Текст книги "Странник"

Автор книги: Наталья Резанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Наталья Владимировна Резанова
Странник

Странником в мире ты будешь!

А. Блок. Роза и крест

Авентюра первая. Исход
(зима 1102—1103 гг.)

Всюду беда и утраты,

Что тебя ждет впереди?

А. Блок. Роза и крест

– Странник я! Странник!

Площадь была почти пуста, и вопли громко отдавались среди домов, зависая в сыром прозрачном воздухе. Переходившая площадь девушка остановилась и обернулась. Мимо церкви двое стражников лениво волокли какого-то бродягу, а он вырывался и кричал:

– Странник я! Паломник, а не вор!

Никто его не слушал. Снова пошел слабый снег и скрыл голосящего оборванца, продолжавшего повторять, что он странник, и тащивших его стражников. Девушка плотнее запахнулась в плащ и зашагала дальше. Ей было лет пятнадцать. У нее были рыжие волосы, заплетенные в косу, и отнюдь не характерная для рыжих внешность. У тех обычно округлое молочно-белое лицо, усыпанное веснушками, либо остренькое и вытянутое. У девушки были тонкие, правильные и резкие черты лица и пристальные карие глаза. Высокая, она несколько сутулилась и глядела прямо перед собой. Возле нарядного каменного дома, на воротах которого красовалось изображение двух поднявшихся на дыбы единорогов, смуглый черноволосый юноша небольшого роста седлал коня.

– Здравствуй, Адриана, – сказал он, когда девушка оказалась рядом.

– Здравствуй, Даниэль. Уезжаешь сегодня?

– Да, на службу королю. – Видно было, что его больше волнует сама это новость, чем девушка.

– Ну, дай тебе Бог, – безразлично сказала она и двинулась дальше.

В соседней подворотне стояли две женщины.

– Бедняжка, – сказала одна другой, – сирота, да еще и бесприданница…

Девушка свернула за угол. Там, стиснутый двумя богатыми дворами, стоял маленький серый дом. Адриана пнула ногой незапертую дверь и вошла.

Внутри было ненамного теплее, чем на улице. Дрова давно кончились. Не снимая плаща, Адриана, положив руки на колени, опустилась в кресло возле холодного очага.

Три месяца назад, во время последней вспышки чумы, умерли ее родители. Саму Адриану болезнь почему-то миновала. Отец ее был живописцем, рисовал миниатюры на пергаменте, зарабатывал плохо, но это его мало волновало. Семья жила как лилии полевые, что не жнут и не сеют. Родители Адрианы очень любили друг друга. Это было идеальное супружество. Они умерли в одночасье и до последнего дыхания были влюблены друг в друга, как в день свадьбы. Занятые только собственными чувствами, они никогда не интересовались другими людьми и не обращали на них внимания, в том числе и на свою единственную дочь. В детстве Адриана как должное принимала равнодушие отца и матери, а затем – равнодушие всех окружающих. Неуклюжая, неловкая, болезненно застенчивая, она не умела сходиться с людьми, подобно большинству обойденных вниманием детей. Сколько она себя помнила, друзей и подруг у нее не было. Смерть родителей поразила ее меньше, чем можно было ожидать. Впрочем, ее жалели – ведь жалость ни к чему не обязывает. Сосед-бургомистр, чьи заказы часто выполнял отец Адрианы, относился к ней благожелательно. С сыном его, с которым она поздоровалась на улице, – он был на четыре года старше Адрианы – ее связывали лишь отношения холодной и также ни к чему не обязывающей вежливости. Больше, пожалуй, она в последнее время ни с кем не разговаривала. В маленьком Книзе, где почти все знали друг друга, она была бесконечно одинока. И после долгих часов бесцельных скитаний по городу с еще большей силой ощущала свое одиночество. Глядя в затянутое бычьим пузырем окно, она думала о своей жизни. Пока она жила, продавая кое-какие старые вещи. Скоро в доме останутся одни голые стены. Как существовать дальше, она не знала. Прокормиться каким-нибудь ремеслом? Всегда у нее все ломалось или рвалось. «Что у тебя за руки!» – сердясь, кричала мать, и она в испуге роняла шитье или тарелку. Она прочитала все книги, какие есть в доме, у бургомистра и у другого постоянного заказчика отца – настоятеля собора Святой Маргариты, многие из них знала наизусть, но кому это нужно? Вот если бы она родилась мужчиной… да и тогда вряд ли пригодилось бы. К чему ученость, когда все кругом воюют? Замуж при такой бедности ее никто не возьмет, да она и не хотела замуж. Разве что продать дом и податься в служанки… и унизиться перед всем городом? Нет уж, лучше так… существовать бесцельно, никчемно, забившись в собственную конуру, и каждый день думать только о том, как бы протянуть дальше.

