Текст книги "Гипнотрон профессора Браилова"

Автор книги: Наум Фогель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Наум Давидович Фогель
Гипнотрон профессора Браилова

1. НЕПОНЯТНОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ

В семье Шведовых поселилась тревога Она росла, росла, пока не охватила целиком сначала мать, а потом и отца. С Володей творилось непонятное.

Началось как будто с пустяка. Примерно недели две тому назад, сидя за завтраком, Володя сказал:

– Знаешь, па, у нас в доме, по-видимому, поселились духи.

Отец, улыбнувшись, посмотрел на сына. Володе исполнилось шестнадцать. Он учился в десятом классе, был отличником, несмотря на то, что много времени уделял общественной работе. Крепкий, всегда жизнерадостный, он любил пошутить.

– Духи? С каких это пор ты стал верить в нечистую силу?

– Нет, правда. Уснул я вчера около одиннадцати. И вот снится мне, будто я сижу на пляже, без шляпы, на самом солнцепеке. Жарко – сил нет. Хочу подняться, чтобы окунуться, и не могу. Напрягся изо всех сил, дернулся и… проснулся. Ноги как деревянные.

– Залежал, наверное, – сказала мать, приготовляя бутерброд с ветчиной.

– Может быть, – согласился Володя. – Но не это главное.

– А что же главное? – насмешливо глядя на сына, спросил отец.

– Лампочка. Настольная лампочка. Лежу и вижу: загорелась она вдруг. Сначала еле заметно. Волосок – чуть розовый. Потом ярче, а вилка выключена, свисает с тумбочки.

– Померещилось.

– Нет, не померещилось. Я даже вилку в руки взял.

– А дальше что? – спросил отец, отхлебывая чай.

– А ничего. Погорела она минуты полторы–две и потухла.

– Ноги-то отошли? – спросила мать.

– А я о них и позабыл.

– Приснилось это тебе все, – сказал, подымаясь из-за стола, отец.

– Я утром, когда проснулся, сам решил, что приснилось: чудес не бывает… Ну, я пошел, у нас сегодня до занятий редколлегия, – и Володя вприпрыжку выбежал из комнаты.

Никто этому факту значения не придал. А спустя два дня Володя, явно встревоженный, зашел к отцу в кабинет.

– Знаешь, папа, лампочка сегодня опять горела.

– Выключенная?

– Выключенная. Это уже точно, что не во сне я видел, а наяву, – тоже точно. Вот, ущипнул себя даже. Видишь, крепко: синяк остался.

Отец помолчал немного, вертя галстук в руках.

– Ладно, когда опять эта чертовщина тебе привидится, покличь меня, – сказал он, стараясь ничем не проявить охватившей его тревоги.

Матери отец ничего не сказал. Стоит ли волновать ее из-за пустяков? Переутомился, видно, парень. Надо будет в школу зайти, поговорить с классным руководителем, директором, чтобы разгрузили малость. Десятый класс – все-таки не шутка.

Через несколько дней он спросил сына:

– Ну как, перестала баловать твоя лампочка?

– Перестала, – усмехнулся Володя. – Я, знаешь, за нею слежку учинил.

– Напрасно это, – нахмурился отец. – Забудь.

А в тот же день, около полуночи, Володя, бледный, с расширенными от волнения зрачками, вошел к отцу и пробормотал:

– Горит… Опять горит. Выключенная.

Ивану Игнатьевичу стало не по себе.

– Пойдем, посмотрим на это чудо-юдо, – сказал он, подымаясь из-за стола. – Ну, чего ты переполошился, глупенький? Пойдем. Мы сейчас твоих проказников-духов выведем на чистую воду.

Он обнял сына за плечи и пошел с ним по коридору в его комнату.

Настольная лампа стояла на тумбочке, вилка висела в воздухе. На стене против окна четко вырисовывался светлый треугольник – отражение уличного фонаря.

– Потухла, – прошептал Володя.

– Вот и хорошо, что потухла. А чтобы всякая нечисть не смущала юные души, мы эту лампу уберем подальше от греха.

