Текст книги "- Автора!"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Дурак здоровый, – сказала, подплывая к нему жена. – Не бултыхай ногами, я плаваю плохо. И не вздумай под меня нырять!

– Саша! Ты где?

– Леонидов, а тебя топить можно? – дурным голосом заорал Серега.

– Иди ты к черту, – отфыркиваясь, сказал Алексей.

– Ох, какие вы скучные!

И непонятый в своих желаниях атлет нырнул в мутную воду, только грязные пятки сверкнули. Александра, по-лягушачьи разводя руками, плыла на середину. Пологий берег пруда был облеплен желающими присоединиться к пиявкам и лягушкам, безжалостное солнце не оставило выбора. Оводы кружили у воды, натыкаясь на влажные тела, и лениво пытались укусить. Нагретый воздух сделался весомым и давил на грудь, словно ватное одеяло, так, что было трудно дышать. Только в воде и было спасение.

Алексей медленно плыл к берегу и пытался строить планы на завтра. Он еще не знал, что планам сбыться не суждено, придет капитан Михин и смешает карты.

Глава третья
ПАШИНА ЛЮБОВЬ

1

Он ПОЯВИЛСЯ В ДЕСЯТЬ УТРА, КОГДА ВСЕ еще спали. Накануне веселая компания до часу ночи резалась в «дурака», пара на пару, а потом мужчины бродили по деревне, не в силах уснуть. Уж очень хорош был теплый июньский вечер! Увы! В здешних широтах лето так коротко, а зима так длинна! Она длинна настолько, что каждой минутой настоящего летнего тепла приходится дорожить, словно это золотой самородок.

В планах у Леонидова было, во-первых, выспаться, во-вторых, заняться террасой. Когда раздался стук в дверь, он, во-первых, выругался нехорошими словами, а во-вторых, все-таки пошел открывать. Мало ли кто это?

– Здрасьте! – шутливо поклонился он, узрев на пороге Игоря Михина. – Имею право без санкции прокурора никого не впускать в свое жилище, потому как владею им безраздельно на правах частной собственности, – сказал Алексей заплетающимся языком.

– Алексей Алексеевич, мне срочно надо с вами поговорить.

– Что? Новые улики против меня?

– Как раз нет. В пятницу вечером прислали из Москвы вот это. – Капитан потряс перед Леонидовым толстым конвертом, – Пришло в ГУВД, в отдел по расследованию убийств, с соответствующим пояснением, что, мол, убит такой-то и о своей смерти хочет сообщить то-то и то-то. Пока они там разобрались, кто такой Клишин, где и как его убили и куда все это девать… В общем, мне передали в пятницу. Вчера весь вечер читал и теперь не знаю, что с этим делать.

– А что там? – Алексей взглянул на конверт. Он все еще стоял на пороге, не решаясь ни выйти, ни захлопнуть дверь перед носом у Михина.

– «Смерть на даче». Продолжение. Услышав это, Алексей все-таки перешагнул порог и очутился на крыльце. Диалог продолжался в ярком свете солнца, отчего хозяин дома все время щурился и зевал.

– Когда отправили? Откуда? Штамп на конверте смотрели?

– Конечно! В понедельник отправили.

– Значит?..

– Значит, это не Клишин, а кто-то другой. Клишина в понедельник в живых уже не было. Да вы сначала прочитайте, тут интересно, а с вас он подозрение полностью снимает.

– Спасибо ему! Признателен. Что ж, присаживайтесь, Игорь Павлович. Женщин будить не будем. То есть, я хотел сказать будем не будить. Тьфу! Недоспал.

– Да ладно уже! Павлович! Можно без отчества, – засмущался вдруг парень с глазами, похожими на чернильницы.

– Ну тогда ты теперь просто Игорь, а я просто Алексей. Сейчас еще просто Серега подвалит, ты, главное, его не пугайся.

– Такой страшный?

– Не то слово. Зверь!

Леонидов еще раз широко зевнул, потом сел на крыльцо, открыл конверт и с тайным содроганием вытащил из него сложенные пополам листки. Творчество Клишина порою приводило его в бешенство. Кто знает, что на этот раз?

