Текст книги "Путешествие в страну летописей"
Автор книги: Натан Натанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Загадки 1097 года
В поисках «Сильвестровых следов» Шахматов углубляется в летописный рассказ о страшном злодеянии, происшедшем лет за 20 до «смены» летописцев. В 1097 году, сообщает «Повесть временных лет», все князья собираются на съезд в городе Любече и говорят друг другу: «Зачем губим Русскую землю, сами на себя ссоры навлекая? А половцы нашу землю расхищают и радуются, что нас раздирают междоусобные войны. Да с этих пор объединимся чистосердечно, и каждый да держит отчину свою».
После съезда Давыд Игоревич, князь Владимирский, замышляет расправиться с князем Васильком и внушает Святополку, что Василько якобы вступил в сговор против него с Владимиром Мономахом. Василько, проезжая через Киев, останавливается в Михайловском Выдубицком монастыре.
Святополк приказывает схватить Василька и ослепить.
После этого возобновляется смута. Разгневанные князья во главе с Владимиром Мономахом требуют ответа у Святополка и Давыда. В междоусобицу вмешиваются поляки, венгры, половцы. В конце концов слепой Василько разбивает своих противников. На новом съезде в Витичеве в 1100 году князья договариваются о повторном разделе Русской земли, причем у вероломного Давыда отнимают его княжество, а напуганный Святополк клянется «блюсти мир».
Шахматов читает и перечитывает строку за строкой этого длинного и печального повествования…
Вот любопытное место: Владимир Мономах и Олег Черниговский собираются наказать Святополка за совершенное преступление. «Святополк же хотел бежать из Киева, но не дали ему киевляне бежать, но послали Всеволодову вдову и митрополита к Владимиру, говоря: «Умоляем, князь, тебя и братьев твоих, не губите Русской земли…» Выслушав это, Владимир расплакался и сказал: «Воистину, отцы наши и деды наши сохранили землю Русскую, а мы хотим погубить…»
После заключения мира Святополк вновь стал умышлять на земли Василька, говоря, что «это волость отца моего и брата». Дело дошло до битвы, но Святополк, «увидев, что лютый бой разгорается, побежал…»
Шахматов знает, что эти строки Нестор не писал. Ведь печерский летописец везде, где представляется случай, восхваляет Святополка, а здесь сей князь выглядит весьма мерзко: явно замешан в преступлении, намеревается трусливо скрыться из Киева после ослепления Василька, бежит с поля боя.
Зато Владимир Мономах готов мстить преступникам, но благородно уступает настояниям митрополита и своей мачехи, пекущихся о мире. Проливает слезы из-за раздоров на Русской земле. В одном месте повествование даже прерывается специальным панегириком Мономаху, его доброте и уважению к духовным лицам.
Следовательно, весь отрывок написан сторонником Владимира. Когда же именно? В самом тексте есть зацепка: «Давыд Игоревич умер в Дорогобуже». Это было в 1112 году.
На лице Василька «рана видна и сейчас»! А Василько умер в 1124 году. Значит, рассказ появился между этими датами. Как раз между 1112 и 1124 годами, около 1116 года, летопись была в руках Сильвестра! Значит…
Однако академик не торопится. Не торопится объявить Сильвестра автором рассказа 1097 года. Пока можно лишь заключить, что игумен вставил этот отрывок в летопись. Но он ли сочинитель этого отрывка?
И Шахматов рассуждает дальше.
Несомненно, ослепление Василька описано современником и очевидцем события. Кто же еще мог запомнить, что «заперли Василька 5 ноября и сковали его двойными оковами, приставили к нему стражу на ночь», что палачами Василька были «Сновид Изечевич, конюх, Святополков, Дмитр, конюх Давыдов, овчарь Святополков», что «когда князя вели, пройдя Звижденский мост, на торговом месте остановились и стащили с него окровавленную сорочку и дали попадье постирать».
Через несколько строк читаем: «Когда Василько был во Владимире… и я был тогда во Владимире».
