Текст книги "Кошки-мышки"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Что происходит? – с ходу выпалила я. – Ты не ночуешь дома…
– Лида, извини, тороплюсь. Ведь я все тебе объяснил.
– Как это «все»? Ничего ты не объяснил. Так просто сделать мне, нам с Гошкой, ручкой? И даже толком не поговорить?
– С Гошкой себя не объединяй. А долгие проводы – лишние слезы. Еще раз извини, люди ждут.
Его люди ждут! А я не человек? Больше, чем просто человек – жена.
Не вяжется! Происходящее совершенно не вяжется с характером Максима. Он может проявить агрессию, но только к личностям, ведущим себя антисоциально. Когда мы еще пользовались общественным транспортом, он выкидывал на улицу матерящихся пьяниц. Легко: за грудки – и в открытую дверь автобуса. Женщины-пассажирки смотрели на моего мужа с восхищением, на меня – с завистью. Однажды в метро сквернословящим подросткам Максим велел заткнуться. Они пошли на него стеной, драться.
– Котята! – ухмыльнулся Максим. – Не связывайтесь со взрослым дядей. А то будет вот так…
Схватил ближайших мальчишек за шиворот, развернул лицами друг к другу и крепко стукнул лбами, потом бросил их на остальных. Те попадали. Правда, поднимать с пола и выбрасывать хулиганов в открытую дверь на станции Максиму помогали другие осмелевшие мужики.
Кроме привычки физически расправляться с дебоширами, Максим имеет обыкновение угрожать собачникам, которые выгуливают своих грозных питомцев без намордника или спускают с поводка. «Если ваш пес, – предупреждает Максим, – подойдет к моему ребенку на сто метров, то он покойник. А вы получите судимость, обещаю». Максим рискованно, хоть и умело, водит машину, терпеть не может очередей, но никогда не попрется без очереди, в обход женщин и стариков. Его воротит от хамства продавцов или мелких чиновников, но расправляется с ними Максим, не грубя, а иезуитски насмехаясь. Сотруднице жилищного комитета, которая мотала нам нервы, оформляя документы на новую квартиру, вынуждала несколько раз являться, Максим заявил: «Женщина с таким ангельским лицом, могла бы видеть у своих ног штабеля поклонников. Люди выходили бы от вас, шли в храм, ставили свечки за ваше здравие. А вы превращаете клиентов в фурий. Не страшно, что много свечек поставлено за ваш упокой?» Насчет ангельского лица Максим сильно преувеличил. У бюрократки была вполне заурядная внешность. Но стоило видеть, как после слов Максима вытянулась ее физиономия.
По складу души, уж я-то знаю точно, Максим неспособен к жестоким действиям по отношению с сирым, убогим, женщинам, детям, животным… За исключением собак, особенно бродячих, которых он страшится после телевизионной передачи, показавшей детей без лица, скальпа, глаз, ушей – пострадавших от собак. Макс тогда встал с дивана, налил себе конька, опрокинул рюмку и сказал: «Я, конечно, не Достоевский. Но слеза ребенка, уж не говоря о скальпе, не стоит жизни тысячи псов». И принялся воспитывать окрестных собачников, и добился, чтобы дикую стаю, обитавшую около универсама, ликвидировали.
Понятно, что Гошка и я – особая статья для Максима. Резать по живому, бездумно ранить, обижать нас, перемениться с ночи на утро, внезапно? Это не про Максима. Однако случилось.
Посмотреть на ситуацию издалека, отстраненно. Будто мы – заурядная семья, которую только жена считает уникальной, а на самом деле: те же ложки-плошки – обыденные составляющие. Видали мы пары, которые до и после свадьбы плавились от счастья, а через несколько лет супруги превращались в лютых врагов. Вместо слюны у них начинала вырабатываться серная кислота, которой они брызгали друг на друга и заодно на окружающих. Скандальные разводы, горы упреков, ненависть клокочущая. И это после не столь далекого блаженства фантастической любви.
Чем Максим лучше Антона, который проводил утром жену на работу, чмокнул в щечку, потом собрал вещички и отбыл к другой даме, по телефону вечером сообщив о перемене обстановки? Или взять Сергея, производившего впечатление подкаблучника. Ушел на сторону и не вернулся. Или…
– Ледок? – окликнул меня Назар. – Как обычно? Тебе солянку, мне борщ? Что на второе?
