Текст книги "Болезные сказки"
Автор книги: Автор Неизвестен
Соавторы: Алексей Смирнов
Жанр:
Сказки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Реклама
Знаем, живут на свете среди прочего мира фигуры не лучшие. А Господь Бог, если только не отверзнет свои милости, постепенно отлучает таких личностей от Бытия. Нерадивых докторов это тоже касается. Зло, которое они несут людям, называемое ученым словом Ятрогения, блистательно претворяется во благо. Ибо благ Господь.
Была-существовала одна такая вреднющая бабка, которая однажды, верите ли, нет, свела себе бородавку и сунула соседке под коврик у двери, а соседка упала, да так, что без ноги осталась, хотя и тут не без докторов, но это уже цепочка случайностей. Хотя за такое, конечно, положено приравнивать и причислять к безликам.
И в этом Богу во многом способствуют те самые бессердечные доктора.
Шапокляк, о которой идет речь, была настолько же безнадежно больна, насколько здорова.
И вечно домогалась могущественных лекарств со скидкой, которую ей, естественно, не начислили за неумение прилично себя вести. Она требовала от него массы снадобий. А ведь любому мудрецу и даже не очень умному известно, что можно принимать сразу ну, 2; ну, 4; ну, 24 таблетки (автор и не такое видал – ничего! переживут автора), а эта хотела вообще всего сразу – "от" ног, головы, живота, промыслительно путаясь в предлоге. Бабка не верила доктору и считала, что все самые лучшие рецепты он, жидовская морда, приберегает для своих.
Тут на радость доктору открылась аптека для пожилых, с половинной скидкой. Посидел он, послушал бабку, да и выписал ей сразу все, чего просила, прикинув пенсию. Ну, будет булки поменьше жрать. А то – милостив Бог – уже и вовсе не сможет придти.
В аптеке добрый аптекарь, вылитый Айболит из рода Менгеле, очаровал покупательницу. Он проводил ее до крыльца, где было скользко, и счастливая, сияющая бабка несла перед собой огромную коробку, где были валокордин, корвалол, стугерон, сонапакс, грелка, туалетная бумага, новокаинамид, дигоксин, аймалин, мезатон, лечебные стельки, клизма и туалетное коричневое мыло – все за полцены, как обещано.
Мимо шли два молодых человека в шарфах и беретах, с треногой и какой-то аппаратурой.
– Стойте! – заорал бабке один и сам встал, как вкопанный.
Его товарищ воткнул треногу и навел объектив.
– Улыбайтесь! – заорал еще громче первый. – Это для рекламы! С такими же лицами, как только что!
Бабка заулыбалась во весь рот, приулыбнулся и аптекарь, помогавший ей держать коробку.
Второй фотограф отснял материал и показал первому большой палец.
Потом по фотографии соорудили рисунок так, чтобы выглядело совсем по-домашнему, уютно, однако сходство осталось разительное. Сделали вывеску, повесили под крестом.
А дальше и дворик преобразился: горку построили, качели, песочницу, огромные счеты для малышей, поставили скамейки, разбили газоны, извели окрестную нечисть.
Мамы гуляли с детьми и постоянно показывали на рисунок веселой бабушки с коробкой лекарств. Хорошее дело: аптека, сынок!
И бабушка посмотри, какая.
Как живая.
После бала (этюд на тему неврастении)
Незнакомец искал Незнакомку. О ней уже сложили стихи, и ее надежно заБлокировали, пустив на рекламу дешевых питейных заведений. Однако про Незнакомца никто таких стихов не написал, хотя он намного чаще бывал в трактирах и кабаках. Это казалось обиднее тем паче, что Незнакомец считался поэтом. Он был горд и не набивался в соавторы к Блоку, чтобы Незнакомка ходила меж пьяными не одна, а с Незнакомцем. А то, дескать, всегда без спутников. Что мешает? Поэт-Незнакомец решил отомстить за всех юнкеров по фамилии Шмидт и написал свое, персональное стихотворение, «Незнакомец». Прогулявшись по привычным кабакам в поисках Незнакомки, он угодил на некий бал, куда его вовсе не звали, но пропустили по причине болезненного, художественного вида – всего в лихорадке, с черными локонами: вероятно, просто перепутали с каким-то пианистом.