«Смерть на даче». Отрывок

«…о любви. Я сидел с приятелем на крыльце своей дачи, и мы вместе наслаждались теплой летней ночью, которая обволакивала нас, как вата, мягко, пушисто и стерильно. Иначе говоря, мне не хотелось ничем ее дополнять. И вдруг он вздохнул:

– Эх, сейчас бы с девочкой, да в какой-нибудь ароматный стожок, а, Паша?

– Пойдем, – сказал я, потому что знал: приятель не тронется с места. Я слишком хорошо его знал. Мы были знакомы много лет, мог бы не продолжать. Я в курсе проблемы. Но мне на беду он продолжил:

– А девочку?

– Да полно!

– Слушай, как это у тебя получается? Вот мне уже к сорока, я до сих пор не женат, и не потому, что не хочу. Дошел уже до такого состояния, что все равно на ком.

– Ну и дурак, – пожал плечами я.

– Да? А я вот их, баб, откровенно боюсь. Когда учился в институте, меня бросила девушка. Но это я еще могу понять, потому что денег не было ни гроша, квартиры не было, но сейчас? Была у меня девушка, не фотомодель, конечно, но – видная. Пожили немного, а чуть прижало меня, так она тут же тряпки-косметику собрала и ушла. Как тебе? Потом, конечно, выправился, дела снова пошли в гору, так думал, что вернется. Ничего подобного! Звонил, а она все тянет, отговорки какие-то ищет, то занята, то мама болеет, то брат в институт поступает. Ерунда, в общем. Любила бы, так прилетела в тот же миг. Да что я говорю, просто бы тогда не ушла. С тех пор маюсь один, случается грех, но чтоб серьезно… Не везет. Просто не везет. Может, нет никакой любви, надо просто заплатить хорошо? Ты же, Паша, никому не платишь? Я засмеялся:

– Но денег не беру.

– А предлагают?

– Отстань.

– Нет, ну ты скажи, предлагают? Я, конечно, понимаю, что красота – это страшная сила. Но неужели же дело только в этом?

– Не, не в этом, успокойся.

– Что же тогда? В чем моя проблема? Слушай, познакомь меня с девушкой, которая тебе уже надоела. Я знаю, у тебя плохих не бывает. Я не гордый, может, и мне что-нибудь перепадет. Даже жениться готов. Честно. Так и скажи: без жилищных и материальных проблем.

– Это уже было. Не пройдет, знаешь ли. – А почему?

– Я этим больше не занимаюсь. Бывало, что и сводил, и сватал, и советы глупые давал, а потом остыл к этому делу. Женщины все равно ждут принцев. Чтоб внезапно, как гром с небес, при алых парусах, на белом коне, да в ноги бы упал, да была бы только ночка, а к ночке "Мерседес"…

– Но у тебя же нет "Мерседеса"?

– Зато я родился принцем.

– Ну и самомнение у тебя, Клишин!

– Поспорил бы я с тобой на какую-нибудь красотку, да и это уже было. Скучно. Уймись, сильные чувства, на грани истерики, могут вызывать в женщинах только поэты. А ты родился бизнесменом.

Мне показалось, что приятель обиделся. А зря!

– Ладно, спать пошли, – сердито сказал он.

– А с девочкой в стожок?

– Я уже не хочу, после общения с тобой потенция пропадает.

– Видишь, значит, могу вызывать сильные чувства?

– Да ну тебя…

Конечно, я рисовался перед ним, перед удачливым приятелем – бизнесменом. И в моей жизни бывали провалы по части женского пола, не такой уж я неотразимый. Просто давно уже решил, значит ли что-нибудь для меня любовь, и сделал свой выбор…»

Тут Леонидов оторвался от записей и глянул на Михина:

– Неплохое начало, а, Игорь?

– Про принцев? Это мне понравилось, потому что самому в любви не везет, а почему – не понимаю.

И тут случилось явление. Равное грому небесному. На крыльце появился заспанный Сере-га Барышев. На нем были только багряные атласные трусы и рельефная мускулатура. Увидев незнакомого человека, он слегка застеснялся.

– Серега, проходи, свои. Это Игорь Михин, ты в курсе, а перед тобой, Игорь, тот самый страшный Серега.

– Леонидов, ты зачем обо мне лжешь?

– Я лгу? – Алексей уже заметил, как Михин смотрит на Серегины руки – лопаты. Соображает, кто выставил в доме у Клишина окно.

