, безуспешная борьба с этой коррупцией, а затем и её легализации в рамках делегирования полномочий. Началось разорение мелких предпринимателей, выросла социальная напряженность, роль военной силы во внешней и внутренней политике возрастала, а способность экономических факторов выступать как непосредственные регуляторы – снижалась. Все это, вместе взятое, привело к постепенному, в несколько этапов, упразднению республиканской формы правления. Дальнейшее расширение Рима, уже в качестве Римской Империи, было основано, в первую очередь, на вертикальных связях и проходило в рамках доиндустриальной формации. Тем не менее, имперский центр какое-то время ещё сохранял по инерции, свойственной процессам в уже описанном треугольнике экономика-формация-культура, многие черты индустриальной формации. Благодаря этому, Рим и удерживал технологическое первенство, что обеспечивало ему сохранение силового, то есть, доиндустриального превосходства над своими соседями. Но с течением времени, в силу естественных процессов затухания в указанном треугольнике, индустриальная составляющая, мало-помалу сошла на нет. С ней окончилось и превосходство Рима.

Как видим, пределы роста индустриальной системы были обусловлены, в первую очередь, уровнем развития коммуникаций. Выход за рамки этих пределов, сопровождавшийся снижением реальной власти Рима в провинциях, и укреплением власти на местах, и вызвал, в итоге, сначала доиндустриальный откат, а затем и распад Империи.

Вернемся теперь в наши дни. Механизм перехода между формациями остается всё тем же: при достижении некоторого критического уровня развития экономики, в обществе начинают развиваться горизонтальные связи, основанные на движении капитала. Эти связи начинают конкурировать с уже существующими вертикальными связями, в основе которых лежит вассалитет, в том или ином его виде. Борьба между двумя конкурирующими системами управления идет всеми возможными способами, с использованием как административных, так и экономических рычагов, доходя в периоды обострения и до прямых военных конфликтов. Иными словами, в течение очень продолжительного времени в обществе одновременно и параллельно друг с другом существуют сразу две соперничающие формации, каждая с присущим ей набором социально-экономических классов – то есть групп населения, занимающих определенное место в пределах экономических, социальных и культурных институтов, характерных для данного общества. Доиндустриальная формация представлена сеньорами и юнитами, состоящими друг с другом в вассальных отношениях, индустриальная формация – буржуа и пролетариями, чьи отношении основаны на движении капитала и продаже труда.

На практике все обстоит ещё сложнее. Во-первых, все классы из разных формаций, существующие в таком переходном обществе, взаимодействуют друг с другом ещё и на социально-культурном уровне, что порождает иной раз очень неожиданные союзы. Во-вторых, значительная часть такого переходного общества существует одновременно в двух экономических системах, когда одно и то же лицо включено как в доиндустриальные, так и в индустриальные экономические отношения. Однако, любое такое лицо, пусть даже и ведущее «двойную» экономическую жизнь неизбежно оказывается наиболее успешно в какой-то одной из двух формаций: как сеньор или юнит – либо, как буржуа или пролетарий. И совершенно естественно, что такое лицо всегда будет выступать сторонником того порядка и той системы отношений к которой оно адаптировано наилучшим образом. Ведь далеко не каждый сеньор будет успешен – да и просто будет чувствовать себя комфортно в роли буржуа. Далеко не каждый юнит сумеет успешно продавать свой труд как пролетарий – это требует совсем иного уровня ответственности, самостоятельности и инициативности. Но верно и обратное: не все буржуа готовы к роли сеньоров (впрочем, тут немного особый случай, и мы его ещё коснемся, рассматривая Европу до 1914 года) и не все пролетарии согласятся на жизнь юнитов, означающую для них существенное ограничение ставших уже привычными для них каждодневных прав и свобод.

Взглянем теперь на жизнь человека в доиндустриальной и индустриальной формациях со «шкурной» точки зрения – и попытаемся с этой позиции сравнить плюсы и минусы этих формаций. Доиндустриальная формация минимизирует, в целом, возможности личного роста и личные свободы – но одновременно обеспечивает более предсказуемую жизнь. Она четко прописывает коридор возможностей и уменьшает число ситуаций, когда человеку необходимо принимать самостоятельные решения, зачастую исходя из неполных данных, и с большими потерями в случае возможной ошибки. В свою очередь, в индустриальной формации больше возможностей, но вместе с ними больше и неопределенностей, больше рисков и личной ответственности. Это куда более «взрослый» мир, где каждый заботится о себе сам, и сам защищает свои права. В этом мире нет вышестоящего сеньора, покровителя, «крестного отца». Здесь все в равной мере лично отвественны за свои действия, решения – и, в конечном счете, за свою судьбу.

Очевидно, что далеко не все люди, воспитанные и сформировавшиеся в рамках доиндустриальной формации будут согласны по доброй воле жить в условиях формации индустриальной. Разумеется, наблюдая за жизнью в ней издали, они будут завидовать тем возможностям, которые она дает своим обитателям: разнообразию товаров и услуг, личным свободам и т.п. Но оказавшись в условиях переходного общества, эти же люди, ещё вчера завистливо косившиеся на соседей, быстро поймут, что за все это великолепие им придется платить очень высокую цену. Более того, переходное общество, в котором социальные институты индустриальной формации ещё только формируются, предъявляет к представителям новых классов, к пролетариям и буржуа, повышенные, даже по сравнению с устоявшейся индустриальной формацией, гражданские требования. Им предстоит отстаивать свои права (вытекающие, как мы помним из единственного, основополагающего права индустриальной формации: неприкосновенности частной собственности) в борьбе против старого мира, который на эти права будет постоянно посягать. Нет, не по врожденному злодейству, а по самому своему устройству, исключающему существование этих прав. Такая борьба далеко не проста, она требует смелости, социальной активности, мобильности – а её участники подвергаются вполне реальной опасности. Прибавьте к этому необходимость адаптации к новым экономическим условиям и новым правилам игры – что тоже потребует перечисленных выше качеств, и тоже сопряжено с рисками. Как следствие, на защиту старых порядков очень быстро встанет не кучка «бывших» – функционеров старого режима, а огромная масса людей. Далеко не все они будут выходцами из среды сеньоров. Напротив, большинство из них составят именно юниты, те, кого принято называть «простым народом», поскольку в переходной период именно они будут более, чем кто бы то ни было, уязвимы и обездолены. Это полностью подтверждается всем известным историческим опытом: основную массу защитников доиндустриальной формации в переходные эпохи всегда составляют именно юниты, столкнувшиеся с угрозой исчезновения той экономической и социальной основы, которая обеспечивала существование их класса. Более того, сплошь и рядом в защиту старых порядков выступает даже численно большая часть «простого народа»!