Текст книги "Ищите кота (сборник)"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
ГОРОШИНА ТРОТИЛА
Ирина прямо с порога спросила меня:
– Света! Как ты могла?
– А ты сама? Не строй из себя! Не святая! Кто у меня парня увел?
Но Ирина, оказывается, ничего не помнила! Смотрела на меня, как на взбесившуюся собаку. Ну, вроде той, что вчера хвостом крутила и руки лизала, а сегодня пена изо рта и кусает всех подряд. Да, я показала ей клыки, потому что провалами памяти не страдаю и обид не забываю.
Ирка на два года меня младше. Мы с детства живем на одной лестничной площадке, двери – напротив. Но особо никогда не дружили. Ирка – рохля, квашня и плакса. Умывалась слезами над книжками. Вроде той, что про Бима – не то черное, не то белое ухо. А я на спорт – легкую атлетику – налегала. Она поступила в музыкальное училище, я – в медицинское.
С молоденьким ординатором Сергеем я познакомилась в больнице на практике. Он мне сразу понравился: веселый и, хотя внешне не богатырь, двужильный. В той больнице было, как на фронте: везут и везут на «скорой» народ с травмами. Из процедурной не выйти, в туалет не сбегать, чаю не попить. Сергей по восемь часов стоял у операционного стола и еще шутил, нас подбадривал.
Но рассчитывать на то, что после дежурства он станет ухаживать и заигрывать, конечно, не приходилось. Поэтому я сама его пригласила.
У Ирки был день рождения. Подарочек ей преподнесла! Они как увидели друг друга, так оторвать взглядов не могли, все другие гости точно испарились. А они точно намагниченные. И потом каждый день мне глаза мозолили: ходили за ручку, целовались в подъезде. Главное – все время смеялись или улыбались. Как ни увижу – веселятся. Чему, спрашивается? Поженились и продолжали улыбаться, будто блаженные.
Я тоже вскорости замуж вышла. Но неудачно. Года после свадьбы не прошло, а мы уже так ругались, что соседи по батареям стучали. Пять лет прожили, как кошка с собакой. Конкретно даже не скажу, что меня в муже не устраивало. Все не устраивало! Зарабатывал три копейки, а гонору – на миллион. И вагон претензий: ты – грубая, ты – резкая, ты – плохая мать и хозяйка. Еще на Ирку указывал: вот, мол, идеальная женщина. Я за словом в карман тоже не лезла. Да если бы у меня муж был ведущий хирург, а не пропойца-автослесарь, вы бы на меня посмотрели! Развели нас быстро, потому что на суде муж сказал: «Я не могу жить с этой коброй», а я в ответ его мешком дерьма назвала.
И тут у меня нарисовалась проблема. Сын Валерка оказался совершенно не детсадовским ребенком. В папу пошел в плане любви к истерикам. Отведу Валерку в садик, а он там сидит в углу целый день и ревет: «Хочу к маме! Где моя мама?» Три месяца ревел, пока воспитатели не сдались. Забирайте, говорят, это – не детсадовский мальчик. Родители мои, как назло, уехали в деревню. Видите ли, на пенсии хотели пожить по-человечески. А я на хорошую работу устроилась – медсестрой в психиатрической клинике. Платят по повышенной ставке, с надбавками, никаких операций и перевязок. Хотя свои тонкости имеются. Врач назначит психу одну таблетку, а ты даешь на ночь три штуки. И он спит, как убитый, и ты отдыхаешь.
У Ирки и Сергея в тому времени уже трое детей было. После первой девочки решили второго завести, а родилась двойня мальчиков. Ирка мечтать о консерватории забыла. Куда ей! C тремя-то детьми и больной свекровью, которая с кровати не вставала. Ирка сама предложила: приводи ко мне Валерика, где трое, там и четверо. Меня это, конечно, выручило. И Валерка любил Ирку, «моя Илочка» называл. Еще положительно, что Ирка с детьми занималась, читать учила и музыке. Когда только успевала?