– Нам бы кофейку, – зевнув, сказал Серега. – А ты чтением с утра занялся.

– А это та самая «Смерть». Продолжение. Только я пока ничего интересного не нахожу. Где же криминал?

– Дальше, – Михин протянул руку: – Давай основное выберу?

– Не надо. Пока. Пойдем и в самом деле по кофейку.

Они вошли в прохладные сени потихоньку, стараясь никого не разбудить. На кухне Алексей первым делом поставил чайник, потом полез в холодильник за вафельным тортом и остатками колбасы.

– Серега, хлеба порежь.

Разлив по чашкам кипяток, Алексей вновь взялся за «Смерть».

– Я, пожалуй, дочитаю, а потом устроим диспут по поводу прочитанного. Раньше это было модно. Прочитали – надо обсудить, высказать мнение. Хотя истина теперь рождается не в споре, а в мордобое, потому что слово в наше время далеко не такой веский аргумент, как кулак. Легчают слова, зато если глянуть на нашего Серегу…

– Ты со вчерашнего вечера никак не угомонишься? Я сейчас свой аргумент применю! – Барышев выразительно положил на стол огромный кулак.

– Понял. Серега, дать тебе первый листок?

– Давай. Хоть и не люблю я эту литературу… – Барышев откровенно зевнул.

– Тихо ты! Не дай бог, Сашка проснулась, она тебе покажет! Жена у меня, Игорь, эту литературу в школе преподает, и естественно, как и каждый учитель считает, что его предмет самый главный и без него никак нельзя. Ну что, отобрал основное?

– Ага. Вот. – Михин протянул несколько листков.

Алексей глотнул кофе и стал читать:

«Смерть на даче». Отрывок

«Какое-то время я думал, что меня Бог обделил этим смешным и страшным даром – умением любить, что это удел низших и неразумных существ, что слепые инстинкты не для человека, замахнувшегося на то, чтобы остаться на века в своих творениях (шутка, не принимать всерьез маниакальный бред). Но я ошибся. Я всего лишь человек, и ничто человеческое, ну, в общем, понятно. Конечно, мне нравились красивые девушки, это естественно, так же как и желание ими обладать, но назвать это любовью, значит, здорово себя обделить. Я обращал внимание только на самых-самых, поэтому свою любовь сразу и не заметил. И не понял, что это такое.

Мы учились в одном институте, на одном факультете, на одном потоке и даже в параллельных группах, чего уж я никак не ожидал! Мне казалось, что если уж случится, это должно быть неземное виденье. Где-нибудь на улице, в толпе, на балконе Большого театра или в картинной галерее, словом, там, где самое место романтике. Но жизнь – это только жизнь. А у Творца отменное чувство юмора. Целый год я смотрел на нее из последнего ряда в студенческих аудиториях и думал только: "Она некрасива". Мне всегда нравились яркие блондинки с длинными ногами, большой грудью, хорошо одетые, спортивные, уверенные в себе. И при взгляде на каштановые волосы, стянутые цветной девчоночьей резинкой, я часто вздыхал: "Бедная девочка". Оказалось, что слишком уж часто.

В конце концов, эта мысль сделалась навязчивой. Через год я уже ее жалел, уже представлял, как заставляю эту девушку проводить долгие часы в тренажерных залах, как покупаю ей дорогие платья, косметику, веду к знаменитому парикмахеру… И она выходит оттуда под руку со мной, ослепительная, благодарная мне за то, что я сделал из нее настоящую женщину! К середине второго курса я уже думал, глядя на нее: "Она некрасива, но…" И это «но» раздражало меня все больше и не давало покоя. Мне хотелось понять, в чем ее загадка? Чаще всего я смотрел на цветную резинку в ее волосах, и мне казалось, что ей больно. Больно, когда она снимает ее, эту резинку, и на ней, должно быть, остаются каштановые волоски. И вдруг поймал себя на мысли, что жажду стать обладателем одного из волосков. Жаркая волна прилила к сердцу. Оно забилось! Подумать только! Фу ты, как пошло! И как глупо! В сердце образовалась огромная дыра, куда сладким потоком хлынула щемящая нежность. Потом, конечно, я злился: "Баб, что ли мало?" И пытался забыть. Но… Баб, действительно, вокруг было много, к концу второго курса я стал звездой местного масштаба и обладателем самого длинного донжуанского списка. Но эта резинка в каштановых волосах все равно не давала мне покоя. И однажды я твердо решил: сниму ее и дело с концом. И возьму то, что хочется.

