Текст книги "Дети белой богини"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ПРИБЫВАЮЩАЯ ЛУНА

День первый

ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ОН НЕМНОГО пришел в себя. Миновали ноябрьские праздники, а он их даже не заметил. До праздника ли. Горе, великое горе. Герман оказался прав, визит к родителям Маши дался нелегко. Да что там – нелегко! Как все, оказавшиеся на ее месте, Капитолина Григорьевна во всем винила зятя. Мол, из-за него Маша так надрывалась на работе, дежурила ночами в больнице, где ее и убили. Чувствуя свою вину, он и не возражал. Молча курил, запрещать уже было некому.

– Как же нам теперь, а? – причитала Капитолина Григорьевна. – Похоронить по-человечески до сих пор не можем. Как же это?

– Надо ждать, – хмуро сказал он.

– Чего ж еще ждать? Чего ждать-то?

– Идет следствие, надо найти убийцу.

– Ну найдут, что с того? – всхлипнула Капи-толина Григорьевна. У нее просто больше не было сил плакать. – Машеньку не вернешь. Ты бы сходил к этому своему...

– К кому?

– К Герману Георгиевичу. Отдали бы нам Машеньку, а? Саша?

– Да ведь нельзя, как вы не понимаете! По делу идет следствие!

– По делу... Убийство жены для тебя, значит, дело. Значит, не любил ты ее. Я знала, говорила -не связывайся ты с ним...

– Да замолчите вы, наконец! – не выдержал он. – Хорошо, я попрошу следователя Горанина.

Не удивился, когда просьбе выдать как можно скорее тело Маши Герман откровенно обрадовался;

– О чем разговор! Вскрытие было, акт составлен, судебно-медицинская экспертиза сделала окончательное заключение. Дальше уже моя работа. Сделаю все, что могу.

А Герман может все. Но чего он так суетится? Завьялов спросил:

– Как идет следствие? Что ты выяснил?

– Да почти что ничего, – неохотно сказал Горанин. – Судмедэксперт ничем не порадовал, разве что время смерти уточнил. Но все у него с оговорками, ты же его знаешь. Проникающее ранение в височной области послужило причиной мгновенной смерти. Орудие убийства так и не найдено. Видимо, преступник унес его с собой.

Отпечатков пальцев много: сам понимаешь, сколько народу бывает в кабинете старшей сестры. Больные, медперсонал, да и просто знакомые. Уж очень общительная женщина старшая сестра. Зафиксировали отпечатки, проверили по картотеке. Пока ничего. Мы все отработали, как полагается. Не сомневайся.

Не сомневался он только в одном: Горанин сознательно тормозит следствие. Что ж, придется самому. И вечером он пошел к сторожу. Но в больнице его не оказалось. Никто и не ожидал, что он объявится. Баба Таня оказалась права: после, случившегося в больнице ее муж запил. Вот уже несколько дней не появлялся на работе, и первым делом она начала жаловаться и причитать.

– А можно мне с ним поговорить? – спросил Завьялов.

– Да что с ним говорить-то, – махнула рукой санитарка. – Он ни мычит, ни телится. Я вот сейчас закончу, и поеду. Глаза б мои не видели заразу!

– А мне с вами можно?

–  Приезжай-ка ты лучше завтра, Сашенька, ежели уж так надо. Сегодня толку не будет, я его утром добудиться не смогла. В запое ирод. От нервов, говорит. А какие у него нервы? Дубиной не убьешь, вот какие нервы.

– А куда приезжать?

Оказывается, жили баба Таня и Федор в небольшом сельце, в двух остановках от N. Пришлось утром сесть на рейсовый автобус и ехать за город, ежась от холода. Зима уже пришла, но предпочитала оставаться невидимкой. Снега не было, но был мороз! Голые деревья сиротливо ежились под пронизывающим ветром. От скуки Александр разглядывал надписи на спинке переднего сиденья. Нацарапанные ключом, гвоздем, монетой, словом, тем, что оказалось под рукой. Подростки спешили увековечить названия родных деревень и .имена своих любимых. И сообщить всем остальным, что такая-то дура, а такой-то казел. Через букву «а». Кто-то переживал бурную love, кто-то не мог смириться с поражением футбольного клуба, за который болел. Простуженная кондукторша дремала, прислонившись к перегородке, отделяющей кабину водителя. Большинство пассажиров были женского пола и преклонного возраста. С сумками, с котомками, в которых гремели пустые бидоны. Деревенские возили в город молоко, овощи, яйца да яблоки зимних сортов, которые размягчились в лежке, а до того были, как дерево. Он ловил косые взгляды, чувствуя себя белой вороной – без сумок, в кепке, в ботинках, низеньких, совсем не по-деревенски. Наконец, соседка не выдержала:

– Ты откудова будешь, милок? Не из Гатного? Вроде, одет по-городскому. А лицо мне твое знакомо.

