Текст книги "Ищите кота (сборник)"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Слегка поплутав по дому, я выбралась на волю. Шла до города пешком, игнорируя тормозивших водителей, приглашавших подвести. Если тормозят, видя меня со спины, значит, неплохо выгляжу. «Как заблудившаяся путана», – быстренько осадила я свои восторги. Погода была удивительной: светило солнце и сыпал мелкий дождь. Он налетал порывами, точно из пульверизатора кто-то брызгал мне в лицо. В старых кино показывали: истеричной дамочке, набрав в рот воды, плюют в лицо. Действенное средство.
Домой я пришла мокрая и спокойно-решительная. Застала Юру в момент открывания бутылки водки.
– Вот купил. Дешевле, чем пиво в пересчете на декалитры.
Последнее время стресс мой муж глушил в истинно русской манере – выпивкой.
Я взяла бутылку из его рук и, подойдя к раковине, перевернула горлышком вниз.
– Зачем? – спросил Юра под бульканье водки. – Красивые жесты – это только красивые жесты. Театр устроила.
– Да, театр. И мы меняемся ролями. Амплуа себя изжили. Я больше не буду тебя убеждать в том, что ты умный, сильный, настоящий и любимый. Все это правда, но я устала от заученных текстов. Сегодня, наступив на горло… тому, чему и определения-то нет… словом, к бывшему возлюбленному ходила просить. Чуть на колени не грохнулась. Слава богу, он сволочью оказался. Юра, я не просто устала. Я устала бороться за тебя с тобой. Иди ты к черту! На мне еще родители, мои и твои, а главное – сын. Мне силы нужны, а ты их сжираешь.
– Ты… ходила… к… бывшему любовнику?
– У… меня… никогда… не было любовников. У меня есть муж, и я не хочу, чтобы он переходил в категорию прошедшего времени – «был».
Водки осталось на донышке, я запрокинула бутылку и выпила из горлышка.
– Какая гадость, – закашлялась я, – это ваше мужское антистрессовое.
– Где ты была? – рявкнул Юра.
– Не кипятись. У любимой подруги.
– Такой любимой, что я о ней и не слышал?
– Повтор реплик. Хотя в первом действии говорилось о близкой подруге, с которой семь лет не виделись. Не перебивай меня! Сцена ревности по тексту не предусмотрена. Юра! К черту я тебя уже посылала, правильно? Тогда иди вагоны разгружать, в дворники, в автослесари, в сторожа. Куда-нибудь иди! Ты же студентом на двух работах вкалывал! Не сиди дома! Не кисни!
Юра подошел к окну, за которым хлестал уже настоящий дождь. Мелкие капли лупили в стекло как пули. Юру от них уберегала невидимая, почти эфемерная защита.
– Ты понимаешь, в чем главная проблема? – спросил он глухо.
– В чем же?
– В том, что мне досталась лучшая девушка всех времен и народов. За ней ходили толпами и облизывались, а она стала моей женой и родила потрясающего парня. Но я не смог сделать ее жизнь не то что сказкой, а просто небедной.
Юра с такой силой стукнулся лбом в оконную раму, что стекло чудом не разбилось.
– Все гораздо хуже, страшнее и ужаснее. – Я подошла сзади, обняла его за талию и прижалась к родной теплой спине. – Лучшая девушка нашей области, не будем народы и времена примазывать, вышла замуж за идиота, дебила и шизофреника. Это еще ерунда. У него и со слухом проблемы, и зрение на нуле, и соображалка в последнее время отказывает. Я очень тебя люблю!
– И я вас!
Откуда ни возьмись подскочил сынуля, захватил наши ноги, стиснул изо всех своих детских сил. Подслушивал, разбойник!
На следующий день мне позвонила Жанна:
– Оля, ты на меня не сердишься? Но Вадим совершенно непреклонен.
– Понятно, бизнес есть бизнес.