Этот я – и есть автор.
Испугавшись возмездия за свои преступления, Давыд пытается вступить в переговоры с ослепленным Васильком. Автору приходится быть посредником:
«Однажды ночью прислал за мной Давыд и сказал мне: «И вот, Василь, посылаю тебя, иди к Васильку, тезке твоему, и скажи ему так: «Если хочешь послать мужей своих и если Владимир (Мономах) повернет (то есть не будет мстить), то дал тебе любой город». Я же пошел к Васильку и поведал все, сказанное Давыдом».
Значит, события 1097 года записаны не Сильвестром, а каким-то Василием. Опять новый летописец… Все еще больше осложняется, запутывается!!
Теперь надо заняться Василием…
Безусловно, Василий – человек, близкий к Васильку. Он явно сочувствует князю и, судя по всему, делит с ним неволю.
Но, поддерживая Василька и скорбя за него, он не всегда одобряет своего «тезку». «И приказал Василько рубить их всех (жителей принадлежавшего Давыду города), и учинил мщение над людьми неповинными…»
Позже Василько казнил двух воевод Давыда. Василий замечает: «Это второе отмщение совершил он, которого не следовало совершать, чтобы бог мстителем был».
Такие призывы к христианскому смирению скорее всего исходят от лица духовного, а так как Василий близок к князю, делит его участь, знает его мысли, то, вероятно, он не кто иной, как духовник Василька.
Образ нового летописца проясняется: Шахматов величает его «поп Василий, духовник князя Василька Теребовльского» и продолжает расшифровывать его биографию.
Написал свою повесть Василий, как уже было замечено, не раньше 1112 года, то есть больше чем через 15 лет после самого события. Жил и писал в Теребовле, в Галицкой земле.
Но не всегда Василий мог быть свидетелем того, что описывает.
Откуда он знает, например, что происходило в Киеве в то время, когда он сопровождал Василька, захваченного Давыдом? А ведь в рассказе много киевских подробностей о том, что делал Святополк да что сказал Мономах… И откуда бы Василию знать о ходе княжеского съезда в Витичеве в 1100 году? Источником этих сведений могла быть для него только летопись. Как раз в эти самые годы Нестор и работал над своим трудом. Вероятно, Василий обратился за помощью к печерскому монаху и использовал для своего рассказа «Повесть временных лет», прибавив ряд фактов к своим личным наблюдениям.
Шахматов даже замечает любопытное совпадение.
Вот конец рассказа 1097 года: «Святополк, Владимир, Олег… призвали Давыда Игоревича и дали ему Дорогобуж, где он и умер. А Святополк взял себе город Владимир и посадил в нем сына своего…» Это пишет Василий.
А вот заключительные слова записи 1100 года, сделанной Нестором: «И сказали ему (Давыду): «Не хотим дать тебе стола Владимирского, потому что вонзил ты нож в нас, чего еще не было в Русской земле. И вот мы тебя не трогаем, но вот что даем тебе – садись в Бужском остроге. И Давыд сел в Бужске, и затем Святополк дал Давыду Дорогобуж, где тот и умер; а город Владимир отдал сыну своему…»
Оба рассказа очень похожи, некоторые фразы почти полностью совпадают. Но у Нестора события 1100 года освещены более подробно. Значит, он писал раньше, а Василий переписал у него лишь то, что его интересовало, опустив отдельные детали. Ежели Василий был знаком с Нестором и даже у него списывал, то получается, что он писал позднее 25 мая 1112 года (дата смерти Давыда), но раньше 1114–1116 годов, когда Несторова летопись была изъята и переработана. Скорее всего, Василий написал свой труд в 1113 году. Он, верно, и не подозревал, что его рассказ скоро сам попадет в летопись.
Но Василий живет на далекой окраине Руси – в Галицком княжестве. Как же его сочинение столь быстро попадает в руки Сильвестра и вставляется в летопись?