– Я страховой агент, бабушка. Из города.

– Агент... – протянула бабуля, делая ударение на Первый слог. – Сколь будет дом-то застраховать?

–  Смотря какой дом. Если хотите, я к вам заеду.

Подумал вдруг, что работа страхового агента -хорошее прикрытие. Можно ходить по домам, расспрашивать людей и объяснить свою праздность среди белого дня, если возникнет на то потребность. Он не гуляет, а работает. Бездельников никто не любит. Вот и бабушка подобрела. Пообещав заехать к ним в село, сошел на следующей остановке. Диалог все в автобусе слышали, теперь никто не смотрел на него с подозрением. Это в большом городе ни до кого нет дела, а в сельской местности каждое новое лицо – пища для разговоров на целый год.

Первым делом он огляделся. Бывал в сельце и раньше, но ни родственников, ни знакомых там не имел. Знал, что есть на окраине большой пруд в окружении плакучих ив, где хорошо берет карась. Городские частенько рыбачили здесь, а потом стояли на рынке с уловом. Но на дворе ноябрь, карась больше не брал, и все ждали, когда устоится лед на реке и начнется зимняя рыбалка. С неба сыпалась белая колючая крупа. Он сверился с номерами домов, не спеша побрел вдоль забора. Невольно сравнивал сельцо с городом, находящимся всего в десяти километрах.

Жители города N в большинстве своем были людьми небогатыми. Городской рынок держал цены на уровне, доступном населению. За дорогим пожалуйте в столицу. У кого деньги есть. Он бывал в Москве и понимал, что N – такая глубинка, куда свет столичного солнца доходит едва-едва. И с опозданием на целую вечность. Но для деревенских N – центр цивилизации, солнце персонального значения, предмет зависти и вожделения.

Дело не в убогости села. Дома стояли кирпичные, добротные. Построенные еще в те времена, когда здешний передовой колхоз гремел на всю область. Во дворах мычали коровы, квохтали куры. Погреба были доверху забиты картошкой и прочими овощами, в ряд стояли банки с соленьями и вареньями. Денег не видели, жили подсобным хозяйством, столы на праздники собирали простые, но сытные. И пили при этом в ус-мерть. От скуки. А чем еще заняться? Праздник же! В сельском клубе каждую субботу бывала дискотека, неизменно заканчивающаяся дракой. Единственная асфальтированная улица вела туда, к клубу. Но каждый год все меньше и меньше юношей и девушек собирались там, все норовили уехать в город. Сумевшие перебраться в N на постоянное житье гордились этим неимоверно и на односельчан смотрели свысока. Молодежь вожделела к городу, потому что нравы там были свободнее, круг общения шире, музыка громче, магазины больше. На развлечения город гораздо щедрее, чем деревня, и работа там более легкая. Туда все-таки доходили крупицы солнечного света, ритмы другой жизни...

Дом бабы Тани также был кирпичный, большой, в четыре окна. Крыша железная, новенькая. Удивился, зачем пожилые люди работают в больнице? Зарплата маленькая, ездить туда не ближний свет, а здесь хозяйство. И большое!

К гостю вышла хмурая женщина средних лет, в резиновых сапогах на босу ногу, в накинутой на плечи старой куртке, спросила неприветливо:

– Вам чего?

– Мне бы Федора э-э-э... Он работает сторожем в больнице.

– Вы из больницы? – откровенно удивилась женщина.

– Нет. Я страховой агент.

– А почему к отцу?

– Так вы его дочь?

– А кто ж? Только мы уже застраховались. Денег нет, – отрезала она.

– Видите ли, мы сейчас открываем филиал на Фабрике. Условия более выгодные, и потом... Вы застраховали машину?

– Машину? А зачем?

– Ну как же, вышел новый закон. Об обязательном страховании.