– Да, именно так он и говорит. Оля, ты не думай, что у меня всегда была безоблачная жизнь. Помнишь, появилась песня «Стюардесса по имени Жанна»? Это был ужас! У меня ведь оригинальное имя, папа выбрал. А тут! Никому не назвать себя. «Жанна? Хи-хи! Стюардесса?» Я так страдала, даже хотела имя сменить…
МУЖЧИНЫ ТОЖЕ ЛЮДИ
Провожая меня на машине в аэропорт, муж, как водится, злился на московские пробки, и поэтому в его нейтральных или даже доброжелательных высказываниях слышались ядовитые нотки.
– Сколько вы можете болтать? – спрашивал муж и сам же отвечал: – Сутками, наверное. Теперь вам представится такая возможность.
Вместе с четырьмя подругами я улетала в Турцию на десять дней, и никакие дорожные пробки не могли испортить мне предвкушения долгожданного отдыха. Мы выехали задолго до рейса, не опоздаем в аэропорт, даже передвигаясь со скоростью пешехода.
– О чем вы болтаете? – продолжал супруг вымещать на мне транспортные проблемы. – О мужиках, наверное? Больше четверти века чешете языками о мужиках!
– Еще о детях, внуках, кулинарии, нарядах, книгах, кино, спектаклях. О политике и спорте – редко. И о мужиках, конечно, куда от вас деться.
– Ага, и сходитесь во мнении, что все мужики – гады. Нам бы только удовольствие получить, а вам одни страдания.
– Нет, – примирительно возразила я, – мы сходимся во мнении, что мужчины… тоже люди. – И добавила не без насмешки: – Боковая ветвь развития.
– Тупиковая?
– Это ты сказал.
Я тихо рассмеялась, и он невольно заулыбался, расслабился:
– Можно подумать, что мы (имел в виду себя и мужей моих подруг) вам завидуем или ревнуем.
– Конечно, не завидуете, – легко согласилась я. – Мы ведь не на рыбалку едем и не на пивную оргию, не на футбольный или хоккейный матч.
Всего десять дней. Десять априори счастливых дней. На дольше не вырваться, хотя все пенсионерки.
Мои подруги: Катя, Ирина, Настя и Элеонора. Старшей из нас – Ире несколько лет назад исполнилось шестьдесят, младшей – Эльке-Элеоноре недавно отметили пятидесятилетний юбилей.
Катя
С ней я дружу с розового детства – сидели рядом на горшках в детском саду и за партой в школе. Катя трижды выходила замуж и столько же раз разводилась. От каждого брака у нее осталось по замечательному мальчишке, которых я люблю как двоих собственных оболтусов. В юности Катя влюблялась как подрывалась на мине: ее отрывало от земли и уносило высоко в небо, где она мечтательно парила. Контузия отшибала у нее все чувства, кроме жажды любимого, все мысли, кроме грез об очередном избраннике. Из небесных высей улететь в космос у Кати не получалось, и оставался только один путь – обратно на землю, где будни, рутина. По утрам муж взбешен, потому что не может найти парные носки, а по вечерам у него руки отваливаются, потому что устали на работе бумажки перекладывать и компьютерной мышкой двигать. Совсем не то и не так, как в облаках. Через три-пять лет брака от пылкой страсти не оставалось и следа, постепенно она, страсть-любовь, превращалась в свою противоположность. Надо отдать должное Кате, она не винила в охлаждении мужей, а переводила стрелки на себя.
– Он вроде бы такой же, как прежде, – говорила Катя. – Но я не могу его видеть. Все раздражает: как он садится и встает, чихает, зевает, спит, ест. Вчера, представь, он засунул вилку за воротник и почесал спину! Я едва удержалась, чтобы не вывалить ему кастрюлю с макаронами на голову. Раньше он сладко потягивался с рыком, и меня накрывало волной безумного вожделения. Эти руки, плечи, шея, перекатывающиеся под майкой мышцы – умереть или немедленно броситься ему на грудь со страстными поцелуями. Теперь он потягивается, утробно рычит, живот чешет, а я думаю о том, что он непроходимый тупица, неряха и законченный гиббон. Тысячу раз просила не скрести ногтями по телу, как блохастая обезьяна. Трудно запомнить? А он все чешется и чешется!
