Текст книги "Окассен и Николет"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Французский роман эпохи зрелого

феодализма (XII—XIII вв.) отражает идеологию

рыцарства поры его высшего развития, когда оно

стремится утвердить свою не только

политическую, но и культурную гегемонию над

остальными классами общества, и в первую очередь —

над городским мещанством, начинающим в это

время крепнуть и развиваться. Назначение этих

куртуазных романов – показать рыцарство во

всем его блеске, иллюстрируя эстетически при-

влекательными образами способность рыцарей

утонченно и благородно мыслить и чувствовать,

отличающую их от серой массы плебеев-„вил-

ланов" (термин, охватывающий всех простолю-

дювдв – как горожан, так и крестьян) *.

Это относится в одинаковой мере как к

„артуровским" (или „бретонским") романам,

'так и к той группе романов, которые, по

предполагаемым их сюжетным источникам,

принято называть „византийско-восточными".

В этих последних, как и в артуровских

романах, можно различить две линии —

аристократическую и демократическую.

Произведения аристократической группы рассчитаны на

избранных читателей, способных оценить

психологические тонкости, изящную морализацию,

сложную метафизику любви. Для широкой

аудитории, состоящей не только из мелкого

рыцарства, но и разночинцев, горожан, также

пленяющихся красивыми рыцарскими вымыслами

и легко поддающихся идеологической

пропаганде, требуется нечто попроще: произведения

небольшого объема, более реалистические по

тону, с преобладанием в них авантюрности и

внешних ярких эффектов над тонким

психологизмом; таков „демократический" тип

рыцарского романа.

* Подробнее о социальном содержании и

генезисе рыцарского романа см. в предисловии к

„Мул без узды", в этой же серии,

Но такая демократизация рыцарского жанра

и чрезмерное приближение его к плебейской

среде чреваты опасностями. В него легко могут

просочиться тенденции противоположного

характера, и идеологическое оружие может быть

вырвано из рук класса-гегемона, чтобы быть

обращенным против него. Нечто подобное наблюдаем

мы в очаровательной маленькой довести начала

XIII века „Окассен и Николет", которая должна

рассматриваться не как прямое развитие

рыцарского романа, а скорее как очень своеобразное

классовое преломление его.

Произведение это принадлежит к группе

романов, весьма удачно названных одной

исследовательницей * „идиллическими". Во всех этих

романах повторяется одна и та же сюжетная

Схема: два юных существа, в детстве

воспитанные вместе, с самых юных лет охвачены

непреодолимой взаимной любовью; их браку,

однако, препятствует разница социального

положения, а иногда также религии (он – язычник,

она—христианка, или наоборот: он—царский сын,

она—бедная пленница, или он—простой рыцарь,

а она —дочь императора и т. п.); родители их

разлучают, однако любящие упорно ищут друг

друга и в конце концов, после ряда

приключений и превратностей, счастливо соединяются.

* М. Lot-B ого dine, „Le roman idyllique au

moyen age", Paris, 1913. Здесь можно найти

наиболее полную, чрезвычайно тонкую

характеристику „Окассена и Николет".

Во всем этом нетрудно узнать сюжетику

позднетреческого „романа превратностей":

разлучения, похищения, странствия, морские

разбойники, узнавания и т. п. G другой стороны,

в некоторых из этих романов проступают мотивы

восточных повестей (в частности, имя Окассен —

арабского происхождения: Aucassin=Al-Kasim).

Хотя точных и покрывающих всю фабулу

параллелей и не было найдено, можно

предположить здесь скрещение некоторых византийских

и восточных источников, слившихся с местными,

чисто французскими представлениямн и

мотивами.

Классический и вместе с тем самый ранний

(конца XII века) образец этого жанра,

повлиявший на все другие романы группы,– „Флуар и

Бланшефлер", дошедший до нас в двух редакциях.

Одна из них, несомненно первоначальная и

правильно обозначаемая западными критиками как

„аристократическая", полна утонченного и

вместе с тем весьма реалистического психологизма,

которому целиком подчинена фабула.

