Текст книги "Кошки-мышки"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава третья
За двумя зайцами
Выяснение отношений с Назаром я спровоцировала сама, хоть и не планировала. Подслушала болтовню двух молоденьких сотрудниц – в туалете. Где еще, как не в сортирной кабинке, получишь интересную информацию.
Девушки мыли руки и прихорашивались перед зеркалом.
– Нашей Леди сегодня после обеда не будет. – (Это обо мне.) – У нее встреча с Кауном.
– Как думаешь, они спят, любовники?
– Вряд ли. Если бы у меня был такой муж, как у Лидии, я обходила бы всех мужиков большой стороной.
– Но и Каун классный мужик.
– Согласна. Вроде ничего особенного, а шарма с переливом.
– Говорят, он бабник, каких поискать.
Тут, заинтригованная, я замерла, тихо задрала вверх коленки, чтобы в щель под дверью не увидели мои туфли.
Вторая девушка озвучила вопрос, который крутился у меня на языке:
– Кто говорит?
– Светка из пиарслужбы, у нее приятельница с Кауном работает. Он ни одной смазливой юбки не пропускает.
«Юбки смазливыми не бывают, – мысленно поправила я, – только лица. Чертовы сплетницы!»
– Все мужики сволочи, – перекрикивая шум электрической сушилки, – заключила первая девушка.
– Не так хорошо с ними, – поддержала вторая, – как плохо без них.
Они, мои подчиненные пигалицы, еще и философствуют!
– Давай, как наша слиняет, – (опять обо мне), – прошвырнемся по бутикам? Может, где скидки объявили.
Ушли, хлопнула дверь. Я выбралась из укрытия. Подошла к раковине, посмотрела на себя в зеркало. Физиономия собственницы, которой минуту назад объявили о разорении.
Открываем воду, плещем на руки жидкое мыло. Все – медленно, чтобы успокоиться. Какое мне, собственно, дело, изменяет Назар жене или хранит верность? Пусть он будет бабником в квадрате, кубе, в десятой степени… Нет, клокочет обида, не унять. Сушим руки, не торопясь, до остановки автомата. Как обычно не действуем – остатки влаги по платью не размазываем. Остановилась, замолкла сушилка, а мы ее снова включаем, давим на кнопку…
Уже лучше. По крайней мере на лице удалось восстановить деловое официальное выражение. Можно двигать в офис.
Перед отъездом на встречу с Назаром обеим сплетницам я задала работы под завязку и сроки указала: через два часа приеду, отчитаетесь.
По бутикам шнырять в служебное время – разбаловались! Хотя я прекрасно знала, что в мое отсутствие работа в конторе теряет скорость, вплоть до полного торможения. Сама такой была: если начальник далеко, а поручение до завтра терпит, то самое время заняться личными делами.
Наука руководить – это серьезная и отдельная тема. Вернусь к ней, если повод появится.
А пока – ехала на встречу с Назаром, и силы, убеждающей разум, не хватало, чтобы выкинуть из головы пошлые слухи.
Так подруга моей мамы, тетя Наташа, милая пожилая одинокая женщина, похоронив свою любимую кошку, каялась:
– Знаю, что вам уже надоела разговорами о Милочке. Простите. Но Милочка обладала удивительной душевной организацией…
И мы в тридцать пятый раз слушали, как Милочка справляла нужду в унитаз, чувствовала, какой сустав у тети Наташи болит, на него ложилась и грела.
Назар – это даже не кошка. Кот! Котяра! Я и не подозревала, что запрыгивает на каждую встречную…
– Ледок? У тебя все в порядке? – спросил Назар в ресторане, когда мы сделали заказ.
Он меня так звал – Ледок. Я не противилась. В том, что твое имя переиначивают на ласковый лад, есть что-то интимное и приятное.
Назар в свое время попросил разрешения звать меня по-своему:
– Тебе не будет обидно? Не Льдина, а Ледок – тонкий, прозрачный, но крепкий и чистый?
Я благодушно улыбнулась и сказала, что меня устраивают любые варианты моего имени, кроме Лидуха. Потому что так меня дразнил хулиганствующий соседский мальчишка: «Лидуха – четыре уха». О том, что пацан регулярно норовил подловить меня в темном углу и отыскать лишние уши, я умолчала.