Мне казалось, что минное поле – фатальная заданность Катиной судьбы. Мою подругу всю жизнь сначала будет подбрасывать, а потом припечатывать к земной поверхности. Но к сорока годам Катя неожиданно вышла на разминированные просторы, растолстела и утратила интерес к мужчинам, перестала влюбляться.
Проходит год, два, три – а у Кати ни одного романа Я забеспокоилась:
– Куда делось твое буйное либидо?
– Устало и заснуло.
– Вечным сном? Может, у тебя с гормонами проблемы? Сдай анализы!
– Как ты себе это представляешь? Прихожу я к врачу: «Доктор, меня перестали волновать мужчины, и этому обстоятельству я чрезвычайно рада, возьмите у меня анализ»? Алёна, ты, как всегда, разводишь панику понапрасну. Я довольна своей жизнью: у меня прекрасные сыновья, замечательные подруги и интересная работа. Что еще надо человеку, чтобы встретить старость? – спросила Катя голосом Абдуллы из «Белого солнца пустыни».
И она совершенно права: единственная любовь, не подверженная взлетам, падениям и разочарованиям, – материнская.
Катя по профессии архитектор, работает в большой театральной мастерской, в которой прочно осела. А в молодости такой же галоп, как и в личной жизни, наблюдался и со сменой мест работы. Один проектный институт, другой, третий, четвертый… Какие бы возможности профессионального роста ни открывались, если Катя заскучала, если коллектив переставал ей быть интересен, она писала заявление и уходила. В театральной мастерской, по словам Кати, как везде: есть трудяги и лентяи, таланты и бездари, интеллигентные порядочные люди и вредные сквалыжники. Коль как везде, то нет смысла искать что-то новое. Да и лень.
Сказать, что Катю совершенно не заботит ее внешний вид, было бы неверно. От первого детского платьица и до погребального наряда каждую женщину волнует, как она выглядит. Другое дело – степень накала этого волнения. У одних оно раскаленное, панически маниакальное. Они тратят массу времени, сил, нервов, чтобы поддерживать заданный стандарт. Бедняжки никогда не могут избавиться от внутреннего страха: «Вдруг я сейчас плохо выгляжу?» Другие, хотя и производят впечатление махнувших на себя рукой, хотя и декларируют презрение к методам борьбы с возрастными изменениями, все-таки не обходят стороной зеркало и совершают минимум макияжных мероприятий.
Однажды мы ночевали в деревенском доме, и я подсмотрела, как хозяйка, девяностолетняя сморщенная старуха, подошла к зеркалу и пробормотала:
– Рожа! Ну, рожа! Чернослив. Может, мне голубую косынку повязать?
После последних родов Катя, как она выражается, «нарастила на костяк лишних сорок килограммов». При росте в метр шестьдесят это весьма немало. Катя распухла равномерно, словно ее накачали изнутри, соблюдая пропорции, чтобы при выкатившемся животе не болтались тонкие ручки, а из-под юбки не торчали худые ножки. У Кати появились мясистые щеки, набрякли нижние и верхние веки, закрывающие и прежде некрупные глаза.
– По утрам на меня из зеркала, – говорит Катя, – смотрит раскормленный китаец.
– И тебе приходит в голову мысль похудеть? – спрашиваю я с надеждой.
– Ничего подобного! Я приветствую его: «Здравствуй, китаец!» – умываюсь, подкрашиваю жиртрест мандаринчика и иду на работу.
Лишний вес вызывает проблемы со здоровьем: давление, одышка, боль в коленных суставах, которые не выдерживают лишних полцентнера плоти. Кроме того, для маленьких и толстых трудно подобрать одежду и обувь. Внешнее эстетическое несовершенство по шкале Кати-тучницы стоит после больных коленок, но все-таки перед хлопотами с гардеробом.
Возможно, это связано с тем, что Катя, хотя и утратила с годами игривость, задорность, восторженность, которые били из нее ключом, и сейчас нет-нет да и блеснет, особенно в легком подпитии. Скорчит рожицу, покрутит в воздухе руками и выдаст шутку, анекдот, неожиданное смешное наблюдение, и тогда кажется, что в этой груде плоти прячется озорной чертенок. Мужчины, несколько минут назад взиравшие на Катю с интеллигентным равнодушием, смотрят на мою подругу с удивленным восхищением, которое от неожиданности забывают спрятать под маску хорошего воспитания, предполагающего, что ты не будешь таращиться на женщину с выражением: «Надо же! А эта толстуха забавная штучка!»