– Да? – подозрительно спросила женщина и, помолчав, кивнула: – Что ж, проходите. Только мужа нет.

Открыв калитку, она пошла вперед. Завьялов следом. Когда остановились у крыльца, спросил:

– А машина на кого зарегистрирована?

– На отца. Да какая там машина! Старый грузовик!

– Очень хорошо. Он как?

– Кто? Грузовик? Месяц на ремонте стоял, вот как!

– Нет, я не о том. Ваш отец.

– Что значит – как?

– Ваша мама сказала, что...

– Ждите здесь.

Он остался на улице, в дом его все-таки не впустили. Было холодно, хотелось горячего чаю. Может, войти?

На пороге появился заспанный сторож. От него разило перегаром, но в целом Федор был вполне адекватен. Увидев Завьялова, оторопел:

– Тебе, Сан Саныч, чего?

В больницу к Маше Александр приходил часто, все, кто работал там, его знали. К сотруднику милиции сторож Федор всегда обращался уважительно, по имени отчеству. И до сих пор так называл: Сан Саныч.

– Поговорить бы, Федор.

– А Ирка сказала, насчет машины. Застраховать, мол.

– Так я теперь страховой агент, – усмехнулся Завьялов. – Работу новую нашел.

– Это ты молодец! Погоди, я Ирке скажу. Федор исчез, а вернувшись, подмигнул заговорщицки:

– Пойдем-ка мы в баньку. Вчера топил, небось, не выстудило еще.

– А почему не в дом?

– Там малой плачет. А дочка злится. Пойдем, Сан Саныч, от греха подальше. Ты на Ирку-то не серчай, – вздохнув, добавил он: – Пятеро их у нее. Младшему году нет, старшему уж скоро в армию идти. Вот мы с Татьяной и подрабатываем к пенсии. Полный дом народу, а зять только калымом и пробавляется. А калым что? Когда

есть, когда и нет. Но в колхозе и вовсе не платят. В городе на работу не устроишься, разве что за тыщу рублей, как мы с Татьяной. Да нам хватает. Тыща да тыща – равно две да две пенсии. На селе нас богатеями кличут. Пойдем, у меня там, . в баньке, заначка.

В баньке было не слишком-то тепло, но уж лучше, чем на улице. Правда, темно, окошко махонькое; Включив свет, Федор достал из-под полы полбуханки хлеба и нарезанное сало в тряпице. Аппетитно запахло чесночком. Воровато оглянувшись на слепенькое окошко, Федор полез за печь. Достал бутылку, до половины наполненную мутной белесой жидкостью, два граненых стакана.

– Давай, Сан Саныч. Помянем.

– Нет, не могу, – покачал головой Завьялов. – Я лучше покурю.

Федор не стал упрашивать. Налил себе, выпил, потом стал жадно закусывать. Причмокивая,

сказал:

– Знатное сало. Кабанчика к ноябрьским закололи, мясо на рынок свезли, крышу покрыли. Да и себе кой-чего осталось. Сало вот. Сам солил. Ты давай, Сан Саныч, покушай.

– Да, спасибо.

Он затушил сигарету, положил на хлеб два кусочка розового сала и накинулся на бутерброд. Уж больно аппетитно пахло!

– Я чего приехал, Федор, – сказал, прожевав, -жену мою убили. Говорят, ты первым ее нашел.

– Брешут! – уверенно сказал сторож. – Не я. Михал Сергеич.

– Дежурный врач?

– Да.

– Но ты видел тело? То есть был в кабинете до приезда милиции?

– Был, – нехотя кивнул Федор и налил себе еще самогона. – Ну, будем.

Когда сторож выпил, Завьялов осторожно спросил:

– А следователь Горанин до тебя побывал в кабинете или после?

– Не. Я потом. В понятые меня определили. Горанин-то мигом прилетел; а до того в кабинет старшой, Михал Сергеич, никого не впускал.

– Понятно. Скажи, а тот человек, которого ты видел. Какой он?

– Так я ж следователю все сказал! Высокий, в черной куртке. Боле ничего не помню.

Завьялов поднялся и почти уперся в невысокий потолок баньки. Спросил:

– Вот я, по-твоему,, какой?

– Ты? Знамо высокий.

– Меж тем мой рост – метр семьдесят семь. Можно сказать, средний. А следователь Горанин, он какой?

– Ну-у-у! Сказал! Высоченный!