Только добавила:
– Он отбывает срок в колонии. Без моей помощи, – подняла ладони в жесте исключения участия. – За ограбление пивного ларька.
– Приятно иметь дело с женщиной уникальной биографии, – улыбнулся Назар.
Официант принес мне солянку, Назару – украинский борщ.
Тетя Наташа, та самая, с кошкой, диетолог в пансионате для руководящих работников министерства финансов, с детства мне внушала: «Никогда не бери в местах общественного питания солянку! В нее кладут испортившиеся продукты: тухлую колбасу, позеленевшие сосиски и прочие гадости». Но я люблю солянку из отбросов. Хоть тресни! И у меня совершенно не получается сотворить это кулинарное чудо на собственной кухне. Сколько ни пыталась.
Назар, как правило, заказывает борщ. И каждый раз поясняет его недостатки. Хохол, москвич в третьем поколении, а борщ для него – кулинарная святыня.
– Чесноку не доложили, – сообщил Назар, отправив первую ложку в рот, – и уксуса плеснули для кислоты. А кислинку в настоящем борще делает морс. В России морсом называют холодный фруктовый компот, а на Украине – это соус на основе помидоров. Моя бабушка до сих пор морс летом заготавливает и присылает нам. Считает, что без ее морса наши борщи – помои. Кстати, когда бабушка приезжала в Москву, я повел ее в ресторан, заказал щи, бабуля хотела устроить скандал. Мол, проходимцы недоваренный борщ за сумасшедшие деньги втюхивают – ни тебе свеклы, ни морса, ни заправки. Еле удержал. Объяснил, что русские щи такие и есть по рецепту. Бабуля сказала, – тут Назар перешел на украинский: – «Москали супу доварыты нэ можуть, а ще нам указують, як жыты».
Назар рассуждал о морсах и борщах, я водила ложкой в горшочке с солянкой. Какие борщи, морсы, бабушки, когда у меня звенит внутри от возмущения!
Но заговорила я на служебные темы:
– Стиральный порошок «ХХХ» мы позиционировали неправильно. Как замечательное средство для стирки цветного белья. При этом расфасовка от пяти до семи килограммов в пакете. Хозяйке покупать пять килограмм только для цветного белья не рационально, ведь придется еще приобрести порошок для белого белья. А это деньги, плюс место, дополнительных тридцать квадратных сантиметров в маленькой ванной или на малогабаритной кухне, где стоит стиральная машина. Логичней «ХХХ» представить универсальным средством, которое отбелит белое и вернет краски цветному.
Попутно и честно замечу: нас не волновало, может ли «ХХХ» выполнять заявленные функции. Думайте и решайте сами. Если вы не зомбированы рекламой, обладаете знанием химии в объеме средней школы, то легко поймете, что химических средств отбеливания существует лишь два: хлор и перекись водорода. Пропорции рассчитать несложно. При скудости бюджета легко можете за три рубля стирать белье с тем же эффектом, что при дорогих средствах. И я тоже могу, но покупаю известные бренды. Идти в аптеку, приобретать перекись, смешивать ее с хозяйственным мылом (гениальное изобретение!) и так далее – мне недосуг. Как, очевидно, и вам.
Назар согласился с моими доводами, и мы быстро набросали схему ребрендинга (это когда вам втюхивают старый товар в новой упаковке).
И вернулись к личному общению.
– Солянка оставляет желать? – глядя на мои ковыряния ложкой, спросил Назар. – Вообще солянка…
– Знаю. Делается из отбросов, испорченных продуктов. Но у меня, очевидно, низменные вкусы и грубые пристрастия.
Произнесла это со смешком (старалась), однако Назар легко уловил посторонние нотки в моем голосе.
– Ледок! «Низменные», «грубые», пошлые, вульгарные – эти термины, а также: общепринятые, обычные, для всех привычные – тебе не подходят совершенно. Ты – уникальная женщина, редчайшая. Среди полевых трав выросшая роза. Неведомыми ветрами занесло семечко, и из него выросла чудесная роза.
– Спасибо. Милый комплимент. Выдает в тебе опытного бабника.