Всплеск любопытства – еще не залог долгого интереса. Но ведь многие женщины живут с внутренней установкой: «Если бы я захотела очаровывать, то легко смогла бы. Просто мне не надо».
Настя
Мы вместе учились в технологическом институте, в том самом, где я потом проработала всю жизнь. В студенчестве мы вращались в разных компаниях и тесно с Настей не дружили. Она уехала по распределению на большой уральский завод, в перестроечные годы приехала, чтобы устроиться в Москве на любую работу – дворником, уборщицей в метро. Сорвалась с места, когда сын и дочь подрались из-за буханки белого хлеба, а в доме на последующее пропитание остался только брикетик сухого бульона. Настя позвонила, и я толком не поняла, кто говорит, какая-такая Настя Покровская?
– Мне нужно перекантоваться несколько дней. Если откажешь, пойму без обид.
Добрый ангел, который в тот момент сидел у меня на плече, проговорил моими устами:
– Приезжай, если тебя устроит раскладушка на кухне.
– Устроит, – ответила Настя и положила трубку.
В спальне у нас уже несколько недель обитала семья дальних и крайне беспардонных родственников. Они нашли работу, но делали удивленные глаза: «Зачем снимать комнату, ведь у нас есть жилье?» То, что я с мужем и двумя детьми теснимся в небольшой комнате, им казалось нормальным.
Услышав мое приглашение, муж процедил сквозь зубы:
– Незанятым остался только балкон. Там твой очередной приживальщик может спать сидя. А в ванной я тебя убедительно прошу никому не стелить.
Сейчас из всех моих подруг муж выделяет именно Настю и относится к ней не снисходительно-уважительно, а по-настоящему уважает. Настя очень надежная, если пообещала, то обязательно выполнит, ее слово – кремень, а доброта и сердечность всегда конструктивны. Выслушивать саги про жизненные невзгоды, сочувственно кивать, лить солидарные слезы – это не про Настю. «Неча ныть!» – любит повторять Настя, когда мы сетуем и хнычем.
Сейчас у Насти небольшой, в меру прибыльный семейный бизнес – корпусная мебель, встроенные шкафы, гардеробные, кухни эконом-класса. Для Насти и ее мужа, которые на уральском предприятии были ведущими конструкторами, нынешние профессиональные задачи – детские кубики. Но эти кубики позволяют прорве Настиных родственников не просто сводить концы с концами, а небедно существовать.
Настя, по-цыгански смуглая, жилистая, с пронзительным требовательным взглядом карих в черноту глаз, производит впечатление сухой, резкой деловой женщины – из тех, что быстры и безапелляционны в оценках, считают, будто каждый кузнец своего счастья – что наковал, тем и довольствуйся. На самом деле я не знаю другого человека, который столько бы помогал условным, седьмая вода на киселе, родственникам. Престарелые двоюродные тетушки, многочисленные троюродные племянники – все на ней. До сих пор уже, по-моему, третьему поколению Настя-донор служит.
Лет десять–пятнадцать назад, помню, вызвалась помочь Насте купить вещи для бедных родственников. Мы утюжили безумный Черкизовский рынок: зимнее пальто для тети Клавы, сапожки тете Мане, платье на выпускной Свете, куртки Вове, Мише и Коле…
Я волокла две тяжеленные сумки и бурчала:
– Почему нельзя просто отправить им деньги?
– Деньги они проедят, да и пропьют. Знаешь, Рокфеллер, оказывая помощь голодающим жителям Индокитая, не раздавал деньги, а вкладывал их в создание высокоурожайных и устойчивых к болезням сортов риса. И раздавал уже семена.
