Текст книги "Мужской стриптиз"

Автор книги: Наташа Королева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Наташа Королева
Мужской стриптиз

Глава 1 ЧТО ХОЧЕТ ЖЕНЩИНА?

Что нужно женщинам?

Музыка бьет его снизу. Не в уши, не в барабанные перепонки, ведь к внешнему шуму легко привыкнуть. Утром он засыпает с музыкой и к ночи просыпается с ней в обнимку.

Музыка бьет его снизу, в пятки, в напружиненные икры, в кончики пальцев. Светляки кружат, темный зал выдыхает в лицо жаром, дымом дорогих сигарет и ожиданием…

Что нужно женщине?

Например, вон той, с огненными, застывшими глазами? Ее зрачки пляшут, повинуясь игре его мышц. Иногда это так здорово – поймать чьи-то глаза и не отпускать. Благодарные восторженные глаза ведут тебя и несут, они не просто поднимают тонус, благодаря им раскрываются крылья за спиной.

…Если мужчина раздевается в танце, то это тоже должно быть по-мужски…

В такие минуты он иногда ощущает себя коброй. Мы зря полагаем, что кобра слышит флейту и барабан факира. Змея равнодушна к звукам, ее заводит музыка земли, ее заводят ритмичные удары почвы. Змея вздрагивает и начинает раскачиваться. Ее гибкое тело – сплошной мускул, ее блестящая кожа поддается каждому удару барабана. Кобра танцует не потому, что ей нравится угождать факиру…

Его заводит музыка, она лупит его снизу, в голые ступни, она втекает вверх по артериям, навстречу току крови.

Или вон та, высокая брюнетка, пышная, слишком ярко накрашенная для нашего искусственного света?

Она закусывает губу, сигарета в лакированных ее пальцах трепещет, в широком бокале искрится лед. Он перехватывает ее желание, перед тем как начать расстегивать пуговки на рубашке. Брюнетка не отводит глаз, она смеется. Рядом с этой холеной красоткой – подруги, они хохочут, целуются со своим мартини. Брюнетка облизывает его взглядом, это похоже на прикосновение длинного горячего языка.

Но она не видит его, она видит кобру…

Тягучий ритм нарастает, но спешить некуда. Он даже немного отстает, чтобы масло на спине и животе не заблестело слишком рано…

Что нужно женщинам?

…Мужчина должен раздеваться так, как раздевался бы, чтобы заняться любовью с женщиной…

Статистика дорожных аварий утверждает, что чаще всего бьются не новички и не ветераны. Чаще всего бьются те, кто возомнил себя асом. Они ездят уже лет пять и потихоньку, незаметно, теряют бдительность. Это очень опасно – незаметно потерять бдительность и слишком уверовать в свои силы. Скользкая дорога, слишком скользкая, коварные огни встречных, которым так же, как и тебе, нужна полоса. Рев и напористые толчки. Это толкаются те, кто торопится обогнать. Толкаться глупо, но его место принадлежит только ему одному! Впереди должно быть свободно. Потому что он намерен расти. Он слишком долго был взаперти.

Он вспоминает и прокручивает эти слова всякий раз, перед тем как выйти на сцену. Так сказала одна очень умная дама, с которой у него не было ничего.

Этим вечером его не покидает странное ощущение. Как будто… нет, это даже не предчувствие. Словно позабыл какую-то важную запись в ежедневнике. Записал давно, трижды подчеркнул, но не может вспомнить. Словно должен был кого-то встретить на вокзале, но вот кого?…

Рубаха расстегнута, вот теперь уже можно догнать ритм. Он знает, что будет, когда он в первый раз упадет на колени и сорвет с себя верх. Он ждет этот полувздох, несмелый пока визг, неровные короткие аплодисменты. Их реакция предсказуема, и потому его мысли пока не подчиняются музыке. Сегодня он – ласковый дракон, недоступный эльф, потерявший свою половинку. Он разводит и резко сводит колени, дамам это нравится. Они обожают смотреть на влажную тонкую ткань, облепившую бедра…

Что нужно женщине?

