Текст книги "- Автора!"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Нам с Анютой нянька не нужна, – пожал плечами Серега. – Я, конечно, понимаю, ради того, чтобы не обшивать террасу фанерой, ты способен на многое. То есть на все.

Тут Алексей тоже вспомнил про террасу. Елки! Неудобно получилось. Барышев поймал его виноватый взгляд и сказал:

– Ладно, езжай. Толку от тебя все равно мало. Один справлюсь. Как раз к тому времени, как я закончу с террасой, ты и объявишься. И можно будет продолжать банкет.

Леонидов откровенно обрадовался. Как удачно складывается! Из двух дел ему досталось любимое! Впрочем, Барышеву тоже досталось любимое. Никто не проиграл. Разве что Никита Солдатов?

2

Дачный поселок, в котором отдыхали Солдатовы, они нашли быстро. Типовые дома стояли на стандартных десяти сотках, похожие на пустые спичечные коробки. Спички же из коробков выстроились вокруг каждого участка в штакетник. Они оставили машину у ворот и прошли к дому. Семья Солдатовых в полном составе расположилась на террасе перед медным самоваром. Леонидов насчитал пятерых взрослых и одного ребенка. Впрочем, ребенок, увидев на участке посторонних, тут же вскочил и убежал в сад. Алексею не удалось его как следует рассмотреть. Зато на Любовь Николаевну он, не сдержавшись, уставился с откровенным любопытством. Что ж это за женщина, которой удалось покорить холодное сердце отпетого негодяя и циника Клишина?

Поначалу он испытал легкое разочарование. Женщина средних лет, не юная, но и не старая еще, не полная, но уже и не худенькая, не блондинка, но и не брюнетка. Необыкновенных глаз он не увидел, потому что на женщине были солнцезащитные очки. Любовь Павла Клишина оставалась загадкой для всех, включая и его самого. Появление в их доме человека с удостоверением произвело в семействе откровенный переполох. Солдатовы как-то сразу поскучнели, самовар потускнел, а загар на лице Любови Николаевны вдруг показался Леонидову пепельным. Или просто солнце на короткое время скрылось за тучку?

– Вы проходите, проходите, – затараторила пожилая женщина в цветастом сарафане, делая вид, что она нисколечко не боится нежданных гостей. – Чаек вот с нами попейте. Любочка, чашки подай гостям.

– Спасибо, мы не будем пить чай, – за двоих ответил Михин. – Заехали с Любовью Николаевной поговорить.

– А и поговорите потом. А поначалу чаек. Али чего покрепче?

– Мама! – довольно резко одернула ее Любовь Николаевна, и женщина сразу же замолчала.

Леонидов тем временем присматривался к крупному мужчине, сидевшему в углу. Похоже, это и был Солдатов Никита Викторович, ревнивый муж. Не покривил душой Павел Клишин, описывая соперника. Лицо у Солдатова и в самом деле было простецкое. Сам же он был надежный, прочный, как огромный дубовый пень, на руках Никиты Викторовича годовыми кольцами наросли трудовые мозоли. Трудяга, видно невооруженным глазом. Что связывало Любовь Николаевну, закончившую факультет журналистики МГУ, с простым шофером, понять было трудно. Дама она образованная, с хорошим вкусом, и работа у нее, что называется, не пыльная. А уж любовник – на загляденье! Так почему Любовь Николаевна не подала на развод?

– Может, мы с вами в дом пройдем? – обратился к ней Алексей.

– Лучше в беседку, в сад.

– Пусть будет беседка.

Вслед за хозяйкой они прошли в сад. Все в доме и на участке было простецкое, незатейливое, но сработанное добротно и с любовью. «Рукастый» муж был у Любови Николаевны. Беседку делал самолично, не прибегая к услугам наемных рабочих. Хозяйка присела на краешек скамьи так, как будто собиралась сбежать при первом же неосторожном намеке. И тут, в тени, Любовь Николаевна сняла солнцезащитные очки.

