Текст книги "Смена климата (СИ)"

Автор книги: Наталья Игнатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Да, мать его, Заноза видел Турка. Мирные переговоры в его представлении сводятся к отрубанию голов несогласным, это ясно с одного взгляда.

И что? Мало того, что этот тип шестнадцать лет был Посредником, так в сорок шестом году фейри наделили его «правом осуществлять правосудие». То есть, казнить фейри же, исходя из его представлений о справедливости. За миротворческую деятельность, не иначе. Включавшую в себя уничтожение (называя вещи своими именами – съедение) пятнадцати старых, амбициозных и охрененно сильных мертвяков-нацистов. Чем именно были сильны эти съеденные, никто толком не знал – с тридцать пятого по сорок пятый годы их дайны подвергались модификациям, отчетности по которым не сохранилось – но и в том, что Турок получил эти модифицированные дайны, тоже никто не сомневался.

А иначе и быть не могло. Если уж вампир съедал вампира, то съедал целиком. Включая душу. Что уж там говорить о дайнах и крови?

Эти дайны, эти неведомые возможности в первую очередь и интересовали тийрмастеров, комесов, просто влиятельных мертвецов, выходивших на контакт с Намик-Карасаром, предлагавших ему контракты, просивших его о помощи. Все правильно. Занозе тоже стоило бы заинтересоваться именно этим. А он думал над примечанием к общему списку. О том, что сам Турок не контактировал с духами, для этого у него был специально обученный Слуга. Еще Заноза думал над тем, что Турок много чего не делает сам. Не умеет. Не хочет учиться. Не считает необходимым. Для всего у него есть Слуги. Три десятка. Тридцать живых, которым необходимо регулярно кормиться кровью мертвого.

Какой вампир будет держать при себе столько Слуг? Какой вампир будет тратить столько крови на сохранение и поддержание чужих жизней?

Вампир, который знает, что его Слуги – особенные, и стоят крови, сколько бы ее ни потребовалось.

Отряд Турка был по большей части сформирован в те годы, когда тот искал свои пятнадцать жертв.

Искал, находил и съедал.

И Слуг своих он собрал там же, где находил тех неприятно сильных мертвяков.

Он давал свою кровь людям, спасенным от вампиров, ставивших непонятные эксперименты и над самими собой, и над смертными, попавшими к ним в руки. А эти вампиры-экспериментаторы выбирали смертных не просто так. Они выбирали тех, кто каким-то образом сможет изменить, усилить, улучшить дайны. Кого-то с особенной кровью? Вряд ли. Вампир не способен признать человеческую кровь особенной. Кого-то с особенными способностями? Это ближе к правде. Так из кого, получается, состоит команда Намик-Карасара?

«– Что в тебе особенного?

– Люди?»

Он сказал правду. Снова. Он все время дает понять, что отличается от других мертвецов, и его отличие – в его Слугах. Так оно и есть.

Правда, это не означает, что от самого Турка не стоит ожидать сюрпризов.

То, что Джейкобу удалось выяснить о Хасане Намик-Карасаре, не было такой уж тайной. Раньше Заноза полагал, что тийрмастер знает, кому доверить непростую боевую задачу, теперь он думал, что тийрмастер знал, кого в первую очередь хочет заполучить в свое распоряжение, благодаря сотрудничеству с венаторами. В любом случае, получалось, что Турок – ценный специалист и ценная добыча, и известно об этом было не только Рейвену, но и другим власть имущим. А что знают многие, то могут узнать и остальные. Вот, Джейкоб узнал. Теперь знает Заноза.

И, честно сказать, не считай он неприемлемым любое недобровольное сотрудничество, он бы понял желание тийрмастера заполучить Турка любой ценой. Он бы и от Ясаки не отказался, факт, но Турок мог дать японцу фору.

Самое время самодовольно вспомнить пророчество Лайзы о том, что они оба, и Турок, и Ясаки, будут принадлежать ему. Причем без всякого принуждения.