Найти свою половину? Наверное… но ведь у многих есть половины, четвертины и так далее…

Вот эти, трое, очень крутые, почти у самой сцены. Блондинка с короткой стрижкой, в кожаном топе, солидная, набита деньгами и спесью. Ей чертовски одиноко, ей дьявольски одиноко, но здесь она ни за что не признается. Она скорее вскроет себе вены, чем признается, что живет в обнимку с пустотой. Однажды он был с ней. Месяц назад? Или два месяца? Сложно сказать, музыка сглаживает время. Его время превращается в ленивого питона, а иногда – осыпается горящим серпантином. Этой блонде нужен дракон, но послушный. Ее тянет обуздать самого красивого эльфа, хотя эльфы задыхаются и гибнут в неволе.

Когда ехали к ней, блондинка хотела секса. Потом передумала, и он был даже рад. Вдвоем встречали рассвет напротив окна в ее пентхаусе. Окно от потолка до пола, стеклянный столик с дорогущим коньяком, пепельное солнце над Воробьевыми горами. Солнце зябко ежилось в заводских выхлопах. Хозяйка пентхауса курила, стряхивала пепел на золотой поднос, который держал на руках негритенок из редкого черного дерева. Она курила и с кривой усмешкой рассказывала о мясе.

У нее очень много мяса. Несколько вагонов – ежедневно. Они разбегаются, эти вагоны-морозильники, из порта в разные города, чтобы там накормить тысячи голодных сограждан. Блондинка смеялась, трогала его кончиками пальцев и говорила, что балдеет от его сосков. Она говорила, что с ума сходит, когда парень вот так умеет шевелить грудью. А он себя вдруг почувствовал куском замороженной туши из ее вагонов.

– Ты можешь остаться дня на четыре? – спросила она. – Я все оплачу, переживут без тебя в клубе. Махнем вместе на юг. Ненадолго.

– Ты меня задушишь, – сказал он.

Она долго глядела на солнце. Потом зазвонил один из ее сотовых. Затем, почти сразу, второй. Пришло утро, наступала пора торговать мясом…

Что же нужно женщине?

Зал выдыхает, точнее те ближние столики, которым очень хотелось оказаться ближе. Ближе – это в невесомом облаке его пота и парфюма, в облаке того, что заставляет трепетать их ноздри. Он наклоняется над шнуровкой ботинок, по миллиметру спуская брюки ниже талии, именно так, чтобы они взвыли сзади…

Они жаждут верного послушного дракона? Нет, это обман, им нужно нечто параллельное их успешной сытой жизни. Им нужен полет, драйв, блеск масла на мужских ягодицах, им хочется орать и дурачиться, забывая…

Стоп. Вот оно.

Забывая. Когда ты отбрасываешь все предрассудки, все страхи, все комплексы юности, ты приходишь к главному. Ты раздеваешься, чтобы они могли забыться. Ты выгибаешься хищным леопардом, ловишь их глаза. Те, кто сейчас с ним, они уже забыли про свои вагоны мяса…

Он ловит очередные глаза и не отпускает. Эта молодая, как набухшая почка, но неуловимый флер бешеных денег от нее уже не отлепишь. Хорошенькая, пушистая, она из тех, кого плотно посадили на цепь. Он падает на колени для нее, для нее предельно разводит бедра в стороны и трогает себя…

Ее испуганные глазки валятся навстречу, словно соскакивают с привязи. Ее уставшие от денег глазки ежедневно видят пивную мозоль благоверного, его благородные седины и борзых мальчиков из охраны. Наверняка муж убьет ее, если узнает.

Он прогибается только для нее, крепче притягивая поводок. Девочке хочется вдохнуть, а вдохнуть страшно. Так хочется вдохнуть свободу, от которой сама же и отказалась…

Сто тысяч лет назад, на другой планете, он был военным. Он вставал и ложился, зашнурованный, стянутый ремнями, шнурками и галстуками. Сто тысяч лет назад он приобрел гантели и махал ими до посинения. Его крайне заботило состояние бицепсов. Но девушка, которой он доверял, сказала…

– Меня заводит все, что ниже… все, что в зоне тридцати сантиметров от… ну, ты понял… это круто, когда вот такие ямочки на попе…

То есть бицепсы – тоже.