Глаза у нее и в самом деле оказались зеленые. Волнующие глаза. Пытаясь поймать ее взгляд, Алексей спросил:

– Вы посылали на этой неделе в ГУВД конверт с продолжением романа Павла Андреевича Клишина «Смерть на даче»?

– Какой конверт, какая «смерть»? – Она сделалась бледной и испуганной.

– Не слышали про такой роман? Но с писателем Клишиным были знакомы?

– Паша… Паша… – Она словно захлебнулась, зеленый взгляд сделался отчаянным.

Михин встрепенулся:

– Я за водой схожу? Вам плохо?

– Не стоит, – еще больше испугалась Любовь Николаевна. – Они не должны знать. Они и так меня ненавидят. Это родня мужа: его мать, отец, бабушка. Все меня ненавидят.

– Вы как? Справитесь? – участливо спросил Алексей, имея в виду, конечно, не ее родню, а истерику.

– Да. Все в порядке. Конечно, я слышала про этот злосчастный роман, – сказала Любовь Николаевна. – И даже читала отрывки.

– Значит… – невольно напрягся Алексей.

– Но я ничего не посылала! Не знаю, о чем речь!

– Тогда кто? Ваш муж заявил сам на себя?

– Муж? Заявил? – откровенно удивилась Любовь Николаевна.

– В той замечательной главе, что попала в руки капитана Михина в пятницу, – Леонидов кивнул на Игоря, внимательно разглядывающего любовь писателя, – в той главе рассказывается о вашем романе с Павлом Андреевичем. И о том, как вас ревновал муж и как подсыпал яд в бокал с вином.

– Какой еще яд? Чушь! Полная глупость!

– Фантазия писателя?

– Да, фантазия, – уверенно заявила Любовь Николаевна.

– А ваша с ним любовь тоже фантазия?

– Он что, про все это написал?!

– Вы не читали?

– Я не котировалась у Павла как достойный рецензент, – с долей иронии сказала Любовь Николаевна.

– Что ж, тогда, думаю, теперь вам стоит это почитать. Ты позволишь?

Леонидов взял у Михина папку, из которой вынул отрывок «Смерти». Любовь Николаевна сначала колебалась: читать, или не читать? Потом нерешительно взяла первый листок. Ее щеки то бледнели, то краснели, она то улыбалась, то словно собиралась заплакать. Алексей не выдержал и отвел глаза. Какое-то время они сидели молча. Наконец, все кончилось, Леонидов понял, что она уже прочитала. Просто держит паузу.

– Любовь Николаевна, не надо, – мягко сказал он.

– Что?

– Плакать не надо. Переживать. Я про себя и про жену свою прочитал крайне неприятные вещи, что ж поделаешь? Так он врал?

– Да если бы это было правдой! Если бы было правдой! Да разве я тогда могла бы… – Она не выдержала и зарыдала.

– Вас не было на даче в тот вечер?

– Да была я там, господи, была! Только Паша меня не любил. Тогда, в конце второго курса, может, что-то и было. Хотя я никогда не верила в его чувства, трудно было верить. Он все себе придумал, как придумывал свои романы. Надо же было деть куда-то все эти красивые слова, эти описания… Все ложь. Он был человеком расчетливым, холодным, и умеющим подавлять в себе любые лишние чувства. А любовь по Клишину – это лишнее чувство.

– Значит, вы не были его любовницей в течение этого последнего года?

– Любовницей? Я? Да вы на меня посмотрите: некрасивая, уже не так юна, не так свежа, обременена семейством. Просто тетка, домашняя курица. Любовницей… Да если бы это было возможно! Если бы он меня захотел, я бы нашла силы вырваться из этого болота, послать к чертям и самовар этот, и бесконечные грядки, и вечные напоминания о том, какую меня в эту безупречную и беспорочную семью взяли…

– А какую?

– Это к делу не относится, – резко сказала Любовь Николаевна.