С этими словами Иван Игнатьевич взял лампу и, обмотав шнур вокруг подставки, понес ее к себе, бросив на ходу сыну:

– Ложись спать, уже поздно.

Утром, после ухода Володи, он сказал жене:

– Надо бы с Володькой к врачу зайти: неладно у него с нервами.

Но Володя категорически отказался. “Я? К врачу? Этого еще не хватало!”

На следующую ночь, едва только в доме уснули, из Володиной комнаты послышался громкий топот. Отец с матерью удивленно переглянулись. Иван Игнатьевич, набросив халат, пошел к сыну. Перепуганная мать заспешила вслед за ним. Сухо щелкнул выключатель. Верхний свет залил комнату. Володя, в трусах и майке, стоял на коврике у постели и маршировал на месте, энергично размахивая руками. Лицо его выражало недоумение, смешанное с испугом.

– Ты что это? – сердито спросил отец.

– Я не могу остановиться. Ноги и руки сами… Не могу остановиться.

Глухо вскрикнула мать, окаменев у двери. То ли от испуга, то ли по другой причине, но Иван Игнатьевич почувствовал, что и у него мышцы ног стали сокращаться от неудержимого желания маршировать на месте. Он рванул к себе сына и поволок его вон из комнаты.

В столовой, на диване, куда его уложил отец, Володя продолжал еще некоторое время ритмично дергать ногами и руками. Потом движения становились все менее и менее энергичными. а вскоре и вовсе прекратились. Еще через минуту он спал глубоким сном, а перепуганная мать вытирала полотенцем его раскрасневшееся, покрытое обильным потом лицо.

Утром, проснувшись, Володя ничего не помнил. Он только не мог понять, как очутился в столовой, почему спит на диване, а не у себя в комнате. Мышцы рук и ног болели, как после чрезмерной тренировки в спортивном зале.

– В школу ты сегодня не пойдешь, – сказала мать и, отвечая на удивленный взгляд сына, добавила: – Надо показаться врачу, ночью у тебя был нервный припадок.

На этот раз Володя не возражал: очень уж взволнованное лицо было у матери.

Невропатолог, пожилой уже человек, с большими пролысинами на высоком лбу и седеющими висками, внимательно выслушал рассказ матери, потом пригласил в кабинет Володю, долго осматривал и выстукивал его, затем отпустил и сказал матери:

– Ничего опасного не вижу. Нервная система в полном порядке. По-видимому, сказалось переутомление. Впрочем… – Он побарабанил пальцами по столу и, не закончив фразы, стал выписывать рецепт.

Володя чувствовал себя совершенно здоровым, но в угоду матери аккуратно принимал солоноватую микстуру и на редкость горькие порошки.

Несколько дней прошло спокойно. Волнение родных стало проходить, когда новая беда опять усилила тревогу. На этот раз несчастье произошло перед вечером. Володя готовился к экзамену по литературе. Он заканчивал писать сочинение, когда почувствовал, что строчки вдруг стали расплываться. Появилась белесоватая пелена, и уже нельзя было ничего рассмотреть. Юноша протер кулаками глаза, глянул перед собой в освещенное заходящим солнцем окно. Пятиэтажный белый дом напротив был едва различим. Затем контуры окна тоже стали туманиться и, наконец, исчезли.

“Ослеп!” – с ужасом подумал Володя. Он закрыл глаза, несколько секунд сидел неподвижно, потом широко открыл их. Впереди – серая, абсолютно непроглядная муть.

Выставив перед собой руки, натыкаясь на предметы, он пошел в столовую. Звук разбитой тарелки заставил его вздрогнуть.

– Боже, что с тобой? – воскликнула мать.

– Я не вижу, я ничего не вижу.

Иван Игнатьевич усадил его на стул. Володя чувствовал, как дрожали руки отца, слышал, как рыдала мать, и, пытаясь успокоить родных, бормотал: “Это ничего, это пройдет”.