– Правильно, метр девяносто два. Значит, между высоким и высоченным есть разница? Я просто высокий, а Горанин высоченный. Тот человек, он какой был? Как я или как Горанин?

Федор задумался. Потом промямлил:

– Должно, как ты. Понимаешь, Сан Саныч, темно было. И холод собачий. Задремал я. Выпил немного и задремал. На диванчике своем. Ну чего мне на улице делать, сам посуди? Слышу голоса.

– Какие голоса?

– Женский и мужской. Ну, думаю, Маша дежурит. Ты ведь к ней ходишь по ночам. Я уж привык. Как Маша дежурит, жди гостя.

– Но я ведь ходил к ней не каждую ночь! – с отчаянием сказал Александр. – А последнее время совсем не ходил!

– Да... А я почему-то на тебя подумал. – Пробормотал Федор. – Хотя постой... Тот парень, он тоже того... Тихий. И голос у него ласковый.

– Какой парень? – хрипло спросил Завьялов.

– Лежал у нас один. Месяца два назад. Так они, бывало, ночами: «Бу, бу, бу. Бу, бу, бу».

– Разговаривали? С Машей? – Он невольно подался вперед.

– Ну да, – кивнул Федор и потянулся к бутылке. – Еще, что ль, выпить? А, выпью! Вечером найдет моя, да и пропадет добро.

– Что это был за парень? – спросил Завьялов, глядя, как Федор выливает остатки мутной жидкости в стакан.

– Высокий, на лицо приятный. Парень как парень, – сказал сторож, допив самогон.

– С Фабрики?

– А я почем знаю?

Вспомнил, что сам Федор не фабричный, из села. А.тот вдруг разговорился:

– У нас в больнице чего только не случается. Сам посуди, чего ж им еще делать? Вот и крутят романы. Как сериал пройдет, так и начинают шептаться. Даром что руки-ноги переломаны. А у кого и голова перебинтована. Да ты сам знаешь, лежал. Кто и женится потом. Всякое бывает.

– А ночью? Ночью они ходят?

– Кто? – тупо спросил сторож.

– Больные.

– А я за ними не слежу. Кто не может, тот не ходит.

– Последнее время кто крутил роман?

– Да вроде Лешка Митрофанов из шестой палаты, мальчишка еще сопливый, да Роза. Та замужем. А что им мужья? Болезнь, она, как война, все спишет. Как из нее вышел, так и очистился. Конечно, оно только промеж выздоравливающих можно. У кого болит, тому не до любви. Да и ходячие, они не шибко бойкие. Все разговоры разговаривают. К чему мешать? Скучно им, понимать надо. А до дела и не доходит. У нас в больнице как? Молодые к молодым, а старухи промеж собой шушукаются. Лешка-то выписался небось. Пора.

– А того парня как звали? Который с Машей по ночам разговаривал?

– Не помню. Ты у Татьяны спроси. Я их, пока лежат, всех по именам помню, а потом никак. Знаю только, что с переломом к нам попал. Недолго он лежал, у нас такие не задерживаются. Но с Марией быстро снюхались.

Сторож опьянел и теперь не соображал, что женщина, о которой говорит, убита, а перед ним сидит ее несчастный муж. Завьялов же казнил себя: да неужели ошибся? Ревновал к Горанину, а там другое. Маше было двадцать пять лет. Молодая еще. Ему-то под сорок. Тихая, добрая, милая. Роман медсестры и симпатичного больного – событие рядовое.

– И все-таки, насчет того мужчины в черной куртке. Мог это быть тот самый парень?

– Не. Не помню, – промычал сторож. – Бежал быстро.

– А куда бежал?

– Туда... К бедным...

– В Долину Бедных?

– А черт... Черт его знает.

– В руках у него что-нибудь было?

– Не. Точно. Не было.

– Да, может, он и не из больницы бежал?

– Может, и не... Не из... Больницы...

Федор теперь едва ворочал языком. Завьялов понял, толку не будет. Надо побеседовать с больными. С Розой и Лешей Митрофановым. И с дежурным врачом. Но почему Герман этого не делает? Показания со сторожа снял в то утро, когда нашли Машу. И все.

–  Федор, тебя к следователю вызывали? – спросил на всякий случай.

– Не. Что ты, что ты! – замахал тот руками, потом тяжело опустился на лавку.

– Устал я... Ты Ирке скажи, здесь, мол, папа. Устал.