– Кого? – поперхнулся последней ложкой борща Назар.
Подошел официант, убрал горшочки: Назаров до дна выхлебанный и мой чуть тронутый. Тут же подскочил второй официант, поставил блюда со свиной отбивной для Назара и рыбным филе без гарнира для меня.
Мы даже не посмотрели на тарелки.
– Ледок, ты назвала меня бабником?
– Только повторила, что несет о тебе народная слава. Ошибается?
Хотела говорить отстраненно и безучастно, но, скорее всего, не получилось.
Назар ответил не сразу, после продолжительной паузы, во время которой я успела десять раз мысленно обозвать себя идиоткой.
– Народная слава не ошибается, – сказал Назар.
Горько, оказывается, бывает не только на языке, но и за грудиной, где отсутствуют вкусовые рецепторы. Именно там я чувствовала ядовитое бульканье. Впрочем, ведь говорят: горько на сердце. Да чего мне горько-то? Какое мне дело, сколько у Назара было любовниц? Он мне не муж, не сват, не брат, не объект для улучшения нравственности. Пусть у него будут эскадроны баб, дивизии воздыхательниц, полки любовниц. Мне-то что?.. Ничего. Всех его бывших – к расстрелу!
– Л-е-дд-ок! – перекатывая мое имя на языке как сладкий леденец, произнес Назар.
И при этом смотрел на меня с обожанием такой мощи, которую не способен выдать прожженный бабник. Хоть вы меня четвертуйте – не способен! В противном случае придется признать, что он умственно отсталый.
У моей мамы есть подруга, которая в пятьдесят лет родила дебила. Ванька – тихий, добрый и славный. Но любит только бабочек. Когда их видит летом, трясется от счастья. А зимой целыми днями трогательно гладит стекло рамочек, под которыми пришпиленные бабочки. Мы Ваньке дарим исключительно бабочек за стеклом.
– Спасибо! – надтреснутым голосом проговорил Назар.
– За что?
– За твою реакцию.
Если вам не удалось держать эмоции в узде, нужно объяснить их посторонними причинами – элементарное правило бизнес-общения.
– Ты смотришь на меня столь трепетно, что напомнил знакомого дебила.
– Не надо, Ледок, – отмахнулся Назар. – Мы оба знаем приемчики нейро-лингвистического программирования. Они не работают с по-настоящему дорогими людьми.
Не кстати или, напротив, очень кстати, подошел официант и поинтересовался: не нравятся горячие блюда, ведь не едите? Мы посмотрели удивленно. О каких блюдах идет речь?
Официанта мы попросили нас не беспокоить и подходить, когда дадим знак.
– Ледок, я расскажу тебе то, в чем не признавался никому в жизни. Сие не есть страшные тайны, но выворачиваться наружу не в моих правилах.
Назар замолчал. Я не торопила. Через несколько секунд он продолжил:
– Считается, что период гиперсексуальности начинается в юности. У меня он с пеленок. Я влюблялся еще до детского сада. Родные посмеивались надо мной, и я научился прятать свои чувства. Девочки, девушки, женщины меня завораживали. В них было волшебство, сказка, они дарили ощущения, от которых вибрировала каждая клетка моего тела. Я рос смышленым и быстро понял, что главное в амурных делах – не бегать за девчонкой, а подстроить так, чтобы она сама тебя добивалась. В средней школе я был известным ловеласом, очередь из девочек, желающих получить меня, выстраивалась. Что-то вроде переходящего приза на конкурсе красоты. Хоть месяц-другой, но посидеть на королевском троне.
– Мальчишки тебя не били?
– Нет, – помотал головой Назар, – завидовали. Сам кому угодно мог накостылять. В свободное от тисканья в подъездах время занимался спортом, борьбой. Лилю я встретил, когда мне было семнадцать лет. Ей – тридцать. Она была женой моего дядюшки, с которым общались мало, потому как дипломат, сноб и вообще неприятная личность. По его службе они в Брюсселе пребывали, а тогда в отпуск приехали. Я увидел Лилю и пропал. Сногсшибательно красива – это, ладно. Мало ли симпатичных девчонок. Но все они – как полевые цветы без запаха, фото из книжки «Растения Среднерусской возвышенности». Лиля – вне каталогов, классификаций, ярлыков и календарей цветения. Она казалась вечно прекрасной. Как роза – свернется бутончиком или распустит лепестки – постоянно прекрасна.