– Рыбное филе и овощи-гриль, – заказала я официанту.
– Мне котлеты по-киевски, – поросил Назар, – и картофельное пюре на сливках. Проследите, молодой человек: на сливках, а не на молоке.
Когда официант ушел, Назар сжал мою руку:
– Ледок, ты сегодня восхитительна.
– Может, потому, что от меня, кажется, ушел муж?
Ляпнула. Не собиралась. Так получилось, вырвалось.
– О! – сочувственно скривился Назар и похлопал меня по руке. – Какая неприятность! А почему? Надеюсь, ты не стала ему рассказывать обо мне, о нас?
– Конечно, не рассказывала.
Меня даже передернуло от этого предположения. И то, что Назар явно сдрейфил, осталось смазанным, мимолетным.
Он утешал, говорил, что все еще наладится, что мне не стоит раньше времени отчаиваться. И еще он снял квартиру для нас, симпатичная, однокомнатная, в центре, у Патриарших прудов. Знакомый дипломат (из бывших приятелей его жены, что ли?) отъезжает в Нью-Йорк на полгода…
– Ты снял квартирку? За деньги? Или тебе подвернулась? – неожиданно спросила я (для себя неожиданно: какие тут, при этом вихре эмоций, поиски логических неувязок).
– Это принципиально? – вопросом на вопрос ответил Назар и улыбнулся.
Что-что, а улыбаться он умеет. Разом отметает глупые сомнения собеседника, подозрения в коварстве, поиске выгоды и прочие сомнительные подоплеки. Если человек улыбается, как Назар, он берет вас в плен и сулит радость общения.
Назару принесли борщ, мне – солянку. Несколько минут мы молча хлебали.
«Опять не вяжется!» – трещало у меня в голове. С Максимом неразбериха. И Назар… Отреагировал на мое спонтанное признание об уходе мужа недостойно. А как должен был отреагировать? С ходу предложить руку и сердце? Но ведь заранее предупреждал, что никогда не разведется. И все же… все же… Чувствую «не то», а объяснить не могу. Признать, что окружают меня неблагородные мужчины? «Окружают» – сильно сказано. Их всего два. И оба не выдерживают проверки на мужское достоинство? Сомнительно. Значит, со мной неполадки? Но ничего предосудительного, подлого я не сделала пока. Оговорка по Фрейду – «пока».
– Квартира освободится только через две недели, – говорил Назар. Спокойно говорил, точно я давно согласилась в этой квартирке прелюбодействовать. – Как раз успею со своими охломонами смотаться в Чехию на осенние каникулы.
Для деловых людей ежегодный отпуск давно не составляет двадцать четыре календарных дня подряд. Они не могут себе позволить бросить бизнес надолго. Отдых дробят – на недели, пятидневки, прихватывают к выходным понедельник или пятницу. В итоге, набирается почти два месяца, проведенных на Канарах, Мальдивах, во Флоренции, Словении, Турции и прочих Испаниях, включая подмосковные или суздальские пансионаты. Ритм отдыха для тех, кто имеет детей, подчиняется школьному расписанию. И в осенние каникулы застать многих не удается. У меня самой три соглашения горят, надо успеть подписать договоры, пока официальные лица не умотали с чадушками за кордон или в ближнее Подмосковье. Потом будет короткий и суматошный период до Нового года, когда все озабочены подарками. Следом десять дней всероссийской гулянки. После нее народ в злом похмелье и, мучаясь изжогой от длительного переедания-перепивания, бывает хмур, устал и неадекватен, прежние договоренности летят в тартарары.
– В правильный украинский борщ, – вытер салфеткой губы Назар, – надо толочь старое сало с чесноком. А в этот, – отодвинул пустую тарелку, – плюхнули растительное масло.
«Дегустатор, – подумала я. – Сколько можно о борщах твердить?»
Назар мгновенно почувствовал зарождающуюся во мне досаду.