Завьялов вышел на улицу, и поежился от холода. Кто знает, сколько придется ждать автобуса? Не надо было ехать. О парне, с которым Маша шепталась о чем-то по ночам, мог узнать и из другого источника. Но что сделано, то сделано. Федор убийцу описать не может. И опознать тоже не сможет.

Проходя мимо дома, стукнул согнутым пальцем в окно. На пороге появилась хозяйка:

– Ну чего?

– Отец там, а бане. Лег.

– Что значит – лег? Вы пили, что ли? – зло спросила женщина.

– Я не пью, – пожал он плечами.

– Да знаю я вас! Все вы не пьете! Шатаются здесь всякие! Ха! Агент он страховой! Алкаш! А я-то, дура, уши развесила!

– У вас ребенок плачет, – заметил он.

– Ты у меня тоже сейчас заплачешь! Я вот кобеля на тебя спущу! Агент!

Он заторопился к калитке. Женщина, ругаясь, скрылась в доме. Ребенок, действительно, надрывался в крике.

...На счастье, автобуса ждать пришлось недолго. Он был почти пустой, кондукторша, глянув в его удостоверение, тихонько вздохнула. И сказала:

– Я о вас читала. В газете. Что ж, так и не поймали его?

– Кого?

– Ну который в вас стрелял.

– Нет. Не поймали.

– Как же! Поймают они! – разозлилась вдруг женщина. – У-у-у! Сволочи! – И неизвестно кому погрозила кулаком.

В дискуссию он вступать не стал. Политических митингов в общественном транспорте не выносил. Бессмысленно это, только душу травить. На Пятачке вышел и направился к своему дому. Визит в больницу решил отложить на завтра. Что ни говори, а бывать там, где убили Машу, не хотелось.

День второй

Ему не повезло. Михаил Сергеевич три дня назад уехал в областной центр, на семинар, а Леша Митрофанов и Роза уже выписались. Пришлось беседовать со старшей сестрой. Когда в больнице наступил тихий час, она согласилась уделить ему немного времени.

Елену Иванову он, честно сказать, недолюбливал. И Маша на старшую постоянно жаловалась. Есть, мол, у нее любимчики, которым все сходит с рук, – и опоздания, и прогулы, а с остальных спрашивает по всей строгости. К тому же грязнуля, больничное хозяйство должным образом не содержит. Тайком излишки спирта сбывает налево, да и сама выпивает с врачами. Выписываясь, каждый считает своим долгом отблагодарить медперсонал, коробки конфет в шкафчике у старшей не переводятся, деревенские везут родственникам кто молочные продукты, кто мясо, кто домашнюю колбасу. Каждую неделю в кабинете у главврача застолье. Ни простых медсестер, ни санитарок, естественно, не зовут.

А грязь потом за ними вывози. Именно из-за этого у Маши со старшей были трения, одно время жена даже собралась увольняться. Но куда деваться? Ездить в соседний город? Далеко, да и неудобно. Здесь-то работа под боком, в нескольких минутах ходьбы. И Маша терпела. Ждала перевода – знакомая пообещала место в роддоме. Не дождалась...

Он же, как всякий любящий муж, начальство жены видел ее глазами. Естественно, осуждал и заочно не любил, не разбираясь в том, где правда, а где ложь. Столкнувшись с Еленой Ивановной на рынке либо в магазине вежливо здоровался, но поспешно отводил глаза: чувств своих скрывать не умел. Но та была с ним ласкова – все-таки, сотрудник милиции. Хотя в N и считают Завьялова тихим и безобидным, но, как говорится, в тихом омуте черти водятся. О его дружбе с Гораниным весь город знает, а Горанин может все, везде у него схвачено. И Машу Елена Ивановна из больницы откровенно не выживала, несмотря на конфликт. Выходит, и здесь все прикрывала широкая спина Германа.

Теперь старшая сестра смотрела на него с прищуром, настороженно. Делить им больше было нечего, он так и сказал:

– Давайте забудем о конфликте, который был у вас с Машей. Все это пустяки. Стычки по работе, мелкие ссоры, подсиживания. Самое главное – жизнь. И здоровье. К сожалению, мы понимаем это слишком поздно. Когда теряем близких людей.

– Да-да, – поспешно кивнула Елена Ивановна. И добавила: – Надеюсь, вы понимаете, что я не... То есть к тому, что случилось, не имею ни малейшего отношения.