Но гораздо вкуснее то, что держит мужчину прямо. Они это получат… вот сейчас…

Ритм выбивает искры. Тема, тягучая, как расплавленный шоколад, застывает, не успев вскипеть. Зал вздыхает вместе с ним. Они почти все принадлежат ему, потому что он заставил их… забыть. Эльф уносит их в страну, где не надо стесняться желаний. Дракон держит их за бедра, дракон срывает их одежду, не прикасаясь к ним.

Зато к нему прикасаются все смелее. Ямочки на попе… да, это здорово. Он позволяет высокой, красногубой расстегнуть пуговицы на джинсах. Ее подружки катаются от смеха, они все смеются, все улетели в страну свободных эльфов…

Вот эти двое, с парнем. Девица сидит нога на ногу. Он падает перед ними на левое колено, наклоняется, приоткрыв рот, словно для поцелуя. Хватает ее взгляд и уже не отпускает. Проводит нижней губой по ее голой смуглой лодыжке, проводит, не прикасаясь, в трех сантиметрах от кожи. Вдыхает ее запах, женщина не отстраняется, вокруг визжат уже по-настоящему…

Что-то заставляет его обернуться. Сквозь потоки света, сквозь лиловые, лимонные, фиолетовые лучи, сквозь мерцание шара что-то долетает…

Ничего ОСОБЕННОГО.

Так ему кажется в первую секунду. Это особенная секунда, там-тамы вгрызаются в подошвы. Он ведет наступление расслабленной походкой гепарда, одетый в шкуру, одетый в дым, одетый только в их полупьяную похоть.

…Если танцор претендует на женское внимание, если он не гей и не транс, его поведение должно цеплять именно женщин…

Он встречает глаза.

Но не так, как глаза предыдущих, за соседними столиками.

Музыка кружит его, но что-то изменилось…

Ему вдруг становится сухо.

Это ОНА.

Глава 2 ОДНА

За что люди любят цирк?

У меня есть право ненавидеть его с детства. Его рампу, его туш, его запах, его бесконечный драйв. Цирк имеют право ненавидеть те, кто слишком глубоко в нем утонул.

Я зябко кутаюсь в халат у панорамного окна. С двадцатого этажа одного из лучших отелей Вегас кажется бурлящим морем огней. Где-то внизу, за «линией прибоя», сияет крыша лучшего казино «Мираж». Там все и произошло.

Там – сказочная страна «Цирка Дю Солей», владения всемогущего канадского божества Ги Лалиберте. И где-то там Марк, его сияющий «мерс» уже ползет в пробке обратно. Репортеры, агенты и менеджеры наверняка навалились на него, как хищные муравьи на жирную гусеницу.

Им нужна я.

После того что случилось сегодня на сцене сказочной страны, Марк примет на себя главный удар. Ему не привыкать, импрессарио галактического уровня должен хорошо держать удар. Прежде мне стало бы жаль его, но не теперь. У меня нет сомнений, что мальчишка-акробат, пара клоунов из Нижнего, и любой из подписавших контракт, и я…

Мы все для него лишь проекты. Более прибыльные или менее. Каждого из нас родили не папа с мамой, а всемогущий продюсер Марк. Мы – плоды рук его и таланта его. Мы – никто до встречи с ним, до озарения, до благодати. Он разыскал нас там, где раньше был Советский Союз, и продал нас могущественному шапито «Дю Солей».

Он умеет любить, яростно и честно. Но случается и так, что человек любит вещь. Нумизматы обожают свои монетки, какие-то джигиты спать не могут без кинжалов, а где-то я читала, что моряки плачут и сохнут по своему затонувшему кораблю.

Марк умеет любить.

Ведь я его лучший проект.

Сегодня, как и много раз до того, я стояла под самым куполом, вдыхая обращенный ко мне страх и восторг. Внизу колыхалась нервная темнота, сотни глаз шарили по мне, сотни вспотевших сердец колотились часто…

Мне оставалось лишь разжать руки. И полететь им навстречу. Но что-то случилось за те четыре секунды отсчета.