Она сидела, зимние сумерки заполняли комнату, а она все не двигалась, словно переполнявшая душу тупая тоска приковала ее к месту.

«Сколько это может продолжаться? – думала Адриана. – Должно быть, до самой смерти».

Это было во вторник после Крещения. А еще через две недели комтур Визе осадил Книз.

Бургомистр Николас Арнсбат продолжал сидеть в ратуше, хотя была глубокая ночь. Он уже привык спать урывками, а после нынешнего совещания городских старшин спать и вовсе не хотелось. Разговор шел уже о том, чтобы сдать город. Осада продолжалась сорок два дня. До сих пор все атаки осаждающих были отбиты, но прошлым утром, во время последнего штурма на стене был убит Гибер, командовавший городским ополчением. От самого ополчения тоже оставалась едва половина. И все же Арнсбат был против сдачи. Он слишком много слышал о Генрихе Визе, и о том, что орден Святого Маврикия делает с жителями захваченных городов.

«Проклятая война! Да, династия Кнерингов создала величие страны, но она же ее и погубила, разрушив собственное строение. Вот уже двадцать лет прежде единое королевство разорвано на многочисленные лоскуты, и все бароны, князья, маркграфы только и думают, как бы отхватить от соседнего лоскута. Теперь и орден озабочен расширением своих земель. Рыцари, в бога мать! Нет чтобы с неверными сражаться – полезли сюда. До сих пор все эти невзгоды нас миновали, мы – город небольшой, небогатый, исправно платили подати, кому следовало, – и вот, докатилось и до нас.

А ведь нам не выстоять. Кладовые пусты. Хорошо, что сейчас зима и нет недостатка в воде, но голод нас доконает. Есть сведения, что Визе послал за осадными машинами. А стены Книза не чета даже вильманским. Весна не за горами. Лед на реке начнет таять, и они полезут в драку. А кому защищать город? Раненым? Женщинам? Нет, своими силами город не удержать. Итак, остается последняя надежда – Аскел… не за горами… если он уже перевалил через горы… Известия о нем были получены больше двух месяцев назад, когда об осаде и речи не было. А через горы зимой… и подумать страшно… ну, он мог просто повернуть назад. Но даже если он уже по эту сторону, он может не знать о том, что творится в Книзе. А если и знает… придет ли?»

Бургомистр припомнил все, что знал о Вельфе Аскеле. Отец его, Георг, выдвинулся из простых латников, получил феод где-то рядом со Сламбедом. А у этого чуть ли не войско свое. Пожалуй, что самый молодой из королевских полководцев, лет двадцать пять, но на службе с детства, поднаторел… Вельф дважды приезжал в Книз, они с бургомистром дружны, можно сказать, однако причина ли это, чтобы двинуть солдат против ордена? Ведь никаких союзов не заключалось, договоров не подписывалось… кто знал? «Купец, купец, только о торговле и думал! И все же надежда есть надежда. Послать бы человека к нему… а кого пошлешь? На стенах каждые руки на счету, всякий, кто в силах держать оружие, – держи! А ведь слабосильного не пошлешь. Смелого, конечно, так сейчас все с голодухи стали смелые, но в первую очередь ловкого… и преданного городу… и неприметного, чтобы мог пробраться сквозь орденский лагерь… а еще лучше – ангела, чтоб на крыльях перелетел! К утру нужно все решить. Иначе будет поздно. А сейчас…»

Было за полночь. После смерти Гибера Арнсбат принял на себя его обязанности, и теперь самое время идти к укреплениям. Проверить посты. И не дай бог ночной штурм, как уже случалось. Зима-то какая никчемная, ни тепла, ни холода настоящего…

Он шел по темному городу и думал: хорошо или плохо, что Даниэль сейчас далеко отсюда? Быть может, мы все погибнем, а он останется… Хорошо или плохо? Хорошо или плохо? В караульной башне не спал один Хайнц, остальные растянулись на лавках и на полу. В очаге трещало несколько поленьев. Было тепло, и стоял смрад немытых тел, слышались стоны и храп.