Я ей деньги предлагала – отказалась. Потом я хотела Ирке ценные подарки сделать, опять не сложилось. Куплю вазу хрустальную, поставлю на свой стол – как прописанная она в моей квартире, а у Ирки дети носятся, разобьют. Или сапоги Ирке зимние были нужны. Я купила – отличные на натуральном меху, лучше моих собственных. Но куда Ирке ходить? А я все-таки работаю, не дома сижу. Таскать им коробки конфет да бутылки коньяка, которые родственники пациентов дарят, глупо. Этого добра у них должно быть навалом. Сергея больные на руках носили.
И вот однажды забираю я от соседей Валерку и вижу, что Ирка и Сергей хмурые, не улыбаются, глаза прячут. Отулыбались наконец! Поссорились, наверное. Не все коту масленица. Я Ирку в коридор позвала.
– Из-за чего, – спрашиваю, – поцапались?
– Не важно, – отвечает, – мелочи.
Не захотела со мной делиться, не удостоила. А у самой от этих «мелочей» глаза на мокром месте и носом все время шмыгает.
Потом я в глазок увидела, что Сергей курит на лестничной площадке. Довела его «идеальная женщина» – он раньше сигарет в рот не брал. Я открыла дверь и пригласила Сергея: заходи, вместе подымим.
На жену он мне не жаловался, но от водки не отказался. И как-то быстро напился, я его, хихикающего, в спальню чуть не на себе тащила. Какой мужик! Мой бывший супруг в пьяном виде был абсолютным слабаком, да и в трезвом не блистал. А этот – герой! Лыка не вяжет, но егорит будь здоров. Везет же дурочкам!
Утром я не слышала, как Сергей ушел. А через некоторое время заявилась Ирка: «Света, как ты могла?» Как, как… Легко! Подумаешь, принцесса на горошине! А я тебе – горошину тротила под матрас, чтобы знала, как остальным бабам приходится!
Словом, я Ирке выдала все, что думаю о ней и о ее благоверном, который язык за зубами держать не может. Потом, правда, поостыла и даже пожалела о случившемся. Куда теперь Валерку девать?
Сына к родителям в деревню отвезла – там свежий воздух и молоко парное, а мне личную жизнь надо устраивать. Что у соседей за стеной происходило, не знаю. Если и ругались, то тихо, не как мы с бывшим муженьком. Со мной они не здоровались. Ирка глаза прятала и норовила быстро проскользнуть мимо, когда мы сталкивались. А Сергей прямо смотрел и с таким презрением – ой, ой, ой! Сейчас испепелюсь под его взглядом! Чихала я на его презрение! Мужики все-таки – неблагодарные сволочи. Я его пригрела, можно сказать, утешила, а он нос воротит. Потом у него мама умерла, меня даже на поминки не позвали, хотя тьма народу была.
Мой бывший тоже фрукт! Алименты платил только с зарплаты, а с приработков – дулю! День и ночь халтурил, а сыну – ни копейки. Мне, говорит, новую семью и ребенка (дочка у него родилась) обеспечивать надо, а ты Валерку в деревню сбагрила. А вот это не его дело! Он меня матерью-одиночкой бросил! Я к адвокату ходила консультироваться, только деньги напрасно выбросила, по закону бывшего мужика не прищучить. Но не на ту напали! Сама сообразила. Пригрозила бывшему, что в налоговую на него донесу. Помогло, стал отстегивать, как миленький.
Прошло несколько месяцев. Я с интересным мужчиной познакомилась. Брат одной нашей пациентки. Состоятельный, деньги мне все время совал: присмотрите за моей сестричкой. А за ней смотреть без толку – психически больная на всю голову, но тихая, мухи не обидит. Игорь, так брата звали, очень ко мне проникся, в ресторан сводил, духи французские подарил. Все культурно: к дому на машине подвез, в квартиру не поднялся, руку на прощание поцеловал. Когда он в очередной раз пришел сестру навещать, я его к себе на ужин пригласила.
Стол накрыла, как Ирка делала, – со свечами, салфетками, цветами в низкой вазочке. Смотрю – радуюсь, только вот приборы выбиваются. Вилки и ножи – примитивные, из нержавейки с пластмассовыми ручками. А у Ирки есть приборы серебряные, старинные, еще от бабушки достались – впечатляют, если кому объяснить или на ценителя попадешь. И решила я об обидах забыть и попросить у соседей эти чертовы приборы. Всего-то: два ножа, две вилки, чайные ложечки и лопаточка для торта. Дверь мне Ирка открыла.