«Меня он тоже с розой сравнивал, – ревниво подумала я. – Хоть бы названия цветов менял».
– Влюбился, заболел Лилей со страшной силой. Примитивные амурные школьные уловки тут не проходили. Но остановить меня не смог бы и танк. Я сам был танком, который желал либо взять высоту, либо погибнуть. Опускаю подробности, но в итоге Лиля стала моей женой, расписались, когда мне восемнадцать исполнилось. Родня была шокирована: пусть я, пацан, ополоумевший от гормонов, но Лиля! Отказаться от роскошной жизни, от светских связей, от денег, поездок, автомобилей и прочего, прочего… Ради мальчишки, который на десять лет ее младше?
– Очевидно, Лиля тебя очень любила.
– Конечно. И не в прошедшем времени – любила, а и сейчас тоже. Как и я ее.
– Тогда почему «бабник»?
– Не торопи. Лиля со мной вынесла нищету, безденежье и прочие прелести, которые дарит муж-студент, хоть он и вкалывает вечерами на трех работах. Лиля хотела детей. Если бы она хотела ужей, змей, удавов, я ограбил бы серпентарий. Дети – пожалуйста. Плодимся и рожаем. Мои дети выросли в чужом бельишке – знакомые отдавали тряпки, которые собственным детям уже не годились. Родители, конечно, сняли бойкот, когда сын родился, помогали. Но все равно нам лихо пришлось. Однажды… интимная деталь, но я тебе расскажу. Однажды Лиля мне говорит: «Прокладки женские, без них можно обойтись, ведь наши мамы обходились. Лучше на сэкономленные деньги купим тебе ботинки». Представляешь? Это женщина, которая с детства привыкла к роскоши! Отказывает себе в прокладках ради ботинок для меня! Как бы ни сложилась моя жизнь, что бы в ней ни приключилось, Лилю и детей я не оставлю ни-ко-гда.
«А бабник-то при чем?» – снова хотелось спросить мне. И очевидно, мой нетерпеливый вопрос легко прочитался на лице.
Назар на него ответил:
– Жене я изменил через полгода после свадьбы. Сокурсницу тра… в смысле – с одной студенткой переспал. Честно – казнился. Но недолго. – Назар улыбнулся своей фирменной донжуановской улыбочкой. – Дальше пошло-поехало. Понимаю, звучит нелепо: не могу устоять перед женской красотой, но это факт и та самая моя страшная тайна. Женщины – мой наркотик, и я отдаю себе отчет, что наркоман. Но еще не придумали больниц, где лечат от…
– Похоти.
– Можно и так сказать. Но за редким исключением со всеми своими… подругами я нахожусь в прекрасных отношениях и благодарен им за минуты близости.
– Лиля знает о твоих похождениях?
– Ни боже мой! Ей в голову не могло прийти, что, работая как вол, выматываясь как собака, помогая ей с детьми и по хозяйству, я еще и на стороне промышляю. Такое редкий мужик выдюжит, – не без хвастовства сказал Назар. – А я справляюсь. Хотя если честно, в последние годы обороты снизил.
Он гордился своей распущенностью! Рассказывал мне и плавился от самолюбования. Доморощенные Казановы всегда вызывали у меня брезгливость. Летают по бабам как мухи по помойкам, заразу переносят. Но к Назару я отвращения почему-то не испытывала. И злилась не столько на него, гуляку, сколько на себя – за отсутствие здоровой реакции.
Взмахнув рукой, подозвала официанта. Попросила убрать остывшую рыбу и принести кофе. Назар тоже не притронулся к мясу и заказал чай.
Смотрел на меня внимательно-грустно, как смотрят, наверное, на человека, которого выбрали в исповедники, а этот человек не грехи отпускает – возмущается.
– Шокировал тебя, Ледок, – не спросил, констатировал Назар. – Но подумай: зачем мне было темные стороны своей натуры оголять перед тобой.
– Действительно: зачем?
