Текст книги "Ищите кота (сборник)"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Ушастики, – спрашивала я, – уж очень благодушен Виктор Сергеевич. Нет ли у него еще одной семьи в ближайшем Подмосковье? А у вас, соответственно, еще сестрички или братика?
– Он несколько лет назад, кажется, в Африку летал в командировку? – подхватывала Настя.
– С черненьким братиком вы смотрелись бы отлично, – разворачивала тему Катя. – Только форму ушей не забудьте у негритенка проверить.
– Элька! – возмущалась Ирина. – Они превращают нашу семью в «Ширли-мырли».
Года полтора или два, слушая рассказы Иры и Эльки, мы искренне переживали за бедных мам. Одна предательством длиною в двадцать лет оскорблена. Другая все эти годы сидела тихо как мышь, а теперь ее обвиняют в подлости. Женщины образованные, с хорошими манерами, они выказывали интеллигентность во всех областях жизни, кроме общения с соперницей. Личного общения никогда не было. Они друг друга не видели (и на похоронах Виктора Сергеевича не встретились, потому что мама Эльки ушла из жизни раньше), но общение их было скандально-интенсивным. Посредством дочерей и телефона.
– Набери номер этой сволочи! Я ей все скажу! – требовала мама Ирины.
На другом конце трубку держала Элька и озвучивала с ходу отредактированный вариант гневного послания Ириной мамы. Сестры были обязаны повторять в трубку дословно, но ответ сглаживали как могли.
Слушая потом пересказ телефонных баталий в изложении Иры и Эльки, мы хохотали до колик в животе. Потому что через два года перестали относиться к этому конфликту как к великой драме. Точнее – драма превратилась в фарс. Мамам было меньше лет, чем нам сейчас. Но мы-то были молоды, и мамы нам казались глубоко пожилыми.
Мы пришли к заключению, что у мам Иры и Эльки юные страсти уже погасли, нервы зацементировались, наблюдался сенсорный, то есть чувственный, голод, а теперь они получили возможность разогнать кровь и побуйствовать. Мы никогда не высказывали перед одной или другой мамой, перед Виктором Сергеевичем своего отношения открыто. Но в нашем тайном смехе, в иронии была изрядная доля юношеского верхоглядства, даже покровительственного пренебрежения.
Случись сегодня подобное, поведи себя наши дети аналогично, откройся их отношение, мы были бы глубоко оскорблены. Тогда веселились, а сейчас бы негодовали. Все верно, так я и думаю. Потому что мы и наши дети, невестки и зятья – совершенно другая генерация. Мы работали на износ – по месту службы и ночами – чтобы сшить на машинке или связать на спицах, крючком себе обновку, ведь хотелось выглядеть модно и красиво. Мы треть жизни простояли в очередях за мясом, овощами и школьной формой. Мы считали копейки – не образно, а натурально, случалось, что по утрам было не найти пятака на метро. Мы водили детей в спортивные секции, в кружки, и пока они занимались, прочесывали окрестные магазины – вдруг там что-то выбросили. Мы хронически недосыпали, если удавалось занять сидячее место в транспорте, отключались мгновенно…
Какие-то героини получаемся… Однако наши мамы, которые детьми пережили войну и послевоенную разруху, считали, что мы счастливо и легко живем. Читаем книги, толстые литературные журналы, следим за новинками, ходим по театрам и в кино, у нас вечные застолья и компании – праздник, а не жизнь.