– Кто старое помянет, – говорю, – тому глаз вон. Хватит нам дуться. Выручи! Дай на время свои приборы. Очень важного гостя жду, судьба зависит!
– Судьба от приборов зависит? – не усмехается, а мямлит, на меня не смотрит, пол разглядывает. – Хорошо, подожди.
Ирка ушла в комнату, я на пороге стою, и тут выскакивает Сергей. Трясется от злости, только кулаками не машет.
– Что тебе надо? – шипит. – Что ты к нам лезешь? От тебя одна подлость! Не смей к нашей двери приближаться!
Напугал! Я бы ответила, но тут, как назло, Игорь из лифта вышел. С букетом цветов, улыбается. И вдруг здоровается:
– Сергей Николаевич! Здравствуйте! Вы здесь живете?
Оказалось, что сестру Игоря мой сосед оперировал когда-то по поводу аппендицита. Они разговаривают, а я стою дура-дурой, не знаю, как половчее Игоря увести. И тут он говорит:
– А сейчас моя сестренка в клинике лежит, под опекой Светланы, – кивает в мою сторону.
Сергей, не глядя на меня, цедит:
– В таком случае примите искренние соболезнования!
И дверь перед нашим носом закрыл.
Вечер, конечно, насмарку. Хотя Игорю я пыталась объяснить, почему у меня с соседями война. Немного приукрасила: мол, Сергей за мной ухлестывал, когда мы вместе работали, потом случайно с Иркой переспал, она забеременела, пришлось жениться, но меня забыть не может, домогается. Игорь вроде поверил, но все равно не задержался, быстро ушел. А затем и вовсе пропал – сестру выписали, и поминай как звали.
Несколько месяцев мы с соседями жили в состоянии холодной войны, а потом случилось несчастье. Возвращаюсь как-то утром с дежурства, на нашей площадке гарью пахнет, а из-под дверей Иркиной квартиры тоненький дымок тянется. Пожар! Я стала звонить им в дверь – никто не открывает. Сбегала за ключом от их квартиры: еще с тех времен, когда дружили, у меня остался. Дверь распахнула – полно едкого дыма, но огня не видно. Вдруг слышу – тихий детский плач. Я стала кричать, звать по именам детей. Девочка старшая откликнулась, в шкафу от страха спряталась. Я ее в охапку и к себе. Вернулась, одного из близнецов из-под кровати вытащила, тоже отнесла. А второго нет, хоть убей. Задыхаюсь, кашляю так, что легкие наизнанку выворачиваются, из глаз слезы ручьем, а его нигде нет, не откликается и в дыму ничего не видать. Прибежали другие соседи, нашли, где горит. Потом выяснилось: Ира в магазин ушла, пока дети спали. Проснулись и стали играть со спичками, уронили их на ковер, он стал тлеть и жутко дымить.
Второго близнеца я под кроватью нашла, еле вытащила. В угол забился, за ноги его тянула, он уж был без сознания. Выхожу, шатаясь, с малышом на руках, тут Ирина поднимается. Увидела нас и в обморок грохнулась. Вернее, к стенке прислонилась, сама белее этой стенки, и медленно на пол сползла. Я крикнула соседям, чтобы нашатырю ей дали или водой полили, а сама побежала близнеца откачивать. Потом пожарные приехали. Когда «скорая» прибыла, малыш у меня уже дышал, хотя был очень плох. «Скорая» увезла детей и Ирину в больницу.
Три дня состояние детей, особенно того, которого я последним вытащила, было тяжелым. Сергей и Ирина от них не отходили, ночевали в больнице. А на четвертый день Ирина пришла вечером ко мне. Выглядела – краше в гроб кладут.
– Я, – говорит, – Света, хочу перед тобой на колени стать. Ты спасла наших детей. Это больше, чем наши с Сергеем жизни, это самое дорогое и святое, что у нас есть. Если бы дети погибли, я бы наложила на себя руки. Ты всех нас спасла!
– Ладно тебе! – отвечаю. – Не такая уж я подлая гадина, чтобы спокойно чаек попивать, если дети в дыму задыхаются или добро ваше горит.
