Текст книги "Приобщение"

Автор книги: Наум Коржавин

* * *

 
В Кишинёве снег в апреле,
Неожиданный для всех…
Вы чего, Господь, хотели,
Насылая этот снег?
 
 
Он от Вас весь день слетает,
Сыплет с серых облаков,
Неприятно охлаждает
Тёплый город Кишинёв.
 
 
И пускай он тут же тает,
Он сгущает серость дня…
Чем, конечно, угнетает
Всех на свете
              и – меня.
 
 
Очень странно видеть это —
Снег без счастья, без игры, —
После солнца, после лета,
После света и жары.
 
 
Холодов терпеть не может
Этот город летних снов.
Как в ущелье, расположен
Он на склонах двух холмов.
 
 
А сегодня снег в ущелье
И туман на лицах всех…
Вы нам что сказать хотели,
Напуская этот снег?
 
 
Что пора забыть про ересь?
Вспомнить вновь, как Вы нужны?
Всё смешалось. Давит серость,
Скука давит в дни весны.
 
 
Всё во мне с тем снегом спорит.
Скука? Серость? – Чепуха!
Я ведь помню – этот город —
Город светлого греха.
 
 
Здесь – два месяца уж будет —
Без венца (о чем скорблю)
Я живу – простите, люди, —
С той, которую люблю.
 
 
С той веселой и капризной,
Смех вносящей на порог,
Без которой счастья в жизни
Я не знал и знать не мог.
 
 
С той, что может быть серьёзной,
Но непрочь и чушь молоть.
С той, к кому Вы сами поздно
Привели меня, Господь.
 
 
В Кишинёве снег в апреле
Сыплет мрачно, давит всех.
Что напомнить Вы хотели,
Напуская этот снег?
 
 
Возбуждая эти мысли?
Что у страсти дух в плену?
Что права я все превысил?
Лямку честно не тяну?
 
 
Зря. И так ознобом бродит
Это всё в крови моей,
От себя меня уводит
И от Вас, и от людей…
 
 
От всего, чем жил сурово,
Что вдруг стало ни к чему.
И от слова. Даже слову
Я не верю своему…
 
 
В Кишинёве снег в апреле
Ни за что терзает всех.
Ах, зачем Вам в самом деле
Нынче нужен этот снег?
 
 
Разве честно мстить за страсти?
Не от Вас ли Дух и Плоть?
Не от Вас ли это счастье,
Что открылось мне, Господь?
 
 
Так за что вконец измучен
Я лишением души?
Что Вам – вправду было б лучше,
Чтоб и впредь я жил во лжи?
 
 
Иль случайный приступ злости —
Снег, что с неба к нам слетел?..
Часто кажется, что просто
Удалились Вы от дел,
 
 
И внезапной власти рады,
С упоением ребят
Небо Ваши бюрократы —
Ваши ангелы – мутят.
 

1965

* * *

 
Стал я нервным и мнительным,
Сам себя я не чту.
Недостаток,
           действительно,
Неприятный в быту.
 
 
Чувства глуше ли, звонче ли, —
Трудно меру найти.
Это молодость кончилась
И не хочет уйти.
 
 
Это тяжесть движения,
Хоть покой истомил.
Это в каждом решении —
Напряжение сил.
 
 
Это страсть защищается,
Хоть идут холода.
Это жизнь продолжается, —
И ещё – молода.
 

1965

* * *

 
Все – загнаны. Все – орудья.
Всем – души не по плечу.
Но всё ж я тянусь к Вам, люди,
И чувствовать Вас хочу.
 
 
Вам жизнь и в бесчестьи ценность:
Всё ж можно свое отцвесть…
А я? Но куда я денусь…
От вас… Уж какие есть.
 
 
Мне скажут, что жизнь без смысла —
Не жизнь…
          Чушь! Слова одни…
Не жизнь – так продленье жизни,
Не легкое в наши дни.
 