Я имею право ненавидеть и любить свою работу, но не Марк. Он любил меня тысячу лет назад, но не эти голубые шатры, шатры лучшего цирка на планете… А может, он любил себя во мне, захлебывался в фонтане энергии, который я сумела в нем открыть?…

Теперь, спустя час, я жду его в номере лучшего отеля. После того, что произошло в казино. Он скоро явится. Наверняка менеджера проекта уже известили, а может быть, известили всемогущего Ги, хозяина цирка. Достаточно серьезный инцидент, угроза репутации. А потерять репутацию – разве можно представить что-то страшнее, ха-ха?

Меня трясет. Если бы я умела пить, напилась бы. Я знаю, что он скажет. Что я сегодня уничтожила все, что он строил десять лет…

Про цирковых детей говорят – «родилась в опилках». Мне не выпал счастливый жребий, не существовало той династии, которой следовало гордиться и продолжать. Существовали музыкальная мама, интеллигентный папа, три тетушки, две бабушки и пухленькая восторженная девочка, застывшая у ворот шапито.

Шапито приезжал в наш город трижды. Может и не три, а четыре, пять, шесть… Но в детской памяти остались зарубки от трех праздников. Девочка замирала, не дыша возле наспех сколоченной ограды, и готова была простоять там, на задворках провинциального украинского городка, сутки. Электрики тянули провода, монтажники вывешивали свет, грузчики раскатывали гигантские полотнища крыши и соединяли стеллажи сидений, а девочка не смела шелохнуться.

Меня тянуло даже не столько на зрительские места, сколько на арену. Там происходило диковинное чудо. Там переворачивался мир. Там руки, тела, голоса волшебников ткали звездное покрывало. Обыденность исчезала, я переставала быть собой, я сама становилась звездой, искоркой этого чародейства…

За что зрители ненавидят цирк?

Здесь люди каждый вечер рискуют жизнью. Они играют на острие бритвы, доводят волю и сухожилия, выжимают из себя последний сок. Но это личное дело каждого. Гораздо хуже то, что они выжимают силы из бессловесных братьев.

Девушка выкормила тигренка. Он вырос у нее на руках. Во время гастролей в Одессе тигр перегрыз ей горло. У Дурова слон растоптал дрессировщика. Спустя пару лет медведь разорвал того, кто его кормил. А тот случай со львом, и целая семья? Кровь, повсюду кровь…

Гений и император «Цирк Дю Солей», великий Ги Ла-либерте, двадцать пять лет назад постановил, что не будет мучить ни одно животное. За одно это, не имея в виду творческий гений, человек достоин поклонения. Когда Марк рассказал мне об этом человеке подробно, я не могла поверить, что меня пригласят. Тогда, почти десять лет назад, я соглашалась на малое…

…Час назад у меня оставалось четыре секунды на все. На то, чтобы выдохнуть, вдохнуть, качнуться влево-вправо на моем сказочном «велосипеде» и, набирая космический разбег, рвануть туда… Навстречу общему вздоху, всплеску, стону восхищения, веселому ужасу.

Но я использовала отпущенные четыре секунды совсем иначе. Я застыла, ухватившись за тихо гудящие тросы. К счастью, прожектора еще не включили. Они не могли видеть мое лицо, искрящееся от блесток, излишне румяное, хищное лицо летающей пантеры. Неожиданно я осознала, что подо мной двадцать метров пустоты и убийственно твердый пол. Наверное, это не было страхом разбиться. Настоящий страх я преодолела лет в двенадцать, в Ялте, когда впервые прыгнула на том, самом первом, чудовищно нелепом «велосипеде».

Час назад я ощутила ужас, оттого что умру и не оставлю после себя ничего. Ничего, кроме маминых слез, обрывков шикарных афиш, блестящих костюмов, сотен фотографий, авиабилетов…

Мне – двадцать шесть, расцвет и сияние. Анастасия Арефьева, мега-звезда одного из семи шапито, принадлежащих канадскому «Цирку Солнца». Смешение стилей, отчаянный риск и хрупкая женственность. Эквилибр, силовая атлетика, гимнастика… и номер, который не может повторить никто. Мне двадцать шесть, ни семьи, ни уютного дома, ни детского смеха.

Если я сорвусь, если на мгновение мне изменит выдержка, если сморгнет или растеряется один из тех, кто страхует внизу, если залетит соринка в глаз, если лопнет лампа в прожекторе, если…

Спасибо тебе, дорогой Марк.