Там, осушив немало бокалов, он вылетел на балкон.
На балконе стояла какая-то дама. При виде взволнованного Незнакомца она стала ждать объяснений, но так и не дождалась.
– Что же вы молчите? – спросила она капризно. – Мы представлены?
Они стояли, овеваемые петербургскими ветрами разной ориентации и направленности.
– Хотите, я прочту вам стихи? – Незнакомец тянуть не стал и говорил без обиняков.
– Конечно, – дама поджалась, как птичка.
Тот расправил длинный шарф, отвел руку с широкополой шляпой. И прочел:
Средь шума бала, женщин света, Он брел нехожеными тропами, Но свет не принимал Поэта, Тесня бессовестными жопами. |
...Его долго топтали; особенно постарался старичок-генерал, чего от него давненько не ожидали: выбил все зубы.
Потом свезли в пролетке и сбросили с башни Вячеслава Иванова в тот самый миг, когда Бальмонт одолевал подъем, бормоча: "Я на башню всходил, и дрожали ступени..."
Клуб ипохондриков-рукосуев (этюд на тему невротического переноса)
– Мне скучно, бес, – протянул принц Флоризель.
Я, более известный как полковник Джеральдин, уже видел это по ощипанному и чуть утомленному ласками попугаю, а также по чучелу Председателя, которое принц распотрошил заново и снабдил лепными гениталиями. Судя по выпавшему стеклянному глазу, приласкали и Председателя.
– Едем? – осведомился я, берясь за цилиндр.
– Едем, – вздохнул Флоризель. Но прежде он употребил кокаин, который давеча прикупил у мистера Холмса в дозе, достаточной для среднего наркозависимого слона
Никем не узнанные, мы прогулялись по местам, где венерические болезни передавались уже не привычным, но даже воздушно-капельным путем.
Внимание принца вдруг привлек весьма – и недавно – отмочаленный субъект, который, тем не менее, собирался поехать в какое-то собрание.
– За ним! – прошептал воодушевившийся принц.
Мы взяли кеб и помчались следом, причем по дороге принц норовил, высунувшись, ухватить кебмена за хлыст и как-нибудь подшутить над обоими. Вскоре мы подъехали к мрачному зданию с табличкой на двери: "Только для членов клуба". Флоризель, увидев, как за незнакомцем захлопнулась дверь, подскочил, взял дверной молоток и принялся колотить, что было сил.
Нам открыл благообразный старец с бегающими глазами.
– Вы члены клуба? – спросил он подозрительно.
– Ах ты, старый козел! – я потянулся за шпагой.
– Теперь я и сам вижу, что вы его члены, – мгновенно и блаженно согласился тот. – Проходите в залу.
"Новый Маньяк-Председатель!" – потирая руки, шепнул мне принц Флоризель, но здесь он ошибся: председателем собрания человек из двадцати всякий раз назначался кто-нибудь новый. Сегодня им был плешивый старичок с полуоткушенным ухом.
– Сдаем картишки, – прошамкал старичок.
Нам с принцем было видно, как трясутся руки у тех, кто получал карту. По ходу дела выяснилось, что самым страшным считался туз пик: он означал ужасную болезнь, всякий раз – новую. Сегодня он достался, как назло, тому самому пострадавшему, которого мы выследили.
– Туз пик... – произнес он одними разбитыми губами.
Председатель торжественно распечатал конверт:
– Эксгибиционизм! – прочел он неожиданно зычно.
Побитый встал, как собака. Зато – бешеная. По правилам клуба, он должен был спроецировать недуг на окружающих.