Мы еще поговорили, как все случилось, как сейчас малыши себя чувствуют. Я думала, Ира не вспомнит о том случае, когда я с ее мужем переспала. Замнем для ясности, будто ничего и не было. Но она все-таки заговорила:
– Света! Я должна признаться, что все это время ужасно тебя ненавидела. Отвратительное чувство! Прежде ничего подобного не испытывала, а тут просто справиться с собой не могла. Как вспомню о тебе или увижу случайно, горло от ненависти перехватывает. Прости меня! Я только сейчас, когда сидела ночами у постели детей, все поняла. Ты любишь Сергея? Все эти годы любила, страдала? Бедняжка! Как мне жаль и неловко! Я не могу найти слов утешения.
У меня тоже слов не было, рот разинула от изумления. Какое утешение? Какая любовь? Чушь собачья! Сергей – хороший мужик, но чтобы сохнуть по нему столько лет! Бред!
Конечно, у меня язык чесался правду ей сказать, и противно, когда на тебя смотрят как на придурочную. Но язык я прикусила: пусть думает, что хочет, худой мир лучше доброй ссоры. Тем более, что Ирка предложила снова моего Валерку к ним приводить. А родители письмами меня завалили – приезжай, забери, что ты за мать, если ребенка не воспитываешь.
Ирина ушла, а я потом еще долго места себе не находила. Ира, понятно, ошибается, почему я Сергея соблазнила. Но и я-то не знаю! Зачем и с большим удовольствием нагадила людям?
ЖАННА ЖАЛУЕТСЯ
Звучит как логопедическая скороговорка для ребенка, не выговаривающего шипящие звуки: «Жанна жалуется на жизнь». Однако ничего не поделаешь, мою подругу зовут Жанна, и она всегда любила плакаться.
Например, когда учились в школе, Жанна сокрушалась:
– Мне мама купила чудный джинсовый костюмчик, а папа не разрешает ходить в нем в школу, чтобы не выделяться и чтобы другие ребята не завидовали. Оля, разве мне завидовали бы?
Еще как! Родители Жанны могли себе позволить баловать единственную дочь, а большинство наших одноклассников были из семей весьма скромного достатка. Про свой восхитительный рюкзак Жанна говорила, что цвет его нахально яркий. Про новые сапожки – что каблук маловат; про изумительную курточку – что молнии на карманах без брелоков, про дивный браслетик – что из золота низкой пробы. И так до бесконечности. Жаннины сетования диктовались не стремлением сгладить разницу между нею, богатой, и нами, бедными. До подобных высот благородства девочка Жанна не поднималась. Все по поговорке: кому суп жидок, а кому жемчуг мелок. И еще вопрос, кто сильнее плачет: нищий над последней краюхой хлеба или миллионер над недостатком злата. Бесятся с жиру нисколько не слабее, чем с голода.
Тем не менее в детстве я Жанну очень любила, и дружили мы взахлеб. Наверное, потому, что признавали и принимали особость друг друга: Жанна – капризная баловница с задатками ленивой аристократки, Оля – всезнайка с веселым быстрым умом. Премьерство Жанны разбивалось о мою насмешливость, улеты моего воображения тонули в Жаннином практицизме, и мы были счастливы. Кстати, Жанна всегда признавала, что я красивее. А ведь для девочки признать чье-то превосходство во внешнем виде – настоящий подвиг.
– Ты очень красивая, – говорила Жанна, – а я потрясающе симпатичная.
Проникновенная девичья дружба с первого по последний класс – это подарок судьбы. От глупых сказок-страшилок до возбужденных разговоров «про это», от кукол до сворованной у мамы косметики, от возмущенного неприятия мальчишек-дураков до панического желания им нравиться. С близкой подружкой можно обсуждать то, о чем не заикнешься в разговоре с мамой или с бабушкой, с сестрой или с другой девчонкой. Я совершенно убеждена, что для психического становления здоровой женщины тесная дружба со сверстницей необходима почти так же, как наставления умной мамы.