 
Не легкое в дни такие,
Где чуть – и загнулся враз.
Так пусть вы не те. Другие
Не явятся в мир без вас.
 
 
Так ссорьтесь, так пойте песни.
(О чем? Жизнь – как в смутном сне.)
Я зрячий. Но мир исчезнет,
Коль станет подобен мне.
 
 
И вот я тянусь к вам, люди…
И чувствовать вас хочу…
Все – загнаны. Все – орудья.
Всем – души не по плечу.
 

1966

* * *

 
Перевал. Осталось жить немного.
За вершиной к смерти круче склон.
И впервые жаль, что нету Бога:
Пустота. Нет смысла. Клонит в сон.
 
 
Только всё ж я двигаться обязан —
Долг велит, гнетет и в полусне.
И плетусь, как раб, тем долгом связан,
Словно жизнь моя нужна не мне.
 
 
Разве рабством связан я с другими?
Разве мне не жаль, что в пропасть – дни?
Господи! Откройся! Помоги мне!
Жизнь, себя, свободу мне верни…
 

1966

ГАМЛЕТ

В.Р.

 
Время мстить. Но стоит он на месте.
Ткнёшь копьём – попадёшь в решето.
Все распалось – ни мести, ни чести.
…Только длится – неведомо что.
 
 
Что-то длится, что сердцем он знает.
Что-то будет потом.
                   А сейчас —
Решето – уже сетка стальная,
Стены клетки, где весь напоказ.
 
 
Время драться. Но бой – невозможен.
Смысла нет. Пустота. Ничего.
Это – правда. Но будь осторожен:
Что-то длится… Что стоит всего.
 

1966

ДОРОГА

 
В драгоценностях смысла я вижу немного.
Но одна драгоценность нужна мне – дорога.
Да, хоть мало мне нужно, нужна мне зачем-то
Этих серых дорог бесконечная лента,
Этот ветер в лицо, это право скитаться,
Это чувство свободы от всех гравитаций,
Чем нас жизнь ограничила, ставя пределы, —
Чем мы с детства прикованы к месту и к делу.
 
 
Это мало? Нет, много! Скажу даже: очень.
Ведь в душе, может, каждый подобного хочет, —
Чтобы жить: нынче дома, а завтра – далече,
Чтоб недели и версты летели навстречу,
И чтоб судьбы сплетались с твоею судьбою,
А потом навсегда становились тобою,
Без тебя доживать, оставаясь на месте,
О тебе дожидаясь случайных известий.
 
 
Это мало? Нет, много. Не мудрствуй лукаво.
На великую роскошь присвоил ты право.
И привык. И тоскуя не можешь иначе.
Если совесть вернёт тебя к жизни сидячей,
Сердце снова дороги, как хлеба, попросит.
И не вынесешь снова… А люди – выносят.
За себя и тебя… Что ты можешь? – немного:
Дать на миг ощутить, как нужна им дорога.
 
 
Это нужно им? Нужно. Наверное, нужно.
Суть не в том. Самому мне без этого душно.
И уже до конца никуда я не денусь,
От сознанья, что мне, словно хлеб,
                                драгоценность, —
Заплатить за которую – жизни не хватит,
Но которую люди, как прежде, оплатят.
Бытом будней, трудом. И отчаяньем – тоже…
На земле драгоценности нету дороже…
 

1966

ДЬЯВОЛИАДА

 
В мире нет ни норм, ни правил.
Потому, поправ закон,
Бунтовщик отпетый, дьявол,
Бога сверг и влез на трон.
 
 
Бог во сне был связан ловко,
Обвинен, что стал не свят,
И за то – на перековку,
На работу послан в ад.
 
 
Чёрт продумал все детали,
В деле чист остался он —
Сами ангелы восстали,
Усадив его на трон.
 
 
Сел. Глядит: луна и звёзды.
Соловей поёт в тиши.
Рай, – и всё!.. Прохлада… Воздух..
Нет котлов… Живи! Дыши!
 