– Надоел тебе с борщами? Извини. Это от волнения. Когда тебя вижу, глупею со страшной силой, несу ерунду. Чувствую себя пацаном, который первый раз влюбился, дрожит от нетерпения, живет от свидания к свиданию…
Чего-чего, а мальчишеского трепета за Назаром никогда не наблюдалось. Он походил скорее на холеного кота с мягкими повадками, спрятанными когтями, умеющего под ласковое мурлыканье получить то, чего в драке не добьешься.
Назар мурлыкал про свою любовь, про меня, неподражаемую, очаровательную, влекущую… И добился успеха: облитая тонной словестного меда, я засахарилась почти насквозь. Но покажите мне женщину, которую воротит от любовных признаний и комплиментов, текущих из уст приятного мужчины? Если такая и существует, то страдает хроническим несварением души.
Меня даже не покоробило, что Назар поцеловал меня на прощание не на улице, а после гардероба, в маленьком тамбуре, чтобы никто не видел. Из ресторана мы вышли как отобедавшие деловые люди, помахали друг другу ручкой и разошлись по машинам.
Глава шестая
Наша тетя
В офисе я просидела до десяти вечера. Спешить некуда и не к кому. Гошка уехал, муж задурил, слушать трескотню тети Даши не хотелось. Разгребла завалы бумаг, нашла у себя в столе документы, за пропажу которых песочила подчиненных, составила четкий рабочий план следующие дни для себя и для сотрудников. Написала два списка: первый – люди, которых нужно по бизнес-этикету поздравить на Новый год; второй – родные и близкие, которым надо купить хорошие подарки.
Первый список из двадцати персон выглядит как табель о рангах. Сидорова, Петрову, Иванова… – поздравить лично, вручить небольшие, но ценные и оригинальные подарки (дать Варе задание подобрать сувениры, она мастерица в эти делах, хотя в остальном – дубина дубиной). Игнатовой, Гершману… – заказать красивые новогодние корзины. Федорову, Козлову… – отправить с курьером по бутылке виски и коробке конфет, плюс наши календари и фирменные сувениры. В конце списка перечень фамилий людей, которых достаточно поздравить по электронной почте.
Предновогодняя деловая Москва уж который год превращается в форменное сумасшествие – явное доказательство того, что жить стали лучше. Носятся курьеры, у дверей солидных учреждений выстраиваются очереди желающих засвидетельствовать почтение и вручить его материальное воплощение. Под прошлый Новый год я застряла в пробке у Минфина и сорок минут наблюдала, как идут и идут посланцы с пакетами, корзинами, коробками. На следующий день пробка затормозила меня у Газпрома. Та же картина – череда дарителей, хвост на тридцать метров растянулся, пропускной способности вестибюля не хватает.
И наш собственный офис будет завален «приветами» от коллег и партнеров. На каждого сотрудника придется по десятку календарей, ежедневников и прочей продукции с фирменной символикой, вроде ручек, термометров, брелоков, зонтиков. Компании, лепящие на китайские товары корпоративную символику, в ноябре гудят от перенапряжения. Поэтому я заказываю фирменные сувениры летом, чтобы не стоять перед ними молитвенно, не просить уложиться в сроки, а иметь возможность проверить качество и добиться хорошего исполнения. За мной закрепилась слава партнера, который преподнесет на Новый год не заурядную подборку из шариковой ручки и еженедельника, а нечто оригинальное. По справедливости, слава эта должна принадлежать Варе, чья фантазия безгранична. Но такова манера начальников: приписывать себе достоинства подчиненных.
Варя внушила мне, что тридцать процентов привлекательности подарка – в его упаковке.
– Японцы и другие корейцы, – закатывала Варя глаза, – так заворачивают! Ленточка, маленький сухой цветочек – улет, загляденье! Совершенно другой класс! Изящество, вкус, настроение.
– Зачем нам корейские настроения? – бурчала я. – Хватит с нас сырой рыбы, которую трескаем, что те японцы. Они-то на островах, вокруг океан, все свежее, а мы сухопутные, – меня передернуло. Вспомнила, как после роллов, поглощенных в японском ресторане, одну предновогоднюю ночь провела в обнимку с унитазом.