После школы, поступив в разные институты, мы с Жанной хоть и не тесно, но дружили. Без ежедневных встреч или многочасовой болтовни по телефону, без нетерпения: «надо обязательно подруге рассказать!», без оголтелого сопереживания и взаимного интереса, но все-таки дружили. Мощные канаты, которые нас связывали, постепенно истончались, однако мы продолжали называться близкими подругами. Канаты превратились в веревки, в шпагаты, в тонкие нити, а потом от них остались лишь воспоминания. Когда Жанна вышла замуж. Инициатором тихого затухания дружбы была я, а дело заключалось в супруге Жанны.
Общим приятельницам в свойственной ей манере Жанна жаловалась:
– Никогда не подумала бы, что Оля может мне завидовать.
Ни о какой зависти речи не могло идти, но ведь я не пошла на свадьбу Жанны, а потом не пригласила на свою, под разными предлогами отказывалась от празднования дней рождения ее и мужа, от встречи Нового года или просто вечеринки в ресторане. С рождением дочери я поздравила Жанну по телефону. Когда у меня родился сын, она примчалась с мешком подарков и говорила, что скучает без меня, давай, мол, как раньше дружить. «Конечно», – ответила я вежливо и снова ушла в подполье. Жанна побилась, побилась о мою твердокаменность и отступила. Версию выдвинула: «Оля завидует». Есть чему – у Жанны супруг банкир. Окружил ее роскошью – почти вызывающей для нашего областного города. Моя глупая любимая подруга!
И вот нам по тридцать лет. Я в Жаннином загородном особняке. Три этажа, анфилады комнат, зимний сад, бассейн, тренажерный зал, кухня как в ресторане, спальни как в кино про особ королевских кровей. Жанна провела меня по дому, а сейчас мы пьем чай в малой гостиной. У них еще есть большая гостиная и детская гостиная, а так же комната отдыха с розовыми обоями и мутными акварелями на стенах.
– Кто от кого здесь отдыхает? – рассмеялась я во время экскурсии по дому.
– Это же помещение для релаксации! Мне специалист по фэн-шую оборудовал.
– Тогда конечно. Без фэн-шуя нам не шунь не вышунь.
– Олька, ты издеваешься?
Спросила точь-в-точь, как в юности. «Олька, ты издеваешься или у меня правда на лосинах картина Ван Гога?» Как я соскучилась без Жанны! Без ее наивного барства, по-своему целомудренного, которое многими воспринималось как чванство.
Мы пьем чай (из чашек тончайшего фарфора, разумеется), и Жанна жалуется на ленивых охранников, на садовника, который загубил уникальный рододендрон, на повариху, которая никак не освоит японскую кухню, на горничную, которая через раз вытирает пыль под кроватью, на гувернантку, плохо обучающую ребенка английскому языку.
– Тяжело тебе, бедной! – улыбаюсь я.
– Да! Столько проблем. – Жанна сначала не улавливает иронии, отвыкла от меня, потом хмурится. – Ты столько лет носа не казала, а теперь позвонила, приехала. Думаешь, я не знаю почему? Тебе много надо? У нас все деньги просят.
– Но не всем даете? Да, я с протянутой рукой. Но, Жанетта, не зависимо от исхода переговоров, я хочу сказать, что очень рада тебя видеть. Стилисты, как ни старались, не испортили твоей природной обворожительности. Из тебя развилась русская женщина для плаката «Вот она без горящих изб и коней на скаку».
– Правда? – радуется Жанна.
– Истинная правда! – честно говорю я.
Мне все время хочется улыбаться. Так чистосердечно, наверное, улыбается человек, приехавший в места своего детства, где он встретился с милыми людьми, оставшимися в памяти в идеальном образе.
– Ты тоже прекрасно выглядишь, – возвращает мне комплимент Жанна. – Такая… струна… тетива… – Жанна подыскивает слова. – Будто в тебе все натянуто, ты на пике формы.
Натянуто – это верно, до звона, вот-вот лопнет. В противном случае, разве я пришла бы в этот дом? Мой поступок не подвиг унижения. Мой приход – бомба под шикарное семейное гнездышко Жанны. Но другого выхода я не нашла.