Она была женщина неглупая, потому как аферы с казенным спиртом проворачивала ловко, уже немолодая, но, что называется, в соку – яркая, энергичная. И полнота ее была здоровая, та, что радует глаз, а не наталкивает на мысль о нарушенном обмене веществ. Глаза цвета пожухшей осенней листвы, подведенные коричневым карандашом, медные волосы все в тяжелых, словно бы кованых завитках, на губах малиновая помада. Таких женщин мужчины вниманием не обходят, и он вдруг подумал, что не случайно старшая сестра организовывала в больнице застолья в конце каждой недели. А ведь она замужем,» мать двоих детей. Дети взрослые, но живут с ней, есть и внук. Однако домой в пятницу вечером Елена Ивановна не торопится.

Он думал о чем угодно: о старшей сестре, как о женщине, о ее любовнике, возможно, одном из врачей, о взрослых детях. Только не о том, что Машу убили в этом кабинете. Почему-то боялся об этом думать.

– Елена Ивановна, я хочу найти убийцу своей жены, – выговорил он с трудом. Ведь вот здесь, на этом полу, она и лежала. И кровь...

– А разве не милиция этим занимается? Насколько я знаю, следствие ведет ваш друг, Герман Георгиевич Горанин.

– Я решил ему по-дружески помочь.

– А Герман Георгиевич в курсе? – подозрительно спросила старшая.

– Ну разумеется. Я ведь без протокола с вами беседую, но могу организовать визит в прокуратуру.

– Нет, нет, что вы! – заволновалась Елена Ивановна. – Зачем же!

Сплетен в городе N боялись все. Даже если человек не при чем, оговорить его проще простого. Вызовут Елену Ивановну в прокуратуру, и пойдет гулять по городу: Завьялова, мол, кое-что знала, вот старшая и подсуетилась. А тут еще и любовник. Как бы ни доверял муж, но когда весь город узнает, кто знает, до чего дойдет?

– Мне известно, что жители нашего города не любят ходить в прокуратуру, – вздохнул Александр. – Потому я и пришел сюда. Вообще-то, рассчитывал побеседовать с больными, но те, кто меня интересует, уже выписались.

– Я могу поднять бумаги и дать вам нужные адреса.

–  Очень хорошо. Молодую женщину зовут Розой. Редкое имя, думаю, вы вспомните ее. А еще Алексей Митрофанов.

– Роза? А почему Роза? – удивилась Елена Ивановна.

– Говорят, у них был роман. В ту ночь, когда убили Машу, они, скорее всего, не спали.

– Видите ли, это не совсем удобно, – замялась Елена Ивановна. – Роза замужем. Ее муж – мой племянник. А Леша... Леша еще мальчик. Все это настолько несерьезно...

– Я понимаю. То есть уверен, ничего не было. Просто два молодых человека проводили время вместе.

– Вот именно, – кивнула старшая.

– И все-таки дайте мне адрес. Клянусь, я все сделаю аккуратно. Не вызывать же их обоих в прокуратуру? Тогда ваш племянник уж точно заподозрит неладное, – припугнул Завьялов.

– Ну хорошо. Я сейчас подниму историю болезни Леши Митрофанова, а где живет Роза, я и так знаю. В Мамоново. Дом номер двадцать восемь по улице Колхозной. Но будет лучше, если вы придете к ней на работу. Она живет со свекровью, и отношения у них сложные. Не надо давать повод для скандала.

– А где работает Роза?

– В библиотеке. Центральная Городская. Перекладывая медицинские карты, Елена Ивановна добавила:

– Она работает в читальном зале. Вы осторожно к ней подойдите и... Поймите меня правильно, у них маленький ребенок. Уходить из семьи из-за какого-то мальчишки Роза не собирается. Надеюсь, что и он разумен. Он живет на Фабрике. Вот, пожалуйста.

Спрятав листок в карман, Завьялов поинтересовался:

– А Михаил Сергеевич когда будет?

– Как? Он тоже вам нужен? – отчего-то засуетилась старшая сестра.

– Он дежурил в ту ночь. И нашел тело.

– Уверяю вас, он ничего не слышал!

–А почему вы так уверены? Елена Ивановна засмущалась.

– Вы что, тоже были здесь? – Александр пристально взглянул на старшую.