Однако вкусу и знаниям Вари я доверяла, с ее выбором согласилась. Последние полгода Варя, которой по штату положено стиральными порошками заниматься, не меньше двух месяцев провела вне офиса, моталась по городу, искала коробки-упаковки, ленточки, цветочки, прочую ерунду. Дважды вынудила меня поднять стоимость корпоративных сувениров.
– Как семь рублей за метр ленточки? – возмущалась я.
– Меньше не бывает! – оправдывалась Варя. – Все пропахала, на Черкизовском рынке покупаю, договорилась с оптовиком. Лида! Честно! Дешевле не найдем. И платить нужно налом.
– Под монастырь меня подведешь, чтоб в тюрьму не садиться. Где я нал возьму? Из собственного кармана?
– А вы проведите как акцию по продвижению зубной пасты для детей или как затраты на фокус-группу.
– Больно грамотная! Все-то вы знаете: сколько у меня на продвижение, сколько на маркетинг.
– Завтра в шесть утра встречаемся с оптовиком, – тупит взор Варя. – Если сорвется, придется покупать по десять рублей за метр.
– Ладно. Вот деньги. Пиши расписку. Что ты калякаешь? Какие ленты? Пиши: получено на оплату бизнес-ланча с младшими продавцами секций моющих средств…
Итогом бурной Вариной деятельности стали наборы игральных принадлежностей: карты, домино, шашки, шахматы, бочонки лото. Все это лежало в углублениях бархатной коробки, сверху закрытой пластиковой крышкой, замысловато перевязанной лентой, в узел которой воткнут сухой цветочек. Меня особенно умилил мешочек для лото. Его свернули розочкой, будто кремовый бутон на торте. Наш фирменный знак находился в верхнем углу крышки и был почти незаметен. Варя говорила, что выпирают свое название компании отсталые. Подарили вы человеку футболку, на которой поперек груди крупно: «Промсвязьконсалтинг». Куда ее человек наденет? Только навоз на даче разгружать. А требуется: 1) угадать использование подарка по назначению; 2) дать человеку возможность переподарить сувенир и при этом чувствовать себя щедрым королем. Известен случай, когда одна риэлтерская фирма взяла слоган «Нас рекомендуют друзьям», заказали футболки, нарядили в них сотрудников. Особенно хороши были девушки, у которых поперек груди: «Нас рекомендуют друзьям».
Про «переподарить» твердил и наш компьютерный гений Игорек. Глядя на горы пакетов с выпивкой и шоколадными наборами, качал головой:
– Лишние хлопоты, системная ошибка. Вы, Лидия, могли бы сохранить время и силы, пересылая свои подарки тем, кому покупаете то же самое. Хотите, сделаю специальную программу прихода-расхода подарков?
– Спасибо, не надо! Уже проходили. Районный педиатр за то, что мы помогли ее внучке репетитора найти, подарила нам ларец с шоколадом. Потом я ларец вручила зав. детсадом. Она вылупилась: «Ой, я точно это дарила Марьванне, доктору. Вот и уголок слегка помят». Не знала, куда от стыда деться.
– Круговорот конфет в природе, – философски заметил Игорек. – Но если программа толковая, то вероятность ошибки ничтожна.
– Ага, и писать эту программу ты будешь две недели, остальная работа побоку? Вас медом не корми, дай посторонними глупостями позаниматься.
Но в свое оправдание скажу, что фирменных подарков заказываю с лихвой, под сурдинку, якобы для партнеров. По три набора игральных получат сотрудники, которым тоже многих поздравить надо.
Звездный час Вари, когда все бросают работу и под ее руководством пакуют подарки, мои ребята обожают. Это похоже на школьную радость: сегодня вместо физики переставляем книги в библиотеке. Мне и самой хочется присоединиться к веселому субботнику, да чин не позволяет. Не хватало Варе на меня орать: «К синей ленточке бордовый цветок! Сколько повторять?»
Материнские чувства, сострадательность личным проблемам сотрудников я давлю в себе нещадно. Могу наорать, ледяным обращением заморозить, выставить за дверь своего кабинета, гарантировать увольнение, высмеять, заставить трудиться в выходные дни. Но за глаза меня почему-то называют не «Мымрой», а «Леди». Слышала, как говорят по телефону: «Наша Леди спуску не дает. Но если что-то архиважное – все к ней».