– Так вы любили его?

– Да, я была им больна. Мне не нравились его книги, мне нравился он сам. Это я с ума сходила по каждой родинке на его теле, я, слышите, а не он! С моей души все это содрано, как кожа, он влез туда, этот оборотень, высосал всю кровь, до капли, и потом написал это! – Она потрясла папкой, из которой вылетел белый лист и упал на пол беседки. Любовь Николаевна тут же нагнулась, проворно схватила его и стала поспешно стряхивать с бумаги свежие опилки.

– А зачем вы были тогда вечером на его даче? – напряженно спросил Алексей.

– Уж не потому, что он так страстно захотел затащить Меня в постель, – горько усмехнулась Любовь Николаевна. – Красиво, конечно напи сано, на мшя там не было, в его постели хотя наверху, в спальне, мне послышался какой-то звук. Мы с ним были не одни в доме, понимаете?

– Так что же вы там делали?

– Я говорила с ним о вещах, не имеющих никакого отношения к его смерти. Это личное и это касается моей семьи, я не собираюсь объяснять.

– А ваш: муж?

– Да, он приехал. Не знаю, кто ему позвонил и сказал эту глупость, будто мы с Павлом любовники. Говорит, какая-то женщина.

– Женщина позвонила? И он приехал?

– Да.

– Ваш муж ревнив?

– Не знаю.

– Как это?

– Очень просто. Этот человек меня мало интересует, я не знаю, на что он способен, а на что не способен. По моему глубокому убеждению не способен ни на что.

– Зачем вы вышли за него замуж?

– Зачем выходят замуж женщины, когда есть вариант засидеться в девках, а любимый мужчина бросил? Просто чтобы устроить свою жизнь все равно с кем.

– Есть те, которые хранят верность памяти.

– Да? И что с ними потом происходит? Всю жизнь упиваться теми мгновениями, которые, конечно, были прекрасны, но всего лишь были! Романтика приходит и уходит, а дети, проблемы, работа, необходимость зарабатывать деньги – все это остается и именно это и есть жизнь.

– Так между вашим мужем и Клишином была ссора?

– Ну если это можно назвать ссорой… Никита заикнулся насчет того, чтобы Паша не лез… ну, туда не лез, куда его не просят. Паша еще так странно засмеялся и говорит: «Что, морду мне набьешь? Ну давай». Он знал, что ничего не будет.

– Ваш муж не производит впечатление человека физически слабого. Почему же Клишин был так уверен, что ничего не будет?

– А разве в драке всегда побеждает тот, кто физически сильнее? Побеждает тот, кто в себе уверен, не обязательно иметь здоровые кулаки, надо просто забыть о том, что тебе может быть больно. Знаете, в тот вечер у меня появилось ощущение, что Паша безразличен к боли. Он был уже почти мертв.

– Как это?

– Не знаю. Разве с вами такого не бывало? Момента, когда вы теряете в жизни столько, что не боитесь смерти, а сами ее торопите: «Скорей, милая, скорей»? Было?

– Допустим. Что же он такое потерял?

– Уж не любовь во всяком случае.

– Он и на самом деле был так неотразим?

– Да.

– Так коротко? Без комментариев?

– А что тут говорить? О том, каким он был необыкновенным человеком? Да, это была такая гремучая смесь физической красоты, ума, таланта, обаяния, сексуальности, если хотите, что она могла взорвать любую крепость. Я имею в виду неприступные бастионы женской добродетели. Так лучше?

– Очень образно. Я понял, – Леонидов невольно вздохнул, – значит, отпечатки на рюмке и бокале ваши и вашего мужа? Не отрицаете?

– Зачем? Я же говорю, что в доме кто-то был. Кроме нас с Никитой. Этот человек, я уверена, что женщина, обязательно расскажет, как все произошло. Когда мы с мужем ушли, Павел был жив, а в доме он был не один. У него просто должна была быть любовница.