И действительно, спустя несколько минут туман стал рассеиваться. Сначала Володя увидел едва уловимые очертания оконного переплета, затем дом напротив, улицу, прохожих на ней, быстро промчавшийся троллейбус. Он оглянулся. Предметы в комнате становились все отчетливее и отчетливее. Володя подошел к этажерке, взял книгу, раскрыл ее. Да, зрение вернулось. Ему даже показалось, что видит он лучше, чем прежде.

Узнав о приступе внезапной слепоты, невропатолог направил Володю к окулисту, но и тот никаких заболеваний не нашел. Стопроцентное зрение. Если б на комиссии в военкомате дал бы заключение о годности в любой род войск, даже в авиацию.

Невропатолог прописал новый рецепт, назначил какие-то уколы. Но приступ слепоты повторился. Потом появились новые, совершенно необъяснимые явления.

Однажды вечером Володя вдруг потерял способность читать. Он ясно видел строчки, буквы, слова, но совершенно не мог осмыслить, что они означают. Это состояние длилось около получаса, потом прошло. В другой раз с ним произошло уже совсем непонятное. Он взял книгу и не знал, как ее открыть. Решил пойти к отцу. Так как у Ивана Игнатьевича в это время были гости, Володя потянулся за галстуком, но повязать его не мог, не мог надеть и пиджак: вертел его во все стороны, понимал, что нужно руки засунуть в рукава, как всегда: сначала правую, потом левую, но как это сделать, он совершенно позабыл.

Растерянный и не на шутку перепуганный, он прошел к матери на кухню.

– Вот хорошо, помоги мне откупорить консервы, – сказала мать, не заметив за хлопотами состояние сына.

Володя взял банку с консервами, консервный нож, повертел их в руках и, удрученный, положил на место.

Теперь заболеванием Володи заинтересовались не только невропатологи, но и психиатры. На консилиуме долго спорили. Болезнь, действительно, из ряда вон выходящая. Странно, что приступы и автоматических движений, и слепо ты, и внезапной потери способности к письму и чтению начинались всегда вечером и только в комнате Володи, продолжались сравнительно недолго, а в промежутках между ними юноша был совершенно здоров. И еще: даже самые старые специалисты с большим опытом не могли припомнить случая, чтобы у одного человека заболевание сопровождалось таким многообразием чередующихся симптомов.

То, что творилось с Володей, не укладывалось в их понятии. В истории медицины такой болезни еще не встречалось.

Консилиум решил, что надо посоветоваться с профессором Браиловым.

2. ПРОФЕССОР БРАИЛОВ

Антон Романович Браилов возглавлял научно-исследовательский институт экспериментальной психоневрологии. Его работы по новейшим изысканиям в области физиологии высшей нервной деятельности снискали ему славу мирового ученого. Еще будучи студентом, он увлекался электрическими реакциями мозга. Работа профессора о биотоках больших полушарии в свое время наделала много шума и была опубликована почти одновременно в тридцати двух странах.

Последнее время он был одержим идеей воздействия на сложнейшие нервные процессы с помощью ультракоротких волн.

– Каждая нервная клетка является источником электрической энергии. При нынешней технике мы можем не только регистрировать эту энергию, но и расшифровывать особенности ее. Мало того, мы можем определять характеристику биотоков отдельных нервных центров. То, что раньше казалось нам хаотическим нагромождением электрических импульсов, сейчас становится закономерным и приобретает ясность. Теперь нужно идти в обратном направлении: воздействуя на нервные центры электромагнитными колебаниями, добиться изменения деятельности этих центров в нужном для нас направлении, – говорил он своим сотрудникам. – Это дьявольски трудно: только в коре головного мозга заключено более девяти миллиардов нервных клеток и каждая из них как-то вмешивается в сложнейшие процессы организма, влияет на них, то стимулируя, то, наоборот, притормаживая деятельность какой-то частицы какого-то органа, или всего органа, или целой группы их. Да, это чрезвычайно сложно, и все же в наших силах не только анализировать эту деятельность, но и подчинить ее себе, изменяя в нужном для нас направлении. То, что еще недавно могло казаться пустой мечтой, сейчас, с бурным развитием электроники, становится реальность.