Да, Лайза сформулировала это иначе, но Заноза знал себя. И свои возможности. И то, что возможности эти полсотни лет не использовались, ничего не меняло.

А еще – самое время вспомнить пророчество Лайзы и понять, что у него просто нет выбора. Ясаки уже все решил, Турок – решит, а ему остается только принять как факт, что двум непонятным тварям что-то будет от него нужно. И попытаться понять этих тварей, пока не стало слишком поздно.

* * *

– Когда ты чувствуешь чужой страх, ты понимаешь, что это? – Ясаки смотрел без выражения и спрашивал не из любопытства, интерес его был интересом врача, ставящего диагноз.

– Я умею бояться, – буркнул Заноза.

Ясаки кивнул. Как будто сделал пометку «безнадежно тупой» где-то в соответствующей графе истории болезни.

Это и правда было как-то глупо. Утверждать, что умеешь бояться, когда привык всем и каждому доказывать, что не знаешь страха.

Как-то дофига глупо. Потому что, если подумать…

– Не умеешь, – сказал Ясаки.

И был прав.

Даже за близких Заноза никогда не боялся. До смерти не было повода. После – не осталось близких. Сам всех убил.

– Твой ратун избавила тебя от страха. Это хорошо, – тон Ясаки, вопреки словам, был явно неодобрительным, – но сначала она должна была научить тебя бояться. А она не научила. Это плохо. Что такое собственный страх ты уже никогда не узнаешь, остается лишь познать чужой. Понять его ты не сможешь, но сможешь запомнить и воссоздать, когда понадобится. Если постараешься.

Пустующий склад, в котором они расположились, постепенно превращался в декорации к фильму ужасов в стилистике Боксерского восстания. Не важно, что фильмы ужасов в те времена не снимали, у Джейкоба было все хорошо с фантазией, а у Занозы – с умением объяснять, какие именно эмоции должны быть с помощью этой фантазии донесены до клиента.

Обычная гостиная обычного английского дома, с неброскими, заметными лишь под правильным углом вкраплениями китайского… кошмара.

– Для того, кто не умеет бояться, ты хорошо справляешься, – констатировал Ясаки.

– Знаю правила.

– У нашего бакричо мозги вывихнуты, – рассеянно заметил поглощенный творческим процессом Джейкоб, – он пальцем наугад тычет: здесь вот в эту сторону шкаф перекоси, здесь закорючку нарисуй, на том портрете вот этакую рожу сделай… узкоглазую, – он с любопытством покосился на Ясаки, но вряд ли, конечно, рассчитывал увидеть хоть какую-нибудь реакцию. – Как скунс. Хвостом машет, все пугаются, а он даже не понимает, что делает. Знает только, что надо хвостом махать.

– А ты понимаешь, зачем искажать пропорции?

– Я понимаю, зачем искажать все. Зачем искажать то, что происходит в твоей голове, в его голове, – Джейкоб кивнул на Занозу, – в головах у всех вас. Вы видите то, что хотите, только до тех пор, пока я не захочу, чтобы вы видели что-нибудь другое. Так о чем ты спрашиваешь, годжо? Я тут единственный, кто, вообще, хоть что-то понимает.

В рамках своих представлений о реальности, Джейкоб уж точно понимал все. И хотя понимание это сводилось к знанию о том, что ничего нет, кроме того, чему он позволяет быть, да и того тоже нет, в «цыганской магии» Джейкоб был лучшим. С магией ведь та же фигня, что с вампирами. То, чего нет, но что любой может увидеть. И почувствовать. А при неосторожном обращении магия смертельна. Даже для неуязвимых венаторов, сожравших киноварную пилюлю бессмертия.

Самым сложным было отнюдь не оформление интерьера. Джейкоб верно заметил, что Заноза всего лишь действует по правилам – выучив однажды, на какие кнопки нужно нажать, чтоб вызвать те или иные эмоции, нажимает на них, и получает требуемый результат. Джейкоб ошибался, утверждая, что Заноза не понимает, как работает механизм, который задействует нажатие кнопок. Но этот механизм они видели настолько по-разному, что никогда бы не сошлись во мнениях относительно его устройства. Тут и спорить не о чем.