Возможно, самая горькая печаль в том, что наши мамы не видят, как сложилась взрослая жизнь их горячо любимых внуков. Они не стоят по десять лет в очереди на автомобиль, они летают в отпуск в Турцию и в Египет. И это не просто точки на карте или тема сюжета в телевизионном «Клубе путешественников», а настоящие, реальные страны…
В отличиях Ирины и Эльки имелся и другой разрыв, по-настоящему драматический. Мы, рожденные с пятидесятого по шестидесятый годы прошлого века, относились к тому, надеюсь, последнему поколению женщин, для которых аборт был неизбежной составляющей сексуальной жизни. В гинекологических клиниках Москвы (только Москвы!) делалось до пятисот абортов в день. Так было, и я не хочу углубляться в анализ, копаться в давно решенной проблеме. Скажу только, что аборт не был для нас чем-то вроде прижигания бородавки. И наши мужья, которые провожали нас в клинику и встречали после операции, вовсе не походили на перепуганных вначале и смахнувших со лба пот в финале блудливых самцов. Но кому-то доставалось немного – два-три аборта, а кто-то не вылезал из абортариев. Ирина в числе последних. Сколько? Много. Очень много. Наверное, они с мужем были запрограмированы рожать «людей будущего», поэтому все противозачаточные ломались, рвались и попросту не действовали. А реальной возможности безудержно плодиться у них не было.
Ирина после очередного аборта. Серая, непривычно тихая, облизывает и кусает губы, точно ведет внутренний диалог, спорит, доказывает.
Мы уже давно знаем, что любой пафос надо сбивать юмором, шуткой, даже сарказмом.
– Нормальные женщины беременеют от поцелуя, – говорю я.
– Воздушного, – вставляет Настя.
– А ты… – продолжаю я.
Катя, наш главный циник, перебивает:
– А ты, Ирка, беременеешь, стоит Коле штаны снять.
– Не надо пошлостей, – морщусь я, – он ей просто подмигивает.
– Кто чем подмигивает? – не расслышала Элька, которая отвлеклась, что-то искала в сумочке.
Мы начинаем смеяться тихо, квохчем как курицы, потом гогочем в голос. Ирина в том числе. И Элька, у которой проблемы с точностью до наоборот.
Элька по природе изумительная мать, а детей у нее нет. Ее книга судьбы должна была бы представлять собой семейный альбом с фото карапузов, а вместо этого достался пухлый журнал истории болезни с многочисленными анализами, исследованиями, операциями. Элька с мужем прошли круги ада не в загробной, а в этой жизни, чтобы родить ребенка. Последние попытки – когда появилось экстракорпоральное оплодотворение, дети из пробирки. Эльке уже было много лет, за сорок, но надежда была, врачи обещали, денег ушло немерено, квартиру родителей Игоря продали. Не получилось…
* * *
Муж притормозил в очередном заторе и спросил меня:
– Почему Элька и Игорь не взяли приемного ребенка?
Я уже давно не удивляюсь тому, что мы мыслим параллельно на одну и ту же тему, возникшую ни с того ни с сего. После тридцати шести лет брака мы можем разговаривать как милиционеры – герои «Бриллиантовой руки» в потешном диалоге:
– Наверно, мне бы надо…
– Не надо.
– А что, если?
– Не стоит.
– Ясно. Тогда, может быть, нужно…
– Не нужно.
– Разрешите хотя бы…
– А вот это попробуйте.
Моего мужа зовут Андрей. Алена и Андрей – два «А». Как две пальчиковые батарейки – каждая по отдельности бесполезный предмет, а вместе они способны оживить множество устройств. Только нужно помнить, что батарейки располагаются в гнезде валетом – в той стороне, где у одного плюс, у другого должен быть минус.
– Не знаю, – ответила я мужу.
– Не хочешь говорить?
– Нет, честно, не знаю. Однажды задали этот вопрос Эльке, она молча отвернулась, не ответила. Мы перевели разговор на другое. Не хочет человек говорить, что ж его пытать. Со стороны может показаться, что мы полностью откровенны друг с другом, и за тридцать лет все секреты давно перестали быть тайной, а все-таки у каждой есть области, куда она не допускает. Мне кажется это нормальным, возможно, поэтому наша дружба не прокисает и не портится.
– И все-таки, – настаивал Андрей, трогая машину с места, – мне непонятно, всегда не понимал. Нет у тебя детей, не дал бог, возьми чужого, осчастливь сироту.