Это—искусство, примерно, того же уровня, что и арту-

ровскйе романы Кретьена из Труа. Другая

редакция, которую критики называют „народной",

является планомерной переработкой первой в,

смысле ее „опрощения" и усиления внешней,

авантюрной занимательности: биографии героев

предпослано длинное описание боев между

христианами и „язычниками", в результате

которых родители Бланшефлер становятся

пленниками: вся история совместного воспитания и

Детской любви героев выпущена; вместо

трогательного монолога Флуара на гробнице

мнимоумершей Бланшефлер рассказывается, что

Флуар, раздевшись донага, бросился в ров со

львами, чтобы они его пожрали; красивый

финал, в котором вавилонский султан, тронутый

молодостью и силой чувства любящих,

пойманных в «его гареме, прощает их и отпускает на

свободу, заменен таким эпизодом: Флуар

спасает Вавилон от осадивших его врагов и этим

подвигом заслуживает милость султана.

Если остальные романы этой группы, кроме

„Окассена и Николет", не представляют собою

ничего любопытного, будучи лишь вариациями

аристократической редакции „Флуар и

Бланшефлер", то „Окассен" выделяется своей глубокой

оригинальностью. Поражает уже самая форма

этой повести с необычным ритмом стихов и

небывалым чередованием их с прозой (подробнее

об этом см. в примечаниях к первой главе

текста), говорящими за возникновение ее в иной

социальной среде, нежели рыцарская.

Целый ,ряд признаков – то, что „Окассен"

дошел до нас только в одной рукописи,

отсутствие посвящения, а также и прямых намеков

на повесть во всей литературе эпохи —

показывает, что это произведение предназначалось не

для чтения в тесном рыцарском кругу, а для

публичной декламации и считалось литературой

„низшего сорта". И потому не случайно мы

паходим здесь резкие отклонения от рыцарской

идеологии, даже прямо антагонистические потки.

Прославление любви, казалось бы,—тема

чисто куртуазная. Однако рядом же мы

встречаем дерзкий вызов священнейшим устоям

феодально-рыцарского мировоззрения. Влюбленному

рыцарю полагается совершать подвиги: Окассен

не только не делает этого, но даже отказывается

выполнить первейшую обязанность феодала —

защищать собственные владения! (глава 2).

Более того, когда ему удается захватить в плен

врага, он отпускает его без выкупа, назло

жестокому отцу, взяв о пленника клятву, что тот

будет всегда стараться вредить графу Гарену

(глава 10): какое издевательство над всеми

феодальными принципами! И дальше еще мы

находим презабавную пародию на

феодальные войны (главы 30—31). А параллельно —

дерзкий выпад по адресу союзника рыцарства,

церкви (гл. 7, где высмеивается католическое

учен» о рае и аде).

Строго говоря, рыцарей в нашей повести

нет: сам Окассен лишь формально принадлежит

к ним, другие же представители рыцарского

класса играют в рассказе роль статистов. Зато

в нем есть другие, очень живые и

выразительные фигуры: простолюдины, пастухи-крестьяне,

изображенные с поразительным для того

времени реализмом и совершенно уже

беспримерным сочувствием (главы 14—15, 18—22 и

особенно 24) И в заключение – близкий автору

(„автобиографический") образ милого жонглера,

каким переряжается героиня повести, смелая и

умная Николет (главы 40—42).

Все, эти элементы не вклинились

насильственно в основную куртуазную тему повести:

они слились с ней органически благодаря

замечательному искусству автора. Повесть слояш-

лась в самом начале XIII века в Пикардии,

в области Арраса, который, как мы зиаем, был

одним из главных центров расцвета в XIII веке

городской мещанской поэзии (Жан Боделъ, Адам

де-ла-Галь, знаменитые аррасские puys —

ассамблеи горожан-поэтов). Своему происхождению в

творчески-молодой и социально-передовой среде,

наряду со своей вполне оригинальной продукцией

усердно осваивавшей также жанры и технику

литературы рыцарской, повесть обязана той

изумительной свежестью, которая ее проникает,

соединением наивности и лукавства, глубокой

нежностью и легкой иронией в изображении

обоих героев – бесконечно милых, трогательных,

но чуть-чуть смешных в своем любовном

ослеплении и немного беспомощных детей.

Беспомощен, впрочем, лишь один Окассен: вся

инициативность выпадает на долю его подруги,—черта

зародышевого „феминизма", наблюдающегося

уже в куртуазной рыцарской поэзии, но

сильнее, понятно, выступающего в литературе

городского мещанства.