Самым сложным было правильно создать мисс Су-Лин. Не скопировать ее-настоящую и не слепить образ, основываясь лишь на том, какой представлял ее патологически влюбленный Сондерс, а сочетать оба подхода. Сделать живую девушку, реальную, отличающуюся от той, что была нарисована воображением Сондерса, но отвечающую его неосознанному пониманию того, какова мисс Су-Лин на самом деле.

Сондерс ведь, хоть и сумасшедший, а отдает себе отчет в том, что его фантазии имеют с реальностью мало общего. Он очень хотел спасти мисс Су-Лин, защитить от Эмрила, защитить от венаторов, использовавших ее для того, чтобы заманить Эмрила в ловушку. Ради ее спасения он пошел против «Мюррей», готов был заключить сделку с вампирами вопреки присяге, чести, совести и собственным представлениям о правильном и неправильном. Он думал, что если спасет ее, то сможет развить успех.

Но никогда в это не верил.

Здравомыслящий парень, что тут скажешь. Просто больной на всю башку.

– Ты знаешь, где Сондерс? – спросил Ясаки.

Заноза покачал головой. Где-то. Близко. Он не знал, просто чувствовал, что Сондерс скоро придет. Примчится. Жертва стремится на зов, выбирая оптимальный маршрут и максимальную скорость, и ничего плохого не случается с ней в пути. Как будто срабатывает какой-то инстинкт, шестое чувство или что-то в этом роде, дремлющее до поры и пробуждающееся только когда раздается призыв вампира.

– Как ты это делаешь? – вот теперь японец проявил настоящий интерес, не исследовательский, а нормальное любопытство. – Я слышал об этом дайне, но не встречал вампиров, владеющих им.

Все слышали о вампирах, умеющих призывать жертву на любом расстоянии, о вампирах, боящихся запаха чеснока, вампирах с аллергией на серебро, не отражающихся в зеркалах, не способных переступить порог жилого дома, пересчитывающих все одинаковые предметы, попавшиеся им на глаза. Но никто таких вампиров не встречал.

Ясаки повезло.

Или, по крайней мере, Ясаки больше не считает эту встречу неприятностью.

– Я хочу его увидеть, – объяснил Заноза, – а он меня любит.

Понятно же, что тот, кто любит, ухватится за любую возможность увидеться.

– Но откуда он знает, чего ты хочешь?

– Думает обо мне. Все время. И когда я тоже думаю о нем, я настраиваюсь на нужную волну.

Ясаки коротко улыбнулся.

– Тийрмастер знает, что ты умеешь такое?

– Еще нет.

Теперь об этом узнал Джейкоб, узнал Ясаки, скоро узнает комес, а там и Рейвен. Но терять уже нечего, так что и скрывать дайны нет смысла.

– У Занозы не настолько старая кровь, чтобы Рейвен волновался по его поводу, – Джейкоб плевать хотел на титулы и должности, он всех называл по именам, и мастеров тийров, и бродяг, обитающих в «Трубе», – он и тебя не призовет, если что. И меня не сможет, – цыган оглядел их двоих с интересом, в котором проглянуло что-то гастрономическое. – Досадно, – добавил, обращаясь, скорее, к себе, чем к Ясаки или Занозе, – что нет никакого смысла забирать младшую кровь.

– Мне вот ни капельки, – фыркнул Заноза. – Сондерс уже здесь.

Звук приближающейся машины он услышал давно, а сейчас за воротами взвизгнули скользящие по мокрому бетону шины.

– Па-ачтеннейшая публика, – Джейкоб ухмыльнулся и попытался пригладить буйную, черную гриву, – приготовьтесь к представлению!

* * *

Почувствовать чужой страх, запомнить и воссоздать, если понадобится.