На последней конференции психоневрологов профессор Браилов доложил о результатах испытания новой модели генератора сна. На многочисленные записки специалистов с просьбой сообщить схему аппарата Антон Романович ответил отказом.

– Схема еще не отработана полностью, – сказал он. – Аппарат находится в стадии экспериментальных изысканий. Известно, что преждевременная популяризация технически незавершенной модели ничего, кроме вреда, принести не может.

У многих это заявление вызвало чувство разочарования. Слухи о генераторе сонного торможения давно волновали врачей-практиков. Об этом аппарате рассказывали чудеса. Говорили, будто в клинику профессора Браилова однажды был доставлен больной, много лет страдавший неизлечимым душевным недугом, а спустя два месяца его выписали совершенно здоровым.

Утверждали, что люди, которые в течение многих лет болели эпилепсией и не могли избавиться от припадков, несмотря на длительное лечение в лучших клиниках, побывав у профессора Браилова, за короткий срок полностью излечивались.

Много шума наделал случай с воскрешением шофера, пострадавшего во время автомобильной катастрофы. Он получил тяжелое повреждение черепа и скончался в карете скорой помощи. В институт сдали труп. Об этом родственникам сообщил врач, констатировавший лично смерть раненого. А спустя полтора месяца этот шофер вышел из вестибюля института, бодро насвистывая какую-то песенку.

Корреспонденты, жадные до такого рода сенсаций, ринулись к Браилову. Но тот только плечами пожал. О какой смерти может идти речь, если человек жив?

– Да, врач скорой помощи действительно констатировал смерть. Да, у больного действительно прекратилось дыхание и сердцебиение, но ведь это относительные признаки смерти, а не абсолютные. Остановка дыхания и сердцебиения произошла вследствие паралича важных жизненных центров. Если бы не принять мер, раненый, несомненно, скончался бы. К счастью, этого не произошло: с помощью специального аппарата дыхание и кровообращение были восстановлены, а парализованные клетки жизненно важных центров начали функционировать уже на девятые сутки. Как видите, все очень просто. С помощью каких средств мы восстановили парализованные центры? Мы воздействуем в таких случаях на нервные клетки ультракороткими волнами. Приводим в состояние особого покоя, так называемого охранительного торможения. При этом разрушительный процесс останавливается и функции клеток нормализуются. Да, этого мы добиваемся тоже с помощью специальных аппаратов. Принцип их действия? Я уже сказал – ультракороткие волны. Длина волны и модуляция? Ну, это уже технические детали, на которых я сейчас не считаю нужным останавливаться.

Профессор Браилов был не только талантливым экспериментатором в области психофизиологии. Он пользовался заслуженным авторитетом крупного специалиста-невропатолога. И даже выдающиеся клиницисты почитали за честь побывать у него в кабинете по средам, во время консультативных разборов наиболее сложных случаев.

Когда Володя вместе с матерью вошел в кабинет, там было человек двадцать. Володя сразу узнал своего лечащего врача. Невропатолог стоял у кресла Браилова и, чуть склонившись, о чем-то докладывал профессору.

Антон Романович приветливо улыбнулся Володе, потом повернулся к матери и жестом при гласил садиться.

– Так на что ж вы жалуетесь, молодой человек?

– А ни на что, – поднялся Володя. – Я совершенно здоров. Это вот мать, и доктор, Иван Петрович…

– Понятно, – улыбнулся профессор. – Раздевайтесь. О вашем недуге мне уже Иван Петрович доложил.

Он вышел из-за стола и принялся обследовать Володю, выстукивая его своим рефлекторным молоточком, проверяя чувствительность с помощью булавки и мягкой кисточки, заставлял попадать пальцем в нос с закрытыми глазами…

– Да, юноша прав. Никаких нарушений. Прекрасно сложен, видно, что занимается спортом. И нервная система крепкая, позавидовать можно. А теперь посмотрим, что скажет электроэнцефалограф. Попросите, пожалуйста, сюда лаборанта.

Сестра выскользнула за дверь и тотчас вернулась. За нею вошел молодой человек в белом халате. Он вопросительно посмотрел на профессора Браилова.