Многое в жизни я забывал и забываю с легкостью. Но этот день помню до мельчайших подробностей. После того, как закончились лекции, я подошел к ней и сказал:

– Девушка, у вас очень красивые волосы. Она покраснела, а я продолжил:

– Только эта прическа вам не идет. И резинка. Можно? – Я уверенно протянул руку и потащил ненавистную из волос. Какое это было наслаждение! Самая сладкая минута в моей жизни. Если что-нибудь буду вспоминать на смертном одре, то именно эту минуту.

– Ой! – вскрикнула она.

– Больно? – Я почти испугался.

Резинка лежала на моей ладони, как мертвая бабочка. На ней, действительно, были волоски. Я поднял глаза и когда увидел, как каштановые волосы рассыпаются по хрупким плечам, понял, что ко мне наконец пришла любовь.

Ее, действительно, звали Люба…»

– Черт возьми, – сказал Леонидов, глотнув, наконец, остывший кофе, – да он и правда поэт! Этот Паша Клишин!

– И подлец, – мрачно добавил Михин. – Ты читай, читай.

Алексей протянул листок Барышеву, а сам взял следующий:

«…Я начал с того, что сделал ей больно, тем же и закончил. Боже мой, но как это было! Мне показалось тогда, что Москва вымерла, что этот многомиллионный город опустел, выбросив нас двоих, меня и ее, на свой необитаемый берег. Это была эпидемия холеры, чумы, свинки, чего угодно, потому что нас окружили невидимым кордоном! Будто вся Вселенная заботилась о том, чтобы мы были одни. Я бросил прозу и стал писать только стихи, они были плохими и до тошноты однообразными. Но что может еще до отупения счастливый человек, как не повторять во все роды, числа и падежи: "Люблю, любимая, с любовью, про любовь…"?

Я испарялся как личность с поверхности земли, словно вода, дошедшая до точки кипения. Я жил и не жил, потому что не чувствовал ни голода, ни холода, ни собственного тела.

А какие это были ночи! Потом ни разу в жизни я не приходил в бешеный восторг при взгляде на одну только выпирающую косточку женской ключицы. Не целовал ее с такой страстью и не чувствовал в себе столько сил, чтобы снова и снова входить в это расплавленное тело и собственным пылающим ртом ловить каждый ее стон.

Я был ее первым мужчиной, и чувство единоличного собственника было потрясающим! Мне казалось, что эта женщина родилась только для меня. Я владел ею безраздельно и себя в то время тоже делить не хотел. Просто мужчина, который сходит с ума по земной женщине, прогнав соперницу – Музу. Мне было безумно хорошо, и мне было безумно плохо. Короче, я любил.

Кончилось все тем, чем и должно было кончиться, когда люди теряют всякую осторожность. Она забеременела. Нет, я ее не разлюбил, просто испугался. И не того, что буду отцом, а того, что вся моя жизнь тем и закончится: женитьба, пеленки, молочная кухня, коклюши и ветрянки, работа в какой-нибудь газете, вечная нехватка денег, тоскующие глаза жены. Словом, обычные мужские страхи в такой момент. Я, всегда считавший себя личностью, человеком весьма оригинальным и имеющим на все свой собственный взгляд, здесь вошел, не задумываясь, в плотную шеренгу таких же лиц такого же пола и почувствовал вдруг, как со всех сторон меня подпирают чужие плечи. Мое мнение совпадало с мнением других: так рано жениться нельзя. Нам обоим еще нет и двадцати!

Жалею ли я сейчас, когда прошло тринадцать лет? Какое может быть сожаление о поступке, который был тогда так естественен? Короче, я взбесился, потерял над собой контроль и стал на нее кричать. Дело было в общежитии, в Любиной комнате, откуда я выгнал на пару часов ее соседку, чтобы вправить любимой мозги. Слова вылетали из меня бесконтрольно и как бы сами по себе:

– Дура, идиотка! Я тебе говорил, чтобы ты предохранялась, говорил?!