Мы с мужем взяли ипотечный кредит в банке. Квартиру требовалось ремонтировать, мы взяли еще один кредит. Если бы не кризис, мы выкарабкались бы из долгов через пятнадцать лет. Мы все рассчитали и были готовы работать как проклятые. Нам с Юрой было приятно сознавать, что наше все – это наш реальный труд. Как у достойных честных людей: заработал и трачу, не ворую, мзды не беру, смотрю людям в глаза открыто и спокойно. Однако кризис случился. Юру сократили, моя зарплата уменьшилась вдвое. Долги перед банком – как селевый поток, перед которым мы стоим, хрупкие и беззащитные. Да леший с ней, с квартирой, пусть отнимают! И забыть все хлопоты, когда выходных не знали, носились по рынкам, чтобы кафель или обои подешевле найти. Комната сына, в которой мы стены и потолок втроем разрисовывали и хохотали до колик… Живы будем, еще лучше нарисуем. Кухня моя, до миллиметра вымеренная, чтобы мебель поместилась… Ерунда! Люди города заново отстраивали, а у нас только квартира малогабаритная типовая. Жить есть где – у моих родителей, не на улице перебиваться.
Страшно было другое. Юра потерял веру в себя, черная финансовая дыра высасывала из него мужество. Сознание того, что не может обеспечить семью, разъедало его волю. Юра думал, что он слабак, неудачник, рохля, бракованный лузер. Вслух этого не говорил, но я отлично видела его состояние. Мои поддержка, оптимизм, вера в светлое будущее до какого-то момента действовали, а потом стали играть противоположную роль – Юра решил, что я милость к падшему изображаю, начал огрызаться и ехидничать. По характеру мой муж – настоящий боец, смелый, отчаянный, лихой. Но представьте солдата, идущего в атаку с полной уверенностью в победе, и вдруг неприятель возник в тылу, разбомбил обозы и родную хату, шквальным огнем поливает, а у солдата патроны кончились, и он беззащитен как младенец. В подобной ситуации у любого голова кругом пойдет, тут любой захлебнется от растерянности и паники. Другой вопрос, как долго паниковать будет. Юра четвертый месяц не может устроиться на работу, мы не в состоянии не то что взнос банку выплачивать, а даже проценты по кредитам. Банк возглавляет муж Жанны.
– Конечно, все решает Вадим, – говорит она, – но я его обязательно попрошу за тебя. Посмотри на люстру, муранское стекло, из Венеции, якобы точная реплика светильника из кабинета папы Римского. Кучу денег отвалили, но вдруг нас надули? Как ты думаешь?
– К сожалению, во время последней аудиенции у его святейшества я не догадалась задрать голову и рассмотреть люстру.
– Ты была на аудиенции?
– Жанна!
– А что такого? Говорят, если хорошо заплатить, типа пожертвования, то можно к нему попасть.
– Привлекательно. Но папа Римский в моем списке неотложных трат на последнем месте. Точнее – в списке вообще не значится.
– У тебя трудное материальное положение, да? А я вся в шоколаде. Поэтому ты раздружилась со мной?
– Не мели чепухи. Ты отлично помнишь, что завистью я никогда не мучаюсь. Сие качество слишком примитивно и недостойно моего развитого ума. Зависть абсурдна. Все равно, что, мечтая загореть, сожалеть, что не родился негром.
– Тогда почему?
Ответить я не успела. Ответ прибыл на своих двоих.
– Милый! – подскочила к мужу Жанна. – Это моя близкая-близкая подруга…
«Настолько близкая, – подумала я, – что семь лет не виделись».
Жанна заткнулась, не договорив, потому что супруг ее застыл на месте, смотрел на меня во все глаза. Как на визитершу с того света. В определенном смысле так и было. Я не отводила взгляда, слегка улыбалась. А чего нам, ожившим покойникам, стесняться? «Я все помню», – сказали его глаза. «Я тоже».
Пауза длилась несколько секунд, но по выразительности дала бы фору иной театральной.
– Здравствуй, Оля! – медленно, едва не по слогам, проговорил он.
– Здравствуй, Вадим! – вполне доброжелательно кивнула я.
– Вы знакомы? – ревниво удивилась Жанна.
