Текст книги "Сиверсия"

Автор книги: Наталья Троицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Хабаров ждал. Ждал молча. Слезы – ерунда. Слезы пройдут. А вот горе будет жить в нем, пока будет жить память.

Он знал, что когда-то у Чаева была семья: красавица-жена и дочки-близняшки. «Мое бабское царство!» – величал он их с гордостью. Утром серого обычного дня ему позвонили из отделения ГАИ, сообщили о ДТП, о том, что их больше нет. От утраты Чаев долго не мог оправиться. Забросил все – работу, дом, друзей. Пытался покончить с собой. Но судьба да еще друзья хранили.

Спустя время в его жизнь вошла Ирина, роскошная блондинка, переводчик из «Интуриста». Их мучительный роман длился два года, столько же – разрыв. Лиза оказалась натурой романтичной, требовала от возлюбленного то луну с неба, то молочную реку с кисельными берегами, то новую шубу из голубого песца под свои новые ночные шлепанцы. Он прощал ей все, потому что лицом она была так поразительно похожа на его жену. Потом он долго был один. И вот Лора…

– Держись, позвонок… – Хабаров крепко сдавил плечи Чаева и почти насильно увел прочь.

– Эти копы просто задницы! – Скворцов растерянно развел руками. – Они уже два часа торчат в номере и «воздерживаются от комментариев»!

– Олег, сядь. Не маячь! – строго сказал Хабаров. – Мужики, вряд ли полиция найдет что-то. Дергать их вопросами бесполезно.

– Саш, успокойся, – Малыш придавил его плечо своей тяжелой рукой. – Они же профессионалы. Им виднее.

Хабаров взъерошил волосы, недовольно поднялся, подошел к окну гостиничного номера и некоторое время задумчиво, молча наблюдал людскую суету улицы часа-пик.

– Если я чего-то в чем-то смыслю, то безмотивных убийств не бывает. Для того, чтобы установить мотив, полиции нужно вникнуть, чем жила Лора последние несколько дней, а может, и недель. Вы полагаете, они станут это делать для заезжей русской киногруппы? Если вы всерьез в это верите, вы наивны.

– Я сам это сделаю. Я вычислю этого гада. А потом, – Чаев с силой опустил кулак на стеклянную поверхность журнального столика так, что стекло в нескольких местах треснуло, – потом я сверну ему шею!

– Лорка совсем безобидной была. Все хи-хи, ха-ха… Да, ее все любили! Черт, поверить не могу! – сказал Володя Орлов.

Хабаров тяжело вздохнул, устало провел рукой по лицу и бесцветным голосом произнес:

– Это сделал кто-то свой. По приезде она не отходила от Витьки. С посторонними вообще не общалась.

Чаев рассмеялся, и всем стало не по себе.

– Она была все время со мною. Меня видели с окровавленными руками. Я – главный подозре…

– Прекрати! – грубо оборвал его Хабаров.

В номер постучали.

Полицейский, видимо бывший соотечественник, на хорошем русском вежливо предложил:– Александр Хабаров, пожалуйста, проследуйте за нами в отделение.

Сначала ожили звуки, вырвавшись, освободившись из непроницаемого ватного плена. Потом ожили желания, вернее одно – дышать, глубоко, полной грудью. Тут же настигли ощущения: соленый привкус во рту, тупая головная боль.

В крохотное квадратное зарешеченное окно светила луна. Сомнительный источник света в узком каменном мешке.

В голове раз за разом, заезженной пластинкой, недавний допрос.

… – Мы нашли у вас в номере вашу рубашку со следами крови жертвы.

– Я не убивал ее. Я помог дойти до номера другу – Виктору Чаеву. Он обпачкал кровью мою одежду. У него руки были в крови.

– Мы нашли ваши отпечатки на дверных ручках. Вы – последний, кто входил в спальню!

– Я вошел посмотреть, что случилось. Увидев труп, я затворил двери. Мой друг был в таком состоянии, что лучше не надо было ему ее видеть еще раз.

– Ваши друзья отмечают, что вы недолюбливали погибшую за легкомысленность.

– Я не обязан любить всех. Эту женщину любил мой лучший друг.

– Вы ревновали, завидовали?

Хабаров нервно рассмеялся.