– Как?

– Тихо, – сказал Хайнц.

– А люди?

– Ничего. Отдрыхнутся – лучше воевать будут.

«Послать его?» – размышлял Арнсбат, глядя в лицо старого солдата, где морщины мешались со шрамами.

– Кому надо – тот не спит, – продолжал Хайнц. – На стенах тоже многие ночуют… городские.

– Я взгляну. – Арнсбат поднялся по крутой лестнице наверх, подошел к бойнице. На том берегу горело несколько костров. И все… Внезапно он споткнулся, на что-то наступил. Шатнулся в сторону. Рядом, в нише стены, зашевелился какой-то ворох тряпья, что-то забормотали и из-под рогожи высунулось человеческое лицо, завешенное прядями спутанных волос, казавшихся во мраке угольно-черными. Арнсбат нагнулся, пригляделся.

– Адри…

– Это вы… А я уж подумала – на приступ лезут.

Он усмехнулся, припоминая.

– Давно я тебя не видел… А ведь соседи, дома рядом стоят…

– А я теперь там не бываю…

– Где же ты живешь?

– Здесь…

«Бедная запуганная девчонка, – подумал Арнсбат, – боится одна».

– А здесь что делаешь?

– Воюю…

Она поднялась на ноги, подтянув рогожу на плечи. Как ни было темно, Арнсбат разглядел, что одета она черт-те во что: в какую-то рваную мужскую рубаху с прожженными по краям рукавами, юбка из дерюги, ноги обмотаны тряпками.

– Что это с тобой?

– Платье и плащ совсем обгорели… когда пожар тушила на Северных воротах.

– И как же ты воюешь?

– Как все… не сидеть же.

– Сколько тебе лет, Адри?

– Будет шестнадцать.

– А если убьют – не страшно?

– Если сразу – чего же тут страшного? А город жалко – люди… дети маленькие…

– Славная девка, боевая девка, – сказал Хайнц, подошедший сзади, – тоже, видимо, проверял посты. – К оружию привыкла.

Бургомистр разглядывал Адриану. Она была ниже его на полголовы. Странная мысль…

Адриана тоже смотрела на бургомистра. «Здорово сдал, – думала она. – Постарел… а ведь видный был мужчина. Чего это он?»

– Вот что, – сказал Арнсбат. – Пошли-ка вниз. Нужно поговорить. И ты тоже, Хайнц.

Они вернулись в башню. Арнсбат, однако, не дошел до зала, толкнул дверь в пустую кладовую. Пошарил, нашел где-то огарок свечи. Ударил кресалом по кремню, зажег, налепил свечку на место выбитого кирпича.

– До рассвета еще далеко, – пробормотал он. – Теперь так. Ты, брат, принеси какой ни на есть одежды с убитых. Поплоше, но не самую рвань. И поищи канат потолще и подлиннее. А ты останься.

Он сел на пыльную скамью. Адриана продолжала стоять. Теперь только Арнсбат заметил, что за веревку, поддерживающую ее лохмотья, заткнут тесак.

Арнсбат решил не тянуть.

– Мне нужен человек – послать к Аскелу.

– Что я должна сделать? – спросила она.

– Конечно, жалко… я ведь тебя с младенчества помню… Девчонку, может быть, на смерть… Ты вот говорила – если сразу. А если не сразу? Есть много вещей хуже смерти…

– Я знаю.

– Молчи и слушай. Раз ты давно на стенах, должна понимать, как нужна нам помощь. Вельф Аскел, если горы перешел, днях в четырех отсюда. За Вильманом. Если через десять дней не вернешься…

– А если он мне не поверит, что я от вас?

– Написал бы я письмо, да опасно – вдруг попадешься? Они там, в ордене, грамотные…

– У вас есть какая-нибудь вещь, которую он знает?

– Погоди…

Вошел Хайнц.

– На, бери это барахло…

– Слушай, Адри, переоденешься в мужское – так лучше, сама знаешь. Вокруг лагеря много бродяг ошивается…

– Понятно. – Она взяла одежду в охапку, отошла в темный угол. – Хайнц, где ей лучше спуститься?