– Потому что ты в моей жизни – встреча необыкновенная. Без ложной скромности: я знаю женщин. Но ты! Перечеркиваешь все мои знания. Ты – открытие, которого я не только не ждал, но и не подозревал о его возможности.
– Мерси. Уж что-что, а комплименты говорить ты научился.
– Лида! – с болью проговорил Назар и потер лицо ладонями, словно к нему прилипли мои последние слова и надо их счистить. – Лида! – повторил он. – Неужели ты не понимаешь, я все рассказал, потому что не хочу дурить тебе голову, лукавить, обманывать, вселять ложные надежды.
– О каких надеждах речь? – встрепенулась я.
Назар накрыл мою руку своей и легонько сжал:
– Ты мне безумно нравишься. Думаю о тебе постоянно. Только не говори, что равнодушна ко мне. Не поверю. Ты каждый день красивее, чем вчера. А это верный признак влюбленности.
– Чьей?
– Моей – безусловно. Но и ты переменилась. Игнатов из Роспотребнадзора, помнишь его?
– Заикается и мычит? Хотя специалист грамотный, с ним только письменно можно общаться, устно Игнатова не понять.
– Потому что матерится через слово, что при дамах непозволительно, вот и остается одно заикание с мычанием.
– При чем тут Игнатов?
– Недавно виделись, и он сказал мне, перевожу с матерно-заикательного на литературный, что ты всегда была интересной женщиной, а в последнее время стала совершенно обворожительной. Игнатов предположил, что ты завела любовника.
Я вспыхнула, польщенная и возмущенная:
– Бред! У меня нет любовника.
– Но мы на верном пути…
– Назар!
– Тихо, тихо! – снова накрыл мою руку. – Не надо кричать. Мы ничего преступного не делаем. И не дети, чтобы играть в кошки-мышки. Лида, давай признаем: ты нравишься мне, я нравлюсь тебе, нас тянет друг к другу со страшной силой. Но мы несвободны. Семьи, дети, супруги – мы повязаны крепко и пока неспособны эти узы порвать.
«Пока… Оставил-таки лазейку», – подумала я.
– Но почему мы должны наступать на горло собственным чувствам? Нашим близким будет легче, если мы превратимся в страдающих меланхоликов?
«Вот так соблазняют честных женщин, – пронеслось у меня в голове. – Ничего страшного, даже приятно, волнительно, щекочет нервы».
– Не тороплю тебя, – говорил Назар, – подумай над моим предложением.
«Каким предложением? – хотелось воскликнуть мне. – Снять квартирку с большой кроватью, на которую перенесем наши свидания?»
И далее буйная фантазия рисовала, как мчусь в рабочее время к любовнику. Принимаю душ после акта близости…
Про необходимость душа мне рассказывала одна из Флажков, Лиля Белая, замужняя женщина крайне легкого поведения. Она говорила: выдает запах чужого парфюма. Вы же елозили тело по телу, запах остается. Хочешь узнать, изменяет ли тебе муж, обнюхай его вечером, когда пришел с работы. Только профессионалы знают, что нужно помыться, хотя времени обычно тык-впритык.
Каюсь, несколько раз я Максима обнюхивала. Старалась делать это незаметно, а получалось неуклюже. «Путом пахнет?» – напрягался муж. Он не переносил скотский запах несвежих подмышек. И человек, от которого несло путом, мгновенно записывался Максимом в вонючки. Хотя внешне, конечно, Максим никак не проявлял своей брезгливости.
– Горю! – Назар посмотрел на часы. – Еще две встречи, а вечером сегодня важный футбол, наши играют с Англией.
Так легко: объяснение в любви, предложение вступить в тайную связь, а следом деловые встречи и футбол. Обижаться глупо. Время делового человека спрессовано жестко. Сама торопливо говорю в телефонную трубку маме: «Лекарство высылаю. Береги себя! Обнимаю, целую!» А ей хотелось рассказать про гипертонический криз, каких страхов натерпелась ночью, как приехала «скорая», как вели себя врачи. Но мне некогда, надо еще умудриться вырвать полтора часа, заскочить в аптеку, потом в курьерскую фирму, которая доставит лекарство уже завтра.