– Да вы что?!

– Господин Хабаров, вы убили ее?!

– Вы с ума сошли! Я на момент убийства был далеко, на съемочной площадке. Меня видели десятки людей! Почему я должен указывать на очевидное!

– Откуда вы знаете, когда произошло убийство?

– Да от ваших же сотрудников. За сотню долларов.

– Вы обвиняете представителя полиции в получении взятки и совершении должностного преступления. Вам будут предъявлены два обвинения: в убийстве и в подкупе представителя власти.

– Слушайте, вы достали меня! – не выдержал Хабаров. – Лучше бы убийцу искали!

– Когда вам пришло в голову позаботиться об алиби? Еще в России или уже здесь?

– Я работал! У меня контракт с французами! Я не «заботился об алиби»! – выкрикнул он.

– А чем вы объясните, что в вашем фирменном контейнере с реквизитом мы нашли орудие убийства?

– Что?!!

– Мы уже провели экспертизу.

– Бред!

– На нем кровь погибшей и ваша кровь. Ваша группа и ваш резус-фактор.

– Я что, один в мире с этой группой крови?!

– Ключ от контейнера только у вас. Мы его нашли в вашем номере. Отвечайте, вы убили ее?! Отвечайте! Отвечайте…

Удар, хлесткий, жгучий. Дальше боль. Много боли…

Вспомнив, Хабаров потянулся к пояснице, потер.

– Бить умеют, сволочи. Вникать – пока что нет.

Металлический лязг задвижки глазка камеры. Хабаров вздрогнул. Снова тишина, и льющийся голубоватый лунный свет.

– …Я – гражданин России. Я требую представителя посольства! У меня есть право связаться с моим посольством!

– Вы убийца! У вас есть право понести наказание…

Еще удар, от которого Хабаров очнулся только здесь, в камере.

Он неуклюже поднялся с бетонного пола. Сел.

«Сам я отсюда не выберусь…»

Он судорожно сглотнул. То, что за умышленное убийство полагается пожизненное заключение, ему объяснить успели.

Было зябко. Он решил было, что это нервное, но вспомнил про суточные перепады температуры и отсутствие стекла в окне. Он обхватил руками колени.

«Ничего, до утра доживу…»

Лязг металлической двери. Бесцеремонность. Длинный коридор. Узенькая комнатенка. На отвратительном английском грубое: «Undress! [30] ». Ледяная струя воды по окоченевшему телу. Комок одежды, прижатой к животу скрюченными от холода пальцами. Долгий, очень долгий коридор. «Своя» камера. Скрюченными от холода пальцами одежду не надеть. Хочется сжаться в комок, забиться в угол, прижаться спиной к стенам, поверх накинуть рубашку и брюки и сидеть так, долго, пока не согреешься, пока не рассветет, пока не разрешится сама собой эта дрянная ситуёвина, пока не закончится весь этот бредовый кошмар или кошмарный бред.

Утром за ним пришли.

– В порядке исключения, по просьбе ваших друзей мы предоставляем вам свидание с вашим юристом, – сказал ему по-русски тот самый полицейский, что накануне предлагал проехать в отделение.

В помещении, отведенном для свиданий, его ожидал адвокат Шипулькин.

– До-о-оброе у-утро! – адвокат противно тянул слова.

– Вы откуда здесь? – вместо приветствия спросил Хабаров.

– Я, вот именно что, юристом на вашей картине работаю, если вы запамятовали. Меня директор Сорокина на работу приняла. Вот именно что, все официально. Можете проверить!

– Мне сейчас только и забот, что проверять… – Хабаров сплюнул, выругался.

Шипулькин поежился.

– Ну, как вам тут? – не очень вразумительно спросил он.

– Зае…ись!

– Я могу вам помочь?

– Ребят попроси в посольство сообщить. Пусть представитель посольства придет, – Хабаров обернулся к охраннику. – Уведите меня!

– Как хоть с вами обращаются здесь?

– Нежно!

Ближе к полудню, когда солнце прочно вошло в зенит, его посетил представитель посольства. Разговор был недолгим.

– Мы считаем, нужно действовать осторожно. Нужно дать возможность правоохранительной системе разобраться в случившемся.

– Я могу выйти под залог. Мои друзья внесут залог.