Тот прикинул.

– Между караульной и Восточными воротами.

– Ладно, жди нас там. Веревку не забыл?

Адриана снова вышла на свет. Рубаху оставила свою, поверх – ветхая куртка, холщовые штаны, на ногах – опорки, войлочная шапчонка засунута за ремень.

– Ага, – она вытащила нож, намотала волосы на кулак и обрезала их. – Все равно свалялись. – Бросила волосы на пол.

– Так. Нашел я. Вот ладанка с мощами святого Элигия, освященная папой. – Он расстегнул кафтан, достал серебряный образок на тонкой цепочке. – Он ее видел – похвастался я раз на пиру в ратуше… Спрячь хорошенько…

Ему совсем не хотелось выходить наружу, в холодную тьму.

– Да… был бы Даниэль здесь, послал бы его. Но он уехал. Что же делать – дело невеселое.

– Дуракам всегда весело, – ответила она.

Арнсбат снова взглянул на нее. Неужели одежда так меняет человека? Черт возьми… Но у нее и голос изменился… и взгляд… даже ростом она выше. Нет, с недосыпу мерещится.

– Идем, – сказал он. Стоя рядом с Хайнцем, закреплявшим веревку, Арнсбат давал ей последние наставления.

– Десять дней – это крайний срок, а обернешься раньше – на шестые сутки от этих будем ждать тебя каждую ночь, я и он. Место запоминай.

– Готово, – сказал Хайнц.

Николас Арнсбат вздохнул.

– Ну, с Богом, – и перекрестил посланницу.

– На, возьми, – Хайнц протянул Адриане два сухаря, – больше нет. – Добавил, пока она прятала сухари за пазуху: – Как спустишься вниз, – коли никого нет, дернешь три раза. Тогда подыму веревку.

Адриана обернулась к ним, видимо, что-то хотела сказать, но передумала, полезла в бойницу.

– С Богом, с Богом, – повторил Арнсбат. Скрипнула натянувшаяся веревка, и голова Адрианы исчезла в тени.

Вначале был слышен шорох упирающихся в стену ног, потом стих.

– Лазить-то она умеет или нет, так и не спросил я ее, – заметил Хайнц.

Арнсбат высунулся наружу.

– Ничего не видать.

– Может, напрасно ты это затеял? Нашли бы парня… – он осекся. – Дернули. Три раза.

– Слава Богу. – Арнсбат прислонился к стене.

– Тащи.

– Погоди. Послушаем, как пройдет.

Выпустив веревку, Адриана вытерла ободранные в кровь руки об одежду и прислушалась. Было тихо. Снег в тени ворот казался черным. Только бы через реку перебраться, а там как-нибудь… Сделала шаг, другой. Побежала и скоро оказалась у границ тени. Там, впереди, река, за ней – орденский лагерь… Она вновь побежала, пригнувшись. Хорошо, что луны нет. Вот и костры видны на той стороне. Вряд ли ее можно было разглядеть, до реки шагов тридцать, все же Адриана опустилась на снег и дальше двинулась ползком. Днем мело, и она подумала, что может наткнуться на припорошенные снегом неубранные трупы, но это мысль была мимолетной. Сухие прибрежные камыши торчали из сугробов. На обрыве она замерла. В задумчивости набрала снег в горсти и стала сжимать, хотя это причиняло режущую боль ободранным ладоням. Перед ней темнела замерзшая река. Здесь, на льду Гая, в мирные зимы с визгом носились городские дети, толкали друг друга, упавшие проезжали на собственном заду и сбивали с ног тех, кто не успевал отскочить, она же смотрела на них со стены, по застенчивости и нелюдимости не смея принять участие в общем веселье. Сама она подойти не решалась, а другие никогда ее не звали… и уж так получилось, что ее нога никогда не касалась затвердевшей поверхности реки. Все-таки как же перебраться? Потому что перебраться – это самое важное. А после – ровная земля под ногами, потихонечку, полегонечку… Она откусила от пахнувшего кровью снежка и поползла вниз, к реке. У кромки льда встала на ноги. Бежать было скользко, но она ни разу не упала.