– Я не умею, – плакала Люба. – У меня не получилось.

– Ты что, не могла сделать то, что все нормальные бабы делают? И что теперь?

– Хватит рыдать! Короче так: это не надо ни мне, ни тебе, поняла? Да на кой черт: пеленки, распашонки, папа-мама. Нам обоим двадцати еще нет! Ты сегодня же быстренько выясни, где можно сделать аборт. И не тяни.

– Где выяснить? – всхлипнула она.

– Ну спроси у своих подружек. У этой, как там ее, Гали, Вали… Рыжая такая. У нее на лице написано, что делала.

– Валечка хорошая…

– Что?! Все вы хорошие! Ты спроси, а потом узнаешь, кто из нас прав. Завтра я приду с деньгами, мне дали гонорар за одну работенку, так что не переживай.

Тут я вспомнил о том, что у меня есть деньги и немного успокоился. Мне уже стало жаль, что накричал на Любу, все-таки делать аборт ей. И захотелось ее обнять и успокоить. Остальное помню до мельчайших деталей, так все это было больно. Подошел, положил руку на ее плечо:

– Люба, ну, Люба. Все, все. Говорю тебе, все…

– Почему же так, Паша?

– Не знаю. Я любил тебя. И, похоже, никогда со мной такого больше не случится. С тобой у меня было все. Знаешь, эти дни, часы, минуты, это такое… Я благодарен тебе безумно, потому что не знал, как об этом писать. Что такое писатель, не ведающий любви? Все равно, что половина человека. Теперь я понял, что это упоение, быть может, даже счастье, но это коротко, с этим и ради этого нельзя прожить жизнь. Ты понимаешь?

– Значит, ты меня бросаешь?

– Люба, если я с тобой останусь, то больше ничего уже не напишу. Когда я с тобой, я в людях недостатков не вижу, такие они добрые, милые, хорошие, всем хочется верить и всех любить. Это чувство слепого щенка, которому остается в жизни только одна задача – утонуть, когда его потащит к реке хозяин. Я за тобой не вижу ничего, и как жить? Как с этим жить, а главное, зачем жить?

– Ты дурак, Паша, – сквозь слезы сказала она. – Господи! Какой же ты дурак!

– Сама дура, – разозлился я и решил уйти немедленно, потому что она не поняла ничего. И меня не поняла. – Значит, завтра, – добавил я и хлопнул дверью.

…Когда пришел на следующий день, она сидела на кровати бледная, как полотно, страшно было смотреть. Подле суетились две подруги.

– Господи, что? – Я вдруг задрожал, девушки переглянулись и вышли. Она прошептала:

– Знаешь, Паша, я ужасно боюсь врачей, мне Валя посоветовала горчичники на придатки, и я вчера…

– Вот идиотка! И как?

– Вроде, началось…

– Значит, все? – обрадовался я.

– Наверное.

– Ну и хорошо! Я же тебе говорил, что у подружек надо спрашивать. Видишь, и идти никуда не надо.

– Да, не надо. – Она согласилась, но как-то вяло.

– Тебе что, плохо? – Да так…

– Может, я пойду, а ты полежишь?

– Паша!

– Да?

– Ты иди, Паша. Я все поняла. Мы лучше сейчас расстанемся. Чем ты всю жизнь будешь меня мучить. Иди.

– А завтра?

– Нет. Это будет все.

– Ну, как знаешь. Скоро сессия, потом лето, я уезжаю в стройотряд. Поедешь?

– Нет, наверное.

– Тогда до осени?

Сам не понял, чего тяну. Она меня отпускает! Беги, глупец! А вместо этого "так до осени?".

– До осени, – грустно сказала она.

И я ушел. А потом, действительно, была сессия и лето, и осень была, только Люба ушла в академический отпуск, как мне объяснили в деканате. По состоянию здоровья. Появилась она в университете, только когда я уже был на пятом курсе. Мы почти не встречались, попали в разные потоки. Очень редко я видел теперь ее каштановые волосы, стянутые в хвост опять-таки цветной резинкой. Замечал где-нибудь в коридоре, но она не подходила, я – тем более. Когда оканчивал университет, узнал, что Люба выходит замуж, и даже не расстроился. Ну с кем не случается такой не слишком веселый и не очень уж длинный студенческий роман?