Было замечено, что к концу повести

творческое напряжение автора ослабевает и

изложение, исключая самые последние главы, ста-

новится немного небрежным и скомканным. 0то

вое же не мешает нам признать автора

выдающимся, можно смело сказать – гениальным

поэтом, пролагавпшм свой новый, оригинальный

путь.

Это своеобразие и большие

художественные достоинства „песни-сказки" (chante-fable)

были по заслугам оценены в позднейшие века.

Начиная с конца XIII века она вызвала огромное

количество пересказов и подражаний как в

повествовательной, так и в драматической

форме *. Подлинный текст много раз переводился

па новые языки: на французский (4 раза),

немецкий (5 раз), английский (6 раз), даже

шведский и датский **. Вполне естественно

также, что она продолжает привлекать внимание

многочисленных исследователей.

Л. Л. Смирнов

1

Кто услышать хочет стих

Про влюбленных молодых,

Повесть радостей ж бед:

Окассен и Ииколет,–

Как жестоко он страдал,

Храбро подвиги свершал

Для любимых ясных глаз?

Чуден будет мой рассказ,

Прост и сладостен напев.

И кого терзает гнев,

Злой недуг кого томит,—

Эта песня пепелит.

Радость будет велика,

И рассеется тоска

От песни той.

2

Говорят, рассказывают и повествуют:

Что граф Бугар Валенсский вел с

графом Гареном Бокерским войну, великую,

жестокую и кровопролитную, и не проходило дня,

чтобы он не стоял у ворот, укреплений и стен

города с сотней рыцарей и десятком тысяч

воинов, конных и пеших. При этом он сжигал

страну графа Гарена, опустошал его >емлю и

убивал его людей.

Граф Гарен Бокерсшга был стар и слаб —

прошло его время. И не было у него других

наследников, ни сыновей, ни дочерей, кроме

одного только мальчика. Я вам опишу, каков

он был.

Окассен.– звали графского сына. Он был

красивый юноша, высокий ростом; стройны были

его ноги, руки и тело. Волосы у него были

светлые, в пышных кудрях, глаза ясные и

веселые, лицо приветливое и правильное, нос

прямой и тонкий. И столько в нем было добрых

качеств, что не было ни одного дурного, все

только одни хорошие.

Но был он охвачен любовью, которая все

побеждает, не желал рыцарствовать, ходить

вооруженным па турниры, не хотел делать того,

что ему подобало. Отец и мать говорили ему:

– Сын, бери оружие, садись на коня,

защищай свою землю и помогай своим подданным.

Когда они тебя увидят рядом, они будут лучше

защищать свою жизнь и имущество и нашу

землю.

– Отец,—отвечал Окассен,– что вы там

говорите? Пусть бог не даст мне того, о чем

я прошу его, если я стану рыцарем, сяду на

коня, пойду в сражение и в битву, чтобы там

разить врагов и отражать удары, а вы мне

не дадите Николет, мою нежную подругу, ко^

торую я так люблю.

– Сын мой,– отвечал отец,– оставь и

думать о Николет. Она ведь пленница, привезенная

из чужой страны; там ее купил виконт нашего

города у сарацин и привез ее сюда. Эдесь оп

ее вырастил, окрестил и воспитал, как свою

крестницу. Теперь он даст ей в мужья какого-

нибудь молодого человека, который честно

будет зарабатывать для нее хлеб. Тут тебе нечего

делать, а если ты желаешь жениться, то я дам

тебе в жены дочь короля или графа. Нет

такого важного человека во Франции, который

бы не отдал за тебя свою дочь, если бы ты

захотел ее иметь.

– Увы, отец! Где на земле такая высокая

честь, которой бы не стоила Николет, моя

неясная подруга? Если бы даже она была

императрицей Константинополя или Германии,

королевой Франции или Англии, всего этого было

бы для нее мало—так хороша она и

благородна, и приветлива и полна достоинства.

Здесь поется:

Окассена знатный род

В замке де-Бокер живет.

Без прекрасной Николет

Для него ничтожен свет.

Но отец неумолим,

Мать во всем согласна с ним.

„Николет, мой милый сын,

Куплена у сарапин,

Где она была в плену.

Ты же должен взять жену

Рода знатного, как ты.

Брось безумные мечты".

„Мать, я не согласен, нет!

Кто прекрасней Николет?