Что правда, то правда. Выручала глубокой ночью Игорька из милиции, когда его заграбастали по подозрению в распространении наркотиков. Требовала, чтобы травматологи в больнице показали мне рентгеновский снимок Настиной ноги. В рентгенах костей, естественно, не смыслю ни бельмеса. Но ведь врачи, под мое сосредоточенное пыхтение, признали: операция прошла неудачно, необходимо повторное хирургическое вмешательство, иначе останется хромота. Сейчас Настя скачет козочкой, помнить забыла, как шлепнулась на катке.
Со мной работает молодежь, поэтому неприятности случаются с ними, как правило, ночью. И мчусь на выручку я вместе с мужем. Точнее – вылетаю первой, Максим вызванивает Майку, чтобы контролировала спящего Гошку, потом следом едет на такси. Адреса не меняются: либо отделение милиции, либо больница.
Максим входит эффектно: застывает на пороге, весь из себя большой, элегантный и страшно деловой. Окидывает взглядом и безошибочно выбирает главного. Здоровается, представляется, протягивает карточку, в которой он значится как помощник и советник депутата Госдумы. Что истинная правда. Как и то, что у Максима карточек – на все случаи жизни. Есть даже «Почетный снайпер ФСБ». Когда я пыталась выведать у мужа, существуют ли подобные звания в действительности, Максим картинно оскорбился:
– Меня, перворазрядника по стрельбе, заподозрить в подлоге?
– Ты же футболом занимался!
– Что не мешало мне время от времени постреливать.
«Снайпера» Максим предъявляет в крайних случаях. И еще говорит, что современные люди перестали доверять своим глазам и ушам, что напечатанные типографским способом титулы действуют на них магически. Небольшая картонка с российским флагом способна сделать больше, чем разумные аргументы.
Далее, в милиции, Максим просит представиться официальных лиц.
Вредно уточняет и приказывает мне:
– Лидия Евгеньевна, запишите. Майор Соколов Владимир Александрович. Также присутствует дежурный сержант… ваши фамилия-имя-отчество? Или (в больнице): доктор Сердюков Павел Никитич. Лидия Евгеньевна, – это мне, склонившейся над блокнотом, – не Никитович, а Никитич, верно? Дежурный врач. А должность? Заведующий отделением, заместитель заведующего? Просто врач третьей категории?
Переписанные официальные лица ведут себя не в пример тому, как полчаса назад, когда орали, где меня видели с моим подозрением на аппендицит у Наташи, или утверждением, что Петр в аварии невиновен.
Но не совсем уж я от мужа зависимая. Бывало – сама разруливала ситуацию, предварительно взяв на перо милиционеров и докторов.
Тогда Максим входил, мгновенно понимал суть положения, барски-устало вздыхал, вручал карточку «Члена совета Хельсинкского соглашения по правам человека», зевал – вполне натурально, потому что, вырванный из теплой постели, отчаянно желал спать, – говорил, что ждет меня в машине.
На обратном пути домой, сидя за рулем, Максим критиковал меня за ошибки в руководстве фирмой. Мол, относятся ко мне как к палочке-выручалочке, приучать сотрудников к семейно-кастовым отношениям – чистая азиатчина. Они должны знать и соблюдать дистанцию.
– Знают они, – оправдывалась я. – Только в самой безысходной ситуации обращаются.
– У Наташи заболело в животе – это безысходная ситуация?
– Даже анализа крови не сделали, когда привезли по «скорой»! А у Наташи дедушка умер от перитонита, вызванного воспалением аппендикса. Наследственность!
– Дедушка преставился лет этак сорок назад, в каких-нибудь степях Забайкалья.
Можно только поражаться интуиции Максима. Он только слегка ошибся географически: Наташин предок был целинником, умер без врачебной помощи в казахстанских степях. С тех пор для Натальиной бабушки не было большего страха, чем аппендицит. Бабушка и подняла тревогу, из-за которой мы с Максимом не выспались.