Первые шаги на том, вожделенном берегу она сделала на четвереньках. А там, почти сразу, – костры. Поднимаясь, она вздрогнула. Прикусила губу. Бояться еще! Вон хворост навален, за ним можно встать на ноги и – спокойно, не бежать, не дергаться, так только и можно пройти, не привлекая внимания. Глаза ее искали часового – и не находили.

Запах нечистот ударил в ноздри. Снег был весь загажен. У костров бродили и валялись солдаты ордена. Окрестные деревни пожгли в самом начале осады, в уцелевших домах разместились командиры, а простым воинам приходилось ночевать на снегу. Впрочем, им было не привыкать. Многие не спали. Глядя на них, Адриана мимолетно подивилась тому, что они с виду ничем не отличимы от горожан. В бою об этом как-то не думалось.

Незамеченной ей удалось пройти довольно далеко в глубь лагеря, как вдруг она услышала шум и крики. Она схватилась за тесак, думая, что обнаружена, но в этот момент несколько человек пронеслись мимо нее к палаткам, за которыми поднялась какая-то возня. Солдаты сбились в кучу, слышалось: «Бей, бей! Так его!» «Драка», – решила Адриана и хотела уже, воспользовавшись суматохой, проскочить через лагерь, однако сзади бежали еще, и ей поневоле пришлось замешаться в толпу.

– Что там? – спросили рядом.

– Конокрада поймали…

Меньше всего Адриана собиралась высовываться, но ее случайно вытолкнули вперед, и она увидела на затоптанном снегу распластанную человеческую фигуру. Кое-кто из сбежавшихся поднимал над головами выхваченные из костра головни, и из тьмы порой выступали освещенные кровавым светом лица.

– Дорогу! Дорогу комтуру! – заорали над самым ухом, солдаты расступились, и чуть ли не из-за плеча Адрианы появился невысокий человек в черном, подбитом мехом плаще – сам Генрих Визе. Два здоровенных парня возвышались за его спиной. Рядом стоял монах-цистерианец. Визе был крепок, плотен, кривоног, одет в теплый тяжелый кафтан. Редкие темные волосы прикрывала черная скуфейка. У него было круглое широкое лицо с коротким, будто обрубленным, носом. У пояса его висел длинный меч, а на среднем пальце правой руки был надет массивный перстень с изображением солнца – знак рыцарей Святого Маврикия.

– Жив еще? – спросил он осипшим от ветра, но не лишенным приятности голосом.

Конокрада подняли и поставили на колени. Его лицо было разбито до такой степени, что невозможно было разобрать черт. Из носа и ушей текла кровь.

– Ну? – спросил Визе.

– Поймали у коновязи, – сказал широкоплечий в меховой шапке. – Троих уже отвязал.

«Я могу ударить его ножом, – думала Адриана, – тогда осаде конец… и мне тоже. Один удар – и…»

– Стали бить, а потом… словом, что твоя милость прикажет…

«…но телохранители? А если не конец? Если они не уйдут… и никто не дойдет к Аскелу?» Под тканью кафтана проступал заметный живот… один удар, только один удар… нет, не за этим меня послали…»

– Посадить его на кол, – сказал Визе.

– А тот… с вечера шевелился вроде… или прикажешь добить?

– Если жив – оставь так. А этого – рядом.

Конокрад завыл неожиданно тонким голосом, его подхватили и поволокли. Адриана проводила его взглядом. Внезапно она вновь услышала голос Визе:

– Эй, ты, рыжий! Что-то я раньше тебя здесь не видел!

Она обернулась, холодея. Сомнений не было – комтур обращался к ней.

– Я конюх, – произнесла она хриплым, однако ровным голосом, – новый конюх брата Альбрехта (от пленных она знала, что такой рыцарь есть). Он, как услышал про покражу, прислал узнать.

Голубые глаза Визе все так же смотрели в ее лицо. «Если он заподозрит, я зарежу его», – отчетливо подумала Адриана. А Визе все смотрел. У него была отличная память, он гордился тем, что знает в лицо большинство своих солдат. И сейчас он просто запоминал клок рыжих волос, свесившийся на нос, ободранные руки (он и это заметил), острые карие глаза.

– Конюх, – пробормотал он, – ну, ступай отсюда… – Повернулся и тяжело зашагал назад. Большинство солдат тоже двинулось с места – посмотреть на казнь.