– В отсутствии Эльки мы часто говорили об этом. Понятно, что нежелание воспитывать сиротку продиктовано не династической придурью – мол, только своя кровь и свои гены, а чужое бракованное отродье нам не нужно. Несовершение очевидного поступка чаще всего бывает продиктовано страхом или нежеланием ответственности, хлопот. Элька с Игорем хлопот не боялись, но они, я думаю, преувеличивали ответственность за чужое дитя и боялись не справиться. Понимаешь? Они считали, что их ответственность возрастет многократно, и вдруг они не потянут?
– Это же глупо.
– Труднее всего развеивать глупые страхи. Мы не решились.
– И подсунули суррогат.
– Ворованного младенца при всем желании мы подсунуть, как ты выражаешься, не могли.
* * *
Первую собачку Эльке привезла Настя. После очередного выкидыша (это были крохотные недоношенные близнецы, они вроде бы даже чуть-чуть попищали перед смертью) Элька пластом лежала на кровати, бессмысленно глядя в потолок, ее муж на кухне тупо клеил из спичек кораблик, больше похожий на пародию вавилонской башни.
А тут Настя:
– Ребята! У меня времени в обрез! Вот! Щенок, ему только месяц. Родословная, паспорт, – выкладывала бумажки перед обескураженным Игорем Настя. – Инструкция по питанию… Элька! – заорала она. – Имей совесть, у меня переговоры с выгодным поставщиком накрываются! Неча ныть! Хорошенький, правда? – спросила Настя у Игоря, который держал в руках крохотный лохматенький комочек. – Элька! Едрить твою через коромысло, как выражается твоя ушастая сестра! Вот телефоны заводчиков. Хорошие ребята, не на продажу разводят щенков, а повязали свою, извиняюсь, суку, для здоровья. Я дала слово, что вы будете им регулярно отчитываться. Не подведите! И все вопросы заводчикам. Я в щенках ни бельмеса. Все, убегаю. Игорь, чего ты сидишь?
– А что я должен делать?
– Кормить щенка грудью! Шутка. Извини! С юмором у вас еще плохо. Неси собачонку жене.
Когда Настя ушла, Игорь так и сделал. Пришел в спальню, лег на бок на кровать рядом с женой, щеночка положил между ними. Маленький проказник, споро перебирая лапками с миниатюрными коготками, тут же полез на Эльку. Ткнулся ей мокрым носиком в щеку, в нос, лизнул…
На пятерых у нас девять детей: у меня двое сыновей, у Кати трое. Не повезло родить девочек. А у Ирины их две. У Насти сын и дочь.
Элька без видимой зависти выносила наши бесконечные разговоры о детях в молодости. С другой стороны, мы вряд ли бы терпеливо выслушивали кого-то другого про собачку, которой надо регулярно чистить зубки и вытирать попу после того, как она сходила по большому. Какие собачки, когда наши оболтусы что ни день, то выбрасывают фортели, за которые их следует четвертовать.
Сейчас внуков общим числом двенадцать. Внуки – это нектар, упоение и веселое безответственное счастье. Нам счастье, а ответственность на родителях. Элька участвует в нашем радостном блаженстве на полном основании. Дочери Ирины всегда обожали «тетючку Эличку», а младшая, когда вышла замуж, переехала к Игорю и Эле, родила сына, через два месяца вышла на работу, «бабулечка Эличка и дедулечка Игорюлечка» воспитывают ребенка с колыбели. Надо ли говорить о том, что на малыша обрушился чудовищный запас родительской любви, вовсе не подточенный собачками. Собаки, к слову, благополучно перешли на сухой корм, выгуливаются дважды в день без фанатизма, были согнаны с диванов и постелей и заняли свое, положенное по собачьему статусу место на подстилке в прихожей. А вот что вырастет из заласканного мальчика, еще вопрос.
– Элька, – как-то не выдержала я, – не нужно водить трехлетнего ребенка по лестнице за ручку.