Назар расплатился по счету. Мы поднялись и пошли к выходу. Назар положил мне руку на талию, как бы по необходимости – рулить между столиками. От его руки шло тепло, способное превратить в безвольную куклу гордую женщину.
Состоянию моему подходило слово «лихорадка». Удобный термин. Лихорадка – это и герпес на губе, и высокая температура, и кризис в экономике, на бирже, и трясущиеся руки, и клацающие зубы, и сумбур в голове. Последнее – точно про меня. Но все-таки приехала в офис. Затребовала отчет у двух сплетниц, которые, задери их нелегкая, втянули меня в объяснения с Назаром. Работа была выполнена на «четыре с минусом», но я нашла, к чему придраться, и выставила им по «двойке», велела завтра переделать.
Затягивала время, листала бумаги, плохо понимая, что в них написано. Страшно ехать домой, увидеть Максима. Хотя он и не мог знать про мои шуры-муры, было стыдно. Страх и стыд – сочетание неприятное, но подперченное игрой с опасностью, азартом. На чашах весов перспектива больших удовольствий и возможность роковой потери. Удовольствия всегда перевешивают.
Как назло, сегодня Максим придет рано. Футбол. Наши с кем? С Францией? Нет, с Англией, кажется. Подожду еще немного, пробок на дорогах не будет, народ прилипнет к телевизорам. А после матча не исключены беспорядки. Вот еще дело: позвонить родителям Максима. Они живут недалеко от Лужников, пусть не выходят из дома за хлебом, например, когда толпа хлынет со стадиона. Проявила заботу, ее оценили, поблагодарили за беспокойство.
Анна Петровна и Георгий Сергеевич прекрасные люди. Вместе с замечательным мужем мне достались чуткие, умные, деликатные свекровь и свекор. У нас полная гармония. Только умалишенная способна разрушить эту гармонию. Из маленького зеркальца пудреницы, когда я красила губы, на меня смотрела вполне умалишенная особа. Делать нечего, надо ехать домой.
Матч уже начался, когда я вошла в квартиру. Максим и Гошка сидели на диване. На маленьком столике перед ними стояли бутерброды (вместо нормального ужина, который обязана приготовить хорошая жена и мать), высокий стакан с пивом для Максима и такой же стакан с яблочным соком для Гошки. Сок не магазинный, а свежевыжатый. Еще один пунктик Максима: поить нас натуральными соками. Аптечные витамины считает вредными, поскольку они препятствуют усвоению организмом витаминов из продуктов. Купил соковыжималку, пропускает через нее фрукты и овощи, экспериментирует на жене и сыне. Если вам предложат мультисок из томатов, сельдерея, петрушки, винограда и свеклы, не соглашайтесь – пойло. Мы с Гошкой отстояли право пить сок односоставный – если томатный, то томатный, если грушевый, то грушевый, тыквенный так тыквенный.
Сидят на диване рядом. Мои самые дорогие и любимые. Гошка, я знаю, к футболу относится без восторга, мал еще. Но рядом с папой, который поясняет, комментирует:
– Как ведет, как ведет! Отличная передача! Мазила! Ребята, бегаем, а не спим! Угловой. Гошка, ты усек, почему угловой?
– Сек, – отвечает Гошка, подыгрывая отцу. – Папа, есть полузащитник, а есть полунападающий?
– Они все сейчас… ох, елки, какой пас!.. полунападающие… на треть нападающие… на четверть… ну, давай, родной, давай!
– Давай! – вторит Гошка.
Опустившись в кресло напротив, я наблюдала за ними, умилялась. И все-таки мысли мои были далеко: за тридевять земель, в другом конце Москвы, где так же с сыном у телевизора сидит человек, который внес в мою душу большое смятение.
По причине сумбура в голове, я допустила глупые промашки.
Мяч закатился в ворота, и я захлопала в ладошки:
– Ура! Гол!
Мой деланый восторг должен был потонуть в воплях Максима. Когда наши забивают, он беснуется как юный марал.
Теперь же я кричала в недоуменной тишине.
– Мама! Это нашим забили. – На Гошкином лице была детская обида, которая случается, когда авторитетные взрослые выставляют себя глупыми.
– Ах, нашим? Какая неприятность. Но ничего. Какая минута матча? Первый, второй тайм? Мы еще им покажем. Обязательно выйдем в финал… полуфинал… четверть…?