– Сомневаюсь, что система пойдет на это. Вы – иностранец. У вас нет постоянного места жительства и нет источника существования в этой стране. Кроме того, преступление, в котором вас обвиняют, особо тяжкое…

– Иными словами, вы умываете руки?

– Мы обязаны соблюдать законы этой страны.

– Но я же ни в чем не виноват! Как же права человека? Мне нужен адвокат. Мой московский адвокат Перепелкин Владимир Викторович.

– Невозможно. Вас может защищать только адвокат – гражданин этой страны.

Хабаров пристально посмотрел в глаза представителю посольства.

– Советник, вы мне можете хоть чем-то помочь?

– Прямые улики. Я сожалею…

Спустя пару часов допрос.

Сутки спустя еще.

Не бьют. Не повышают голос. Сдержанно-равнодушны.

«Им все ясно…»

Свидание с местным адвокатом.

«Наконец-то!»

– Советую вам признать свою вину. Только это спасет вас от пожизненного заключения.

– Я не убивал. Как же мое алиби?

– Никто из французской съемочной группы не смог подтвердить под присягой, что вы не отлучались со съемочной площадки. Да, вы были там. Но были ли постоянно? Ваши друзья тоже не смогли подтвердить под присягой, что постоянно видели вас с того момента, как вы прибыли в отель. Они сказали, что вы расстались у лифта и разошлись по номерам.

– Как это не смогли подтвердить?! Как, я тебя спрашиваю?! – заорал Хабаров.

Доверительное:

– Вы же умный человек. Улик более чем достаточно. Только признание спасет вас.

– Сколько это?

– Лет двадцать пять – тридцать. Принимая во внимание, что вред интересам нашей страны не причинен, если ваши власти договорятся о том, чтобы вы отбывали наказание в своей стране, это лет девять-десять. В противном случае пожизненное заключение.

– Нет…

– Не сомневайтесь!

Короткое, формальное судебное заседание. Итог заранее известен.

Месторождение по разработке известняка. Палящее солнце. Рабский труд. От зари до заката. Жажда. Постоянная. Хроническая. Ночью холод и голод. От холода спасаются, сбившись в тесную стайку, честно пропуская тех, кто по краям, в серединку и наоборот. От голода нет спасения. Правда, днем, под палящим солнцем, есть почти не хочется, только тошнит да кружится голова. Дождь как праздник, как дар Господа. Дождю блаженно подставляешь белое от пыли лицо, и дождевая вода мешается с сочащейся из глаз солью…

Десять месяцев двадцать восемь дней. Этап. Услышав родную речь, шалеешь! Русские конвоиры как родные! Еда в самолете – куда там кремлевской кухне! Свои нары – роскошь! Барак – почти «Вилшер»! Дома!

От радости отходишь постепенно. Обида, боль возвращаются. Украдкой смахиваешь скупую мужскую слезу. Не долетая до земли, она превращается в льдинку. Столбик термометра на отметке –44 °C.

«Суки!!!» – злоба, черная, лютая.

Кусок жизни, по сути, украли.

«Где же ты, моя хрустальная Сиверсия? Снишься ты мне, затерянная среди снегов. Увижу ли тебя наяву? Доживу ли?»В ответ долгий, протяжный, похожий на стон волчий вой…

Глава 3. Предвидеть. По возможности, избегать. При необходимости – действовать. [31]

«Совершил посадку самолет, следующий рейсом Владивосток – Москва. Аttention…»

Голос был строгим и торжественным, точно девушке-диспетчеру до одури хотелось встретить именно этот рейс. Еще чуть-чуть мажора, и ей было бы не избежать праздничного ликования. Но в запасе не было этого «чуть-чуть», потому что прямо сейчас куда-то еще производилась посадка, чей-то вылет по метеоусловиям задерживался, и все это тоже нужно было объявить. Так что ликования не получилось.

Путешествуя налегке, не обремененный ни багажом, ни объятиями долгожданных встреч, Хабаров направился к выходу.

На стеклах дверей и окон-витрин аэровокзала шалили солнечные блики-зайчики, и люди отчаянно щурились, отдавая дань последним проказам ветреной, но все же золотой, вступившей в пору «бабьего лета», багряно-трепетной осени.