Ясный взор и стройный вид

Сердце светом мне живит.

Мне любовь ея нужна,

Что так нежна".

Говорят, рассказывают и повествуют:

Когда граф Гареп Бокерсшш увидал, что

не удается ему отвлечь Окассепа от любви к

Николет, он отправился в город к виконту,

который был его вассалом, и сказал ему так:

– Господни виконт, удалите вы отсюда

Николет, вашу крестницу. Пусть будет проклята

земля, откуда вы ее привезли в пашу страну.

Ведь из-за нее я теряю Окассена; он не хочет

рыцарствовать, не хочет исполнять своего долга.

Так знайте, что если бы она была в моих руках,

я бы ее сжег в огне, да и вы сами тоже

должны меня остерегаться.

– Господин мой,– ответил виконт,– мне и

самому очень не нравится, что он к ней ходит

и разговаривает с нею. Я ведь ее купил на

свои деньги, вырастил, окрестил и воспитал,

как свою крестницу; теперь я дам ей в мужья

какого-нибудь молодого человека, который

будет для нее честно зарабатывать хлеб. Тут

вашему сыну Окассену нечего делать. Но если

такова ваша воля и ваше желание, то я ее

отошлю в такую страну, где он ее никогда и

в глаза не увидит.

– Так берегитесь! – сказал граф Гарен.—

А то вам плохо придется.

Они расстались.

А виконт этот был очень важный человек,

и был у него пышный дворец, а позади дворца —

сад.

И приказал он посадить Николет в

комнату наверху, а с нею вместе старушку для

общества и компании и велел дать им хлеба,

мяса, вина и все для них необходимое.

Потом приказал запечатать все двери, чтобы

ниоткуда не было к ним ни входа, ни выхода.

Оставалось у них снаружи только одно

маленькое окошечко, откуда проникало к ним

немного свежего воздуха.

Здесь поется

В тесной комнате одна

Николет заключена.

Свод искусно в ней сложен,

И хитро расписан он.

Вот на мрамор у окна

Опершись, стоит она.

Волны светлые кудрей,

Дуги стройные бровей,

И в ладе сияет свет —

Нет прекрасней Николет!

Вот она взглянула в сад:

Птички весело кричат,

Роза пыпшо расцвела.

И сиротка начала:

„Горе мне, зачем доляша

Я в тюрьме сидеть одна?

Окасоен, мои господин,

Вы милы мне; вы один

Были ласковы всегда.

Я заключена сюда

Ради вас, под этот свод.

Здесь так грустно жизнь идет.

О святая божья мать,

Я не стану здесь страдать,

Я убегу!"

Говорят, рассказывают и повествуют:

Николет была в заточенье, как вы уже

слыхали, в комнате. И пошел по всей земле

и по всей стране слух, что опа исчезла. Одни

думали, что она бежала в чужие страны, а

другие полагали, что граф Гарен велел ее убить.

Если кого-нибудь эта весть и обрадовала,

то Окассену совсем не было весело.

Он отправился к виконту в {город и спросил

его:

– Господин виконт, что вы сделали с

Наколет, моей нежной подругой, с той, кого я любил

больше всего на свете? Вы отняли ее от меня,

украли! Так зпайте же, что, если я умру с

горя, вам будут за меня мстить и это будет

только справедливо. Ведь вы меня убили

собственными руками, отняв от меня ту, которую

я любил больше всего на этом свете.

– Господин мой,– ответил виконт,– оставьте

вы это. Николет – пленница, которую я привез

из чужой земли, купив ее на собственные

деньги у сарацин. Я ее вырастил, окрестил и

воспитал, как свою крестницу; я ее кормил,

а теперь найду ей в мужья какого-нибудь

молодого человека, который будет для нее

честно зарабатывать хлеб. Вам тут совсем нечего

делать, а вы лучше возьмите себе в жены дочь

короля или графа. Да и в самом деле, что вы

выиграете, если сделаете Николет своей

любовницей и она будет спать с вамп? Мало будет

от этого проку, так как на все дни вашей жизпк

вы будете опозорены, а душа ваша пойдет потом

в ад, так как рая-то вам уж никогда не видать.