…Прошло время" И как-то случайно я встретил ее на улице вместе с мужем. Сначала даже не узнал. Она сделала прическу, освоила макияж и смотрелась стильно в сером брючном костюме, а главное, выглядела очень уверенной в себе дамой. Я сразу вспомнил пушкинскую Татьяну: "Она была нетороплива, не холодна…" и так далее, до генерала. Правда, ее муж на военного не был похож. И вообще на благородного дворянина. Здоровый тюфяк с лицом дегенерата в умеренной степени дебильности. Да и я не тянул на Онегина, в душе не разгорелось никакое пламя, даже сожаления и того – увы! Не было. Так, порадовался ее цветущему виду, хотел пройти мимо, да поймал этот узнающий отчаянный взгляд, остановился, сказал глупое:

– Здравствуй, Люба, как живешь?

А что еще? Пройти мимо – я все ж таки воспитанный человек. А для «ахов» так и не созрел. Она замерла рядом со своим тюфяком-мужем, тогда я так и не понял, почему. Вообще, не знаю, как я попал к этому дому? Зачем меня туда занесло? Кажется, к очередной настырной бабе, заманившей меня в гости, а они с мужем, очевидно, в этом доме жили. Ох уж эта огромная, но такая тесная Москва! Люба еще попыталась что-то ответить, но этот огромный бугай так стиснул ее хрупкую руку и так выразительно уставился мне в лицо, что она поперхнулась собственными словами, А я пожал плечами и пошел себе дальше. И вдруг услышал ее крик:

– Паша!

Обернулся, но звали не меня. Со стороны каруселей несся загорелый белокурый мальчишка, который, зацепив меня локтем, буркнул:

– Дяденька, дай пройти.

И глянул сердито яркими синими глазами, похожими на две льдинки. Что-то кольнуло меня в сердце, и я спросил:

– Эй, сколько тебе лет?

– Мамка не велит с посторонними разговаривать, – на ходу отмазался мальчишка и понесся туда, где стоял здоровенный бугай, Любин муж.

Тогда я даже ничего и не понял, то есть не захотел понять. Просто подумал, что для спокойной Любаши малец слишком деловой и с характером. Вот и все. Вернее, тогда все. Потому что было еще и потом. Через десять лет после того как она вышла замуж. Я пришел в издательство, не туда, где постоянно печатался, а в другое. Принес роман. Хотел, чтобы почитали и, если бы захотели издать, надавить на своих и потребовать других условий договора. Либо вообще поменять издательство. В приемной на месте секретаря, сидела моя Любаша. Вот тут у нас снова и закрутилось.

Но как она изменилась! Люба, моя домашняя, уютная Люба курила, у нее появились резкие, иногда даже не совсем приличные словечки, даже любовники, как я сразу начал подозревать. Я был теперь не с ней, а с памятью о тех светлых днях, что мы провели вместе. Мы просто узнали друг друга, и это узнавание без последствий остаться не могло. Тем более, что мне теперь не грозили ни браки, ни аборты с ее стороны.

Как ни крути, женщина в жизни мужчины бывает только одна, все остальные только ее тени. Я понял это, когда смог быть с ней и такой, изменившейся до неузнаваемости. И сама Любаша была теперь только тень того, от чего я с таким трудом сумел много лет назад отказаться. Но и этого мне хватило, чтобы сразу же сдаться, едва она захотела приезжать ко мне, когда ее отсутствие не вызывало подозрений у мужа.

Никогда не думал, что буду втянут в такую откровенную пошлость, как любовь втроем, что буду класть телефонную трубку, когда услышу голос мужа вместо голоса жены, буду заботиться о том, чтобы Люба не опоздала к ужину, если ее ждут родные, и вообще, беречь ее репутацию. Это я! Я, который никого и ничего в жизни не берег! Никогда! А теперь я это делал!

Что ж, я наказан поделом. Лучше уж лежать теперь отравленным ядом, чем такой жизнью, она бы все равно ни к чему хорошему не привела.

Конечно, бедняга сосед был тут ни при чем. Он выпил свою рюмку водки, я – бокал вина, мы мирно поболтали о том, что жена Цезаря вне подозрений. Я поклялся, что не подойду и близко теперь к его даче, раз он так ревнив, и поспешил соседа спровадить, потому что, сами понимаете, кого ждал в тот вечер, когда меня убили.