Сондерс не видел унылого параллелепипеда склада, не видел подъемных ворот, залитой бетоном разгрузочной площадки. Он проехал через черный осенний сад к угрюмому особняку, в равной степени достойному оказаться и приютом для душевнобольных в готическом фильме, и ареной битвы с зомби в задорном ужастике.

«Прекрати ржать, придурок!» – сам себе приказал Заноза.

Веселье было, скорее, нервным, чем настоящим, он и сам это понимал. Но все равно неуместным.

А Сондерс прошел в открытые двери. И попал прямиком в обставленную старинной мебелью гостиную, в центре которой, нелепая и от того страшная, была смонтирована клетка. Толстые прутья, застланный впитывающим материалом стальной пол, хирургический стол с подвешенным над ним бестеневым светильником.

Заноза ощутил ужас Сондерса еще до того, как тот, ослепленный ярким светом, разглядел, что в клетке, боящаяся пошевелиться, замерла Габриэль Су-Лин.

Они с Джейкобом все сделали правильно. Сондерс должен был испугаться не клетки, не опасности для своей любимой женщины, он должен был испугаться того, чего не понимал и не осознавал, только чувствовал.

Искаженности.

Реальность изменилась, когда он переступил порог, и спасения не было.

Жуть от неуловимой неправильности мира Заноза пропустил через себя, не понимая, просто запоминая, как и посоветовал Ясаки. Он сам был неправильным, нереальным, а в таких обстоятельствах хочешь, не хочешь, но бояться не сможешь, как ни старайся. К непонятному ужасу он добавил страх за мисс Су-Лин (смешать, но не взбалтывать).

Сондерс сорвался с места, подбежал к клетке. Девушка, застывшая, обхватив себя руками за плечи, вздрогнула, но не сделала ни шага ни к венатору, ни от него. В самом центре клетки, на равном расстоянии от всех стен, было безопаснее всего.

До тех пор, пока Сондерс оставался снаружи.

– Послушайте, – заговорила мисс Су-Лин, – меня зовут Габриэль. Мои мама и папа ждут меня дома, они уже потеряли меня и очень волнуются. У меня пожилые мама и папа, я у них одна…

Она говорила, говорила, снова и снова повторяла свое имя, имена родителей, опять свое. Сондерс метался вокруг клетки, искал дверь, искал способ вытащить мисс Су-Лин, спасти ее.

Но прежде, чем она поняла, что враг – не он, не этот светловолосый, перепуганный англичанин, в клетку вошел Ясаки.

Заноза чувствовал присутствие японца за спиной. Тот держался близко, но не настолько, чтобы это создавало дискомфорт. Не дышал. И сердце у него не билось. Лайза сказала, Ясаки не умер, но и живым он был не так, как люди.

Сондерс не мог найти вход в клетку потому, что входа и не было. И клетки не было. И Ясаки… хм, то есть, Ясаки, конечно, был, но здесь, а не там, не рядом с мисс Су-Лин, которой не было тоже. А сейчас тот Ясаки, не настоящий, чиркнул несуществующей картой по несуществующим (и почти невидимым) датчикам замка, и клетка вновь оказалась заперта для Сондерса.

– Это твоя вина, Сондерс, – произнес японец без выражения.

Заноза думал, что у Сондерса хватит ума попытаться вызвать полицию. Разве это не естественный поступок для человека, ставшего свидетелем киднэппинга? Но у венаторов были другие правила, другие представления о естественном. Чем дальше от полиции, тем лучше. В этом они отличались от вампиров, относившихся к органам охраны правопорядка и, вообще, к силовым структурам, как к удобному инструменту.

Сомнительно, правда, чтобы вампир, оказавшись на месте Сондерса, побежал искать телефон, чтоб позвонить бобби.

И, нет, было уже не смешно. Теперь Заноза сам цеплялся за дурные нелепости, чтобы не забывать – все не по-настоящему.