– Для алиби надо установить точное время. Когда вы приехали на дачу Клишина, когда уехали оттуда.

– Ну не знаю. Не будете же вы с секундомером высчитывать дорогу от Пашиной дачи до нас? О том, во сколько мы приехали, могут сказать и свекровь, и соседка.

– Там дело в двадцати минутах. Всего-то. Где-то поехали быстро, где-то медленно. А показания у нас есть только одного человека – покойника, как это не парадоксально. Придется с вашим мужем поговорить. Скажите, он мог достать цианистый калий? Ведь Клишин и потом мог выпить из бокала, в который перед уходом вы или ваш муж незаметно бросили яд?

– Я отравила Пашу? Вы смеетесь! Это был мой бог! А мой муж не имеет понятия о том, чем можно отравить человека.

– Ну это вы так думаете.

– Цианистый калий для него – только слово из крутых боевиков, оно там редко, но встречается, а о том, что такой препарат не вымысел наряду с приключениями его любимых героев, Никита вряд ли подозревает. Что такое кухонный нож, например, или топорик для рубки мяса, он знает прекрасно. Если бы это орудие было причиной смерти Павла, я не стала бы с такой уверенностью утверждать, что муж ни при чем.

– Хорошо, Любовь Николаевна. Все-таки мы побеседуем.

– Ради бога. Да, можно мне это? – Она кивнула на лежащую в папке «Смерть». – У вас ведь есть дискета? Или еще один экземпляр?

– Конечно, – кивнул Алексей и, не спросив разрешения у Михина отдал ей отрывок из рукописи. – Но вы же не любите творчество Клишина?

– Это лучшая его вещь. Пожалуй, ему все-таки это удалось.

– Что?

– Оставить что-то значимое, оригинальное, не похожее на все. Я плохой критик, неквалифицированный и субъективный, но мне понравилось. Покажу в издательстве, может…

– Не надо, – остановил ее Леонидов. – Там есть вещи, публикации которых для себя лично я бы не хотел.

– Где? Я не нашла.

– В начале книги.

– Не думайте, что рукописи нет у кого-нибудь еще. Это неплохой детектив, – усмехнулась Любовь Николаевна.

– А где она может быть целиком?

– Не знаю. Ищите.

– Теперь придется. Дорого бы я дал, чтобы увидеть ее конец! Развязку. Ну что, Игорь, пойдем беседовать с Никитой Викторовичем?

Они вышли из беседки. Любовь Николаевна осталась наедине с рукописью. Алексей был уверен, что тут же принялась ее перечитывать. Они шли к дому, среди деревьев Алексей вдруг заметил натянутый гамак. Там кто-то лежал, шурша страницами книги. Алексей пригляделся и толкнул Михина в бок:

– Ты, случаем, не веришь в переселение душ?

– Еще чего!

– А я теперь верю. – Он кивнул в сторону гамака.

Услышав чужие голоса, оттуда, из тени деревьев, выскочил парнишка на вид лет тринадцати. Хотя он мог выглядеть и старше своего возраста. Парнишка был высокий, стройный, синеглазый и светловолосый. Кожа его была покрыта изумительным золотистым загаром, который бывает только у настоящих блондинов. Глаза слишком уж яркие, синие, волосы желтые, ресницы угольно-черные. Парнишка хотел проскочить мимо, но Леонидов чуть придержал его за плечо и спросил:

– Павел?

– Ну, – сказал тот, набычившись.

– Слушай, Паша, а ты стихи, случаем, не пишешь?

– А это никого не касается! – Он резко дернул плечом, сбросил чужую руку и, освободившись, побежал к дому.

Леонидов усмехнулся и сказал Михину:

– Понял теперь, кто послал этот отрывок в ГУВД?

– Да ну?!

– Вот так. Только чем Клишин его зацепил? Соображаешь? Про его любовь с его матерью красиво написано не для Любови Николаевны. Для сына написано, точно.