– Но Мишенька скачет, может упасть и удариться.
– Скакать, падать и набивать шишки для мальчика нормально.
Игорь мгновенно встает на защиту жены:
– Когда английская королева Виктория была ребенком, был выпущен специальный закон – только за ручку водить ее по ступенькам. Так продолжалось до совершеннолетия Виктории.
– Королевские замашки, конечно, аргумент, – развела я руками.
Но, повторюсь, как бы бабушки и дедушки ни баловали внуков, расхлебывать родителям.
Муж Ирины трудится в Олимпийском комитете. Когда ушел из спорта, сделался чиновником, и весьма успешным. А у Ирины административная карьера не задалась. После физкультурного института она работала тренером по волейболу в детской спортивной школе. Поскольку Ирина шумная, большая, ее в любом помещении, включая спортзал, много, она производила впечатление активного лидера, который горы сокрушит и, как паровоз, с задорным свистом покатит в счастливые дали. Активная-то верно, только ее энергия не имеет ничего общего с талантами организатора. Ирину назначили заместителем директора спортшколы, и почти сразу же она стала фактическим директором, потому что формальный руководитель заболел на полгода. За шесть месяцев спортшкола едва не развалилась, а Ирина не выходила из клокочущего невроза. Ирина хваталась за все и ничего не доводила до конца, брала горлом мелкие проблемы и не видела главных, у нее были любимчики из числа тренеров, которые потом оказывались предателями, а уволившиеся «негодяи», перейдя в другую школу, оказывались замечательными тренерами. Ирина выслушивала вечером дельные советы мужа Коли, кивала, соглашалась, а утром поступала с точностью до наоборот, поддавшись своим эмоциям. Коле эта свистопляска вскоре надоела. Да и кто долго выдержит жену, которая ополоумела от производственных проблем и задвинула семью в дальний угол?
Нас, подруг, Ирина тоже изводила рассказами о предателях, об аварийной котельной, за ремонт которой строители деньги взяли и смылись, и так далее и тому подобное – бесконечно. Коля выдвинул ультиматум: увольняйся из директоров, или развод и девичья фамилия. Он, конечно, блефовал, но выдернуть Ирину из административного безумия могла только шоковая терапия. Ее начал Коля, а мы с энтузиазмом подключились.
Не давали Ирине слова сказать, засыпали ее вопросами, не требующими ответа.
Катя:
– Тебе что дороже, семья или эта раздолбанная школа?
Я:
– Ты была отличным тренером, правда? Твоя команда гремела? Твоих воспитанников переманили? Ты слепая?
Настя:
– Сколько можно ныть? Изнылась до развода. Не надоело? Не можешь послать их к чертовой матери и заняться тем, что по-настоящему умеешь делать?
Элька:
– Ты ведь сделаешь как следует, сестричка?
Ирина ушла из директоров, вернулась в тренеры. Из-за фиаско на руководящей работе она схватилась за привычную деятельность с утроенной энергией. Впрочем, без утроения Ирина не может. Несколько раз, заезжая за Ириной, я наблюдала ее тренировки. Зрелище доставляло мне истинное наслаждение.
Говорят, что многие оперные певцы не любят судить в жюри конкурсов исполнителей. Потому что, когда слушаешь вокалиста, невольно и беззвучно поешь вместе с ним, напрягаешь связки, а это вредно.
Ирина, наблюдая игру своих ребят, на каждую удачную подачу, хорошо поставленный блок, как и на промахи, ошибки реагировала бурно, вопила, не жалея связок. И неподдельные эмоции тренера действовали на ребят как энергетическое излучение высокой мощности. Да что там дети! Через некоторое время, незаметно для себя, случайные зрители, я в том числе, ловили себя на том, что вовлечены в спортивный спектакль – топаем ногами, аплодируем, хватаемся за голову… А играли-то не чемпионы, не мастера спорта, а тринадцатилетние мальчишки и девчонки!