 
Натянул он Божью тогу,
Божьи выучил слова.
И земля жила без Бога,
Как при Боге, – день иль два.
 
 
Но рвалась концов с концами
Связь… Сгущался в душах мрак.
Управлять из тьмы сердцами
Дьявол мог, а Бог – никак.
 
 
Хоть свята Его идея,
Хоть и Сам Он духом тверд,
Слишком Он прямолинеен
По природе… Слишком горд.
 
 
Но и дьявол, ставши главным,
Не вспарил, а даже сник.
Не умеет править явно,
Слишком к хитростям привык.
 
 
Да и с внешностью не просто:
С ней на троне, как в тюрьме, —
Нет в портрете благородства
При нахальстве и уме,
 
 
Нет сиянья… Всё другое:
Хвост… Рога… Престранный вид!
Да и духом беспокоен, —
Как-то, ёрзая, сидит.
 
 
Прозревать он понемножку
Стал, как труден Божий быт.
Да! подставить Богу ножку
Не хитрей, чем Богом быть.
 
 
Надоело скоро чёрту
Пропадать в чужой судьбе.
И, привыкший всюду портить,
Стал он портить сам себе.
 
 
В чине Бога – всё возможно.
(А у чёрта юный пыл.)
Мыслей противоположных
Ряд – он тут же совместил.
 
 
Грани стёр любви и блуда,
Напустил на всё туман.
А потом, что нету чуда
Стал внушать, что всё обман.
 
 
И нагадив сразу многим, —
Страсть осилить мочи нет! —
Хоть себя назначил Богом,
Объявил, что Бога нет!
 
 
«Пусть фантазию умерят,
Что мне бабья трескотня!
Пусть в меня открыто верят —
Не как в Бога, как – в меня!»
 
 
И – мутить! Взорвались страсти,
Мир стонал от страшных дел…
Всё! Успех!.. Но нету счастья,
Не достиг, чего хотел.
 
 
Пусть забыты стыд и мера,
Подлость поднята на щит,
Всё равно – нетленна вера,
От молитв башка трещит.
 
 
Славят Бога! Славят всё же,
Изменений не любя…
Чёрт сидел на троне Божьем,
Потерявший сам себя.
 
 
И следил, как – весь старанье —
Там, внизу, в сто пятый раз
Вновь рога его в сиянье
Превращает богомаз.
 

1966

ЦЕРКОВЬ СПАСА-НА-КРОВИ

 
Церковь Спаса-на-Крови!
Над каналом дождь, как встарь.
Ради Правды и Любви
Тут убит был русский царь.
 
 
Был разорван на куски
Не за грех иль подвиг свой, —
От безвыходной тоски
И за морок вековой.
 
 
От неправды давних дел,
Веры в то, что выпал срок.
А ведь он и сам хотел
Морок вытравить… Не смог.
 
 
И убит был. Для любви.
Не оставил ничего.
Эта церковь на крови —
Память звания его.
 
 
Широка, слепа, тупа,
Смотрит, благостно скорбя.
Словно дворников толпа
Топчет в ярости тебя.
 
 
В скорби – радость торжества:
То Народ не снес обид.
Шутка ль! Ради баловства
Самый добрый царь убит.
 
 
Ради призрачной мечты!
Самозванство! – Стыд и срам!..
Подтвержденье правоты
Всех неправых – этот храм.
 
 
И летит в столетья весть,
В крест отлитая. В металл.
Про «дворянов» злую месть.
Месть за то, что волю дал.
 
 
Церковь Спаса-на-Крови!
Довод ночи против дня…
Сколько раз так – для любви! —
Убивали и меня.
 
 
И терпел, скрепив свой дух:
Это – личная беда!
И не ведал, что вокруг
Накоплялась темнота.
 
 
Надоел мне этот бред!
Кровь зазря – не для любви.
Если кровь – то спасу нет,
Ставь хоть церковь на крови.
 