Вопрос нелегкий. Возможно ли спустя восемь веков по одному отрывку установить такие подробности? Но Шахматов ведет в тексте глубокие раскопки. Он вспоминает: ведь князь Василько по приезде в Киев (перед своим ослеплением) отправляется прежде всего погостить в Михайловский Выдубицкий монастырь, то есть в тот самый, игуменом которого был позже Сильвестр. Значит, Теребовльский князь и, разумеется, его духовник были связаны с этим монастырем, дружили с братией. Кто знает, может быть, Василий был даже выходцем из этой обители! Связь, конечно, не прерывалась и после 1097 года. По этому «каналу» вести из Теребовля легко могли дойти до Киева, особенно до выдубицкого игумена.
Когда Сильвестр стал поправлять Нестора, он, наверное, сразу же обратился к старому знакомому, Василию.
Казалось бы, все! Больше из этой летописной статьи не выжать, «раскопки» закончены, результат самый определенный. В летопись Нестора вставлен рассказ Василия. Вставлял Сильвестр.
Но Шахматов тут же «уличает» Сильвестра еще раз. Игумен и сам приложил руку к записи 1097 года: рассказ Василия, как уж отмечалось, прерывается восторженным панегириком Мономаху. Василию было, собственно, незачем делать такого рода вставки и отступления, но в этом был главным образом заинтересован Сильвестр, прославлявший своего хозяина.
Выходит, в летописной повести 1097 года переплелись строки трех древних авторов – Василия, Нестора и Сильвестра. Прославление одного князя, развенчание другого; соперничество, борьба, страсти, давно замолкшие, забытые, для потомков не всегда понятные…
Может быть, у Шахматова и не все верно. Может быть, в будущем не все подтвердится… Шахматов улыбается в свои рыжеватые усы: «Гипотеза, милостивые государи, только гипотеза…»
«Знаем мы Алексея Александровича, – говорят ученики, – докажет свое сотней способов, а потом подергает ус и скажет: «Доводов, конечно, маловато, однако гипотезу, пожалуй, сочиним…»
Судьба Нестора
Снова задумывается Шахматов о «рабе божьем, черноризце Несторе». Детство и юность его – где-то в туманных далях XI столетия. Потом монастырь. Первая удавшаяся строка, ощущение собственного таланта; громадный замысел – летопись. Внимание властителей: корыстное дружелюбие Святополка, немилость Мономаха.
После 1113 года следы исчезают. Судьба Нестора неизвестна. И вряд ли станет известна, если только не будет неожиданных находок.
В 1939 году специальная комиссия обследовала захоронения Печерского монастыря. В раке, над которой значилось: «Святой Нестор-летописец», нашли кости глубокого старика лет семидесяти – семидесяти пяти. Но тут же лежали и кости какого-то другого человека…
Если великий летописец действительно умер на восьмом десятке лет, значит, после 1113 года еще прожил лет десять – пятнадцать.
Так или иначе, но после 1113 года Нестор уже не вел летопись. По приказу Мономаха «Повесть временных лет» была изъята и передана Сильвестру.
По Лаврентьевскому и другим спискам установлено, в каких городах и монастырях списки побывали за несколько столетий. После 1113–1115 годов летопись в Печерский монастырь больше не возвращается. Тетради Нестора Сильвестр переписал и, вероятно, уничтожил.
Имя Нестора из заглавия выброшено и сохранилось только в некоторых летописях юго-западной Руси.
Почему именно на юго-западе? Не бежал ли Нестор из столицы в Прикарпатье, в Галицкое княжество?
Шахматов качает головой: это уж совсем по Дюма и Вальтеру Скотту. Впрочем, академик – ценитель всяческих фантазий.
Но перенести имя Нестора на юго-западную окраину Руси мог уже знакомый поп Василий. Ведь для своей работы он обращался за помощью к Нестору и, наверное, гостил в Киеве около 1113 года. Так или иначе в его руках находилась копия печерской летописи (или ее части). В Киеве имя первого историка предавали забвению – у Карпат кто-то, наоборот, старался это имя сохранить!
Нелегко было в старину писать и сберегать написанное.