Что такое страх мисс Су-Лин он помнил по прошлой ночи. Тот страх был неявным, как случается, когда разум твердит, что бояться нечего, а инстинкты кричат об опасности, но и с ним можно было работать. Не составило труда превратить его в ужас – благо, настоящего ужаса, образцового, было предостаточно, спасибо Сондерсу, вцепившемуся в толстые прутья клетки. Заноза не дал ему ощутить ярость – ни к чему это, злость убивает страх, а Сондерс должен бояться. Вместо этого Заноза отдал ему иллюзию страха мисс Су-Лин. Понимание того, что ее ждет нечто гораздо худшее, чем смерть.

Ей, наверное, нужно было попытаться донести до Ясаки то, что она пыталась сказать Сондерсу. Нужно было объяснить, что она – человек. Заставить Ясаки увидеть в ней человека. Но… она не стала и пробовать.

Бесполезно. Нелюди все равно, человек ты или нет. Ясаки был здесь, чтобы наказать Сондерса, а мисс Су-Лин стала средством для достижения цели. Ничем больше. Только телом, которому нужно было причинить максимальную боль на протяжении как можно большего отрезка времени, и лишь для того, чтобы эту боль ощутил Сондерс.

То, что по-настоящему боль будет испытывать мисс Су-Лин не имело никакого значения. Для Ясаки.

И для Занозы.

Он снова сказал себе, что ее здесь нет. Она дома с родителями, или в очередном клубе пытается спрятаться от преследования, в которое не верит и которое не осознает. А то, что происходит в клетке – цыганская магия. Дикое чувство юмора Джейкоба, помноженное на уникальные познания Ясаки о том, что именно и как долго можно делать с живым человеком, имея в распоряжении хороший набор инструментов.

– Ты видишь это не впервые, – голос японца, настоящего, не того, что в клетке, был почти неуловим. Если б не обостренный слух, Заноза и не услышал бы его замечания. – Ты знаешь, что она чувствует.

– Ничего. Ее нет.

Он ощутил улыбку Ясаки настолько отчетливо, как будто смотрел на него.

А думал, что этот узкоглазый не умеет улыбаться, думал, это было забавно – заставить его улыбнуться в «Золотом шмеле»…

Ни хрена! Там улыбка была вынужденной. Здесь – настоящей.

– И тебя нет, – сказал японец. – Так это было? Так тебя не стало?

И сам себе ответил:

– Нет. Ты утратил страх не под ножом. Слишком гордый для этого. Твой ратун был много хуже меня, и то что он сделал было много хуже.

– Чувак, – Заноза обернулся и все же взглянул японцу в лицо, – тебе чьи мозги нужны, Сондерса или мои? Определись уже.

– Он еще жив?

– Давно мертв. Он упырь, не забыл?

Ясаки снова молча улыбнулся.

Это ничего не значило, ничего не должно было значить, если бы ужас и боль не заполнили все пространство склада, не бились о стены, не метались кричащим эхом в лабиринтах чипэндейловской мебели. Так много… слишком много… снова…

Подумалось, что будь здесь Турок, Ясаки не стал бы…

А что Ясаки? Что он делал? Ничего. Всего лишь задал вопрос. Если он и поверил во вранье о том, что Лайза – ратун Занозы, то ненадолго. До первого разреза, сделанного скальпелем по искаженному криком лицу мисс Су-Лин.

– Он еще жив, – сказал Заноза.

И отдал Сондерсу все, что чувствовал.

Все, кроме страха, почувствовать который не мог. Не умел. Чего бояться тому, кого нет?

Чего бояться тому, с кем уже случилось все самое страшное?

Сондерс захлебнулся криком.

Слишком много для живого. Даже для мертвого – слишком. Мертвый перестал быть. Живой… не должен был умереть. Не так быстро. Ясаки хотел другого. Но сердце Сондерса уже остановилось.

– Я удовлетворен, – сказал японец. – Ножа и крови оказалось достаточно. У меня не было настроения для чего-то кроме этого.