– Что мне делать в раю? Я совсем не

желаю туда итти; мне нужна Николет, моя

нежная подруга, которую я так люблю. Ведь

в рай идут только Те люди, Которых я вам

сейчас назову. Туда идут старые попы, убогие

и калеки, которые день и ночь томятся у

алтарей и старых склепов, и те, кто ходит в

лохмотьях, истрепанных капюшонах, и те, которые

босы и наги и оборваны, кто умирает от

голода, холода, жажды и всяких лишений. Все они

идут в рай, но мне с ними там нечего делать.

Я хочу попасть в ад, куда идут добрые ученые

и прекрасные рыцари, погибшие на турнирах

или в славных войнах, и хороши© воины и

свободные люди. G ними хочу быть и я. Туда

же идут и нежные, благородные дамы, у

которых два или три возлюбленных, кроме их

собственного мужа; идет туда золото, серебро

и цветные меха; идут туда музыканты и

жонглеры и короли мира. G ними хочу быть и я,

пусть только Николет, моя нежная подруга,

будет оо мною.

– Напрасно вы все это говорите,—ответил

виконт,– вы больше ее никогда не увидите.

А если бы с пей поговорили и отец ваш узнал

об этом, он бы сжег и ее, и меня в огне, да

и вам самому было бы чего бояться.

– Тяжко мне это,– сказал Окассен и,

печальный, ушел от виконта.

Здесь поется:

И вернулся Окассен,

Тяжким горем удручен.

Кто подаст ему совет?

От прекрасной Николет

Кто бедняжку отвлечет?

Вот он во дворец идет,

Возвращается домой,

Поднялся к себе в покой;

И, печалью омрачен,

Горько плакать начал он:

„Николет, чья речь сладка,

Поступь гордая легка,

Чьи движенья так плавны,

Так объятия неясны,

Весел нрав и смех игрив,

Стан и строен и красив,—

Ради вас страдаю я,

И терзают все меня.

Умереть пришла пора,

Друг мой —сестра!"

Говорят, рассказывают и повествуют:

Пока Окассен сидел у себя в комнате

и скорбел о Николет, своей подруге, граф Бу-

гар Валенсский продолжал вести войну. Он

созвал своих людей, конных и пеших, и отправился

к замку, чтобы осадить его. И поднялся шум

и крик, рыпари и воины вооружаются и бегут

к стенам и воротам замка, чтобы защищать его,

а горожане взбираются на зубпы стен и бросают

оттуда острые камни и колья.

В самый разгар осады граф Гарен пришел

в комнату, где Окассен плакал и скорбел о

своей подруге Николет, которую он так любил.

– Жалкий и несчастный сын,—сказал он

ему,—как ты можешь спокойно смотреть, что

твой замок, самый крепкий и лучший из всех,

осажден врагами? Если ты его потеряешь, ты

лишишься своего наследства. Сын мой, возьми

оружие, садись на коня, защищай свою землю,

помогай своим подданным, иди в битву. Если

даже ты не будешь сам разить врагов и

отражать удары, они все-таки воодушевятся, увидев

тебя рядом, и станут лучше защищать свою

жизнь и имущество и пашу с тобою землю.

Ты такой большой и сильный, ты это можешь

сделать, да ведь это и долг твой.

– Отец,– ответил Окассен,—что вы такое

говорите? Пусть бог не даст мне того, о чем

я прошу его, если я стану рыцарем, сяду на

коня и Пойду в сражение, чтобы разить врагов

и отражать удары, а вы мне не дадите Нпко-

лет, мою нежную подругу, которую я так люблю.

– Сын мой,—ответил отец,—этого быть не

может. Пусть буду я лучше совсем разорен,

пусть потеряю все, что имею, чем видеть ее

твоей женою и подругой.

Он хотел уйти. Но Окассен, видя это,

позвал его снова.

– Отеп,,– сказал он,– подождите, я хочу вам

предложить хороший договор.

– Какой же, сын мой?

– Я вооружусь, пойду в. битву с тем

условием, что, если бог меня сохранит целым и

невредимым, вы позволите мне увидеть Николет,

мою нежную подругу, так, чтобы я мог сказать

ей два-три слова и хоть один разок ее

поцеловать.

– Я согласен на это,– ответил граф.

Он подтвердил свое обещание, и Окассен

дополнился радости.

Здесь поется:

Счастлив Окассен и вот

Поцелуя милой ждет.

Целым тысячам наград

Был бы он не больше рад.

И в одежде дорогой

Снаряжается на бой.