 
Но предстанет вновь – заря,
Морок, сонь… Мне двадцать лет.
И не кто-то – я царя
Жду и верю: вспыхнет свет.
 
 
Жду и верю: расцветет
Всё вокруг. И в чем-то – лгу.
Но не верить – знать, что гнет
Будет длиться… – не могу.
 
 
Не могу, так пусть – «авось!»..
Русь моя! Наш вечный рок —
Доставанье с неба звезд,
Вера в то, что выпал срок.
 
 
Не с того ль твоя судьба:
Смертный выстрел – для любви.
С Богом – дворников толпа,
Церковь Спаса – на крови?
 
 
Чу! Карета вдалеке…
Стук копыт. Слышней… Слышней.
Всё!
    В надежде – и в тоске
Сам пошел навстречу ей.
 

1967

* * *

 
Хоть вы космонавты – любимчики вы.
А мне из-за вас не сносить головы.
Мне кости сломает теперь иль сейчас
Фабричный конвейер по выпуску вас.
 
 
Все карты нам спутал смеющийся чёрт.
Стал спорт, как наука. Наука – как спорт.
И мир превратился в сплошной стадион.
С того из-за вас и безумствует он.
 
 
Устал этот мир поклоняться уму.
Стандартная храбрость приятна ему.
И думать не надо, и всё же – держись:
Почти впечатленье и вроде бы – жизнь.
 
 
Дурак и при технике тот же дурак
Придумать – он может, подумать – никак.
И главным конструктором сделался он,
И мир превратился в сплошной стадион.
 
 
Великое дело, высокая власть.
Сливаются в подвиге разум и страсть.
Взлетай над планетой! Кружи и верши.
Но разум – без мудрости, страсть – без души.
 
 
Да, трудно проделать ваш доблестный путь —
Взлетев на орбиту, с орбиты – лизнуть.
И трудно шесть суток над миром летать,
С трудом приземлиться и кукольным стать.
 
 
Но просто работать во славу конца —
Бессмысленной славой тревожить сердца.
 
 
Нет, я не хочу быть героем, как вы.
Я лучше, как я, не сношу головы.
 

1967

НОВОСЕЛЬЕ

I

 
В снегу деревня. Холм в снегу.
Дворы разбросаны по склону…
Вот что за окнами балкона
Проснувшись,
           видеть я могу.
 
 
Как будто это на холсте!
Но это всё на самом деле.
Хоть здесь Москва, и я – в постели,
В своей квартире, как в мечте.
 
 
Давно мне грезился покой.
Но всё же видеть это – странно.
Хоть в окнах комнаты другой
Одни коробки, плиты, краны,
 
 
Индустриальность, кутерьма.
Чертеж от края и до края…
А здесь глубинка; тишь сплошная,
Как в давней сказке. – Русь… Зима.
 
 
Вся жизнь моя была хмельна
Борьбой с устойчивостью древней,
И нате ж – рад, что здесь деревня,
Что мне в окно она видна.
 
 
И рад, что снег на крышах бел,
Что все просторно, цельно, живо…
Как будто расчертить красиво
Всю землю – я не сам хотел.
 
 
К чему раскаянье ума.
Чертеж – разумная идея.
Я знаю: строить с ним – быстрее,
А всем, как мне, нужны дома.
 
 
Но вот смотрю на холм в снегу.
Забыв о пользе, как о прозе.
И с тем, что здесь пройдет бульдозер,
Стыдясь – смириться не могу.
 

II

 
Тот свет иль этот? Рай иль ад?
Нет, бледный призрак процветанья.
Квартиры, сложенные в зданья.
Широких окон тесный ряд.
 
 
То ль чистый план, то ль чистый бред.
Тут правит странный темперамент.
Стоят вразброс под номерами
Дома – дворов и улиц нет.
 
 
Здесь комбинат, чей профиль быт,
Где на заправке дух и тело.
И мнится: мы на свет для дела
Явились – жизнь свою отбыть.
 