…спасибо тебе за то, что поднял меня и нес на руках эти годы…

…спасибо за то, что с тобой я научилась мечтать…

…спасибо, что угадал в восторженном утенке широкие сильные крылья. Спасибо, что влюбился. Ты одним взмахом вырвал меня из клещей провинциального забвения…

…спасибо за то, что долгое время я поистине была счастлива…

…спасибо тебе за то, что ты так умно и так доходчиво все объяснял – почему нам не надо иметь детей, почему это повредит моей карьере, почему нам будет лучше вдвоем, а не втроем…

…спасибо тебе за слезы, которые я тихо глотала, когда ты исчезал на неделю, хотя находился со мной в одном городе – в Сингапуре, Москве, Монреале, Лос-Анджелесе…

…спасибо за твою пробивную силу, твой цинизм и жесткость, твое брызжущее остроумие, которых так не хватало кругленькой робкой толстушке первые годы…

…спасибо, что ты приручил шестнадцатилетнюю девчонку. Приручил меня так, что даже когда мы уже спали под разными одеялами, я любовалась твоими сонными беззащитными чертами, вдыхала твой запах и была счастлива, что еще пару дней ты со мной, а не с кем-то…

…спасибо, что ты бился за каждый цент в моих контрактах, что ты избавлял меня от налоговых чудовищ, от лживой прессы, от армии шоу-обманщиков…

…спасибо за более чем скромные гонорары и проценты, которые ты мне благородно оставлял. За квартиру в Москве, которая могла бы стать нашей, но живут в ней только тени от проезжающих внизу машин…

…спасибо за то, что благодаря тебе я научилась ценить себя, научилась слышать людей, научилась закрывать глаза на ложь…

…спасибо тебе, что, несмотря ни на что, мы сохранили уважение друг к другу и теперь можем помогать, когда кому-то из нас нужна помощь…

…спасибо тебе, теперь я острее чувствую, что такое мой триумф. Это мимолетно и хрупко, как крылья бабочек, которых ты мне показывал в экзотическом Таиланде…

…спасибо за твой взгляд и твою улыбку, с которой ты ворвался в мою жизнь…

…спасибо тебе за то, что у нас не было ребенка…

Все это коснулось холодным крылом за четыре секунды. Родилось и окрепло четкое понимание, четкое, как завершенный кристалл. Если я сейчас и здесь разобьюсь, то никто не скажет – этот безумный трюк был так нужен миру! Возможно, мой удивительный велосипед выставят в каком-то особом цирковом музее и рядом повесят табличку – типа, на нем разбилась непревзойденная и единственная исполнительница, гордость монреальского цирка, такая молодая и яркая.

Но не гордость Украины и не гордость России. Там меня ждет в лучшем случае несколько коротких газетных заметок. Их разыщут, вырежут и, поливая слезами, будут сохранять мои тетушки. Родителям заметки обо мне не нужны. Они давно ждут назад счастливую девочку, которую в двенадцать лет посадили на первое уродливое колесо с педалями…

Час назад я сделала шаг назад. Впервые за десять лет я отступила. Если я погибну, никто не назовет меня мамой, никто не прижмется ко мне в страхе, никто не обнимет меня утром пухлыми ручонками.

Я сорвала ему программу. Я слышу, как Марк широкими шагами идет по коридору. Даже сейчас, даже теперь, наверняка зная, как мне хреново, он… работает. Работает на ходу.

– Да. Нет. Слушайте меня! Резюме, вашу кассету с выступлением, фото в плавках и крупный план… все вместе перешлите в мой нью-йоркский офис, ясно?

– Алло? Нет, не я. Вас встретит гардиан из вашего шоу. Мы вылетаем в четверг, билеты заказаны.

– Кто? Кто это?! Нет, силовиков не берем… Всех благ!

Щелчок замка.

– Настя, что ты натворила?!.

Я смотрю на него и не могу трезво думать. Это тот самый человек, который десять лет назад кидался к моим ногам. Это тот самый человек, которого я позавчера обнаружила с девками из «Миража».

Если бы он спросил сейчас: «Настя, тебе плохо? Настя, хочешь, плюнем на все, и уедем, и плевать на контракт?…»

Но он спросил, что я «натворила». И я осталась одна.