Она приехала в половине девятого на электричке. Входная дверь была не заперта: я ждал. Я ждал ее. И она возникла на пороге. Такая свежая, радостная, в дорогом костюме оливкового цвета и с украшениями из зеленого, неизвестного мне камня, которые так шли к ее необыкновенным глазам. Разве я не упоминал еще о ее глазах? И как это я упустил! Взгляд, сводящий меня с ума! Это не глаза, а поэма об изумруде, сияющем так, что непременно хочется упрятать его в шкатулку и хранить там, и любоваться, когда жизнь покажется слишком тусклой, и понимать, что она все-таки прекрасна. И вот она смотрела на меня такими глазами, и мне опять не было и двадцати лет, и единственное, что я хотел, это снять с ее волос резинку. Хотя никакой резинки давно уже не было. Но разве это имеет значение? Естественно, я сразу же потащил ее в свою спальню, где все кончилось слишком быстро, чтобы я успел сообразить, что даже не сказал ей «здравствуй». Потому что очень соскучился.

Она тоже обвилась вокруг меня, как стебель вьющегося растения вокруг опоры. Допустим, сухой палки, которая уже не может расти, а только держит этот стебель, чтобы он мог жить и цвести, и дать плоды, и эти плоды снова упали бы в землю и вновь проросли. Потом я наконец от нее оторвался, влажный от пота, немножко усталый, но легкий, звенящий, счастливый и сказал то, что должен был сказать еще десять минут назад:

– Здравствуй, Люба. Давай начнем сначала.

– Это как?

Она отстранилась от меня, ее глаза сияли. Со мной она всегда словно светилась от счастья. Я поцеловал ее в губы и сказал:

– Пойдем вниз, выпьем чего-нибудь, потом включим музыку, потанцуем, поговорим, потом поднимемся в спальню…

– А если мы уже здесь?

– Это не считается.

– Хорошо, я согласна. Давай все сначала.

И мы спустились вниз, я достал из буфета мятный ликер, который держу только для нее – она любит все сладкое и все зеленое, себе налил вина. Мы сели за стол и долго разговаривали, может быть, час или чуть больше, а потом приехал ее муж. Прозрел, наконец! Не прошло и двух лет! Рога на его голове уже должны были снести потолок в их тесной прихожей! И кто ему рассказал о нашем тайном свидании, ума не приложу? Он должен был быть в рейсе. Разве я не сказал еще, что Любин муж – шофер-дальнобойщик? Обожаю эту удобную профессию! Ура всем шоферам-дальнобойщикам! И почаще бы их посылали в рейс! Но на этот раз он уговорил начальство на замену.

Итак, она возникла на пороге, грозная тень Командора. Ростом этот бугай повыше меня, да и в плечах пошире. И в самом деле, грозен. И, как оказалось, ревнив. Я, конечно, попытался выкрутиться, как истинный джентльмен, наболтал что-то про нашу совместную деятельность, направленную на издание моей книги, он, естественно, не поверил. Но сцен устраивать не стал, пить тоже. Сказал, нто за рулем и что намерен немедленно забрать домой свою законную жену. Ха! Жену! Что значит штамп в паспорте? Да даже его сына зовут Павлом!

Иногда я его жалел. Женщин, что ли, мало? Ну что он вцепился в Любу? В мою Любу. Потому что всегда, в любом замужестве и в любой случайной связи она все равно останется моей. Как и я могу слепо любить только ее. Чувство, не поддающееся анализу: чем больше думал об этом, тем больше запутывался. Они уехали, а я… Не знаю уж, почему я стал пить из бокала? Как будто не знал! Догадывался. Но – выпил.

Наверное, жить мне стало невыносимо. Я не мог на ней жениться. Если бы мог, то сделал бы это тогда, тринадцать лет назад. Но расстаться с ней тоже не мог. Оказавшись в заколдованном кругу, увидел для себя единственный выход. Я выпил отравленного вина.