Романа с Вадимом у меня не было. Только двухнедельная прелюдия к роману, правда, очень мощная. Я училась на четвертом курсе, он на десять лет старше, доктор математических наук в тридцать два года. Ни до, ни после я не встречала человека такого интеллекта и ума. Недаром, подавшись в бизнес, Вадим процветает. Он был единственным человеком, который мог перекаламбурить меня, прикинуться простачком, а потом выходило, что в дурочках-то я. И при этом говорил, что меня надо отдать на клонирование: остроумные красивые девушки – достояние человечества, как египетские пирамиды или сонеты Шекспира. Я притворно возмущалась сравнением с пыльными достояниями. Мы не могли наговориться, нашутиться, насмеяться. Фантазия уносила нас в немыслимые дали от первой темы, и в какой-то момент мы, хлопая глазами, замолкали: с чего началось-то? Вадим утверждал, что еще не встречал девушки, с которой было бы так легко. Я притворно таращила глаза: «Для тебя девушки – вроде летательных аппаратов, отличающихся по скорости отрыва от земли?» Вадим подхватывал, и через некоторое время оказывалось, что мы уже спорим об искусственном интеллекте.
В тот вечер он встречал меня у дома тети. Она живет на окраине, там до сих пор частные дома, деревянные заборы, неосвещенные улицы и отвратительная грунтовая дорога. Мы петляли по переулкам, сокращая путь, чертыхались, спотыкаясь. Нам было очень весело – представляли себя астронавтами, бредущими по незнакомой планете. При этом философствовали: неведомые планеты, как правило, оказываются на соседней улице. До цивилизации оставалось метров пятьсот – уже виднелись огни площади, на которой находятся кинотеатр, ресторан и памятник пограничнику с собакой.
Мы не заметили, откуда вышел детина, из какого проулка, мы смеялись и балагурили. И вот перед нами – огромная темная фигура. Пьяный двухметровый великан, ручищи как грабли, ноги – столбы. Он был страшен, точно ископаемое, восставшее из земли. Он смотрелся бы уместно только рядом с мамонтом.
– О! Девка! – прорычало ископаемое хриплым басом. – Щас я ее…
Далее он прорявкал, что со мной сделает, какими способами, в каких позах овладеет.
Это было чудовищно страшно: ночь, лунные тени, пьяный насильник-гамадрил. Я не знаю, как выглядят обезьяны гамадрилы. Но мне кажется, что они огромны и свирепы. И не животные вовсе, а промежуточные существа, не из природы, а в природу – от человека к обезьяне.
От ужаса у меня закаменели ноги. А у Вадима, напротив, спринтерскую скорость обрели. Бочком, бочком, вдоль забора припустил Вадим подальше от гамадрила. Но и от меня, естественно. Убежал.
Минус на минус – будет плюс, шок на шок – антистресс, страх на страх – безрассудство.
Я закричала во весь голос:
– Папа!
И, выставив руки кулаками вперед, пошла на детину. Папа – это с детства символ защиты. Мой муж, кстати, очень похож на моего отца.
Не знаю, что меня спасло. Вопль «Папа!», если гамадрил сам был родителем? Моя отчаянная храбрость? То, что он был сильно пьян? Гамадрил мог меня убить щелчком мизинца, но когда я стукнула его в грудь, он вдруг не удержался на ногах, упал. Точнехонько на забор деревянный, забор не выдержал и повалился внутрь участка, на чей-то огород. Насильник барахтался на земле, как гигантский паук. Хотя самые ядовитые пауки не способны столь грязно ругаться.
Я даже не сразу побежала прочь. Победа, скорая и неожиданная, саму меня потрясла. Удалялась я быстрым шагом, только на последних метрах перед освещенной площадью припустила.
Вадима увидела сразу. Перепуганным зайцем, потерявшим ориентацию в лесу, он метался перед кинотеатром. В голове почему-то крутились зоологические сравнения: гамадрил, паук, заяц…
Вадим подбежал, быстро и нервно заговорил:
– С тобой все в порядке? Слава богу! Я так и думал, что обойдется. Что за город! Ни одного милиционера. Они только взятки брать горазды. Я ведь за помощью бросился, ты понимаешь? Ты веришь мне, Оленька?
Я молчала. Шла домой и молчала. Даже плакать не хотелось. Только было очень горько: во рту, в глазах, в каждой клеточке тела. Вадим семенил рядом и оправдывался, от этого становилось еще горше. В последующие дни я тоже молчала. Он звонил – я клала трубку. Встречал меня после лекций, караулил у подъезда – я молчала, точно он невидимый и неслышимый, пустое место. Так мы и расстались.