– Вы, все! – заорал он вдруг. – Вы лишены элементарных моральных устоев. Вы показываете свои омерзительные пиписьки грудным мамашам и престарелым матронам. Вы прячетесь по кустам, вы пользуетесь анонимными прозвищами... Вы называете эксгибиционистами порядочных, заслуженных людей– как в печати, так и прилюдно... Вы приспускаете уже заготовленные к спуску панталоны и караулите маленьких девочек и мальчиков с собачками и кошечками!...
Тут началась свалка.
Общество, обвиненное в доставшейся несчастному болезни, набросилось на него, его принялись бить тростями и едва не убили, когда бы мы с Флоризелем не разогнали, действуя по-дьявольски исподтишка, всю эту кучу мала.
Флоризель пожал плечами.
– Общество поклонников обычного трансфера по системе доктора Фройда, – шепнул он мне. – Свой собственный порок переносится на других, что выливается в садизм и мазохизм, приближающиеся к анальному.. Вы слышали о таком, Джеральдин? Особенно в печати. Всяк норовит нахамить соседу.
Конечно, я слышал, ибо сам и внушил эту мысль доктору Фройду под видом сразу всех членов его кружка, особенно налегая на Карла Густава Юнга.
– Поиграем еще? – скрежещущей голосинкой предложил председатель.
Наше вмешательство не дало тяге к проекции до конца разрядиться.
– Отчего бы и нет, – молвил я, подкручивая усы. – Сдавайте.
Фокусам с картами я был обучен еще в зороастрийскую эпоху. Туз пик достался принцу Флоризелю.
– Проказа полового члена, – прочел он громко.
Собрание возбужденно загудело. Ну-ка, пусть попробуют обвинить их в этом ужасном заболевании, приобретенном, не иначе как, в колониальных борделях.
Но, вопреки ожиданиям общества, принц, мужчина видный и отважный, да и со мной при своей особе, повел себя иначе:
– Да, он у меня большой проказник, – согласился он, не обвиняя в болезни присутствующих. – И я сейчас покажу вам некоторые его проказы!
Он прыгнул на зеленое сукно и скинул полосатые панталоны. Члены клуба в ужасе отшатнулись при виде открывшегося им зрелища, ибо принц был и в самом деле не вполне здоров.
– А ну!... – заревел принц, хватая за бороду первого попавшегося господина. – Играем в очко! В двадцать одно!
Меня всегда поражало количество энергии в принце: были ведь уже попугай и чучело, а сплин сохранялся....
Через минуту воющее, полураздетое собрание повалило из особняка. Многие походили на павианов и гамадрилов.
Застегиваясь, играя тростью, принц вышел последним.
– А как же я, вашество? – встревоженно спросил привратник. – Ведь вы уже изволили называть меня козлом...
– Да ты козел и есть, – ответил ему Флоризель. – Остановись, мгновенье!
И мы с ним отправились искать другие клубы и комьюнити.
Крокодил гена
Одной неимущей, мохнатой твари без имени и места в классификации видов, за бессовестные гроши, да и то – апельсинами, научные медики предложили стать волонтером в научном опыте. Ей, которую злые дети вечно дразнили за неизлечимый гермафродитизм; ушастой и генетически неполноценной со школьной скамьи, подселили крайне полезный и важный ген для постепенного формирования сверхчеловечества. А получился, при таком-то финансировании, не гиперборей, а злобная, озабоченная бабка-гора в заснеженном ослепительном шапокляке, мгновенно родившая мелкую мышь, едва доросшую до крысы. Сама же старуха уменьшилась до обычного пенсионного размера и моментально потребовала два льготных удостоверения, рассчитывать на которые вообще не имела оснований. Это было попросту смехотворно. В собесе, к великому сожалению его сотрудников, пятнадцать минут хохота в очереди продлили жизнь всем посетителям на пятнадцать минут. За этот бесполезный продукт и перерасход спирта институт оставили без премиальной канистры, и вообще поставили всем приличную клизму. А старуха извела и замучила участковых врачей, шляясь к ним и требуя вытащить из ее генов прокравшегося туда крокодила, ибо всякий ген при дефекте имеет свой специфический, всепожирающий эффект, за что старуха и назвала его этой подходящей рептилией. Вытащить, вырастить, приодеть и продать в зоопарк. А вместо него подшить ей крысу по ларисьему имени, да по причине большего сродства, и чтобы по ночам сексуально шебуршала под увядающей кожей.