Адриана осталась стоять. Она еле держалась на ногах. Отдышавшись, она подняла голову и увидела, что край неба посветлел.

Рано утром из лагеря выехал небольшой обоз – трое саней, с десяток всадников и пешая обслуга. Они двигались на запад, навстречу отряду божьего брата Мутана, известного знатока осадных машин. В одной из повозок поместилась Адриана. Все произошло само собой. Еще в лагере, пока она раздумывала, как ей сюда попасть, какой-то стоящий у коновязи мужичонка стал громко жаловаться, что с вечера ушиб руку и она вся болит и распухла. Адриана, используя приобретенные по время осады познания, вывихнутую руку вправила, потом помогла запрячь тощего одра, а дальше уже никто не удивлялся ее присутствию здесь. И вот она ехала в санях, а не топала пешком по снегу, ее даже угостили куском солонины – она и не подумала отказаться, хотя это был дар врага, – еще я буду сухари свои тратить!

Возница, тщедушный, остроплечий, с грязной торчащей бороденкой, и восседавший на ворохе рогож латник вели неторопливую беседу. Адриана примостилась сзади.

– А наш-то – добрый был нынче. И пытать его не велел.

– Не иначе – в зернь выиграл.

– Да ну?

Шуршал мокрый снег. В соседних санях кто-то все время кашлял. Возница поковырял в зубах.

– Узнаю эти места. В начале зимы мы здесь шли. Только тогда прямиком двигались от Брика – вон оттуда, а теперь вкружную пойдем, через Лысую пустошь… видишь, где кусты? Там и начнется. А оврагов там…

– Я, дядя, нездешний, – лениво сказала Адриана, – объясни ты мне, почему мы сейчас напрямую не пойдем?

– Дурень ты, малый! А река?

– Какая река? Гай?

– Да Веда же!

– Так она, верно, и раньше там была.

– А лед? На Гае тоже лед, скажешь? Но там он еще долго стоять будет, а Веда – речушка поменьше, да быстрая, того и гляди, вскроется, время-то подходит! И потонуть недолго. А чем переправу наводить, быстрее обойти…

– И верно, – согласилась Адриана.

– К тому же, – добавил латник, – там, к западу от леса, Вильман, а нам с такими малыми силами рядом с Вильманом показываться не след. В тех краях где-то Аскел объявился. Сюда-то он не придет, но если что… Понял?

– Ага.

Латник начал что-то рассказывать об отце Иакове, теперешнем духовнике Визе, по слухам, отчаянном игроке, в отличие от прежнего – жуткого пропойцы, но мысли Адрианы сосредоточились на одном – как удрать отсюда? Уж одна-то она через реку переберется, только вот как удрать? Просто выскочить из саней и бежать? Выстрелят в спину без лишних разговоров – и прощай, бургомистр Арнсбат! Сплести какую-нибудь историю? Или дождаться привала?

Обоз свернул влево. Дорога петляла меж редких зарослей. Несмотря на лежавшие сугробы, было видно, что местность пошла неровная. Начал падать тяжелый редкий снег.

«Это хорошо. Хуже видно». Перед ними тянулась длинная цепь полузанесенных оврагов. В одном месте был перекинут бревенчатый мост.

– Подтянись! Подтянись! – орал десятник, проезжая мимо них. Передние уже ступили на мост, за ними двинулись остальные. Внезапно впереди раздался треск. Нога одной из лошадей провалилась между бревнами. Она испуганно заржала, метнулась в сторону, пугая прочих. Ближние кинулись ее удерживать. Большинство топталось у передней повозки. Ожесточенно кричали, но что, было трудно разобрать.

– Это не тебя там зовут? – тихо спросила Адриана.

– Пойду взгляну, – сказал солдат, вылез из саней и отправился вперед.

– Ну, теперь надолго застрянем, – промолвил возница. Он выпустил вожжи и свесил голову на грудь. Адриана вытянулась, улеглась на живот, облокотившись на рогожу, стала осматриваться. Крестьянин, похоже, задремал. Тогда она, мгновенно подобравшись, вскочила и спрыгнула с места, скатилась по снегу в овраг, пробежала под мостом, бросилась к кустам и дальше – туда, куда ей указывали. Пройдет не меньше получаса, прежде чем они заметят ее отсутствие, подумают, что в других санях или идет пешком, а потом припишут армии ордена еще одного дезертира.