Панцырь он надел двойной,

Шпагой ценной, золотой

Опоясался затем.

Вот надел забрало, шлем,

Ловко на копя вскочил,

Ноги в стремена вложил

И на них бросает взгляд.

Как красив его наряд!

Вспомнил оп подруги взор,—

Под ударом острых шпор

Мчится вихрем конь лихой,

Он летит туда стрелой,

Где бой кипит.

Говорят,'рассказывают и повествуют:

Окассен вооружился и сел: на коня, как

вы уже слышали. Бог мой! Как ему пристали

щит и шлем и меч на левом боку. Какой ou

высокий, стройный и красивый молодел; какой

он сильный, и как благородна его осанка!

А конь под ним крепкий и быстрый, и направил

его рыцарь прямо в ворота. Не думайте, однако,

что он собирался уводить быков, коров, коз

или разить врагов и отражать удары. Ничуть

не бывало! Даже не вспомнил он об этом.

Он так был погружен в мечты о Николет,

своей нежной подруге, что забыл о поводьях

m о том, что должен делать. А конь его, почуяв

шпоры, пронесся с н<лм через толпу и бросплся

в самую гущу врагов. И тут со всех сторон

протянули они к нему руки, отняли у него

щит и копье и повели его, как пленника. Они

шли и говорили уже о том, какою смертью

его заставят умереть. И когда услышал это

Окассен, он воскликнул:

– Господи милосердный! Неужели же это

меня так ведут мои смертельные враги и

собираются отрубить мне голову? Но ведь если они

мне срубят голову, я уже никогда не буду

говорить с Николет, нежной подругой, которую

я так люблю. А у меня в руках есть еще

добрый меч, да и конь подо мною неплохой!

Попробую-ка я от них отбиться, и если бог

меня любит, он им не станет помогать.

Он был здоровый и сильный мол о дед, а конь

под пим быстрый. Выхватил он меч и давай

рубить направо и налево, разрубая шлемы и

забрала, плечи и руки, и образовалась вокруг

него такая свалка, как вокруг кабана, когда

его настегают в лесу собаки. И убил он таким

образом десять рыцарей да еще ранил семерых,

вырвался из толпы врагов и поскакал обратно

в город с мечом в руке.

Граф Бугар Валенсский, услыхав, что

хотят вешать Окассена, его врага, поехал

навстречу. Окассен его узнал, в руке его был

меч, он ударил им графа по шлему и ушиб

ему голову так, что тот, оглушенный, упал на

землю. Окаосен протянул руки и потащил его,

держа за шлем, к своему отцу.

– Отец,– сказал он,– вот враг ваш, который

столько с вами воевал и вредил вам. Двадцать

лет длилась эта война, и ни один человек

не. мог ее закончить.

– Сын мой милый,– ответил граф Гарен,—

вот какие молодые подвиги должен ты

совершать, а рвге мечтать о глупостях.

– Отец,—ответил на это Окассен,—оставьте

ваши проповеди, а лучше исполняйте ваше

обещание.

– Что такое? Какое обещание, сын мой?

– Как, отец, или вы позабыли? Клянусь

головою своею, кто бы ни забыл, а уж я-то

хорошо его помню,– так глубоко оно запало мне

в сердце. Ведь вы обещали мне, когда я во-

оружался и шел па бой, что, если бог сохранит

меня целым и невредимым, то вы позволите мне

повидать Николет, мою нежную подругу, так

чтобы я мог сказать ей два или три слова и

хоть раз один ее поцеловать. Вы в этом мне

поклялись, и теперь я хочу, чтобы вы исполнили

вашу клятву.

– Я? —сказал отец.—Пусть бог мепя

покинет, если я исполню такое обещание. А если

бы она была здесь, я бы ее сжег в огне, да

и вам самому было бы чего бояться.

– И это вое, что вы мне скажете?

– Видит бог, да,—ответил отец.

– Нечего и говорить, очень грустно мне,

что человек вашего возраста лжет. Граф Ва-

ленсский,– сказал Окассен,– я вас взял в плен,

не так ли?

– Так, господин мой,– ответил граф.

– Так дайте мне на том руку.

– Охотно, господин мой.

ИI он подал Окассену руку.

– Дайте мне клятву,– продолжал

Окассен,—что пока вы живете, вы будете вредить

моему отцу, позорить его и разрушать его

владения, сколько у вас хватит сил.