Свинья под Дубом
Был когда-то на свете, в доме одном, глубоко нездоровый и озабоченный человек, уже почти старичок. Больше всего на свете он боялся что-нибудь забыть: потушить свет, погасить газ, запереть дверь, отворить форточку, завинтить кран.
А выходил он довольно-таки часто по разным делам.
И вот – не выйти ему.
В медицине для такого несчастья имеется даже особенное название, да зачем нам его помнить?
Вот он все погасил, потушил, завинтил, поотворял и запер. Уже на улицу вышел, и вдруг – страшная мысль: а ну как не выключил?
Он быстро бежал домой, отпирал, притворял, зажигал, для надежности включал, потом для уверенности с громким хохотом выключал, и – на всякий случай – проверял заново – потушил ли, завинтил, отворил.
И выходил. И возвращался с троллейбусной остановки, нездоровым галопом. Потому что...
Короче говоря, он отправился к доктору в дикой панике, решив, что совершенно рехнулся. Но доктор на такого рода фруктов насмотрелся досыта – так, что иной раз, бывало, себя самого подлавливал на какой-нибудь мелкой проверочке. "Тэ-э-э-к-с", – говорил себе доктор и немедленно уходил, куда глаза глядят: лишь бы подальше.
– Ну и чепуха! – расхохотался доктор. – У вас тревога, невроз! Я вам выпишу успокоительные таблеточки! И вы быстро позабудете обо всей этой ерунде!
Это был настоящий доктор. Он знал, что выписать. Кому. И когда. Одному, например, прописал слабительное, и пациенту приходилось сидеть дома. А этому назначил настоящие тормоза с побочным эффектом приподнятого настроения.
Помогло в тот же день. После первой же таблетки наш герой мгновенно понял, что ему по сараю – погашено, заперто или выключено. Он взялся делать эксперименты: уходил на почту при горящей плите и в сберкассу – при включенном телевизоре.
Пил эти таблетки неделю и совершенно поправился. Даже набрался какой-то спеси.
Надумал принять ванну. Пустил воду, а сам пошел, сел в кресло, включил поле чудес. Рядом – бутылочка, стаканчик и баночка для окурков.
Тут входят двое, снизу. Она – колоссальная, свинообразная, розовомясая. Он – как довесок в форме косточки. Они под ним жили.
– Это у вас вода льется? – спросила Свинья, уже слыша журчание. – Дуб такой! Это ты нас залил?
Наш герой встал, пошел посмотреть – действительно, он увлекся. Ванна давно переполнилась, и все текло на пол, просачиваясь к свинячьему обеденному столу.
– Ничего, – беззаботно ответил жилец, пребывая под воздействием таблетки. – Пустяк! Бог не выдаст – свинья не съест.
– Съем, – поклялась Свинья.
А муж перекрестился.
Смерть микробиолога
С переходом дочки из глупой школы в умную гимназию при музее репортажей поубавилось. Однако, на словах тяготея к слову, она пробралась в библиотеку и принесла домой, где мульон терзаний и книжек, произведение Алексея Югова «Отважное сердце» (не путать с фильмом, где Мэл Гибсон занимается чем-то похожим). Книгу она выбрала сама, и строгая обычно библиотекарша разрешила не возвращать ее сколь угодно долго, хоть никогда.
Книга повествует о святом Александре Невском, Татарском Иге, ханах и баях; издана в 1984 году (может быть, ничего? – подумал я. – Уже близко, уже рассвет...)