– Электроэнцефалография, – сказал ему Браилов.

Лаборант ловким движением надел на голову Володи эластичную каскетку с множеством торчавших во все стороны рожков и, подойдя к аппаратуре, защелкал кнопками.

Спустя короткое время на большом, как у телевизора, экране вспыхнул свет, и справа налево забегали яркие, зеленоватые змейки. Одновременно в аппарате что-то зажужжало, из щели в боковой стенке стала выползать широкая бумажная лента, испещренная черными кривыми линиями, точно такими, какие видны были на экране.

Кривые на экране меняли свою форму, то вздрагивая и подымаясь вверх острыми пиками, то замирая, превращаясь почти в ровную линию.

Наконец лаборант выключил осциллограф. Экран погас.

– Вот и все, – сказал профессор. – Молодой человек может быть свободным. А вы, – он обратился к Володиной матери, – останьтесь еще. Расшифруйте электроэнцефалограмму, – сказал он лаборанту.

Тот отрезал бумажную ленту и подошел к электронно-счетной машине, вмонтированной в стену рядом с дверью.

Володя оделся и вышел. Антон Романович глянул на усеянный цифрами листок, поданный лаборантом, и нахмурился. Потом, обратившись к матери Володи, спросил:

– Скажите, пожалуйста, когда у него эти странности начались?

– Лампочка ему причудилась… Это было третьего числа. Вторично с лампочкой – через два дня. С руками и ногами, когда сами двигались, – восьмого числа. Ослеп десятого…

Она продолжала, не торопясь перечислять даты, загибая при этом пальцы. Профессор записывал. Потом перелистал историю болезни, закрыл ее, подчеркнул адрес и, помолчав немного, сказал:

– Ничего опасного не вижу. Думаю – нет, убежден в этом! – больше такого с ним не повторится. Идите домой и успокойтесь.

– Спасибо, Антон Романович. Хоть бы все было так, как вы говорите. Пережили мы такое – словами не расскажешь, ведь один он у нас, один-единственный.

После ее ухода профессор, продолжая хмуриться, сказал:

– Случай действительно курьезный. Энцефалограмма совершенно нормальная, реакция на раздражители великолепная. Нервная система на редкость здоровая. А между тем… Как же вы все-таки расцениваете данный случай, Иван Петрович?

– Должен признаться, что мне подобные казусы не встречались. Вначале я подумал было о шизофрении – галлюцинации, состояние автоматизма… Но эта внезапная слепота, затем потеря целенаправленности действий… Дальше потеря способности к чтению, письму. И все это в виде каких-то приступов, сравнительно кратковременных, бесследно проходящих. Только в гипнозе может быть такое.

Немного помолчав, он продолжал:

– Если бы передо мной была истеричка, психопатка, логично было бы допустить возможность кратковременных припадков гипнотических трансов, возникших в порядке самовнушения, что ли, а то ведь здоровый парень. Вот и пришлось прибегнуть к вашей помощи, Антон Романович.

– А ведь вы правы. Это, несомненно, внезапно наступающее под влиянием каких-то причин гипнотическое состояние. Должен признаться, что причина и мне пока не ясна, хотя…

Антон Романович запнулся, сдвинул брови и щелкнул пальцами.

– Впрочем, нужно будет еще подумать. Что же касается лечебных назначений, то я бы советовал вам не пичкать юношу микстурами. Историю болезни я, с вашего разрешения, оставлю у себя. Надеюсь, мы еще вернемся к анализу этого случая. Вот и все, пожалуй.

Закончив консультацию, Браилов захватил историю болезни Володи и направился в психофизиологическую лабораторию. Походка у Браилова вообще была быстрая, не по летам легкая, а сейчас он почти бежал, полы халата широко развевались. Сотрудники уже знали: если Антон Романович вот так идет, чуть наклонив голову вперед, энергично размахивая руками, – не к добру.

И действительно, внутри у Браилова в эту минуту все кипело.

– Негодный мальчишка! Хулиган! Да, да, хулиган! Вот я ему сейчас покажу! – он ворвался в лабораторию, как вихрь.