– Нет, что вы! Что вы! – испугалась она. -Я. всегда ночую дома! Конечно, иногда меня вызывают, но...

– Почему он ничего не слышал?

– Видите ли, – вновь замялась старшая, – в пятницу вечером мы хорошо посидели. Конец рабочей недели, ну и так далее...

– Понятно.

– Везде так делают, – начала вдруг оправдываться Елена Ивановна. – Ну чем еще мы можем себя порадовать? А больные, они ведь приносят... Соленья, варенья, колбасу домашнюю.

– И спирт остается.

– Да, остается! Что, были жалобы? При наших зарплатах мы должны хоть как-то себя поддерживать!

– Я все понял. Не надо так кричать. – Ему показалось, что старшая сестра говорит слишком уж громко. – Значит, в субботу Михаил Сергеевич был немного не в себе?

– Немного. А что может случиться в субботу? Ну привезут кого-нибудь с травмой, так здесь Маша. На нее всегда можно было положиться.

– Он что, был пьян?

– Почему пьян? Просто выпил. Только это не для протокола, – поспешно добавила Елена Ивановна. – К вечеру был вполне адекватен. Просто лег. А утром, когда с ним беседовал следователь Горанин, и вовсе нормален. Не надо думать, что у нас здесь вертеп. Нормальная рабочая обстановка.

– Ладно, я понял. Часть больных на выходные отпускают домой, дежурный врач позволяет себе немного расслабиться, и никогда никакого ЧП не случалось.

– Нет, не случалось. Поймите, если в субботу человек получает травму, то, как правило, будучи в состоянии алкогольного опьянения. Они сначала протрезвляются, а уж потом – к нам. В выходные у нас спокойно.

– Мне все равно надо будет с ним побеседовать. Разумеется, без протокола. Выяснить некоторые подробности. Допустим, он ничего не слышал, но тело-то нашел он! То есть мертвую Машу видели двое: Михаил Сергеевич и следователь Горанин.

– Как это двое? А понятые? А персонал? А сотрудники милиции?

–Я имею в виду видели до того, как... В общем, это не имеет значения... Для меня.

– В понедельник он выходит на работу, – сухо сказала старшая. И вздохнула: – Ох, как это все некстати! Ну почему он убил ее именно в больнице? На дежурстве?

– Вот и я не могу этого понять. Почему?

– У вас все ко мне?

– Почти. Елена Ивановна, не в службу, а в дружбу. Два месяца назад у вас лежал с переломом симпатичный молодой человек. В больнице все прозрачно, от людских глаз не скроешься.

Наверняка заметили как он подолгу беседует с моей женой. Не назовете мне его имя? И еще, подскажите адресок.

– Я не могу всех помнить.

– Да бросьте! Наверняка обрадовались. Такой компромат на неугодную вам медсестру! По ночам шушукается с больным!

– В этом нет ничего особенного, – сухо сказала Елена Ивановна. – К тому же по ночам меня здесь не бывает.

– Но наверняка доложили?

– Да. Допустим.

– Как его имя?

– Павел Павнов, – помявшись, сказала старшая. – Сын моей хорошей знакомой. С Фабрики. Она торгует на рынке. Я ей сразу же сказала...

Завьялов уже не слушал. Как все переплелось! Не случайно пошел тогда за этим Павновым. Интуиция. Но он шел за будущим убийцей Германа, а оказалось, что Маши. Однако ничего еще не доказано. Должен быть хоть какой-то мотив.

– ... надо прекратить, – донеслось до него.

– Что, простите?

– Он появлялся здесь и после.

– После того как его выписали?

–Да.

– Это были амурные отношения?

– Я не бываю здесь по ночам,—повторила Елена Ивановна.

– А он бывал здесь именно по ночам? – спросил Александр, чувствуя, как закипает внутри.

– Не знаю. Не могу сказать.

– А кто может?

– Спросите у бабы Тани, у нашей санитарки. На ее глазах завязывался их роман. Или что там у них было...

– Хорошо, я спрошу.

– И Марина Парфенова должна знать. Хирургическая сестра.

– А, подружка. Как мне в голову не пришло! – пробормотал он.

Подруг у Маши было немного, в основном медсестры, что работали с ней в больнице. Ближе всех – Марина.

Он поднялся:

– Пойду, пожалуй.

– Адрес-то вам нужен?