Но сколько ни журил бы меня Максим за неправильный стиль руководства, для него, как и для меня, главным мерилом человеческого достоинства оставалась способность броситься на помощь ближнему… дальнему… любому слабому, униженному, страдающему. Если мы будем иметь возможность, но перестанем помогать друг другу из-за лени, по расчету, из-за мелочных обид, из-за желания выспаться – то создадим мир, в котором станет противно жить самим, и главное, – нашим детям.
Другое дело, что я всегда шла напролом, с открытым забралом, как по-честному. Максим же действовал, исходя из конкретной социально-политической ситуации, со своими карточками стрелка, помощника депутата и поборника прав человека. Он всегда был умнее меня. Зато я – искреннее в проявлении натуральных чувств. Кажется, за это и любил.
Почему сказала в прошедшем времени – «любил»? Нет, в настоящем – любит! Если по-иному, то повешусь. Не хочется. Отчаянно не хочется кончать жизнь на люстре в большой комнате. Самоубийцы всегда казались мне читателями, раньше времени отбросившими книгу. Будоражащее и завлекательное – на последующих страницах, потерпите. Писатель долго раскачивался и все хитросплетения сюжета впереди.
Во втором списке Максим на первом месте. Хочу купить ему горные лыжи, ботинки и костюм. Все это у Макса имелось, да позаимствовал Майкин Владостас, оправляясь на горный курорт. А там якобы украли снаряжение. Пропил, наверное. Гошка давно мечтает об игрушечной железной дороге с паровозиками, но я противилась: разложить эту дорогу с рельсами, стрелками, станциями, семафорами – в комнате станет возможным передвигаться только по стеночке. С другой стороны, Новый год – праздник, когда сбываются мечты. Железную дорогу, в конце концов, можно потом к бабушке с дедушкой перевезти. Подарить Майке хороший комплекс для ухода за лицом? Не оценит. Кроме того, Майка активно поддерживает отечественного производителя. Утверждает, что благодаря дешевым российским кремам у нее нет морщин. Но благодарить надо жирок, который прячется у нее под щечками.
Люблю делать подарки. Покупать их в спешке, примчаться в магазин, и быстро по прилавкам: это маме, это сыну, свекрови, подруге… – мне кажется недостойно тех, кто тебе дорог. Хотя, конечно, всеобщее затоваривание привело к тому, что настоящей радости, сюрприза уже не получается. А раньше, бывало, вулкан страстей переживаешь, получив долгожданную вещь.
Помню, мама купила мне вожделенные кроссовки. Я в них лезгинку по комнате отплясывала, потом другие танцы народов мира, включая дикие пляски африканцев. Падала на диван, задирала ноги, болтала ими в воздухе, любовалась кроссовками. Хотелось лечь в них спать. Теперь и бриллиантовые дорогущие серьги, подаренные на день свадьбы мужем, вечером сняла: колются, спать неудобно.
Тетя Даша явилась домой еще позже меня, заметно усталая.
Рухнула на стул в кухне:
– Нет сил даже помыться.
– Как говорит Гошка: я вчера помылся за сегодня.
– Это юмор мальчика?
– Вроде того. Гошка никак не может понять, почему нельзя вычистить зубы на неделю вперед.
– Зубные протезы также требуют постоянного ухода.
– Передам ему, – сказала я и мысленно посмеялась.
У Гошки молочные зубы еще не выпали, ему до протезов расти и жить, жить. А Максу пришлось поставить имплантаты. Два месяца ходил к протезисту. И рассказывал-то обтекаемо: протезист сказал, протезист обещал…
Как-то спрашиваю:
– Сколько лет дядьке-протезисту?
– Она, собственно, не дядька.
– Протезист женского пола? – поперхнулась я чаем, который в тот момент пила. – И ты молчал? Молоденькая, конечно? Наваливается на тебя торсом, чтобы глубже бормашиной просверлить? А у самой халатик на груди расстегнут, сиськи наружу? По$том не несло? Французскими духами?
Максим, с опухшей после стоматологических манипуляций щекой, проталкивающий в рот Гошкину овсянку – единственную пищу, которую способен был поглотить, смотрел на меня… С насмешливой любовью. Как ни странно это сочетание слов: «насмешка» и «любовь» – к взглядам мужа на меня подходит более всего.