– Ради бога, господин мой, не шутите со

мною, а лучше назначьте мне выкуп. Сколько

бы вы у меня ни попросили золота и серебра,

скакунов и вьючных коней, цветных мехов,

собак или птвд,—я вам вое отдам.

– Как,—возразил Окассен,– разве вы не

знаете, что вы мой пленник?

– Знаю, господин мой,—ответил граф.

– Бог свидетель, если вы не поклянетесь

Мне в том, о чем я прошу, с вас слетит голова!

– Боже меня сохрани,—ответил тот,—я

поклянусь вам в чем угодно.

Граф Бугар дал клятву, и Окассен посадил

его на коня, сам сел на другого и проводил

его до тех пор, пока он не был в безопасности.

Здесь поется:

Видит старый граф Гарен,

Что не может Окассен

Милой сердцу разлюбить,

Ясных глаз ее забыть.

Сына он в тюрьму послал,

В темный мраморный подвал,

В погреб мрачпый под землей.

Полон юноша тоской,

Стад печальнее, чем был;

Плача, так он говорил:

„Дорогая Николет!

Друг мой нежный, лилий цвет,

В чаше спелых гроздий сок

Быть нежней тебя не мог.

Видел раз я, как один

Пилигрим из Лимузин

На одре лежал без сил,

Злой недуг его томил.

И была болезнь тяжка,—

Изнуряла старика ;

Только милю ты прошла,

Легкий плащ приподняла,

Мех соболий дорогой

И рубашки край льняной —

Ножку старец увидал

И сейчас здоровым стал.

От болезни исцелен,

Крепче прежнего стал оп

И отправился один

В свой далекий Лимузин,

Позабыв про злой недуг.

Лилий цвет, мой нежный друг,

Ваша поступь так легка,

Речь отрадна и сладка,

Ласка и любовь нежны,

Смехом, радостью полны.

Как вас можно не любить?

Ради вас я должен жить

В келье тесной под землей.

Здесь погибну смертью злой,

Близок мой последний час,

Умру за вас!"

Говорят, рассказывают и повествуют:

Окассен был заключен в темнипу, как

вы уже слышали, а Николет сидела взаперти

в комнате. Эт<> было летом, в мае месяде, когда

дни стоят теплые, долгие и ясные, ia ночи тихи

и прозрачны.

Однажды ночью Николет лежала в своей

достели, и увидела она, что луна светит в

окошко, услышала, что в саду поет соловей. Вспом-

нила она об Окассене, своем милом друге,

которого она так любила. И стала она думать о

графе Гарене Бокереком, который смертельно ее

ненавидел, и решила, что ни за что больше здесь

не останется. Ведь если бы ее кто-нибудь выдал

и граф Гарен узнал, где она, он бы предал ее

злой смерти.

Услыхав, что старушка, которая былза с нею,

заснула, она встала, надела красивый шелковый

блио, потом взяла простыни и полотенца,

связала их вместе и сделала из них веревку, такую

длинную, как только могла. Привязала ее к

подоконнику ж спустилась вниз в сад.

Она подобрала свои одежды, одной рукой

спереди, а другою сзади, и пошла через сад по

траве, обильно смоченной росою. Волосы у нея

были светлые, в пышных кудрях, глаза ясные

и веселые, продолговатое лицо, прямой и тонкий

нос, а губы алее, чем вишня или роза летнею

порою, зубы мелкие и белые, а упругие груди

приподнимали ее одежду, как два маленьких

волошских ореха. Она была стройна в бедрах,

и стан ее можно было охватить пальцами.

Цветы маргариток, которые она топтала

своими ножками и которые ложились под ее

стопами, казались совсем черными по сравнению

с ними,—так беда была эта девушка.

Она подошла к калитке, открыла ее и

пошла по уликам Бок-ера, держась в тени, так

как луна светила очень ярко, и шла она

до тех нор, пока не достигла башни, где сидел

ее друг. Башня эта была местами в трещинах;

она прислонилась к одному из столбов, плотно

завернулась в свой плащ, просунула голову в

одну из расселин башни, старой и ветхой,

и услышала, как скорбел и плакал Окассен,

сожалея оставленную подругу свою, которую он

так любил. Когда она его выслушала, она

начала говорить сама.