Шахматов вдруг вспоминает: «Продай Киев-город со Черниговом, купи ты бумаги со чернилами…»
Глава 8. Труд усердный, безымянный
Немного лиц мне память сохранила.
Немного слов доходит до меня,
А прочее погибло невозвратно…
А. С. Пушкин
Студент отвечает быстро и блестяще. Шахматов вдруг замечает про себя, что ему самому ни в гимназии, ни в университете никогда не удавалась эдакая лихость. Нетерпеливые учителя постукивали карандашами или глядели неприязненно, пока он не торопясь обдумывал фразу, а потом произносил ее негромко, как-то чересчур вежливо. А этот студент куда как боек!
– Таким образом, – продолжает студент, – не вызывает абсолютно никаких сомнений, что монах Киево-Печерской лавры Нестор в начале XII века – не позже 1113 года – написал «Повесть временных лет». В летописи отразились политические страсти той эпохи, в частности длительное соперничество между князем Святополком Изяславичем и князем Владимиром Всеволодовичем Мономахом.
Почему-то академика раздражает, что этот юноша говорит так правильно, точно, по Шахматову…
Экзаменатор опускает голову, чтобы отвечающий ничего не заметил. Затем вспоминает старое правило: «В человеке, тебе неприятном, постарайся отыскать или вообразить приятное; тогда и будешь справедлив».
«Что мне, собственно, надо от него? Отвечает складно и верно…»
– Нестор – автор, Сильвестр – редактор и частично тоже автор: вот две фигуры, стоящие у истоков нашего летописания. Их деятельность объясняет все важные особенности «Повести временных лет»…
– Довольно, довольно! – спохватывается Шахматов. – Вы, конечно, достойны высшего балла. Вот только не могли бы вы мне помочь? Дело в том, что я уж давно размышляю над одной, как вы выразились, важной особенностью «Повести временных лет». Конечно, вам известно помещенное в летописи «Поучение князя Владимира Мономаха своим детям». И, разумеется, вы помните, под каким годом оно помещено…
– Под 6604-м! – Студент щеголяет древним исчислением.
– Вы правы, под 1096-м, – улыбается академик. – Так вот, видите ли, я никак не могу решить, каким летописцем внесено в повесть это завещание старого Мономаха?
– Конечно, Нестор тут ни при чем, – говорит студент. – Отношения Печерского монастыря с Владимиром Мономахом были вряд ли достаточно хороши, чтобы князь вручил печерскому черноризцу свой фамильный документ, свое завещание. Сильвестр же, как вы, Алексей Александрович, неопровержимо доказываете, был близок к семье Мономаха. Это он внес в текст «Поучение Мономаха», и сомневаться нечего.
– Отменно! Вы совершенно правы насчет Нестора и очень логичны в отношении Сильвестра. Но вот, извольте взглянуть. – Шахматов встает, берет с полки том летописей. – Помните, Мономах перечисляет в «Поучении» все свои походы, начиная с тринадцати лет… Множество походов: на вятичей, к Смоленску, на поляков, на Всеслава. Всего более 80 походов. О последнем из них в завещании говорится так: «И потом ходили к Владимиру (городу) на Ярославца (племянника Мономаха), не вытерпев злодеяний его». Что вы скажете об этом?
– Я как-то не улавливаю, Алексей Александрович, связи с тем, что…
– Да как же, подумайте… В каком году был этот самый поход на Ярославца?
Студент перелистывает книгу и находит, что в 1117 году.
– Именно! Это удостоверяют многие летописи да и другие источники. В 1117-м. Вы понимаете, что это означает? Вы говорите, что «Поучение» внес в «Повесть временных лет» Сильвестр. Но если в «Поучении» рассказывается о войне 1117 года, значит, оно само написано не раньше 1117 года. А Сильвестр ведь сам признается, что закончил труд в 1116-м…
Студент лихорадочно вспоминает, не было ли об этом в лекциях. Вспомнить не может, но убежденный, что профессор «ловит», прибегает к исконному студенческому правилу – не произносить роковых слов «не знаю»…
– Какая мелочь, Алексей Александрович, разве может случайная фраза, один год разницы разрушить вашу стройную схему?..