Как же.
О тевтонах-гондонах, прославивших князя, там ни слова, все больше про каких-то татар, с которыми у нас нынче вполне приличные отношения. Ну, и о святом князе. Святость его вызывает во мне сомнение, но раз Конституционный суд решил – точка. И вот, наугад, открываем с женой и читаем, ближе к финалу (отрывки):
Partisanen:
"Гасило (положительный, социально близкий персонаж, из первых большевиков, лесной бандит) угрюмо слушал угрозы царевича и гневно щурился.
– Так-так... Ну, што еще повелит нам кость царёва?"
(Уносимся в будущее, прямо в Ипатьевский дом).
О юном, пленненном докторе-интерне. Вещает собака, хан Берке:
"Оставь князя Александра!... Он обречен... Своими познаниями в болезнях ты заслуживаешь лучшей участи. Моим лекарем стань! И рука моя будет для тебя седалищем сокола (???????? – перспектива нежелательная и малопонятная – АС). Я буду держать тебя возле моего сердца. Ты из одной чаши будешь со мной пить, из одного котла есть!..."
(...)
– А я брезгую, хан, из одной чаши с тобой пить, из одного котла есть! – воскликнул гордо Григорий Настасьин (догадывался, видно, о микроорганизмах! – АС). – Ты – кровопивец!...
(...)
– Знай же: тебе уже не увидеть, как взойдет солнце!
Юноша (чем не Циолковский? – АС) вскинул голову:
– Я не увижу – народ мой увидит! (Увидел! Здорово, что я уже сам написал, как оно взошло! – АС; см. "Лента Mru") А вы погибнете, глухое вы царство и кровавое!...
...Эта ночь была последней в жизни Настасьина".
(Вот куда раньше распределяли выпускников-медиков. Иначе еще при ханстве был бы у нас и собственный Дженнер, и Пастер, и лекарство от СПИДа, и ножик от сифилиса... – АС).
Траффик и график
Жила да работала на входы и выходы станция некоего метро. Любому известно, что оно является местом повышенной опасности для людей. Но эта станция вдруг сделалась настолько опасной, что ее пришлось оцепить. Дело в том, что многие в нее входили, но никто не выходил... Утро-вечер, через день.
Случилось, что на сей раз, засучив себе ум и взявшись за рукава, ответственные фигуры поработали оперативно и по-умному: послали первыми врачей – а ну, как людям там становится плохо?
И правильно сделали, ибо на станции скопилась огромная толпа нездоровых людей – даже бабушки и тетушки приуныли в напоре, с которым влачили свои тележки с колесиками. Убавили штурм и дранг.
А дело было в том, что в ближайшей к метро поликлинике – то утром, то вечером, в разные смены – один доктор, сторонник систем древнейших и новейших, советовал каждому шить деревянное платьице и привыкать к земельке.
Маскируя земельку грязями.
И вот все люди, от него выходившие, занимали очереди к другим докторам и вели в коридорах беседы, после чего порешили, что лучше им сразу застолбить мавзолей. Ступили на эскалатор и постановили сделать, как надо, единым махом. Остаться.
Этого доктора немедленно взяли работать в метро, фельдшером. В медпункт. И он очень прилично управлялся там с занедужившими – особенно с теми, что угодили под поезд или же, в зимнюю пору, лизнули из шалости контактный рельс. Замечательно оформлял документы.
Вообще, у него был безупречный, каллиграфический почерк. Кроме того, он мечтал построить себе шинель – он ведь все-таки считался офицером запаса и обладал таким правом: носить, но райвоенком – тот лишь топорщил на доктора тараканьи, русско-прусские усы, да топотал ножищами. А старая шинель совсем поистерлась. Из нее клочьями лезла то ли вата, то ли пакля, а местами – мочало.
УУУУУУУУУУУ!!!!!.......