Глава 3 АКАДЕМИК

Лейтенанту Сергею Кушко двадцать три года.

Не хочется жить. Сегодня ночью умер его ребенок.

День начался, как рваная лента кинохроники. Вьюга скулила, темно-серые тени метались над серыми сопками, мерзкий снег бил в лицо, заглушая визгливые звуки гимна. Боевой расчет нахохлился, сутулыми воробьями солдаты разбежались по машинам. Лейтенант механически поворачивался, как автомат, подносил руку к фуражке, дублировал щелчки команд.

– Экипажу – занять места!

– Расчету – доложить о готовности…

А ведь совсем недавно казалось, что кубик собирается просто. Совсем недавно город Петра встречал его золотом и медью. Золотые шпили соборов втыкались в небо, медные трубы оркестра приветствовали стриженых абитуриентов. В названии учебного заведения, куда вела его судьба, грозно звенело слово «космос»…

Но не только слово обязывало стать «академиком». В далеком Архангельске результатов поступления ждал отец, полжизни не снимавший погон.

Отец дождался.

– Ррраввняйсь!.. Ирррна!.. На середину!

И сердечко звонко колотилось в груди от дробного уханья тысяч сапог, и генеральские лампасы перед замершим строем, и матери тянут шеи в задних рядах, и скрип портупей, и нежные платья подруг…

Как может не нравиться в Академии потомственному офицеру? Как может не нравиться здесь человеку, который с первых дней стал получать лучшие оценки по строевой и физподготовке!

Идеологические нестыковки возникали ежедневно, но не воспринимались всерьез. Зато от зубов отлетали тактические дисциплины, зато награждали на стрельбах и вручали вымпел за лучшие оценки по химзащите. Однокурсники списывали конспекты, ведь изящный почерк выработался еще в художественной школе, а замполит, ругая их компанию за очередные проделки, вздыхал: «Эх, Кушко, а ты-то, старательный курсант, армейская жилка, как затесался к разгильдяям?»…

А может быть, его мировоззрение и треснуло под напором общественной деятельности? Когда курсовой офицер предложил выбрать редколлегию, Сергей первый поднял руку.

– Здорово у вас получается, – похвалил курсовой, рассматривая обличительные рисунки. На одном рисунке нерадивые бойцы подло читали художественную литературу. На другом – нагло распевали неуставную песню.

К четвертому номеру боевого листка Сергей уловил всю выгоду от работы в редколлегии. Стало легко отлынивать от построений, уборки территории и даже чистки картошки. Еще легче стало выбить у курсового увольнительную в город. Увольнительными его не баловали. Несмотря на хорошие оценки и расположение начальства, он нарушал дисциплину не реже других.

– Что, нашел себе место за печкой? – старшина злобно косился на раскрашенные боевые листки. Он предпочел бы видеть курсанта Кушко с ломом или с лопатой, на фоне самого твердого и грязного сугроба.

– Я от службы не прячусь! – всерьез обиделся Сергей. – Если тебе нравится махать лопатой в снегопад, то это не служба.

– Будешь учить меня, где служба? – побагровел старшина. – Майору объяснишь, где ты был после отбоя!..

– Жалуйся на меня кому хочешь. Пошли вместе, спросим майора, что важнее для офицера – оценки по физике или лопата со снегом?!

Старшина только скрипнул зубами. Против отличных оценок по физике возразить было нечего…

Как-то раз, изображая очередную неряшливую тумбочку, Сергей увлекся и пририсовал к ней женские ноги. К ногам постепенно приложилось все остальное, в вызывающе раздетом виде. Получилась сексапильная мулатка, почти верхом на тумбочке дневального, в обнимку с АК-47. За раскрашиванием мулатки оформителя и застал начальник курса.

– Ого! Это ты изобразил? – облизнулся комбат, разглядывая доморощенное порно.

– Это так… случайно… больше не повторится.