– Казарин где? – окинул он взглядом склонившиеся у пультов фигуры лаборантов. – Где Казарин?!

– У восемнадцатого пульта, – ответила светловолосая лаборантка, перепуганная гневным окликом Браилова. – Он сейчас работает с Самсоном.

– Самсоном займитесь вы, а Казарина пошлите ко мне в кабинет, сейчас же, сию минуту!

Он вышел так же стремительно, как и вошел, хлопнув дверью.

3. ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ КОРОЛЬ АМЕРИКИ

Для потомства навсегда останется тайной назидательная история о том, как один из скромных заправил “Бэнкерс траст компани” Джон Митчел стал некоронованным электрическим королем Америки. Как бы то ни было, но возглавляемая им сейчас корпорация “Рэдио энд электрик асошиэйшн” контролировала капитал более чем в тридцать миллиардов долларов и оплела своей паутиной добрую половину земного шара.

Джон Митчел слыл меценатом. “Наш Митчел не мыслит себе жизни без науки!” – захлебывались от восторга газеты, сообщая об очередной дотации в университет или научно-исследовательский институт. “Джон Митчел заявил, что если бы заботы о процветании Америки не удерживали его в деловых кругах, он с радостью посвятил бы все свое свободное время скромной деятельности литератора”, – сообщали радиоинформаторы, умиляясь тем, что Джон Митчел снова выделил столько-то тысяч долларов в фонд помощи растущим талантам литературной Америки.

Нет сомнения, что кое-кто из стоящих у трона электрического короля мог бы вскрыть истинные корни, питающие трогательную любовь мистера Митчела к науке и искусству. Но электрический король Америки приближал к своему трону только тех, кто умел держать язык за зубами.

Могущественную силу прессы Джон Митчел познал давно, еще в те тревожные годы, когда он боролся с правительством за право своих предприятий общественных услуг на жизнь и независимость. Баснословные барыши этих предприятий вызывали все большее и большее возмущение простых людей. Все громче раздавались голоса, требующие передачи непомерно раздувшихся трестов и синдикатов под контроль государства. На бирже залихорадило. Акции стали падать. В это критическое время Джон Митчел проявил себя крупнейшим тактиком и стратегом.

– Государство не может справиться с задачами общественных услуг, – заявил он на совещании директоров. – Это под силу только нам, частные предпринимателям. Эту истину нужно вколотить в головы американцев. Мобилизовать прессу!.. Привлечь ученых!.. Денег не жалеть!.. На полпути не останавливаться!

Последние слова, произнесенные со спокойным хладнокровием и подкрепленные энергичным – сверху вниз – движением крепко стиснутого кулака, прозвучали как приказ полководца:

– Армию – в бой!.. Патронов не жалеть!.. Пленных не брать!

– Люди должны думать, что их благополучие находится в прямой зависимости от процветания наших трестов. Это, конечно, не так. Но… любая ложь, повторяемая неоднократно, начинает восприниматься, как правда.

– Если бы нам понадобилось доказать, что не земля вертится вокруг солнца, а наоборот, мы нашли бы ученых, которые доказали бы этот абсурд. Однако, движение земли пока не мешает нашему бизнесу, так что… пускай себе вертится на здоровье.

К ученым Джон Митчел относился с покровительственной пренебрежительностью: им платят – они работают. Только к медицине он испытывал чувство уважения, смешанное даже с некоторым страхом. Это осталось еще с юношеского возраста. Ему было шестнадцать лет, когда он заболел аппендицитом. Старый док, Макс Хиглтон, сказал, что без операции – смерть.

На всю жизнь запомнилась Джону строгая чистота операционной, белый халат хирурга, марлевая маска на его лице, зловещий звон перекладываемых сестрой блестящих инструментов и… – запах эфира. На всю жизнь остался в памяти страх, который он испытал, когда сознание под влиянием эфирных паров стало уходить от него.