Правильно ли поступала Ирина впоследствии, отказываясь тренировать юношеские команды в известных престижных клубах? Не знаю, потому что сослагательное наклонение не переношу, оно вызывает у меня приступы раздражения. Настя уверена, что Ирина отмахнулась от подарков судьбы. Катя, начисто лишенная честолюбия, пожимает плечами. Для Кати важен процесс, интересное действие, а где оно происходит – на сцене Большого театра или в сельском клубе, – не важно. Элька считает, что сестра поступила правильно. Ира один раз хлебнула ответственности, превышающей ее природные способности, и зареклась. Обжегшись на молоке, дуешь на воду. Так ведь и вода бывает кипятком.
Ире нравилось из нескладных мальчишек и девчонок, записавшихся в простую районную спортшколу, лепить атлетов, бойцов, наращивать им мышцы и воспитывать командный дух. Дети ее боялись и боготворили.
В свое время я с удивлением узнала, что у Эльки в подчинении пять сотрудников. Элька, пугливая и трепетная, – руководитель? Да еще и успешный, уважаемый? Она заведовала биохимической лабораторией в каком-то секретном институте и про род своих занятий рассказывать не могла. Но для Кати государственных тайн не существовало.
– Ты что? – округляла глаза Катя. – Химическое и биологическое оружие изобретаешь?
– Как тебе могли прийти в голову подобные глупости? – возмущалась Элька. И проговорилась: – Мы изучаем воздействие радиации на живые организмы.
– А где у нас радиация? – не унималась Катя.
– После испытаний атомного оружия, – ответила Настя.
И по лицу Эльки мы поняли, что Настя попала в точку.
– Его же испытывают не в Подмосковье, – выразила общее облегчение Ира, – а в далеких степях и пустынях.
После Чернобыля под эгидой Академии наук была сформирована большая группа ученых из разных институтов, перед которой поставили задачу исследовать влияние последствий аварии на генетический статус пораженных радиаций людей. Элька вошла в эту группу. Поначалу, как водится, денег на исследования отвалили, а заканчивали работу ученые на голом энтузиазме. Доклад группы исследователей не был засекречен, его просто не обнародовали, положили под сукно. Элька могла, не выдавая страшных тайн, рассказывать, и ее слова нас потрясли. Вывод был следующим: малые дозы радиации, Элька несколько раз подчеркнула – малые, как в зоне чернобыльского поражения, – никакого мутационного эффекта на генофонд не оказывают.
– Это подтверждение японских данных, – рассказывала Элька. – После Хиросимы и Нагасаки они проследили несколько поколений – чисто. А в Новергии люди живут на гранитной плите. Гранит фонит отчаянно, в некоторых местах наши счетчики пищали бы истошно. Ничего, живут норвежцы и не плачут, и гены их не мутируют.
– Но как же сюжеты по телевидению про двухголовых коров и треххвостых котов? – спросила я.
– Журналистские утки, – презрительно сморщила носик Элька. – Страшилки для невежд.
– Мы тут все невежды, получается, – сказала Катя. – Жуткая катастрофа, большое горе, а ты говоришь – ерунда.
– Я не отрицаю громадности катастрофы, – не согласилась Элька. – Я говорю, что влияние малых доз радиации на мутационные процессы живых организмов статистически ничтожно.
– Люди-то болеют! – напомнила я.