Здесь поется:

Т а, чьи очи так ясны,

Стала тихо у стены.

Окассена горек стоп,

О подруге плачет он.

И в ютвет он слышит вдруг:

„Mon возлюбленный, мои друг,

Храбрый, честный мой герой,—

Ни слезами, ни тоской

Вам меня ne возвратить,

И счастливым вам не быть!

Ненавидит ведь меня

Ваш отец ж вся родня.

Через море, в край чужой

Я уйду, любимый мой".

И красавица ему

Локон бросила в тюрьму.

Окассен густую прядь

Нежно начал целовать.

Даром милой упоен,

Скрыл его на сердце он,

После новых слез поток

Сдержать не мог.

Говорят, рассказывают и повествуют:

Когда Окассен услыхал, что Николет

собирается бежать в чужие края, очень он

рассердился.

– Милая подруга моя,—сказал он,—вы

никуда не уйдете отсюда, потому что иначе я

умру. Первый, кто вас увидит, если только

сможет, овладеет вами, положит вас в свою

постель, сделает своей любовницей. И если вы

ляжете в чью-либо постель, кроме моей, не

думайте, что я буду ждать, пока найдется нож,

которым я моту ударить себя в (сердце и убить.

Нет, в самом деле, долго ждать я не буду,

и, если издали увижу крепкий камень или

каменную стену, я разобью об него свою голову,

так что глаза выскочат и мозги вывалятся

наружу. Лучше уж умереть такою жестокою

смертью, чем узнать, что вы лежали в чьей-

либо постели, кроме моей.

– Ах,—молвила она,—я никогда не думала,

что вы меня так сильно любите, но я-то вас

люблю еще больше, чем вы меня.

– Увы,—ответил Окассен,– друг мой

нежный, не может этого быть, чтобы вы любили

меня так, кале я вас. Женщина не может так

любить мужчину, как юн ее. Ведь любовь

женщины живет в ее глазах, в кончиках грудей

и в пальцах ног, а любовь му;кчины заключена

в его сердце, откуда она уйти не может.

Пока Окассен и Николет так разговаривали,

городская стража внезапно появилась на улице;

под плащом у стражников были спрятаны

обнаженные мечи. Ибо граф Гарен приказал им,

если они встретят Николет, схватить ее и убить.

А сторож на башне видел, как они шли,

и слышал, как они говорили между собою о

Никол ет и грозили убить ее.

„Боже,—сказал он себе,—как будет жалко,

если они убьют эту славную девушку! Будет

добрым делом предупредить ее так, чтобы они

не заметили, и помочь ей спастись от них.

Иначе они ведь убьют ее, и от этого умрет

Окасоен, мой молодой господин, а это будет

большая беда".

Здесь поется:

С торож этот был герой,

Храбрый, с (честною душой,

Был он ловок ж умел,—

Песню чудную им спел:

„Девушка, ты так «мела

И красива и мила,

Золотистая, в кудрях,

Смех в сияющих глазах.

Вяжу я, хоть ты молчишь,

Ты с любимым ;говоршпь.

Умереть он рад, любя.

Я ж хочу спасти тебя.

Слушай. Осторожна будь!

К нам солдаты держат путь.

Взять тебя они должны,

Их мечи обнажены,

Чтоб убить тебя верней,—

Беги скорей!

Говорят, рассказывают и повествуют:

Ах,– сказала Николет,– пусть

покоятся в блаженном мире души твоих родителей за

то, что ты так благородно и ласково меня

предупредил об опасности. Если богу угодно, я

уберегусь от них, и пусть он мне в этом поможет!

Она закуталась в своп плащ и укрылась в

тени столба, пока они проходили мимо, йотом

простилась с Окассеном и пошла, пока пе до-

стигла стены замка. Стена эта была в одном

месте разрушена и наскоро заделана. Николет

перелезла через нее и очутилась между стеною

и рвом. Взглянула она вниз, видит – ров

глубокий и крутой, и стало ей страшно.

„Создатель милосердный, если я упаду, то

сломаю себе шею, ai еслдас я здесь останусь, меня

найдут завтра и ©ожгут в огне. Пусть уж лучше

я умру, а то завтра весь город будет на меня

дивиться".

Она перекрестилась и стала скользить вниз

по склону рва, а когда достигла дна, ее нежные