 
К чему тут шум дворов больших?
О прошлом память? – с ней расстанься!
Дверь из квартиры – дверь в пространство,
В огромный мир квартир чужих.
 
 
И ты затерян – вот беда.
Но кто ты есть, чтоб к небу рваться?
Здесь правит равенство без братства.
На страже зависть и вражда.
 
 
А, впрочем, – чушь… Слова и дым.
Сам знаю: счастье – зданья эти.
Одно вот страшно мне – что дети
Мир видят с первых дней – таким.
 

1967

АПОКАЛИПСИС

 
Мы испытали всё на свете.
Но есть у нас теперь квартиры —
Как в светлый сон, мы входим в них.
А в Праге, в танках, наши дети…
Но нам плевать на ужас мира —
Пьём в ресторанах на троих.
 
 
Мы так давно привыкли к аду,
Что нет у нас ни капли грусти —
Нам даже льстит, что мы страшны.
К тому, что стало нам не надо,
Других мы силой не подпустим, —
Мы, отродясь, – оскорблены.
 
 
Судьба считает наши вины,
И всем понятно: что-то будет —
Любой бы каялся сейчас…
Но мы – дорвавшиеся свиньи,
Изголодавшиеся люди,
И нам не внятен Божий глас.
 

1968

* * *

 
До всего, чем бывал взволнован,
Как пред смертью, мне дела нет.
Оправданья тут никакого:
Возраст зрелости – сорок лет.
 
 
Обо всем сужу, как обычно,
Но в себя заглянуть боюсь,
Словно стал ко всему безразличным,
А, как прежде, во всё суюсь.
 
 
Словно впрямь, заглянувши в бездну,
Вдруг я сник, навек удручён,
Словно впрямь, – раз и я исчезну,
Смысла нет на земле ни в чём.
 
 
Это – я. Хоть и это дико.
Так я жить не умел ни дня.
Видно, возраст, подкравшись тихо,
В эти мысли столкнул меня.
 
 
И в душе удивленья нету,
Словно в этом – его права,
Словно с каждым бывает это
В сорок лет или в сорок два.
 
 
Нет, попозже приходит старость,
Да и сил у меня – вполне.
Знать, совсем не её усталость
Прелесть дней заслонила мне.
 
 
Знать, не возраст – извечный, тихий,
Усмиряющий страсти снег,
А всё то же: твой лик безликий,
Твоя глотка, двадцатый век!
 
 
А всё то же – теперь до гроба.
Только глотка. Она одна.
Думал: небо, а это – нёбо,
Пасти черная глубина.
 
 
И в душе ни боли, ни гнева,
Хоть себя и стыдишься сам.
Память знает: за нёбом – небо,
Да ведь больше веришь глазам.
 
 
И молчит, не противясь даже,
Память, – словно и вправду лжёт…
Ну и ладно! Но давит тяжесть:
Видно, память, и смолкнув, жжёт.
 
 
Ни к чему оно, жженье это,
Только снова во всё суюсь.
И сужу. – Хоть мне дела нету.
Хоть в себя заглянуть боюсь.
 

1968

ДРУЗЬЯМ

 
Я позабыл, как держат ручку пальцы,
Как ищут слово, суть открыть хотят…
Я в партизаны странные подался —
Стрекочет мой язык, как автомат.
 
 
Пальба по злу… Причин на это много.
Всё на кону: Бог… ремесло… судьба…
Но за пальбой я сам забыл —
                           и Бога,
И ремесло, и – отчего пальба.
 
 
И всё забыв – сознаться в этом трушу.
Веду огонь – как верю в торжество.
А тот огонь мою сжигает душу,
И всем смешно, что я веду его.
 
 
Я всё равно не верю, что попался…
Я только вспоминаю тяжело, —
Как ищут суть, как держат ручку пальцы
И как нас учит смыслу – ремесло.
 