– Отчего же «не повторится»? – хохотнул бравый подполковник. – Как раз-таки… нам таланты нужны. Тут у начальника учебной части юбилей намечается. Ты зайди ко мне после обеда, поговорим…

В результате курсант Кушко сам загнал себя в капкан. Он нарисовал игривую стенгазету к юбилею одного командира, затем – другого, третьего… В какой-то момент замполит факультета, «верный ленинец» и человек весьма серьезный, попросил пару рисунков в графике лично для себя. Благодаря тотальному отсутствию в тогдашнем Ленинграде эротической печатной продукции на короткое время Сергей стал монополистом в этой области. Естественно, денег он ни с кого не брал. Пока не случилась одна история.

Их передовую группу наградили поездкой в гости в женский техникум. Курсантов усадили на метро и вывезли в предместье.

У Кушко сразу сложилось впечатление, точно попал в эпицентр взрыва. Посреди города – три фишки из камня, бюст вождя, райком и магазин. А дальше, во все стороны – частный сектор, будто перекошенный ударной волной. Ни одного прямого угла.

– Бабулька, – спросили курсанты, – где у вас тут невесты?

– А ефто, – отвечала старая Яга, – как пофартит. Коли налево автобус пойдеть, дык к портнихам попадешь. Коли направо – дык к ветеринарному… ежли не утопнете.

Сержанты задумались. Портнихи, оно, конечно, практичнее, одежу залатать, и вообще, польза в доме. С другой стороны, ветеринар – звучит почти как пульмонолог, веско и со вкусом…

Но автобус пошел прямо, и наши герои попали к телефонисткам.

– Ага, курсанты?! Будем играть в КВН, – отчеканила старшая телефонистка, сухая, как забытый тюбик клея. – Потом, если кто захочет, в коридоре можно потанцевать.

– А компот? – опрометчиво пошутил курсант Кушко.

– Ладно, пожрать дадим, – помрачнела старшая. – Сколько вас наберется?

Капустник удался. Курсанты исполняли лирические куплеты. Барышни визжали от восторга. Устроили бал. Предстояло станцевать вальс. Опозорились колоссально.

– Лучше просто стой, – в отчаянии шептала Сереге его партнерша. – Покачивай плечами, никуда не пытайся идти, я сама все сделаю…

Телефонистка подозрительно быстро пригласила танцевального партнера домой. Дома оказалась мама, похожая на молодую Крупскую, в бигуди и клетчатом халате.

– Наконец-то, – сказала мама, увидев погоны. – Наконец-то Светочка взялась за ум. Как мне надоели сборища этих гопников…

– Ну мама! – побледнела Света.

Закрылись в алькове, сели вдвоем пить чай. Сергей долго и убедительно говорил о Достоевском и Драйзере. Анализировал «Бесов». Светочка не сопротивлялась. Гость расстегнул ей три верхние пуговки. Неожиданно появилась мама, с большим желтым будильником.

– Вас же там учат! – огорошила она. – Вот, три года как сломался.

– Мама, его учат электронике, – парировала Света.

– Вот оно как… – протянула мама. Рейтинг космической академии стремительно падал.

Отличник Кушко опять говорил. О Малевиче, о Босхе, о Монэ. Эмоционально критиковал выставку Глазунова. Света положила ему руку на колено. Пришла мама, принесла замотанную пластырем радиолу.

– Вот, еле нашла, – выдохнула она, опустив реликт между чайником и вареньем. – Это уж точно по вашей части? Сейчас я вам отверточку принесу.

– Они это еще не проходили, – нашлась дочка.

– Да что вы там вообще делаете? – рассердилась мама.

Молодые снова заперлись. Но разговор не клеился. Тут Сергей удачно вспомнил о своих набросках.

– С ума сойти! – покраснела Светочка, вцепившись взглядом в шикарные женские тела. – Да ты же можешь кучу денег заработать. Ты попробуй этих девочек продать! Только их переделать немножко надо… ну, не такие голые чтоб были… Я для тебя узнаю, куда можно с ними встать. У меня есть друзья…

– Приходите к нам еще, – на выходе скомандовала мама. – И друзей приводите. Вы мне нравитесь, чем-то похожи на покойного брата.

– Ну мама! – простонала Светочка.