Осталось позади поле. Перебираясь через Веду, она поскользнулась на бегу и проехалась совсем как те дети, правда упав на колени, но лед даже не треснул, она снова вскочила на ноги и остановилась перевести дух только когда была уже в лесу. Тут стоило остановиться и подумать.

Великий лес! До самого Вильмана и дальше. Она, горожанка, никогда не бывала здесь, но слышала достаточно. Говорят, в прежние времена целые армии исчезали здесь бесследно, сгинув в бесконечных дебрях. Армии! Однако это было давно, а вот о путниках, растерзанных волками, приходилось слышать постоянно. Особенно в конце зимы.

Ну, хватит! Пора. Только бы не заплутать. Все время на запад. Адриана взглянула на стоящее высоко солнце. Снег здесь лежал плотно, ноги то и дело проваливались, и шаг поневоле замедлялся. Стремясь наверстать время, Адриана было приняла решение идти и ночью, но потом поняла, что ночью непременно собьется с пути. Хорошего гонца выбрал Николас Арнсбат! Никакого умения в хождении по лесу! Что делать…

Когда стемнело, она взобралась на раскидистый вяз, устроилась в развилке, предварительно привязавшись ремнем к самой толстой ветке. Луна, как и в прошлую ночь, не показывалась, и это убедило Адриану в верности принятого ею решения остановиться. Было не холоднее, чем на городской стене, где в последнее время ей приходилось ночевать. Вскоре она услышала ужасающе надрывный вой, напомнивший Адриане приговоренного конокрада, только этот порой спускался на низкие тона. Затем к нему присоединилось еще несколько голосов. Волки бродили совсем рядом. Несмотря на это, а также дьявольски неудобную позу, Адриане удалось задремать. Она слишком устала. Эти два дня могли бы утомить кого угодно.

Проснулась она от голода. Болело занемевшее тело. Она еле слезла с дерева и тут же, сидя, прислонившись к стволу, сжевала Хайнцев сухарь, заев его снегом. Голод от этого не уменьшился, но трогать второй сухарь Адриана не стала. Лучше уж кору жевать – говорят, так делают… Она потянулась так, что кости хрустнули, встала и двинулась в путь, не забывая поглядывать на солнце. На ходу голод ощущался меньше. Ветра не было, и она довольно бодро прошагала несколько часов. Впереди открылась узкая прогалина. Адриана уже почти пересекла ее, когда впереди заорали: «Стой!» – и из-за ближнего дерева выскочил человек. Еще ничего не поняв, она отскочила в сторону, и тут же рядом с ее плечом свистнула опущенная дубина. Нападающий снова ринулся на нее, и она вновь увернулась и побежала вдоль поляны. Поворачиваясь, она мельком увидела опухшее красное лицо. Хриплое дыхание слышалось за ее спиной. На бегу Адриана подскочила, ухватилась руками за длинный сук и подтянулась. Противник ее с разбега не смог остановиться, и тогда она спрыгнула вниз, успев выхватить нож. Клинок вошел в тело с мерзким хрустом. Второго удара не понадобилось.

Адриана сползла с трупа, встала на колени. Она вся взмокла, пот так и тек по телу, заливал глаза. Взглянула на убитого. За время осады она нагляделась на мертвецов и сама выучилась стрелять из лука и действовать пикой, но ножом она убила в первый раз, и в первый раз видела близко человека, убитого ею самой. Раскрытый редкозубый рот, окруженный жесткой щетиной. Ветхая рубаха, через дыры просвечивает тело. Одна нога босая, другая обмотана тряпкой. Обычный бродяга… дезертир, одичавший от голода… и ради ее лохмотьев… и одного единственного сухаря… Она забыла, как дешево ценится человеческая жизнь. Вот ей и напомнили. «Дурак, зачем закричал? Бил бы сразу…» Мокрая рубаха прилипла к спине, и Адриану затрясло от холода. Она вытащила нож из груди мертвеца и вытерла кровь о его штанину. Попробовала приподнять валявшуюся рядом дубину – не стоит, слишком тяжела.