9.11.68

* * *

 
Что со мною сталось?
Сердце спит весь день.
То ли это старость,
То ли просто лень.
 
 
То ли так, томленье:
Гаснет прежний пыл,
А бороться с ленью
Нет причин и сил.
 
 
То ли сплю, и это
Только снится мне,
И покорно в Лету
Я плыву во сне.
 

1968

* * *

 
От созидательных идей,
Упрямо требующих крови,
От разрушительных страстей,
Лежащих тайно в их основе,
 
 
От звезд, бунтующих нам кровь,
Мысль облучающих незримо, —
Чтоб жажде вытоптать любовь,
Стать от любви неотличимой,
 
 
От Правд, затмивших правду дней,
От лжи, что станет им итогом,
Одно спасенье – стать умней,
Сознаться в слабости своей
И больше зря не спорить с Богом.
 

1969

ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя.

Ф.И.Тютчев

 
Крепли музы, прозревая,
Что особой нет беды,
Если рядом убивают
Ради Веры и Мечты.
 
 
Взлёт в надеждах и в законах:
«Совесть – матерь всех оков…»
И романтик в эшелонах
Вёз на север мужиков.
 
 
Вёз, подтянутый и строгий,
Презирая гнёт Земли…
А чуть позже той дорогой
Самого его везли.
 
 
Но запутавшись в причинах,
Вдохновляясь и юля,
Провожать в тайгу невинных
Притерпелась вся земля.
 
 
Чьё-то горе, чья-то вера. —
Смена лиц, как смутный сон:
Те – дворяне, те – эсеры
Те – попы… А это – он.
 
 
И знакомые пейзажи,
Уплывая в смутный дым,
Вслед ему глядели так же,
Как недавно вслед другим.
 
 
Равнодушно… То ль с испуга,
То ль, как прежде, веря в свет…
До сих пор мы так друг друга
Всё везём. И смотрим вслед.
 
 
Может, правда, с ношей крестной,
Веря в святость наших сил,
Эту землю Царь Небесный,
Исходив, благословил.
 
 
Но коль так, – то жадный к славе
Вслед за ним (игрок! нахал!)
Срок спустя
           на тройке дьявол,
Ухмыляясь, вслед скакал.
 

1970

* * *

 
К себе, к себе – каким я был и стал.
К себе – пускай поблёк я, пусть устал.
Сквозь вызванную болью злость к толпе,
Сквозь даже представленье о себе.
 
 
К себе, к себе – чтоб знать, чего хочу.
С чего молчу и отчего кричу.
Чтоб с правдой слиться смысла своего.
Чтоб устыдиться – если есть чего.
 
 
К себе, к себе, чтоб слушать шум листвы.
К себе – чтоб вновь в душе воскресли вы:
Все – тот, кто свят, и чья судьба – грешить.
К себе – чтоб знать, как всем непросто жить.
 
 
К себе, к себе – чтоб к вам живым придти,
Чтоб никого потом не подвести.
Чтоб где-то на изломе бытия
Не оказалось вдруг, что я – не я…
 

1970

ПОСЛЕДНИЙ ЯЗЫЧНИК
(Письмо из VI века в ХХ-й)