Курсант Кушко кое-как вырвался. Гарнизон его не пугал. Он там вырос. Но неожиданно его испугала колея личной жизни. Ровная, уходящая за горизонт, колея, в которой не было места рисованию, танцам и ночному Питеру…

Светочка не подвела. Спустя неделю курсанта взял под крыло юный бородач в берете, с Че Геварой во всю грудь. Он бойко лопотал на инглиш, впаривал доверчивым интуристам подделки под Васнецова, матрешки с опрелыми ликами Ельцина и тоскливые виды Питера. Дабы не угодить в лапы патруля, Серега облачился в мешковатый свитер, шапку-петушок и шпионские черные очки.

Прислушавшись к советам бывалых, художник резко сменил тематику. Первые шесть рублей принесла пышная кустодиевская барышня в прозрачном сарафане.

– «Аврору» добавь, – посоветовал «Че Гевара». – Пропорции иногда хромают, но малюешь нехило. Чо в «муху» не пошел? На хрена тебя в сапоги занесло? А-аа, военная косточка, значит? Ну, служи, служи…

Сергей не разбогател, но доходы от творчества в десятки раз превысили скромное курсантское жалованье. Появились деньги на девчонок, на остродефицитные джинсовые костюмы, даже на покупку японского кассетника…

– А ты правда из вояк? – удивлялись соседи по ремеслу. – Да на хрена тебе это надо?

«А на хрена мне на гражданку?» – посмеивался переодетый курсант, но вслух ничего не говорил. Его искренне забавляли жадность к деньгам, мелочная зависть, подсиживание и убогий торгашеский юмор… В Академии все было не так. Там не рассуждали, насколько хреновая у нас страна и как бы половчее свалить на Запад.

Даже мыслей покинуть «систему» у Сергея не возникало. Шальные деньги легко приплывали и так же разлетались. Начиная с третьего курса муштра ослабла. Зато добавилось серьезных технических дисциплин. Преподавали их люди интеллигентные, вдумчивые, готовые к диалогу.

А в стране происходило непонятное. Стремительно дорожало такси, а в трамваях пропало отопление. Водкой торговали из-под полы. На тротуарах рядами мерзли бабушки с белорусским салом, французским спиртом и германским сухим молоком. Бензин в легковушки сливали с рейсовых автобусов. Горбачев «отпустил на волю» ГДР. В Литве глухо затянули сагу о «советских оккупантах». Тамбовские «авторитеты» хоронили дружков в Лавре. По Академии поползли слухи о расформировании частей. Где-то уже сворачивались ракетные комплексы. Зарплаты офицеров внезапно обесценились.

Но люди в погонах еще верили…

Все хорошее когда-то кончается. В середине шестого семестра курсанта Кушко вызвал начальник факультета. Сергей шел к заветной двери по сверкающей «взлет-ке», заранее прокручивая в мозгу варианты возможных наказаний. Но начфака не стал на него орать.

– Тебе нечего здесь делать, – ровным голосом произнес полковник, оторвавшись от изучения синей папочки. – Зачем ты здесь? Что ты делаешь в армии?

На всякий случай провинившийся изобразил полную гамму чувств – раскаяние, жгучий стыд и острое стремление исправиться. Для этого пришлось одновременно развернуть плечи, понуриться и тоскливо посмотреть куда-то вбок.

Начфака повернул на столе папку.

– Твои художества?

Там были два эскиза и парочка законченных работ, готовых к продаже. «Аврора», Нева, березки, девушки.

– Ты не военный человек, – все так же ровно, не меняя интонации, произнес полковник.

Серегу точно подкинуло в воздух. Вся система обороны, выстроенная заранее, на подступах к кабинету, рухнула. Это он-то не военный? Отец служил, детство прошло в городке, среди офицеров и офицерских жен, чемпионатов по волейболу и конкурсов на лучшего грибника!..

Кто же тогда военный, если не он?!

– Я хочу служить…

– Ты неплохо рисуешь. – Полковник задумчиво перелистал голых девушек. – Мне известно, как ты сдавал политэкономию. И не только этот предмет… Вот что я тебе скажу. Одно дело, когда парень старается, но не может осилить. Ну, не дается! Ну – пусть полы покрасит, пусть оценки иначе заработает. Сразу видно – армейская жилка, командир хороший выйдет, и до диплома мы его дотянем! А ты… ты ведь почти отличник, да?…