Да! Я ревнива. Перманентно и в развитии. Сначала, видя вокруг десятки красоток не мне чета, мучилась комплексом неполноценности. Максим был просто обязан бросить меня и уйти к этой, той, пятой, десятой, сотой девушке с голливудской внешностью. Потом возникло чувство собственницы. Зачем ему столь мужественно и ласково улыбаться Маше, Глаше, Стеше? И даже Майке? Проживут без его улыбок. Все его улыбки – мои! А также: шутки, жесты, умные речи, пошлые анекдоты… – все мое! Не отдам! Кто здесь вертится? Пошла прочь, зараза!
Ревность моя столь необъятна, что при реальном поводе – заявлении Максима об уходе – ее замкнуло. Так, наверное, человек, не умеющий плавать, оказавшись в пучине, судорожно трепыхается, держится на поверхности, но по-прежнему не верит, что научился плавать.
Относительно протезисток и прочих дамочек, имеющих дело с мужским телом, – разве я не знаю! Видела собственными глазами, сидела в кресле, ждала, когда освободится мастер-парикмахер Клара. Она обслуживала дядьку, имеющего, по жаргону парикмахеров, прическу – «озеро в лесу». Это когда лысина на макушке, а вокруг редкие волосики. Уж он Клару по своим чахлой растительности загонял: то слева порежь, то справа выступает. Клара вокруг него тридцать минут вертелась (и припадала жарким торсом), по волоску филировала.
Сев, наконец, в кресло, я возмутилась:
– Клара, он явный извращенец. Прилюдно млеет, плавится от ваших прикосновений. Эротика в парикмахерской! Сюжет для порнухи. Клара, почему вы терпите?
– Во-первых, он чаевые оставляет большие. Во-вторых, жалко.
– Конечно, если вам тоже доставляет удовольствие…
– Ни боже мой!
– Но вы же отдаете отчет?
– Отдаю. Наверное, жена холодная или по возрасту парализованная. А мне, кроме гада-мужа, никто не требуется. Оставляем стрижку, подравниваем? Или новый силуэт?
Максим, конечно, не извращенец, чтобы в кресле стоматолога, с открытым ртом, с бормашиной в дупле зуба, млеть и блаженствовать. И стричься он не любит. Но с другой стороны, Макс не каменный, чтобы уж вовсе не реагировать на женскую грудь в опасной близости. Словом, протезисток и парикмахерш я бы штрафовала за сексуальные провокации на рабочем месте.
– Лида! Лида! Ты меня слушаешь?
– Конечно, слушаю.
– Я тебе рассказывала, – подозрительно посмотрела на меня тетя Даша, – что в московских дэзах такой же бардак, как в питерских.
– Да, да. Виктору Петровичу положены льготы, а их не учитывают в квартплате.
Хотя я и не слушала тетю Дашу, эту информацию легко вытащила из внутреннего диктофона. Мы теперь устроены как электронная техника. Мысленно нажал кнопку перемотки, и в голове прозвучали последние слова собеседника. Зачем нам роботы? Мы сами скоро в них превратимся. Об этом тоже говорили с Максимом… Стоп, не отвлекаться! Тетя Даша взирает на меня с готовностью обидеться на невнимание. А это добрых сорок минут: сначала она будет говорить про то, что стара, глупа, но заслуживает…, потом я примусь оправдываться и разубеждать ее.
Сагу о льготах по квартплате, вырванных с боем у чиновников, я выслушала, изображая активное внимание. И сетования на неготовность квартиры Виктора Петровича к зиме (окна не заклеены) поддержала.
– Клейкая лента с поролоном стоит пятьдесят рублей метр! – возмущалась тетя Даша.
– Безобразие. Ленточки на подарки, если оптом на Черкизовском, и то дешевле.
– Что?
– Это я о своем, не отвлекайтесь.
Украдкой посмотрела на часы: еще пятнадцать минут, а потом сошлюсь на головную боль.
– Так вот, – продолжала тетя Даша, – я им, в магазине, показала кузькину мать. В прошлом году было по двадцать рублей метр, а теперь больше, чем в два раза повысили. Наживаются на климате.