 
Гордость,
        мысль,
             красота —
                  все об этом давно отгрустили.
Все креститься привыкли,
                      всем истина стала ясна…
Я последний язычник
                  среди христиан Византии.
Я один не привык…
                 Свою чашу я выпью до дна.
Я для вас ретроград. —
                    То ль душитель рабов и народа,
То ли в шкуры одетый
                    дикарь с придунайских равнин…
Чушь!
    Рабов не душил я —
                     от них защищал я свободу.
И не с ними —
            со мной
                   гордость Рима и мудрость Афин.
Но подчищены книги…
                   И вряд ли уже вам удастся
Уяснить, как мы гибли,
                     притворства и лжи не терпя,
Чем гордились отцы,
                  как стыдились, что есть еще рабство,
Как мой прадед-сенатор
                     скрывал христиан у себя…
А они пожалеют меня?
                   – Подтолкнут еще малость!
Что жалеть,
           если смерть —
                       не конец, а начало судьбы.
Власть всеобщей любви
                     напрочь вывела всякую жалость,
А рабы нынче – все.
                  Только власти достигли рабы.
В рабстве – равенство их,
                        все – рабы, и никто не в обиде.
Всем
     подчищенных истин
                     доступна равно
                                   простота.
Миром правит Любовь —
                    и Любовью живут, —
                                     ненавидя.
Коль Христос есть Любовь,
                       каждый час распиная Христа.
Нет, отнюдь не из тех я,
                        кто гнал их к арене и плахе,
Кто ревел на трибунах,
                     у низменной страсти в плену.
Все такие давно
                 поступили в попы и монахи.
И меня же с амвонов
                     поносят за эту вину.
Но в ответ я молчу.
                 Всё равно мы над бездной повисли.
Всё равно мне конец,
                  всё равно я пощады не жду.
Хоть, последний язычник,
                      смущаюсь я гордою мыслью,
Что я ближе монахов
                   к их вечной любви и Христу.
Только я – не они, —
                   сам себя не предам никогда я,
И пускай я погибну,
                   но я не завидую им:
То, что вижу я – вижу.
                     И то, что я знаю – я знаю.
Я последний язычник.
                   Такой, как Афины и Рим.
Вижу ночь пред собой.
                    А для всех – еще раннее утро.
Но века – это миг.
                 Я провижу дороги судьбы:
Всё они превзойдут.
                  Всё в них будет: и жалость, и мудрость…
Но тогда,
        как меня,
                их растопчут другие рабы.
За чужие грехи
              и чужое отсутствие меры,
Всё опять низводя до себя,
                         дух свободы кляня:
Против старой Любви,
                    ради новой немыслимой Веры,
Ради нового рабства…
                   Тогда вы поймете меня.
Как хотелось мне жить,
                      хоть о жизни давно отгрустили,
Как я смысла искал,
                   как я верил в людей до поры…
Я последний язычник
                   среди христиан Византии.
Я отнюдь не последний,
                     кто видит,
                               как гибнут миры.
 

1970

* * *

 
Люди могут дышать
Даже в рабстве… Что злиться?
Я хочу не мешать —
Не могу примириться.
 
 
Их покорство – гнетёт.
Задыхаюсь порою.
Но другой пусть зовёт
Их к подъёму и к бою.
 
 
Мне в провалах судьбы
Одинаково жутко
От покорства толпы
И гордыни рассудка.
 
 
Ах, рассудок!.. Напасть!
В нём – при точном расчёте —
Есть капризная власть
Возгордившейся плоти, —
 
 
Той, что спятив от прав,
В эти мутные годы
Цепи Духа поправ,
Прорвалась на свободу.
 
 
Ничего не любя,
Вдохновенна до дрожи,
Что там Дух! – И себя
Растоптать она может.
 
 
И ничем не сыта,
Одурев от похабства,
Как вакханка кнута,
Жаждет власти иль рабства.
 
 
Вразуми нас, Господь!
Мы – в ловушке природы.
Не стеснить эту плоть,
Не стесняя свободу.
 
 
А свобода – одна.
И не делится, вроде.
А свобода – нужна! —
Чтоб наш Дух был свободен.
 
 
Без него ж – ничего
Не достичь… В каждом гнёте
Тех же сил торжество,
Власть взбесившейся плоти.
 
 
Выбор – веку под стать.
Никуда тут не скрыться:
Драться – зло насаждать.
Сдаться – в зле раствориться.
 
 
Просто выбора нет.
Словно жаждешь в пустыне.
Словно Дух – это бред
Воспалённой гордыни.
 
 
Лучше просто дышать,
Понимать и не злиться.
Я хочу – не мешать.
Я – не в силах мириться.
 

1971