Шахматов внимательно и добродушно разглядывает поклонника «стройной схемы».
– Я же сказал, что выставлю вам высший балл. Наша беседа – не экзамен. Мне просто любопытно узнать мнение ваше об этом противоречии. Будем честны, от него не отмахнуться. Все-таки 1117-й был после 1116-го? Выходит, ни Нестор, ни Сильвестр не могли вставить в «Повесть временных лет» Мономахово поучение… Кто же это сделал?
Студент размышляет более минуты и, убедившись, что срок для ответа на вопрос недостаточен, тихонько бормочет:
– Не знаю…
Вот и я не знаю, – доверительно шепчет академик.
1117 год
1117 год не давал покоя.
Больше всего сказано об этом годе в летописи Ипатьевской. И Шахматову, конечно, не нужно открывать книгу, чтобы вспомнить: «В лето 6625 (1117)… Привел Владимир сына своего Мстислава из Новгорода и дал ему отец Белгород. В тот же год взял Владимир за Андрея внучку Тугорканову. В тот же год тряслась земля сентября 26. Тогда приходили половцы к болгарам и выслал им князь болгарский питье с отравою, и, выпив, Аепа и прочие князья половецкие все умерли. В том же году умер царь Алексей (в Византии) и воцарился сын его Иван…»
События 1117 года сообщаются весьма подробно. Пишет, конечно, современник и очевидец. Однако византийский царь Алексей Комнин умер на самом деле не в 1117, а в 1118 году. Значит, и вся запись сделана не раньше 1118-го…
Но какие резкие перемены происходят в тексте после окончания записей 1117 года! Вместо подробного, живого изложения событий – краткое перечисление фактов.
Значит, до 1118 года летописание еще ведется, а затем – перерыв по крайней мере на несколько лет.
Значит, в 1117–1118 годах происходят какие-то события, очень важные для истории летописания.
Сильвестр положил перо еще год назад, но в 1117–1118 годах в летопись вносятся «свежие события». В 1117–1118 годах в летопись вставляют также «Поучение Владимира Мономаха».
1117-й и 1118-й
– Интересно, Алеша, кем бы ты стал, если б жил лет восемьсот назад, во времена твоих летописцев?
В кабинете Шахматова собрались старые гимназические товарищи, солидные отцы семейств, педагоги, чиновники, коммерсанты. В комнате дым, на столе недопитые бокалы, старый журнал «Братство» – коллективное творение восьмиклассников 4-й московской гимназии. Восьмиклассниками они были в 1880 году. Тому уже более четверти века. Шахматов листает странички журнала: портрет Дарвина, биография Рылеева, статья «Что такое язык» гимназиста Алексея Шахматова…
– Кем, говорите, был бы я веков восемь назад?.. Нет, летописцем навряд ли. Ученым монахом? Может быть. Скорее, просто странником…
– Эх, господа гимназисты, – восклицает статский советник, в прошлом знаменитый пятерочник и зубрила, – Шахматов и сейчас проживает не в нашем прозаическом XX столетии, а в романтическом XII. Счастливец! Какое ему дело до наших повседневных забот, до политики?
Шахматов улыбается и не спорит.
– А я слышал совсем иное, – вмешивается журналист, в прошлом – ответственный редактор этого самого журнала «Братство». – Я слышал, что в рукописном отделении академической библиотеки…
Шахматов хмурится. Журналист замечает это и замолкает, а рядом сидящие спешат пустить беседу по другому руслу.
Они объявляют, что, если б заменить у Алексея Александровича Шахматова – господина директора рукописного отдела библиотеки Российской Академии наук – академический фрак на гимназическую куртку да еще сбрить усы, то предстал бы перед ними прежний Алеша Шахматов.