Джон Митчел умел сильно любить. Он любил свою Америку страну свободного предпринимательства, страну грандиозных возможностей; любил свой просторный, удобно обставленный рабочий кабинет, свою великолепную виллу на берегу реки Потомак, сад, цветочные клумбы, разбитые под окном его дома. Но превыше всего он любил себя: свое лицо, крепкие руки, мускулистую грудь, в которой неугомонно пульсирует его сердце. Он умел и сильно ненавидеть. Он ненавидел рабочих, хотя и понимал, что они трудятся на него; он страстно ненавидел своих соратников из мира свободного предпринимательства, умных, решительных и смелых, таких, как он сам. Ненавидел, хотя и, понимал, что они в какой-то мере помогают ему делать деньги. Но превыше всего он ненавидел смерть, А мрачные мысли о смерти за последнее время стали все чаще и чаще навещать его. Приближалась старость.

Ему исполнилось шестьдесят. Выглядел он, правда, значительно моложе своих лет. Высокий, сухопарый, с темным – зимой и летом одинакового цвета – лицом, на котором с первого взгляда запоминались орлиный нос и холодный блеск спокойных глаз, он производил впечатление крепкого человека в расцвете сил. Так и должно быть: даром, что ли, отказывал себе во многих удовольствиях и строго придерживался спартанской умеренности во всем? Настоящий бизнесмен должен быть здоровым и выносливым: только сильные имеют право на существование в этом неспокойном мире безудержной конкуренции, головокружительных взлетов и катастрофических падений.

Он неуклонно выполнял все указания своего домашнего врача Эрла Кифлинга: вставал точно в семь, занимался физкультурой; завтрак в девять, обед в два, перед сном – стакан кефира, – Эрл утверждает, что это улучшает пищеварение. Спать – в одиннадцать тридцать, минута в минуту: Эрл говорит, что только вовремя сна нервная система отдыхает по-настоящему. Засыпал он обычно сразу, едва голова коснется подушки. Эрл говорит, что так и должны засыпать крепкие люди, которым обеспечено долголетие.

Все шло хорошо до последнего времени А потом…

Началось с того последнего совещания у генерала Норильда. Очередные государственные ассигнования “на оборону” попали другим. Митчелу удалось урвать крохи. Возвратившись домой, он не мог уснуть. Только под утро пришел сон, полный неясных сновидений, тревожный. На следующий день бессонница повторилась, на третий – тоже.

– Послушайте, Эрл, – обратился он к своему врачу. – Со мной творится что-то неладное. Кифлинг тщательно обследовал его.

– Все в порядке, – бодро произнес он, пряча фонендоскоп. – Ваша машина рассчитана, минимум на сто лет. Сердце великолепное, легкие – юноша позавидовать может. Нервы, правда, немного пошаливают, но это дело поправимое.

Он прописал микстуру с бромом и снотворное. После снотворного Митчел спал. как убитый.

Прошло две недели, и бессонница вновь повторилась.

Лицо у Митчела было мрачным. Он весь изменился как-то внезапно: щеки обвисли, белки глаз подернуло нездоровой желтизной, и даже плечи обмякли будто. Это был уже не тот Джон Митчел, каким Эрл привык его видеть ежедневно

И Эрл встревожился не на шутку: бессонница вообще нехороший признак. А когда она появляется у старого человека это совсем плохо.

Эрл дольше обычного обследовал своего патрона. Ясно: нервная система сдает. Одними снотворными теперь не обойтись.

– С вашего разрешения я приглашу на консилиум профессора Эмерсона. Он лучший специалист по заболеваниям, связанным с расстройством сна, – сказал Эрл.

– Не возражаю. Можете консультироваться с кем угодно, хоть с чертом, только бы ко мне вернулся мой прежний сон.

Спустя час профессор Эмерсон сидел в кабинете электрического короля Америки и, сосредоточенно хмурясь, обследовал Джона Митчела с той скрупулезной последовательностью, с какой обычно обследуют больного в присутствии студентов на лекциях в институте.

– А теперь мне нужно посоветоваться с мистером Кифлингом, – суховато произнес он, складывая инструменты.

– Пройдите в библиотеку, – сказал Митчел. – Там вам никто не помешает.