– Как при этом вел себя Виктор Петрович?
– Никак не вел. Стоял рядом и твердил: «Дашенька, не надо. Дашенька, пойдем». Но я не из робких. Потребовала завмага. Пришла пигалица, вроде тебя начальница…, – тетя Даша осеклась и поправилась, – в том смысле, что по возрасту подходите. – Мы, говорит, пенсионерам можем скидку сделать. Вы пенсионерка?
Тут тетя Даша выдержала эффектную паузу, посмотрела на меня с затаенной гордостью:
– Представляешь? Как будто можно сомневаться, что десять лет пенсионерка.
– Вы прекрасно выглядите.
– Продали нам по тридцать пять рублей метр, – подытожила тетя Даша. – Без меня с Виктора Петровича содрали бы лишние триста рублей.
– Немало, – покачала я головой, оценивая копеечную сумму.
– При его пенсии!
– Тетя Даша, вы влюблены в Виктора Петровича?
Мой естественный, хотя неделикатный вопрос, вызвал горячий протест.
– При чем здесь любовь? Мы не юнцы, чтобы кругом видеть только секс. Нормальное участие одного человека в делах другого. Странно, если это вызывает у тебя удивление.
– Конечно, простите! Но женская психология…
– Ничем от мужской не отличается, – перебила тетя Даша. – Психология – наука, а не сортир, чтобы на «М» и «Ж» делиться.
– Интересная мысль.
– Учись, пока я жива. Спасибо тебе, дорогая!
– За что?
– Слушала мою болтовню, а у меня и силы возникли.
«Еще силы?» – испугалась я.
Но тетя Даша меня успокоила:
– Силы, чтобы помыться. Завтра в котором часу встаешь?
– В семь.
– Разбужу.
Кроме увлечения скидками, льготами тетя Даша еще обожает поднимать людей утром с постели. Почему-то считает, что проспим самое главное. Тетя Даша легко заменяет будильник. Только ей не треснешь по башке, чтобы не зудела.
Вытаскивает из постели Гошку:
– Марш чистить зубы. Детский сад – это твоя работа, служба. Опаздывать нельзя. При Сталине за опоздание в тюрьму сажали.
– Лучше в тюрьму, – хныкает Гошка, – там еще поспать.
Затем тетя Даша тарабанит в нашу спальню:
– Максим! Лида! Целуетесь, наверное? На часы-то смотрите! Ускоряйтесь, у вас осталось семь минут. А если без дела дрыхнете, то немедленно вставайте!
– Как же я люблю свою тетушку! – потягивается Максим, когда «без дела дрыхнем».
– Мы не слышим эту цербершу, – бормочет мне на ухо, когда «при деле». – Спокойно, Лидочка, не волнуйся, не напрягайся. Тетушка не войдет, остатки разума у нее сохранились.
Пока тетя Даша занимала ванную, я размышляла: не предложить ли ей машину с водителем? Ведь тяжело мотаться по городу, в метро, троллейбусах, автобусах в их с Виктором Петровичем возрасте. Максим может организовать транспортировку стариков. А у меня появится реальный повод завести разговор о нуждах его же тетушки.
– Спасибо! – отмела мои услуги тетя Даша. – Я там, в ванной, свои панталоны стиранные на полотенцесушитель повесила, ничего? Мужиков в доме нет. А машину не надо. Мы на кладбище с утра поедем. Виктор Петрович осенью на могиле жены не побывал. Виноград на даче укутывал. Ребенок, честное слово! Какой виноград, когда могилка не убрана? Весной Максим давал машину с водителем… Как-то непроникновенно.
– Как-как? – не поняла я.
– Сухо, без чувств. Привез нас водитель на кладбище. За полчаса управились, с дорогой – за час. Будто по обязанности отбыли. Уж лучше по-старому: встречаемся в метро, едем до конечной, садимся на автобус до кладбища. Не понимаешь? Все это время мы об умершем человеке думаем, вспоминаем. Хотя мне вспоминать-то нечего, не знала ее. Но думаю, хорошая была женщина, коль Виктор Петрович на ней женился. Разве покойнице не будет приятно, когда посторонние о ней скорбят?