– Рокфеллер не жил бы в Бирюлеве в тесной двушке, купил бы себе приличную квартиру в центре Москвы, а уж потом благотворительством занялся. Ты все-таки в душе социалистка-коммунистка с идеями равенства и каждому по потребностям.
– В социализме не было ничего плохого, кроме ограничения передвижений. Подняли бы железный занавес, пустили бы мир посмотреть, и дальше мы бы сами докумекали, как догнать и перегнать.
Со временем характер Настиной помощи менялся: уже не шмотки, а оплата учебы в вузе, медицинской операции, или поручительство по банковскому кредиту. Может показаться странным, но большинство облагодетельствованных родственничков пылкой благодарности Насте не высказывали. Те еще социалисты и поборники равенства: если она выбилась в богатейки, то пусть отстегнет, поделится, чтоб «по справедливости». Да и облик Насти – холодный, манера общения – деловая не предполагали сантиментов. Ведь теплоту дарят тем, кто и так теплый и пушистый, а с холодными и строгими держатся отстраненно. Никому не придет в голову заключить в горячие объятия Снежную королеву.
Сетований, горького упрека: «Хоть бы кто спасибо сказал!» – мы от Насти никогда не слышали. И заподозрить в гордыне: не для них, а для себя стараюсь, хочу быть сама перед собой расчудесной – Настю было нельзя. Думаю, за ее внешним ледяным панцирем прячется нежная и совестливая до глупости девочка. Она не может позволить себе купить дорогую шубу, потому что у тети Клавы нет зимнего пальто. Поэтому купит тете Клаве пуховик, а себе шубу подешевле.
Наша компания не лишена известной женской слабости – перемывать косточки отсутствующей подруге. Обсуждая Настю, девочки сходились во мнении, что такова ее натура – командовать, руководить, взваливать на себя груз, свой и чужой, прокладывать дорогу, топать по ней с упорством рабочего вола. И мужа, мол, выбрала в соответствии со своими комплексами. Олег добрый, хороший, работящий, покладистый и совершенно безответственный. В том смысле, что никогда и никакой ответственности на себя не берет: как Настя скажет, как Настя решит. Я бы согласилась с этой точкой зрения, если бы однажды Настя не влюбилась. Тот мужчина был Личность – с большой буквы. Сильный, умный, волевой, блестящий политик и бизнесмен. Когда требовалось – жесткий до жестокости, на досуге – дурашливый, остроумный повеса. Такой – один на миллион или на десять миллионов. Роман их не закрутился, не состоялся, потому что Настя слишком горда, чтобы пускаться во вранье с тайными свиданиями, чтобы ходить в любовницах. А иных вариантов ни его, ни ее жизненные обстоятельства не предусматривали. И вот когда Настя открылась нам, когда я увидела ее совершенно ошеломленной не только тем фактом, что возможно существование подобных мужчин, но – более всего – пораженной теми чувствами, которые, оказывается, способна переживать, я поняла, что Настя по сути из того же теста, что и все мы. Или все-таки закваска покачественнее? Настя – национальное генетическое достояние, она из отряда великих русских женщин, у которых не только в лихолетье, в голод, в войну, но и в мирное благополучное время на первом месте стоит «надо!», а на последнем – «хочется».
Ирина и Элька
Мы были и остаемся с Ириной соседями по даче, наши участки через забор. В молодости сошлись на почве «моя свекровь – мое проклятье». Общались накоротке. У каждой дети, в стране смута и в магазинах шаром покати, мужьям зарплату не платят, учреждения их на ладан дышат, а свекрови, памятуя голод военных и послевоенных лет, ударились в натуральное хозяйство, на котором невестки, точно батрачки, должны с утра до вечера вкалывать. Мы с Ирой не то что картофель, морковь и огурцы выращивать не умеем, даже комнатными цветами никогда не увлекались. Времени для полноценного женского общения не выкроить, как и на то, чтобы поддерживать в мало-мальском виде свою внешность. Настроение затаенно-бунтарское: без маникюра и аккуратной прически мы себя чувствуем как беглянки из горящей бани – тазиком прикрылись и на улицу выскочили.