Окровавленный травматолог в съехавшем колпаке ударил ногой и распахнул маленькую, железную, но чисто-чисто белую дверь в стене.
Сидевший за дверью сексопатолог, скучая, рассматривал атлас.
Вперед себя хирург протолкнул перебинтованного, всего в зеленке и шинах мужчину. В руке коллега держал еще мокрые снимки черепа.
– Слушай, побеседуй ты с ним, – попросил он молитвенно и сурово. – Голова вроде цела. Кажный день... кажный божий день... то привезут, то сам притащится... То с фонарем, то за швами на губы – я бы так и зашил на фиг... с буркалами вместе. Поговори с ним. У товарища проблемы.
Сытый сексопатолог захлопнул атлас и откинулся в кресле. Он был счастлив помочь такому авторитетному, настоящему доктору-работяге, каким был травматолог. Себя-то он таковым не считал, страдая неполноценностью.
Трудяга вышел, грохнув дверью.
Сексопатолог поиграл шелковистыми бровями.
– Слушаю вас внимательно, – прошелестел он.
– Видите ли, – клиент пытался улыбаться, и речь его, в силу опухлостей и размозжений ротовой полости, была не до конца внятной, – я фотограф. Свадебный. Я – мастер своего ремесла. Талантище. За это меня пока держат, и я нарасхват даже перебинтованный...
– Вы страдаете вуайеризмом, – догадался доктор. – Вы подглядываете.
– Почти угадали, – тот попытался улыбнуться. – Я снимаю сочетание брака, родню, свадебный поезд, банкет, разъезд и часто прохожу с молодыми прямо в их новобрачные ночные хоромы, чтобы сработать на совесть... Но у меня есть маленькое хобби... Я прячусь там...
– И?...
На вопрос же, в чем причина, он ответил, как мужчина:
– Ууууууууууууууу!!!! Я всегда с собой беру ви-део-камеру!... Я всегда с собой беру ви-део-камеру!...
И добавил:
– Очень хочется приз. Уже послал, куда надо, сотню роликов....
Акклиматизация
Резкая смена климата, часовых поясов и привычного социума – зооциума – отрицательно сказывается на некоторых известных персонажах.
Например, у Бармалея, который уже проживал, как и было ему обещано, в городе Ленинграде; этот Иона, этот отечественный вариант капитана Крюка, испытывал сильные неудобства в связи с постоянной эрекцией. В Африке, на Лимпопо, он сам привык и всех приучил к зоофилии, от которой, кстати заметить, и заболели несчастные звери; Айболит, который тоже был не промах в этом деле, быстро смекнул, что к чему, и подобрал нужные средства – шоколадки, градусники...
Но в Ленинграде подобное не поощрялось.
Айболита – ищи-свищи, а потому Бармалей отправился к участковому доктору Нехайболиту.
Тот лениво нацарапал рецепт на пустырник, выписал бром, назначил электросон и попросил у Бармалея – да-да, уже звучала такая сказка! чуть выше! – его факсимиле.
Бармалей, не особенно грамотный, стал всячески пробовать это слово.
"Факс. Милый. Факси, милый. Фак ми, милый. Фак семимильный. Неужели меня уважат?" – не поверил Бармалей, уже поверив заранее.
– Что вы делаете? – отпрянул Нехайболит. – Застегнитесь немедленно! Подпись! Расписаться тут и тут!
Бармалей начал медленно багроветь.
– Значит, Ленинград? – тихо вымолвил он. – При уже семимильном факе?
Очередь разбежалась, когда из-за двери Нехайболита понеслись вопли:
– Вот тебе первая миля!... А вот вторая!... И все – морские!.... И все – зеленые!... И еще восемь футов под килем!... И девять кабельтовых!.... И восемь узлов!....
Не ходите, дети, ни в Африку гулять, ни к доктору Нехайболиту. Его личное факсимиле раскололось пополам. И первая половина куда-то скрылась.
Сталин вообще недолюбливал этот строптивый город.