«Ну, пора идти. Хоть согреюсь». Она уже отошла, потом вдруг замедлила шаг. «Надо бы похоронить». И жестко усмехнулась. «Волки его похоронят». И, чтобы согреться, пошла быстрее – на негнущихся ногах.

Вскоре после рассвета следующего дня – она к тому времени была в пути около двух часов – Адриане показалось, будто что-то изменилось в лесу. Не то чтобы она заметила нечто подозрительное или услышала – так показалось. Вздохнув, Адриана взобралась на ближайшую сосну. Сидя на ветке, она увидела: немного дальше лес обрывается, за ним лежит пологая долина, а в глубине ее под ясным утренним солнцем стоят палатки, дымятся костры, а между ними ходят люди.

– Слава тебе господи! – сказала Адриана, и, ломая ветки, спрыгнула в сугроб. Поднялась, отряхнулась. И тут ей стало страшно. А вдруг она сбилась с пути и налетела на орденский отряд? Или вообще забрела черт знает куда? Что же, ждать до темноты и время угробить… и так уже брюхо к спине прилипло… Она начала молиться, но мысли у нее путались, и, сказав вместо «amen» «будь что будет», она двинулась вперед. Бесцветное зимнее солнце сияло над ее головой.

В то утро Вельф Аскел спал дольше обычного, а разбудили его крики у входа в его шатер. Он открыл глаза. Было светло, и голова – ясная. Крики не прекращались. Орал часовой у входа.

– А ну, пошел вон! Что тебе сказано!

Ответа Аскел не расслышал, но после него часовой разъярился:

– Да я ж тебя за это на куски изрублю! В землю по уши вобью!

Вельф Аскел выглянул наружу. Часовой замахивался мечом на юного рыжего бродягу, а тот уворачивался, но не уходил. Вельф усмехнулся, глядя на это зрелище, потом спросил:

– Это еще что за чучело? Откуда он тут взялся?

– Черт его знает! Как из-под земли выскочил… – и снова замахнулся. – Убирайся, ворюга!

– Не ори, надорвешься, – сказал оборванец сиплым мальчишеским голосом. – Не мешай старшему.

– Ты кто, малый? – Вельф все еще забавлялся.

– Странник я. А ты Вельф Аскел?

– Ну я.

– А не врешь?

– А если я повесить тебя велю?

– А если у меня к тебе важное дело?

Вельф Аскел был солдат и привык к превратностям войны, поэтому слова рыжего оборванца его насторожили. Тем более что для наемного убийцы тот был явно слабоват. Он откинул полог шатра.

– Что ж, поговорим.

Адриана стянула с головы шапку и шагнула внутрь.

– Выкладывай, с чем пришел.

– Если ты и впрямь Аскел, тогда ты должен узнать эту вещь, – сказала она, снимая цепочку с мощами и протягивая ее Вельфу. Тот уселся на шкуры, служившие ему постелью, положил ладанку на ладонь и принялся ее разглядывать. А ну как не узнает? Тогда все пропало. И так уже она поражалась собственной наглости. Откуда что берется! Никогда в жизни не посмела бы так разговаривать, особенно с человеком, стоящим настолько выше ее, думала она, всматриваясь в лицо того, от кого ныне зависела судьба города и ее собственная судьба.

Он был еще молод – двадцати шести лет от роду. Благодаря темному загару особенно ярко выделялись серые глаза, веселые и жестокие. Прямые соломенные волосы падали на плечи. Сейчас, когда он задумался, между бровями выступила складка.

– Вспомнил! Я это видел у книзского бургомистра. Вроде талисмана, от несчастий бережет… Точно. Он мне ее показывал.

У Адрианы отлегло от сердца, однако она старалась говорить как можно равнодушнее.

– Верно. Он меня к тебе и послал.

– Так что же?

– Книз два месяца в осаде. Орденские войска. Если – самое большее через неделю – ты не явишься на помощь, город падет.

– Через неделю, говоришь? – он смотрел на нее косо и, как ей показалось, с издевкой. Адриана ощутила злобную дрожь. Неужели все было напрасно?

– Как бишь, ты сказал, тебя зовут?

– Странник я, странник. – Она вовсе не собиралась открываться перед этим человеком, совсем ей это было ни к чему. Она не могла бы точно вспомнить, из каких глубин сознания выскочил этот «Странник», однако сейчас он пришелся весьма к месту.