Бунт не состоялся, потому что в разгар дилетантских сельскохозяйственных утех Ирин папа переусердствовал на вспахивании целины под картофельное поле. Свалившись с «болями везде», решив, что пребывает на смертном одре, он признался в существовании параллельной семьи и наличии у Ирины сестры Элеоноры.
Ира пришла ко мне с квадратными глазами:
– Это какая-то Санта-Барбара, мыльная опера. Сестра! На десять лет младше! Только сестры мне не хватало. Она приезжает послезавтра.
Я нервно хохотнула:
– За картошкой? Так ведь только посадили. Можем оказать продовольственную помощь ранней зеленью. Сын говорит, что я неправильно называла крапивницей аллергический дерматит. Крапивница – это когда бабушка варит большую кастрюлю супа из крапивы. Извини, это у меня нервное! Ира, я вызвоню свою подругу Настю, чтобы приехала на выходные. Настя – она… с гаечным ключом. У нас всех, когда неожиданно случается обескураживающее событие, выбивающее из колеи, что-то внутри разбалтывается, сходит с резьбы. Настя вбуравливает ключ в твое подсознание и затягивает гайки. А пока ты наводишь на резкость свой замутненный взгляд, она действует. Осмотревшись в нашей квартире, Настя заставила родственничков, которые жили у нас нахлебниками, сделать ремонт в ванной и туалете. Они трудились на стройке, откровенно говоря, тырили материалы, потому что купить мы возможности не имели. Настя уже съехала от нас, но регулярно наведывалась, следила за ремонтом. Когда он закончился, Настя показала родственничкам на дверь: «Теперь все справедливо – вы расплатились за хлеб-соль и постой. Скатертью дорога!» О, какое это было счастье!
Ира посмотрела на меня с недоумением. У нее папа при смерти, мама в прострации, не знает, горевать или негодовать, свекровь шипит: она-де давно предчувствовала, Ирин папа внушал ей смутные подозрения. А тут я про неведомую подругу при гаечном ключе, организаторше ремонтов с замашками вышибалы. У Иры было лицо человека, который пришел посетовать, что боится надвигающейся бури, а в ответ услышал совет пригласить газонокосильщика.
Спустя некоторое время, глядя на Ельцина в телевизоре, Ирина скажет:
– Если бы на его месте была Настя, страна жила бы припеваючи.
Элька всегда знала о наличии старшей сестры, но никогда не пыталась объявить о своем существовании. Элька приехала, повинуясь воле умирающего папы, и выражение лица у нее было смущенно-извинительное. На платформе ее встречали мы с Настей. Так сказать, группа разведки, поддержки и подготовки.
Ирина ростом метр восемьдесят семь, мастер спорта по волейболу. Она не просто высокая, она большая, крупная, мощная. Я тоже не короткая, ниже Ирины на десять сантиметров, но я – жердь, и меня Катя никогда не называла «человек будущего», а при первом знакомстве с Ирой именно это определение выпалила. Они, люди будущего, такими будут, наверное: раса высоких, сильных, мощных, с добрыми лицами, с умными глазами, со щедрой улыбкой детей, не знавших горя и занимавшихся физической культурой с колыбели.
Мы с Настей, естественно, смотрели поверх голов, ожидая дылду Ириных габаритов. Народ из электрички стекал с платформы, но никого похожего на «человека будущего» не наблюдалось. Через пять минут на платформе, кроме нас, осталась только девочка, нет, все-таки молодая женщина, дюймовочка. Она была одета в псевдовзрослые одежды сорокового размера, но с плеча свисала вполне дамская и недешевая сумочка.
– Просите, я Элеонора. Вы не меня встречаете? – спросила она, приблизившись к нам.
Спросила с отчаянной смелостью, как ребенок, которого вытолкнули на сцену читать стих. Ребенок панически боялся публики, и только воля умирающего папы заставила справиться со страхом. Кстати, папа прожил еще двадцать лет, вполне благополучно с точки зрения здоровья, и преставился ночью во сне в восьмидесятилетнем возрасте.
Я смотрела на Эльку, как жираф на котенка. Жираф в принципе знал о существовании котят, просто не ожидал встретить в этих пампасах.