Когда Жанна вышла замуж за Вадима, у меня не было других вариантов, кроме как исчезнуть из ее жизни.
Но ведь все это было тысячу лет назад, оправдываю я свое появление в доме Жанны. Мы повзрослели, стали циничнее, научились прощать непрощаемое, закрывать глаза на человеческие слабости, вместо кожи у нас формируется панцирь, спонтанные эмоции уступают место скепсису.
У Вадима есть прекрасный выход: он должен сейчас рассказать о том глупом случае, посмеяться над своей трусостью, выставить ее аффектной реакцией или каким-то другим мудреным словом назвать. Вадим же умный, он сумеет. Ну, Вадим, пожалуйста! Или мне предлагаешь выступить? Ответь на мой молчаливый вопрос взглядом. Отвечает: «Мне больно и неприятно тебя видеть». «Как упущенный приз?» – не удерживаюсь от внутреннего сарказма.
Юра, муж, рассказывал, как в юности, споткнувшись, не выиграл стометровый забег с препятствиями, первым финишировал приятель. И каждый раз, бывая у друга, Юра с тоской смотрел на кубок в серванте.
– Вы были раньше знакомы? – повторила Жанна.
«Прошу тебя! – молила я Вадима. – Еще одна попытка!»
– До свидания, – сказал мне Вадим холодно. – Жанна! До ужина я буду в кабинете, – развернулся и ушел.
Теплая встреча. Здравствуй и прощай!
Жанну изрядно напугала наша молчаливая битва взглядов.
– Оля, – плюхнулась она в кресло, – у тебя с Вадиком что-то было?
Жанна всегда обожала клятвы. «Жанна обожала» – опять логопедическая скороговорка.
– Клянусь всем своим дорогим, у меня с Вадимом ничего не было.
– Но я же не дурочка, видела, как вы смотрели друг на друга.
«Ты не дурочка. Ты милая, теплая, нелепо жалующаяся на сладкую жизнь. Ты парниковая женщина. Вадим взял в жены искусственно выращенную особь. Поливай ее удобрениями – и никаких забот».
– Да, мы были знакомы, пару недель, не больше. А потом произошла дурацкая история. Ты же знаешь, как мужчины не любят оказываться в смешном положении. У Вадима живот прихватило, и он…
– Начал пукать? – радостно перебила Жанна. – Ой, это он лука поел. От лука у Вадика такие газы! Когда в ресторан приходим, все без лука заказываем.
Жанна облегченно щебетала. Так матери сетуют на проблемы с кишечником у детей: «Мой сегодня опять жиденько покакал».
– Примерно так и было, – подтвердила я.
– Сейчас я пойду к Вадику. Чего конкретно просить?
Унимая просительские нотки в голосе, я поведала о двух кредитах, о том, что нам нужна реструктуризация займа.
Когда Жанна ушла, я чуть не откусила свой болтливый язык. Трудно мне было красивее историю сочинить? Сейчас Жанна рассказывает Вадику, что узнала, как он газы кишечные испускал. «Но ничего страшного, надо только шарики, которые гомеопат выписал, регулярно принимать… И вообще, ты не знаешь, какая Оля интересная, мы так дружили, так дружили…» Какая Оля, Вадим прекрасно знает. У него избыток информации и эмоций, связанных с Олей. А теперь Жанна сбивчиво рассказывает про наши кредиты и просит помочь.
Я сижу в кресле, обитом парчой, под люстрой папы Римского, жду, надеюсь на чудо. Прошло десять минут. Значит, Вадик втолковывает жене, что отступать от правил не в его принципах, что система работает, когда нет исключений, что если Оле потрафить, то почему десяткам других людей не помочь? Но тогда им самим придется закрывать бизнес и идти на паперть. Жанна, наверное, плачет. Вадим злится. Не думаю, что он мне мстит, отыгрывается. Для Вадика я – пройденный этап, в пройденном и должна оставаться. А я приперлась. Думала, что у меня бомба в руках, а это подмокшая дымовая шашка. Навоняла, шахидка недобитая?