Здесь все было другим. И темп жизни, суетный, взахлеб, и лица, как бы на всякий случай холодно-отстраненные, с маской «каждый сам по себе», и чувства – в полдуши, и усталость – в полтела.

Глоток дорожной пыли вперемешку с моторным выхлопом, оглушающий людской водоворот, шум, гам, городская сутолока – новый день закусил удила!

И только апатичные голуби сонно моются в лужах.

– Хабаров? Саня!

Хабаров вздрогнул. Этот голос он узнал бы даже через тысячу лет. Он обернулся. Высокий русоволосый мужчина лет тридцати шести в униформе охранника с радиотелефоном, зажатым в руке, бежал к нему, ловко лавируя в толпе стремящихся в аэровокзал пассажиров.

– Саня! – слету он заключил Хабарова в крепкие объятия. – Позвонок! Как же я рад тебя видеть!

– Женька? Ты как здесь?

– Да я тут в службе охраны аэропорта. Чертяка! – он тряхнул Хабарова за плечи. – Ты куда исчез-то? На письма не отвечал. От свиданий отказывался. Я тебя у КПП в день освобождения до вечера прождал. Потом спросил, сказали, ты в каком-то фургоне уехал… Я так рад тебя видеть! – и Лавриков снова обнял Хабарова. – Я сейчас ребятам отзвоню.

– Погоди, Женя. Не хлопочи, – он отстранил Лаврикова. – Короче, я тоже рад тебя видеть. И… – Хабаров посмотрел в его внимательные умные глаза. – Не говори, что видел меня.

– Как же так…

Лавриков растерянно смотрел ему вслед. Вот Хабаров пересек площадь у аэровокзала, теперь сел в такси, уехал. Только тут он очнулся и торопливо набрал номер.

– В центр, на Ленинградский, – сказал Хабаров.

– К черту на рога! Сразу плати.

Таксист недовольно покосился на пассажира. Его потрепанный внешний вид доверия не внушал.

Хабаров протянул деньги.

– Вас через центр или по кольцевой? – пересчитав деньги и враз подобрев, осведомился таксист.

– По кольцу. Так ближе.

Дорога была долгой. Светофоры, точно сговорившись, никак не желали давать зеленый свет. Но на МКАДе поехали быстрее.

– Да, что ж ты, овца, делаешь? Куда ж ты прешь?! Кто ж вас за руль-то сажает?! А ты куда режешь?! – бубнил таксист. – Ты ж мне с аэропорта кровь портишь!

– Перестройся. Прибавь. Может, отстанет.

– Ага! Отстанет… Мы только за последние полгода троих похоронили.

– Думаешь, твой пугач за пазухой спасет?

– Ха! – таксист нервно хохотнул. – Хоть душу греет, и то ладно!

Он увеличил скорость, то и дело обгоняя островки попутных машин.

– Опять пристраивается! Вот, как день начнется с дураков, дураками и закончится! Утром меня на Ленинградском парочка кинуть хотела. За наркотой к трем вокзалам ехали. Втирали, на поезд, мол, опаздываем. Я гнал. Спина мокрая! Успел. А они мне: «Вот тебе сотня, денег больше нету!» Суки! Пришлось учить. Враз расплатились! – зло добавил он. – Слушай, а может, они это или за них кто? Больше-то некому.

Точно в подтверждение его слов раздался звук, сухой и хлесткий, как удар хлыста. Хабаров крутанул баранку вправо.

– В гробу я видел эту работу!

– Не иди по прямой. Лавируй! Понял? – и не дожидаясь реакции расстроенного водилы, он крутанул баранку влево. – Сейчас пост ДПС будет…

Но договорить он не успел. Пчела пропела возле уха. Тут же заскрипело паутиной трещин лобовое стекло, а на заднем точно по центру образовалась маленькая круглая дырочка с радиальным орнаментом по периферии

– Газу! – рявкнул Хабаров.

Но водитель был точно в ступоре.

– Лезь назад. Ляг на сиденье!

– Что?

– Лезь, если жить хочешь!

Хабаров сел за руль.