Настя первой пришла в себя:
– Да, мы вас встречаем. Я Настя, это Алена, мы подруги вашей сестры Ирины. Сразу двинем к месту или через чайную?
– Через что, простите?
– Чайная, – пояснила Настя, – забегаловка, проще говоря. Думаю, что чай там никакой дурак не пьет, да и спиртное паленое. Но у меня есть с собой коньяк.
Элька стиснула кулачки и прижала к груди. Она ожидала всякого, но только не того, что незнакомые женщины с ходу поведут ее в подозрительное место спаивать.
– На закуску имеется шоколадка, – поддержала я Настю. – Давайте в лесочке? Тут недалеко есть тихая симпатичная полянка.
Сидя на бревнышке, отмахиваясь от комаров, прикладываясь по очереди к горлышку фляжки с коньяком (стаканчики захватить не догадались), мы говорили не о предстоящей встрече двух сестер у постели больного отца, а о погоде, лесных цветах и растениях. Глядя на ажурные кустики папоротников, я рассказала, что свекровь утверждает, будто побеги папоротников едят. Мол, ей как-то привозили с Дальнего Востока, якобы вкусно, на черемшу похоже. Элька, по образованию биолог, сказала, что наши подмосковные папоротники – вид, который в пищу не годится.
– Скажи это моей свекрови, она чокнулась на подножном корме, – попросила я.
Настя, которая оценивала людей быстро, с ходу, раскалывала как орехи и редко ошибалась, сказала мне тихо, когда мы шли к поселку:
– Правильная девочка, хорошая. Можно дружить.
С Ириной Настя познакомилась час назад, а теперь мы вели к Ирине сестру. Это объединяло всех нас и создавало отношения более близкие, чем шапочное знакомство. Мы точно перепрыгнули через период естественного привыкания и разглядывания друг друга. Так бывает, когда малознакомые люди вынуждены вместе выполнять какую-то работу, переживать горе или радость, а присматриваться времени нет.
Фигура у Эльки статуэточно-миниатюрная, а голова достаточно крупная. Еще бы сантиметр-два прибавить в объеме головы, и Элька походила бы на карлицу. Такие женщины раньше были на вес золота в кинематографе, да и сейчас ценятся. Потому что в сидячем положении или без привязки к объектам известного размера эти женщины производят впечатление высоких. Большинство талантливых артистов низкорослы, но рядом с дамой вроде Эльки производят впечатление атлетов. Элька красива: белокурые волосы, правильные черты лица. В ее привлекательности есть что-то стеснительное, робкое, слабое, нежное. Возможно – из-за выражения близко сидящих серых глаз. Элька смотрит на человека и точно спрашивает молча: «Я что-то сделала не так? Я вас не обидела?» Понятно, что за Элькой всю жизнь толпой ходила мужская мелюзга – от старшеклассников до пенсионеров. Ее муж Игорь, замечательный и надежный как золото, фамилия тоже говорящая – Золотников, окучивал Эльку пять лет. Она предана мужу, но с девичества мечтала о высоком рослом парне.
Мужья подруг для нас святы, шутливый флирт приветствуется, а возможность серьезных отношений, измен никогда не становилась предметом даже гипотетических обсуждений. Уж слишком бы это было мерзко, так же отвратительно, как соблазнение детей. Надругаться над дружбой, которой мы очень дорожим, – святотатство. Жизнь не литературный роман и не киносценарий, в которых для закручивания интриги Катя была бы безответно влюблена в моего мужа, он, в свою очередь, сох по Насте, а Элька металась бы между супругом сестры и собственным. Какая пошлость! И как это далеко от жизни!
Над тем, чего не боишься, смеяться легко.
– Вы обратили внимание, как Элька косится на моего мужа и Ирининого? – однажды спросила я.
– Ах, – прижала кулачки к груди Элька, – чистая правда, я всю жизнь грезила о высоких мужчинах.
Элькин детский жест – кулачки у груди – очень трогательный, и когда она в привычной обстановке, когда не цепенеет и не смущается из-за какой-нибудь ерунды, умеет быть очень артистичной и потешной.