– Чей? – машинально откликнулся Завьялов, занятый своими мыслями.

– Да Павнова, чей же еще!

– Давайте. Пригодится.

Узнать адрес – не проблема. Герман наверняка уже узнал. Ведь он обещал навести справки. Ах, Герман, Герман! Плохо же ты расследуешь убийство жены лучшего друга! Надо будет зайти на днях, сделать тебе выговор.

Пометил себе в блокноте: – баба Таня, Марина, Алексей Митрофанов и Роза. И, разумеется, Михаил Сергеевич.

– У нас в городе говорят, что это маньяк, – сказала Елена Ивановна, провожая его до дверей.

– А? Что? Простите, я после ранения хуже слышу, – развернулся он лицом к женщине.

– Говорят, что это дело рук маньяка, – громко и отчетливо сказала старшая.

– Не думаю. В любом случае, вам бояться нечего.

– Вы так думаете?

– Ее убили не потому, что она работала в больнице. И отнюдь не случайно. Это не повторится.

– Беспокойно у нас стало, – продолжала Елена Ивановна. – Сначала в вас стреляли, потом хулиганить на Фабрике начали. И теперь вот убийство. Город лихорадит. Раньше было тихо.

Завьялов пожал плечами и вышел в коридор. Пахло хлоркой, обоняние у него после ранения стало особенно острым. Чуть не задохнулся. Обернулся: старшая сестра стояла на пороге своего кабинета. За ее спиной увидел окно. Окно... Лица не видел, на пороге просто стояла женщина. Представил вдруг, как все это было. Женщина в дверях. Лицо испуганно. Он. Разгневан. Толкнул ее в кабинет, закрыл дверь. Потом увидел... Что увидел? Надо вспомнить тот рисунок. Какой рисунок? Его, ведь, не было. Утром плакат висел на стене. Галлюцинация. Всего лишь галлюцинация. Или сон.

– Что с вами? – испуганно спросила старшая сестра. – Вам плохо?

–Да... что-то... нехорошо...

– Сердце?

– Нет. Голова болит.

– Я сейчас дам вам таблетку. – Елена Ивановна метнулась было в кабинет.

– Постойте. У меня их полный карман!

– Дайте-ка, я взгляну, – требовательно сказала она.

– Не стоит. Это просто от запаха. Хлорка. Сейчас все пройдет.

– Врачу давно не показывались?

– Я здоров, – отмахнулся он. – -На работу вот собираюсь. Только разберусь с этим делом.

– Напрасно вы,– сказала вдруг старшая. – Ее все равно не вернешь, а...

– Что? Что такое?

– Нет, ничего.

Старшая смотрела ему за спину, и лицо ее менялось на глазах. Даже мелкие морщинки, казалось, разглаживались. Он обернулся. По больничному коридору широко шагал следователь Гора-нин. Кожаная куртка на меху расстегнута, под ней темный костюм. Белая рубашка, галстук. Ему отчего-то стало не по себе. Увидев его, Герман улыбнулся:

– Что, Саша? Опередил меня? Добрый день, Елена Ивановна!

Та моментально преобразилась. Распрямила плечи и словно бы стала выше ростом, глаза засияли, во взгляде появилось кокетство. Герман тоже ласкал ее глазами: яркая женщина.

– Герман Георгиевич, вы тоже к нам? – пропела старшая. – Я уже все рассказала вашему другу, но, может, чайку?

Этот великий маг и волшебник, Герман Горанин, оценив обстановку, пообещал:

– Обязательно. Но потом. Работа, Елена Ивановна, что поделаешь!

– На вас только и надежда, – продолжала кокетничать старшая сестра. – Уж вы нас защитите. А то в городе говорят – маньяк.

–  Поймаем, – кивнул Герман, и обратился к Завьялову: – Ну что, Александр Александрович, как успехи?

– Ты с работы?

– Именно. И на работе. Решил допросить свидетелей.

–  Михаил Сергеевич в отъезде. А больные, которые в ту ночь предположительно не спали, уже выписались. Здесь только баба Таня.

– А зачем нам баба Таня? – прищурился Герман. – Она у меня в списке не значится.

– У меня значится. Может, отойдем?'– Завьялов покосился на старшую.

Та неохотно сказала:

– Не буду вам мешать. Если что, я у себя.

– Эффектная женщина, – заметил Герман, когда дверь за Еленой Ивановной закрылась.