– Думаешь, они общались?

– Конечно! Я теперь многое в этой истории начинаю понимать. Сейчас поговорим с Никитой Викторовичем, тогда станет совсем уж ясно.

…Никита Викторович места себе не находил, пока гости разговаривали с его женой. Увидев, как сначала пронесся мимо него в дом сын, а потом оттуда же, из-за деревьев, вышли люди, допрашивавшие жену, он быстро пошел им навстречу, почти побежал.

– Послушайте, э… – издалека начал Солда-тов.

– Алексей Алексеевич и Игорь Павлович, смотря к кому, вы обращаетесь, – помог ему Леонидов.

. – Ну да. Вы не трогайте пацана, мужики. Пацан учится, книжки читает, и пусть себе. Экзамены у него в спецшколе, не трогайте, мужики. Не мешайте.

– Мы не разговаривали с Павлом, а с вами вот хочется. Побеседовать.

– Ну! Со мной. А что со мной говорить? Жена у меня умная, а я так, при ней. Любку спросите, если что, она и разъяснит. А я что? Шофер я. Хороший шофер, конечно, начальство меня ценит, в зарплате не прижимает, дело свое я знаю, а всякие там интеллигентные штучки – это лучше к бабе моей.

– Любовь Николаевна нам уже все разъяснила. Несколько вопросов можно задать в дополз нение? Лично вам?

– Вопросов? Да насчет чего? Насчет ее хмыря, что ли, которого грохнули?

– Да. О том, как вы относились к писателю Павлу Клишину.

– Как относился? Да как черт к ладану, вот как относился! Только это он черт. Хотя и волосом светлый. Душонка у него поганая. Мразь. – Солдатов смачно сплюнул.

– Боялись, значит?

– Кого? Этого паршивого интеллигента? Да боялся шею ему ненароком свернуть, если будет около моего Пашки крутиться!

– Вашего? Разве он не сын Клишина?

– А? Любка разболтала? Ведь клялась, дура, – что не вспомнит ни разу!

– Да при чем тут жена? Мальчик похож на Клишина, как две капли воды!

– Похож? Ну да, не повезло пацану. Мужику это лишнее, красивым быть.

– А почему своих детей у вас нет?

– Своих? А Пашка не свой, значит?

– Ну, вы понимаете…

– Да, понимаю. Своих… Любка не хочет от меня рожать.

– И вы спокойно к этому относитесь?

– А как мне относиться-то? Пашку от меня не прятали, показали, как есть, все знал, сам фамилию свою дал. Солдатов он, Павел Никитич Солдатов.

– Он знает, что его отец – другой человек? Не вы?

– Знает… Да сам черт не поймет, чего он знает, а чего нет! Это такое видение, что не дай бог! Не из рода, а в род, значит. Конечно, этот писатель, как узнал про сына, стал возле него крутиться, а малец и рад. Как же! Кровь у них родная! А когда, значит, Любку аборт делать заставлял, так не подумал, что может парень родиться. Сын. Наследник. А я этого парня вырастил, в садик его водил, нос от соплей вытирал и в школы разные устраивал. Конечно. Мне этого не понять, что малец бумагу марает или краски переводит. Это, конечно, глупости. Профессия, она вот, – он вытянул вперед свои огромные, покрытые мозолями руки. – В руках, а не в голове. Шел бы на механика учиться, раз не дурак. Имел бы деньги, халтуру, пол-литра по выходным в свое удовольствие, жену да детишек. А то будет всю жизнь с такой-то рожей по бабам ходить, как этот ваш Клишин. Уж слишком он смазливый, Пашка мой, как картинка. Мужику ни к чему это. Сейчас уже девки каждый вечер звонят, а он еще ребенок. Тринадцать лет. Недавно штангу домой приволок, гимнастика, значит. Мышцы качать. Воду бы бабке в огород потаскал, а не железку свою каждое утро тягал. Дурь. – Солдатов наконец выговорился, вновь сплюнул на тропинку и вытер ладонью влажный рот.