– Гиганты, гулливеры! – продолжала дурачиться, закатывать глаза Элька.
– Зачем они тебе нужны? – хмыкнула Настя. – Чтобы в кармане носили?
– Гулливер, кстати, – заметила я, – был нормального роста, а вовсе не великан.
– Элька, – подхватила Катя, – поверь моему опыту. Большой мужчина – это как громадный шкаф с маленьким-маленьким ключиком.
– Вранье! – хором закричали мы с Ириной.
Далее подобных шуток тема сексуальных отношений, подробностей частной интимной жизни в наших разговорах никогда не развивалась. Приглашать, пусть виртуально, подруг к себе в спальню никому не приходило в голову. Мы были воспитаны в культуре, которая уважала и ценила личные половые отношения и не отводила места и роли соглядатаям и советчикам, сколь бы ни был велик их опыт.
Возвращаясь к внешнему виду подруг, скажу, что наша компания производила, да и ныне производит забавное впечатление. Две дылды, Ирина и я, кубышка Катя, статуэтка Элька и для напоминания о гармонии мира одна нормальная среднерослая Настя.
Каждый человек, входящий в вашу личную жизнь, будь то муж, свекровь или брат супруга, привносит с собой маленький мирок в ваш собственный большой мир, раздвигает его границы, поселяется, требует внимания, общения, участия. Если воцарение нового персонажа оказывается негативным, то отгородиться от него, выстроить стену, не разрушив часть собственного пространства, невозможно, а отрезать получится только по-живому, с кровью.
Ирина и Элька – единственные дочери у своих матерей. В детстве девочки, конечно, мечтали о сестричке или братике. Во взрослые лета ни та, ни другая не помышляли о подобном подарке – новом человеко-мирке, о котором неизвестно: окажется он курортным оазисом или камерой пыток. Поэтому Ирина и Элька некоторое время настороженно приглядывались друг к другу. А потом слились в сестринской любви – счастливой и негаданной. И этой любви не помешало то, что девочки не просто разные внешне, у них и характеры противоположные.
Ирина – шумная, легко вспыхивает, орет на детей и на мужа, сюжеты в новостной передаче по телевизору: про несправедливость в отношении сирых и убогих, про коррупцию, про депутата, который на автомобиле задавил старушку, – способны вызвать получасовое извержение эмоций. Элька – женщина-перинка, облачко в юбке, никогда не повышает голос, не суетится. Ее волнение в ситуации, при которой мы сходим с ума (например, опаздываем на поезд, несемся по перрону), выражается только в ярком румянце на щеках. Однако в момент принятия решений, а подобных моментов было множество в их жизни, Ира всегда слушает Эльку, которая тихим голосом задумчиво говорит: «Мне кажется, лучше поступить вот так-то». Ира поступает, как кажется Эльке.
– Вы точно сестры? – однажды засомневалась Катя. – Ничего общего. Папа не напутал?
– У нас одинаковая, папина, форма ушей, – ответила Элька.
С тех пор мы их зовем Ушастыми или Ушастиками.
Настоящее кино, долгоиграющая многосерийная мыльная опера, началось в семьях Ирины и Эльки, когда папа вздумал умирать и проговорился. Он, понятно, был центром смерчей. Две мамы – источники торнадо. На линии огня, пересечения смерчей, стояли Ирина и Элька. Папа, Виктор Сергеевич, повторюсь, в эпицентре, который, как известно, точка покоя. Всякие опасения, что две жены, законная и гражданская, доведут его до тяжелого инфаркта, вскоре пропали. Виктор Сергеевич даже приободрился, помолодел.
Я и потом часто замечала: человеку важнее покаяться, чем получить отпущение грехов. Сбросил тяжкий груз и почувствовал большое облегчение, даже если груз-камень постоянно маячит перед глазами и ты спотыкаешься об него на каждом шагу.
Виктор Сергеевич полагал, что теперь имеет право даже иногда навещать дочь Эльку, проживающую совместно с мамой. После этих визитов, реальных или выдуманных, торнадо под названием «Ирина мама» бушевало с новой силой, а с Виктора Сергеевича как с гуся вода.