– Злые языки поговаривают, что ты, Алеша, сквозь страницы читаешь и старину расколдовываешь…
– Да нет, братие, все больше путешествую.
– Как это – путешествуешь?
– Да уж который раз: из XI, скажем, века в XII… Или наоборот. Еду, высматриваю, кто да что сказал, кто да что написал.
– Ну, а сейчас?
– И сейчас путешествую. Болезнь такая. Сейчас с вами говорю и все равно путешествую. Видите ли, недавно прелюбопытнейший год обнаружил – 1117-й, вот и путешествую.
Братия шумит, просит подробностей, но Шахматов ловко отшучивается.
Вскоре все расходятся. Академик садится в кресло и задумывается. Задумывается о том, что молодость прошла и что, как это ни странно, его это обстоятельство не огорчает.
Он вспомнил утверждение статского советника, что Шахматов проживает в романтическом XII столетии и политикой не занимается… Друзья ловко переменили тему, значит, до них уже дошли слухи. Дело в том, что на днях полиция явилась с обыском к Всеволоду Измайловичу Срезневскому, его ближайшему помощнику по рукописному отделу, а потом явились и в отдел, копались, искали. Жандармский полковник кричал Срезневскому: «Запретные сочинения собираете. Крамольникам охранные листы даете!»
Шахматов понимал, что он также может удостоиться «визита».
Хорошо еще, что полковник не догадался снять с дальних полок рукописи и старопечатные книги. Нелегко было бы ему объяснить, как там очутился большой архив латвийской социал-демократической организации, сотни листовок, преимущественно большевистских, громадные комплекты запрещенной литературы…
Конечно, в чем-то зубрила, статский советник, прав: Шахматов занимается не политикой, а языками и древностью. Из того, что он прочитал в листовках и нелегальных газетах, непрерывно прибывающих на адрес библиотеки Академии наук, многое ему чуждо и непонятно. Но он нисколько не сомневается в правильности своих действий. Когда надо было передать специальную коробку для сбора рукописей с охранной грамотой и печатью рукописного отдела Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу, Шахматов уже знал, что этот молодой ученый, отличный знаток фольклора и религиозных течений, является профессиональным революционером, большевиком. Директор отдела рукописей догадывался также, что в этой коробке будут храниться документы совсем особого свойства. Он понимал, что сильно рискует, но коробку и охранную грамоту дал без всяких колебаний.
А через несколько месяцев, когда полиция производила обыск у Бонч-Бруевича и пыталась заглянуть в его бумаги, тот спокойно предъявил приставу печать и документ от Академии наук.
Растерянные охранники переслали нераспечатанную коробку в библиотеку академии – Шахматову и Срезневскому, а те, в который уж раз, взяли на хранение очередную порцию нелегальщины.
Недавно Шахматова негласно известили, что находящийся в эмиграции вождь большевиков Ленин сообщил в большевистские комитеты об обязательной отправке в рукописное отделение библиотеки всех нелегальных печатных произведений. Шахматов вспомнил, как недавно он говорил Срезневскому, что, пожалуй, в рукописном отделе академической библиотеки накапливается замечательный, не имеющий равных фонд нелегальной революционной литературы.
– Ох и пропишут нам власти за это! – вздыхал Срезневский.
– Чего не сделаешь для науки! – замечал Шахматов. – Для потомства это будет летописью, «Повестью временных лет» о наших днях.
Шахматов пытается представить, как будущие историки станут изучать далекое прошлое: годы 1905, 1906, 1908. Сам же он любит медленно перебирать в памяти особенно знакомые стародавние годы: с огнем и громом – 1113, тихие – 1108, 1109, в топоте далеких походов – 1096.. «Старые, старые знакомые с детских, саратовских и олонецких времен.
Сегодня путешественник выходит из 1118 года и движется в обратном направлении, что-то разыскивая, Пока он видит только два следа новой тайны: запись 1117 года и «Поучение Мономаха». Два явных следа… Но уж давно он угадывает следы скрытые, неясные. Например, отрывки о Севере из той же «Повести временных лет».