– Если выиграем, – спокойно сказал Максим, – то останемся в чемпионате Европы. Раз десять тебе объяснял.
– Ага, Европы, я помню. Смотрите, смотрите! – переключила их внимание на телевизор. – Бегут к воротам противника, голевая ситуация.
– Это наши ворота, – отвернулся к экрану Максим.
– Пойду сделаю чего-нибудь вкусненького, – поднялась я и ушла на кухню, где можно было предаться своим мыслям и не изображать спортивного фаната.
Пока в микроволновке потрескивал попкорн, пока выкладывала на галеты паштет, икру, плавленый сыр, я думала о Назаре. Не решала, вступать ли мне с ним в близкие отношения, а мечтала, как хорошо было бы вступить. Женское сознание причудливо: изменить – ни за что! Но мысленно рисовать картинки этой самой измены – ой, как сладко! За тайные мечты еще никого не казнили.
Российские футболисты не подкачали, забили два мяча в ворота противника. При этом Максим вопил и так бил по столу руками, что сыпался из вазы попкорн и скакали на блюде галеты. Гошка прыгал на диване, заваливался на спину и дрыгал ногами. На меня внимания не обращали, что было кстати.
Уложила сына спать и юркнула в ванную. Отсидеться, отмокнуть в теплой ароматной воде, продолжить мечтания, двадцатый раз вспомнить каждое слово Назара…
Максим вошел с бокалом вина в одной руке и стаканом пива – в другой. Вино протянул мне, уселся на край ванны.
– Празднуем победу над англичанами? – отхлебнула я.
Муж, казалось, не слышал меня. И смотрел… отстраненно, как на чужую.
Но при этом симпатичную, что подтвердили его дальнейшие слова:
– Лида, ты чертовски обворожительная женщина.
Когда вам два раза на день говорят подобные комплименты, причем сначала потенциальный любовник, а потом старый муж, то жизнь обязательно покажется сахаром.
Я замурлыкала от удовольствия.
Рано радовалась.
– Лида, я пришел сообщить тебе пренеприятное известие.
– К нам едет ревизор? Тетя Даша из Питера?
– В том числе. Лида, я ухожу.
– Стелить новое белье?
– Ухожу от тебя. К другой женщине.
«Что? Как? Почему? За что?» – естественные вопросы не застряли у меня в горле, они даже не сформировались в моем мозгу, окутанном пышным облаком мечтаний о Назаре. Я только хлопала глазами, пытаясь понять смысл слов мужа. Смысл не прояснялся.
Максим хмыкнул, отпил из своего стакана и упрекнул:
– Только удивилась, не испугалась.
– А мне следовало пойти на дно? – огрызнулась я почему-то. – Тут мелко.
– Ну, плавай! – похлопал меня по мокрому плечу и продолжил упреки. – Ты никогда не задумывалась над тем, что тогда, в ночь, когда мы познакомились, когда волокла меня… что заставило меня надраться в хлам.
– А что заставило?
– Отвечаю: я был страстно влюблен в одну девушку. Она предпочла мне другого. Заливал горе. Ты меня подхватила. Ни о чем не жалею. Но я снова встретил ее, мою главную любовь. Ухожу к ней.
Сравнение человеческого мозга с компьютером очень популярно, почти штамп. Но – точный, и я к нему прибегну. Память компьютера, самого совершенного, имеет пределы. Вы можете поместить в него бездну информации, а без дна все-таки не бывает. Как картинки в компьютере съедают громадный объем памяти, так наши эмоции парализуют ум. Там, где поместится собрание сочинений Льва Николаевича Толстого, с трудом войдут заурядные фото с пикника. Если твой мозг перегружен эмоциями, в него с трудом втиснется новая информация.
Бросает муж, уходит к стародавней любви… к черту лысому… Он, что? Серьезно?
– Ты серьезно? – спросила я и залпом допила вино.
При этом не выказала никаких признаков страшной трагедии. Как при рутинной бытовой ситуации. Вроде: «Ты серьезно хочешь надеть голубой галстук к желтой рубашке? Как украинский националист?»