Снимите отпечатки с бокалов, что стоят на столе, они там есть, те, что вам так необходимы. Одни принадлежат Любе. Те, что на рюмочке с мятным ликером. Об этом сразу забудьте. Она слишком любила меня, чтобы отравить. Если бы она это сделала, я простил бы ее тут же. И не потребовал бы отмщения. И был бы благодарен Судьбе за смерть от руки любимой женщины. Я это заслужил. Но это сделала не она.

Я дарю следствию другой стакан – на нем следы той руки, что всыпала яд. И обманутый муж не будет слишком отрицать сей факт, потому что действительно меня ненавидел. Я ощущал его неприкрытую ненависть, словно камень, который мне повесили на шею. Рано или поздно, он должен был потянуть на дно.

И вот я мертв, а он жив, но разница между нами небольшая. Она все равно не будет его любить так, как меня. Никак не будет. Там ничего не осталось, в ее душе, я забрал все. И теперь унесу это сокровище на тот свет. Хотите, я даже буду на суде его адвокатом? Надо только зачитать вслух: "Я, Павел Клишин, прощаю мужа моей любимой женщины за то, что ему ее не досталось". Большого срока этому глупцу не давайте, он наказан достаточно.

Счастливо закончить расследование, а я пока остаюсь…

– Весь ваш Павел Клишин», – вслух прочитал Алексей. И невольно вздохнул.

– Письмо с того света. Обличающее. И что? Как отпечатки?

– Отпечатки четкие. И на рюмке с мятным ликером, и на бокале, в котором была водка. Похоже, что Клишин прав. Тем вечером у него в гостях была любовница, а потом приехал ее ревнивый муж.

– Что, дактилоскопию проводили?

– Нет, откуда? Просто ежу понятно…

– Этот писатель-фантаст мог и приврать, как и в моем случае, – покачал головой Алексей. – Возможно, люди, которых он упоминает, здесь ни при чем.

– Ну, отпечатки пальцев – не платок с пуговицей. А ты, Сергей, как думаешь? – обратился к Барышеву капитан Михин. – Все-таки свежий взгляд.

– Думаю, что ехать надо.

– Куда?

– К этой Любе. Откуда письмо отправлено?

– Из Жулебино, там как раз и живут Любовь Николаевна Солдатова и ее муж, Солдатов Никита Викторович, я проверял, – ответил Михин.

– Что ж, выходит, любовница Клишина заложила собственного мужа? Наверняка читала творение! Зачем же бросила в почтовый ящик? – недоумевал Серега.

– Из мести. Такая любовь, как же! – воскликнул Михин.

– Нет, мужики, вы как хотите, а все это бред, Барышев решительно рубанул рукой воздух. – Он пишет, что муж – здоровый, крепкий мужик, ну вроде меня. Зачем ему травить любовника, с которым свою бабенку застукал? Да я бы голыми руками… – И Серега сжал огромный кулак.

– Может, он при ней не хотел? – пожал плечами Алексей. – Берег нервную систему любимой женщины! И потом… Отрывок написан когда? В день смерти? Сомневаюсь! А все остальное? Ну, положим, начало романа Клишин сотворил в январе, про меня и Сашу досочинил третьего июня, а про Любу? Не мог же он весь день писать?

– Почему? – удивился Барышев.

– Потому что часа два терся у нас на даче, с девяти вечера ждал гостей. И у Александры надо бы спросить, может, у Клишина и днем визитеры были. А творчество – это тебе не мух на окне давить. Тут настрой нужен, вдохновение. И время.

– Выходит, он на самом деле все предвидел и так точно попал? – спросил Михин.

– То-то и оно, – вздохнул Алексей. – Так что, Игорь, в Жулебино тащиться?

– Вряд ли они там, – вздохнул Михин. – Три выходных, жара… Само собой, что они на даче, а, как я выяснил, их участок по этому же направлению. Километрах в тридцати отсюда. Можно сказать, повезло.

Алексей рассмеялся:

– А я-то голову ломаю, и зачем пришел? Так ты заранее все спланировал! Что мы решим ехать к Солдатовым на дачу! Наверняка выяснил, что они там, и пришел сюда за спутниками и за машиной!

Михин скромно потупился.

– Алексей Алексеевич, вы же на дедукции собаку съели. А я что? Поехали вместе.

– Хорошо, что мы с Серегой еще не похмелялись, – усмехнулся Алексей. – Но я же не могу оставить гостей!