– Так им сказали, что болеть будут, – выступила на защиту сестры Ушастик Ира, которая ничего не понимала в работе Эльки, но была всегда готова ринуться на ее защиту. – Вот мне сказали. Девочки! Я такое пережила! Врач говорит: у вас опухоль, подозрение на рак матки, понаблюдаем, а потом операция. И я стала умирать натурально, силы с каждым днем теряла и плакала безостановочно. Детки малые, Коля у меня такой неприспособленный, как же я их всех брошу и на тот свет загремлю? А потом свекровь, все-таки свекрови иногда полезные, стала мне голову сверлить: сходи к другому врачу, сходи к другому врачу, я договорилась, у них аппаратура наисовременнейшая. Я сходила – никакой опухоли, загиб какой-то тень дает. И что? Я перестала умирать. Вернулась из поликлиники – такого шороху навела и на работе, и дома! Пока я умирала, бардак развели…
– Погоди, Ира, – перебила Настя. – Ты все правильно говоришь, если человеку поставить диагноз, он будет жить в соответствии с диагнозом. Но есть ведь государственная политика. Чернобыльцы пользуются льготами, получают добавки. Получается – незаслуженно. Их льготы отменят?
– Вряд ли, – ответила Элька. – Это было бы слишком непопулярное и социально взрывоопасное решение. Политика и наука редко шагают нога в ногу.
– С другой стороны, – возмутилась я, – антигуманно не объяснить людям положение вещей, того, что нет угрозы их здоровью. Вместо правды – подачки!
Элька пожала плечами, и мы впервые увидели на ее лице своего рода снобизм – мол, мы ученые, белая кость, в стерильных халатах, с пробирками, микроскопами и центрифугами, наше дело опыты ставить, исследования проводить, а вещать с трибун и невежд образовывать – извините!
Простых, элементарно однозначных людей не бывает – в этом я убеждалась много раз. Повесишь мысленно человеку на грудь табличку «добряк», или «зануда», или «самодур», а потом окажется, что добряк больше трешки в долг никогда не дает, зануда проявит деликатность в ситуации, когда многие ударяются в ханжество, а самодур выскажет сентиментальную привязанность к больной бабушке.
И каждая из нас не так проста, как может показаться с первой примерки. Холодная Настя – закоренелая благотворительница. У трепетной, нежной Эльки наличествует академическая чванливость. Гром-баба Ирина теряется при любой административной проблеме, даже если требуется всего лишь выбрать одну из фирм, шьющих спортивную форму. Я постоянно декларирую принципы и призываю ими не поступаться. Но принципы почему-то имеют вредную тенденцию меняться. Катя вроде бы жила в свое удовольствие, которое правильнее назвать ленью. Но воспитать троих мальчиков – очень разных, при разных отсутствующих отцах, в стесненных материальных обстоятельствах, – так воспитать, чтобы каждый сын состоялся как личность! Это требует способности выдерживать огромную психологическую нагрузку. Не поле перейти, а по скалам карабкаться.
Муж Эльки, Игорь, художник, окончил Строгановку, но на моей памяти никогда не писал картин маслом, не рисовал акварелей. Он работал в НИИ промышленной эстетики, оформлял рекламные плакаты, буклеты, этикетки. Выгодно на стороне зарабатывал – на спичечных этикетках и поздравительных открытках. Мне всегда казались подозрительными, неестественными рамки, из которых не выходил Игорь. Скажем, если бы я обладала живописным талантом и получила хорошее образование, то, конечно, на жизнь-пропитание рисовала бы афиши и вывески, однако для души обязательно ваяла бы что-нибудь вечненькое. А Игорь-художник был как слесарь-заточник: назатачивал за смену, инструменты в ящик сложил, отправился домой и забыл про работу. Подозреваю, что когда-то давно, в юности, у Игоря случился тяжелейший кризис, конфликт творческих порывов с посторонней оценкой их результатов.
Это как вы оделись на выход, ансамбль подбирали, макияж тщательно продумывали, а потом вам добрая приятельница заявляет: «Ой! Ты похожа на Мэрилин Монро в исполнении Раневской». Всё! Жизнь отравлена. Но одно дело недостатки внешнего вида или чужое злопыхательство, и совсем другое – извериться в своих талантах и мечтах.
Если я не ошибаюсь, то спасением, выходом из кризиса для Игоря стала Элька, их женитьба. Сама она никогда ни о чем не рассказывала. А мы, глядя на Игоря, который с Эльки пылинки сдувает, только радовались за подругу.