В библиотеке, расположенной рядом с кабинетом, Эмерсон уселся в мягкое кресло, закинул ноту на ногу и уставился на шкаф с книгами. Эрл не сводил с него глаз. Видимо, дело серьезное, если Эмерсон так долго думает: обычно он ставит диагноз быстро и так же быстро делает назначения.

Наконец Эмерсон сказал:

– С вашим диагнозом я согласен. И мне кажется, здесь действительно не стоит злоупотреблять снотворными.

Эрл кивнул головой.

– Однако, – сказал профессор, – сон необходимо наладить: вам не нужно объяснять, что люди в таком почтенном возрасте, в каком находится Митчел, очень болезненно переносят бессонницу.

Эрл опять кивнул головой в знак согласия.

– А что вы скажете, если предложить электросон?

Тут Эрл заупрямился. Спать с электродами, наложенными на глаза и затылок? Вряд ли это придется по вкусу мистеру Митчелу.

– Ничего не поделаешь, – развел руками Эмерсон. – Мы сейчас работаем над аппаратом, который мог бы усыплять на расстоянии. Если верить заметке, проскользнувшей в одном из советских журналов, русскому профессору Браилову удалось сконструировать такой аппарат. Но ведь они не жалеют денег для научных изысканий в области медицины, а у нас… Вы сами знаете, что моя лаборатория прикладной психофизиологии – не институт ядерной физики. Туда деньги льются рекой, а мне даже подопытных животных приходится доставать на собственные средства. Конечно, если бы мистер Митчел взял шефство над нашей лабораторией, дело пошло бы быстрее. Но он вряд ли этим заинтересуется, так что… – и он снова беспомощно развел руками.

Узнав о назначениях Эмерсона, мистер Митчел хитровато подмигнул Кифлингу и добродушно рассмеялся:

– Электрический сон для электрического короля! Знаете, Эрл, а ведь это логично. Ладно, пускай будет электрический лишь бы сон.

Но Эрл слишком хорошо знал своего патрона. И он, конечно же, был прав, утверждая, что электросон не придется по вкусу электрическому королю. Спустя три дня Митчел напустился на него с раздражением:

– Черт знает что! Опутали проводами, словно кролика, и спи так. Неужели ничего более разумного придумать не могли?! Мне всю ночь снилось, будто меня усадили в электрическое кресло и собираются включить ток.

– Я знал, что так будет, – спокойно ответил Эрл. – Лаборатория Эмерсона сейчас работает над аппаратом, усыпляющим на расстоянии. Но у них не хватает средств.

– Ясно! – оборвал его Митчел. – У них не хватает средств… Не согласится ли мистер Митчел ассигновать малую толику? Эти ученые – все попрошайки. Аппарат, усыпляющий на расстоянии! Чепуха! Вряд ли найдется человек, если это не круглый идиот, конечно, который согласился бы ассигновать капитал на бредовые идеи.

– Но русский профессор Браилов уже добился кое-чего, – робко возразил Эрл. – Ультракороткие волны, импульсные токи, какая-то особая модуляция В одном из научных журналов была статья.

Мистер Митчел насторожился.

– Вы считаете, что это нечто заслуживающее внимания?

– Несомненно. Все, что связано с работами профессора Браилова, заслуживает внимания.

– Да? Какого же черта вы молчите? Нужно связаться с этим Браиловым, или как его там, узнать подробности.

– Эмерсон писал ему.

– Ну и что же?

– Браилов ответил, что аппарат находится в стадии экспериментального исследования, что схема нуждается в уточнении. Вежливо отказал, так сказать. Русские очень насторожены в последнее время. Холодная война…

Эрл оборвал фразу на половине. Митчел не слушал его Он сидел, положив свои сильные руки на стол, растопырив чуть согнутые пальцы. Глаза сужены. Тонкие губы сжаты, крылья носа вздрагивают, под гладковыбритой кожей на щеках – волнистые желваки. “Как у бульдога, во время мертвой хватки”, – подумал Эрл. Он знал: такое лицо бывает у его патрона, когда тот обдумывает крупную деловую операцию. Лицо Геракла в самую напряженную минуту Лицо спринтера перед стартом.