– Так зачем вы все-таки рванулись к Клиши-ну на дачу?

– Баба какая-то позвонила.

– И что?

– Интеллигентная дамочка, культурная, вроде моей жены. И все изъяснила: «Ах, у вашей Любы свидание, ах, я неравнодушна к Павлу, ах, мы совместными усилиями должны их разлучить…» Кудахтала, кудахтала, я только из рейса вернулся, не успел и руки помыть. На дачу собирался, а тут она… Ну, я, как дурак, полез в свой «Жигуль» да и поехал, куда дамочка сказала. Приехал – они сидят, беседуют. Ну и что? У этого писателя, небось, девок молодых было в очередь, как раньше за колбасой. Моей-дурехи только не хватало. Не верил я никогда, что между ними что-то есть. Не того полета была птица. Я писателя имею в виду.

– А ребенок?

– Ребенок… Небось, не один у него ребенок. По всей стране, небось, нарожали от такого-то! Ну приехал я туда, ну покрутился маленько, велел Любке собираться, про Пашку-меныного сказал, чтоб не лез. Сам себя чувствовал дураком. Зачем поехал? Чепуховина какая-то.

– Вы знаете, Никита Викторович, что такое цианистый калий?

– Чего? Калий? Которым травануться можно?

– Да, травануться.

– Слыхал.

– А у вас фотографы есть знакомые, или из химиков кто?

– Из каких еще химиков? Вы все про писателя этого? Да если бы я его захотел прибить, мне никакие химики не нужны. Химики… Мы без всякой химии монтировкой по башке. Да не нужна ему была моя дуреха Любка, а Пашка… Что Пашка? Все равно в моем доме ему не житье, цепляться за него я не собираюсь, он уже лыжи навострил.

– Куда?

– Да кто его знает, куда? Мы с ним не очень-то… ладим.

– Понятно. А в доме, когда вы уходили, кто-то еще был?

– Да вроде. Наверху шуршало что-то, то ли баба, то ли мышь. Не буду врать.

– Значит, с Павлом-младшим у вас не очень?

– Да не лезьте вы в больное место. Очень – не очень, вам-то что? Растет, питается, одевается, как все, недавно велосипед новый ему купил, на железяку денег дал, что еще?

– Все нормально, Никита Викторович, все нормально. Ну что, Игорь, пойдем с Любовью Николаевной попрощаемся?

– А чайку? – спросил Солдатов.

– Да нет, спасибо. До свидания, Никита Викторович.

– Бывайте.

Солдатов „какое-то время с недоумением смотрел им вслед. Они с Михиным пошли обратно к беседке. Вдруг из-за дерева к ним шагнул золотокожий синеглазый парнишка, и, прищурившись, зло спросил:

– А что, этого не арестуете?

– Кого?

– Ну, этого! – Пашка состроил гримасу в сторону дома.

– Отца?

– Ха! А то я не знаю!

– Что не знаешь?

– Про настоящего. Не мог же я родиться от этой тупой скотины.

Алексей оторопел. Покачав головой, сказал:

– Паша, этот человек женился на женщине с ребенком, любит твою мать и к тебе относится, как к родному сыну. Он хороший человек.

– Да? Все, что не понимает, называет пре-| зрительно: интеллигентные штучки, дурь. Что баранку крутить – высшее призвание? Это, по-вашему, нормально? – Пашка презрительно скривил яркий рот. Слишком уж яркий.

– А что высшее призвание?

– А то, что мой настоящий отец говорил. Только вам я не буду повторять.

– Почему?

Он молчал, не собираясь ничего объяснять, Леонидов полез на рожон сам:

– Потому что мы менты? А менты, по-твоему родному отцу, все, как один, тупые? Так?

– Сами нарываетесь.

– Значит, ты хочешь жить, как твой настоящий отец?

– Да. Хочу и буду.