– Серьезно, – шумно выдохнул Максим. – Водичка остыла, – поболтал рукой в ванне, – подолью тебе горячей.
Открыл кран, забрал у меня фужер и вышел вон.
Когда температура воды приблизилась к закипанию, я очнулась. Выключила воду, стукнув по крану пальцами ноги.
Было очень жарко внутри, снаружи – всюду. Лихорадка продолжала терзать меня, лишала возможности осмыслить происходящее.
Да и что осмысливать? Максима? Назара?
Вскочила, поскользнулась, едва удержалась, перевалилась через бортик ванны, ноги разъехались на мокром полу. Точно пьяная.
Я трезвая! Как стеклышко! Просто в голове моей перегруз и конфликт эмоций-информаций.
Закутанная в махровый халат мужа, который в спешке накинула, я застала его укладывающим тряпки в чемодан.
– Максим! Что ты творишь? Нельзя…
Бросилась к нему, но наступила на полу халата, упала. Свалилась бесформенной грудой на пороге спальни.
Максим подошел медленно, без суеты. Поднял меня, отнес, положил на мой край постели. Продолжил собирать чемодан.
Далее – о моих чувствах откровенно, как на божьем суде. Сидело! Маленькой, тонкой и глубокой занозой сидело во мне подлое облегчение: муж уходит, сам изменщик, значит, могу поддаться своим чувствам без моральных терзаний и рефлексии.
С другой стороны, повторюсь, в голове моей черти плясали. Хорошее от плохого, праведное от грешного, справедливое от подлого я отличить не могла.
Когда закрылась за мужем дверь, я пыталась вспомнить подобающую ситуации народную мудрость. Вспомнила: утро вечера мудренее.
Все! Компьютер сдох. Отключаюсь…
– Где папа? – спросил утром Гошка.
– Уехал в срочную командировку.
– А кто овка?
– Чего?
– Командир – овка. Папа командир. А кто овка?
– Сама бы хотела знать. Быстро! Пей сок, позавтракаешь в детсаду. Опаздываем.
– Зубы.
– Что – зубы?
– Ты зубы не накрасила.
Это Гошка про губную помаду. Мой сын отлично выговаривает «р» – результат моих логопедических усилий. Когда я с ним сидела три года, была совершенно истовой матерью. Из тех, что падают в обморок, если ребенок в три года задач с логарифмами не решает.
Максим протестовал: прекрати из моего нормального сына делать искусственного вундеркинда. Рожай второго ребенка, а Гошка пойдет в народ, то есть в детский сад. Против второго ребенка я не протестую. Только не так скоро, пока не забылись жуткие страхи о самочувствии младенца. Мне все время казалось, что с ним что-то не так, на грани смерти или в начале серьезной болезни. Терзала педиатра ночными звонками, он приходил к нам чуть ли не ежедневно. Педиатр у нас коммерческий, из частной клиники, гонорары достойные. Врачи из районной поликлиники быстро меня послали: «Мамочка! Не морочьте нам голову глупостями! Вызывайте врача, когда у ребенка температура». Как будто он без температуры не может погибнуть.
Везла Гошку в детсад. Опять-таки Максима идея: детский коллектив, где Гошка должен закреплять навыки общения (допускается – кулаками!), а не няня, которая целыми днями будет с ним мыльные оперы по телевизору смотреть.
Сын, пристегнутый в своем креслице сзади, что-то мне рассказывал. Не прислушивалась, но разговор поддерживала. Для этого требовалось только периодически вставлять: «Да что ты?.. Как интересно!.. А дальше что?.. И как развивались события?»
Мы подъехали к садику, выходили из машины, когда я по молчанию Гошки поняла, что не в струю реагировала.
– Сынок?
– Мама, у тебя все дома?
– Чего-чего? Откуда подобные выражения?
– От Петьки. Я тебя спросил, почему девочки любят плакать, а ты мне про события.
Девочки! А вдруг мой сын вроде Назара? Увлечен, оглушен женским полом. И вся дальнейшая его жизнь превратится в череду томлений и разврата.
– Георгий! – присела я, чтобы смотреть сыну прямо в лицо. – Скажи мне честно! Тебе нравятся девочки, девушки, женщины? Они тебя влекут?