– Вроде, убийство в планы не входило? – Джейкоб стал видимым. Он стоял над трупом Сондерса, всматриваясь в его лицо. – Какая рожа, а! Видел бы он себя сейчас, еще раз бы помер с перепугу. Заноза, это ты его?

– В основном, ты, – очень неудобно с одной рукой. Доставать сигареты. Зажигалку. Прикуривать. Зато помогает отвлечься. – Я на подхвате.

– Ну, что, мистер Якудза, ты, я так понимаю, всем доволен? – Джейкоб подошел к ним с Ясаки.

– Да, – отрезал Ясаки, моментально костенея, превращаясь в себя-обычного. В себя-привычного. Миг, и следа в нем не осталось от живого демона с улыбкой, которой лучше бы никогда не видеть.

– Ну, значит, мы в расчете, – Джейкоб забрал у Занозы сигареты, вытащил две и сунул пачку в карман своего плаща, – обращайтесь, если что. С вами весело.

С уходом Джейкоба исчезла лишь клетка со всем содержимым. Обстановка склада не изменилась, и нормального в ней – в красивой мебели, в шелковых обоях, в вощеном паркете, застланном дорогими коврами – было не больше, чем в лице Сондерса.

Джейкоб знал свое дело, это точно. Оставалось надеяться, что хотя бы снаружи здание снова выглядит как обычно. А кто сунется внутрь, тот сам себе враг.

– Я обещал научить тебя убивать страхом, – сказал Ясаки.

– Если для этого каждый раз придется вспоминать, то пули лучше.

– Ты никогда и не забывал.

Тоже верно. Но Заноза уже достаточно пришел в себя, чтобы подобные заявления не трогали.

– А ты что помнишь? Что убило Шеди?

– Я помню, что делал сам.

Вот в чем разница, значит? Ясаки помнит то, что делал с кем-то другим, Заноза – то, что делали с ним самим.

– Мне, выходит, еще повезло.

– Ты хочешь не просто убить своего ратуна, – взгляд японца оставался непроницаемым, лицо – неподвижным, но интерес в нем, тот самый, проснувшийся в подвале, где Сондерс пытался забрать их кровь, так никуда и не делся. Интерес. Любопытство. Совсем другое, чем у Турка. – Ты хочешь отнять его душу.

– И отниму когда-нибудь.

– Подумай о том, почему он позволил тебе уйти.

– Где я спалился? – Заноза не выдержал. – Что, блин, не так с Лайзой? Джейкоб поверил, а он знает меня с долбаных двадцатых, и знает очень хорошо.

– Он не видел тебя рядом с Сондерсом, – Ясаки взглянул на труп, потом – вновь на Занозу и внес поправку: – не видел тебя, когда Сондерс был рядом. Твой ратун – мужчина. И он не хотел изгнать из тебя страх, он хотел напугать. Из тех, кто выглядит как ты, делают не най, а игрушки, что бы ни думал об этом мистер Намик-Карасар.

– А что думает мистер Намик-Карасар?

И на хрен об этом спрашивать, когда надо прострелить япошке череп и бросить его здесь, рядом с Сондерсом? Убивать доводилось и за меньшее.

– Думает, что ты невинное дитя. Ему не понравилось, когда я назвал тебя игрушкой. Очень… не понравилось. Он так молод, – выражение лица Ясаки неуловимо изменилось. Что там уловишь, когда выражения нет? – кто мог ожидать, что прав окажется он, а не я? Ну, так как, ты подумал о своем ратуне? Почему он позволил тебе уйти?

– Давай сразу свою версию, и разойдемся. Как-то до хрена сегодня притч, мне столько не надо.

– Ты уже забрал его душу. Сбежал от ратуна и унес его душу с собой. Если бы остался – мог бы сделать его своей игрушкой. С твоими дайнами, ты должен любить такие игры.

– По нему не скажешь, чтоб я их любил, нет? – Заноза кивнул на Сондерса. – В любом случае, спасибо за урок. Сенсей.

– Не последний урок, – Ясаки вновь не заметил сарказма.

По чести сказать, может, сарказма и не было.