– И то, что ты прочитал, тебя не смущает?

– Откуда вы знаете, что прочитал?

– Он просил тебя опустить конверт в почтовый ящик, если вдруг умрет. Ты наверняка читал.

– Ну и что? Да, я читал! У них с мамой была любовь! Ему обстоятельства помешали! Он бы сейчас на ней женился! Я знаю! Но мама боялась этого… Ну… Отчима. И правильно!

– И ты поверил, будто твой отчим, Солдатов, мог насыпать в бокал яд?

– Мое дело, во что я поверил.

– Да ты просто хочешь от него избавиться.

– Да, хочу. Ненавижу его.

– Почему?

– Потому что он тупой.

– Ладно, Паша, нам с тобой не договориться. С Клишниным ты часто виделся?

– Нормально.

– Значит, редко. И тем не менее он успел тебя обработать.

– Не смейте так об отце! Я фамилию сменю, когда вырасту, скоро мне все равно паспорт получать! И отчество сменю! Я буду Павлом Павловичем Клишиным, поняли? И все буду подписывать: Павел Клишин. Вот так.

– Паша! Что ты так кричишь? – Из беседки к ним бежала Любовь Николаевна.

– А чего они…

– Что вы к ребенку пристали?! Как вы смеете?!

– Я не ребенок! – Он оттолкнул мать и бросился к калитке. Взвизгнули петли. Потом раздался хлопок. Парнишка понесся по улице.

– Паша! – отчаянно закричала ему вслед мать.

– Любовь Николаевна, он сам успокоится.

– Да что вы ему сказали? Зачем это все надо? Зачем?!

– Он очень талантливый мальчик?

Леонидов посмотрел на мелькнувшую последний раз светлую макушку и невольно вздохнул. Ну и характер!

– Что?

– Скажите, он пишет? Что?

– Да вам-то, какая разница.

Любовь Николаевна вытерла потускневшие глаза тыльной стороной ладони. Но материнская гордость взяла верх, ей захотелось рассказать о сыне, о том, каким он получился необыкновенным.

– Да, он пишет. И хорошо пишет. Да, я не сделала тогда аборт. И правильно!

– Как же так? Значит, то, что написано о том, как вы пытались… Это не правда?

– Это как раз правда.

– И как же так получилось?

– Как получилось… Как у всех женщин получается. Думала, что все кончилось, что уже не беременна, к врачу не пошла, а потом когда после сессии спохватилась, было три месяца. Ну и пришлось родить.

– Почему Павлу не сказали?

– Что бы это изменило? Жениться он бы на мне не женился, денег от него мой муж принципиально не хотел брать, так что?

– Откуда же потом Клишин узнал?

– А что, так не похоже, что это его сын? – Она горько усмехнулась. – Увидел и понял, что ж еще?

– И мальчику он сказал?

– Мой сын очень умный. Слышите вы? Он всегда понимал, что эта семья ему чужая. Он – человек другой породы, он тоже родился принцем, Паша очень хорошо сказал в своей книге об этом. И то, что они друг друга поняли, – это естественно.

– Понятно, два королевских высочества строили планы захвата трона. Какого только, а? Любовь Николаевна?

– Для моего сына всегда найдется трон! – Она гордо вскинула голову и, не прощаясь, пошла к дому.

Леонидов развернулся и потащил Михина к калитке:

– Ну, Игорь, что скажешь?

– Клишина они не травили.

– И это все? – Леонидов рассмеялся, до слез рассмеялся. Сквозь смех сказал: – Сразу видно человека практичного. Тут такая семейная драма, а ты со своим выводом, что Клишина они не травили!

– А что? – Михин, похоже, обиделся. – Что смешного я сказал?

– Да ничего. – Леонидов не мог успокоиться. – Если бы парень был постарше, я бы подумал, что продолжения книги пишет он.

– Какие еще продолжения? Одно только и было.

– Погоди, еще не вечер.