Скорость. Скорость! Скорость! Обгон. Еще. Довольно. Стоп! Вот она, эстакада. Ремонт ограждения. Тормоз. Резко. Машину развернуло поперек шоссе. Теперь вправо. И нырок! Откос был как отвесная стена небоскреба. Страшный крик таксиста, падающего на пол между сиденьями: «Чумовой, убьемся!» Пара километров по обочине. Лесопарк. Дорога. Ушли…

– Живой? – Хабаров обернулся к таксисту. – Впредь тебе наука будет. Смотри, кому клюв чистишь.

Тот шевельнулся, застонал, дрожащей рукой нащупал ручку дверцы. Поток прохладного воздуха устремился в салон. Свесив голову к земле, таксист чистил желудок.

Хабаров вытащил свою сумку из-под его ног и, не оборачиваясь, пошел по тропинке. Напрямик здесь было рукой подать.

Странное оно, время. Течет себе своим чередом, пыхтит потихоньку, быть незаметным старается. Вроде бы и нет его совсем. Ан, нет. То лишь наш желаемый самообман. Очнешься от него, когда увидишь будто выставленные специально, напоказ последствия безвозвратно ушедшего времени.

Не сняв потрепанной кожанки, запыленных ботинок, не сняв даже дорожной сумки с плеча, Хабаров неподвижно застыл в прихожей своей квартиры.

Пустота, тишина, холодный нежилой запах, засохшие цветы в горшках на окнах и антресолях и пыль. Пыль, отвратная, мышиного цвета, укутавшая толстым мохнатым ковром и пол, и мебель, и существовавшую здесь некогда жизнь.

«Мой склеп…»

Хабаров тряхнул головой, точно стараясь отогнать наваждение, наконец сбросил с плеча на пол сумку, потянулся к листкам бумаги на тумбочке в прихожей. Бумага пожелтела, но четко сохранила машинописный текст договора подряда десятилетней давности. Он грустно усмехнулся, бросил листки на пол.

«А это что?»

Он развернул исписанный красными чернилами листок.

«Сашенька, сыночек мой! – почерк корявый, неровный, буквы прыгают туда-сюда. – Помирать собралась. Не взыщи. Не дождусь тебя-то. Уж помяни, не забудь старуху. К нотариусу на угол зайди. Я завещание на квартиру тебе у него оставила и ключи… Много дум по тебе передумала. Все слезоньки выплакала. Главное, человеком оставайся. Постарайся простить. И живи, сынок, живи дальше, без злобы, без камня на сердце. А мне к Геночке своему пора. Поди, он заждался. С уважением к тебе, Малышева тётя Маша».

Хабаров сжал листок в кулак, зажмурил глаза. Лицо исказила судорога боли.

«Эх, тетя Маша, тетя Маша… Мы суетимся, бежим, торопимся, клянем судьбу, раздаем и получаем затрещины и тычки, собачимся, норовим сделать друг другу подлость, а в это время… В это время от нас уходят дорогие нам люди. Тихо и незаметно. Достойно. Уходят, думая о непутевых, о нас. И не исправишь. Можно жалеть и сожалеть, но не исправишь. Ничего не исправишь…»

Заливистая трель звонка заставила его вздрогнуть. Хабаров наспех отер ладонями глаза и пошел открывать.

Один за другим они вошли в ставшую тесной прихожую. Вот Володя Орлов, сильно поседевший, но все такой же подтянутый и спортивный. Вот Олег Скворцов, юркий, как мальчишка, с наивным простоватым лицом. Вот Женя Лавриков, все тот же Казанова, которого Хабаров нечаянно встретил в аэропорту. Вот великан Игорь Лисицын, прозванный в шутку «Малышом». Не было только лучшего из них, с кем когда-то душа в душу – Виктора Чаева.

Хабаров отступил на шаг. Когда-то, в той жизни, они были друзьями. Сейчас их разделяла пропасть глубиной почти в десять лет.

Все так же молча, один за другим, каждый протянул Хабарову руку для дружеского рукопожатия. Он обвел их пристальным взглядом, потом вдруг перестал бороться с собой, распахнул объятия, растроганно выдохнул:

– Позвонки…Они обнялись, как когда-то, и так застыли, плечом к плечу.

Маленькая кухонька едва вместила шумную компанию. Торжественный ужин был почти окончен. Что-то тихонько мурлыкал с холодильника ставший старомодным магнитофон. Искрилась водочка в хрустальных рюмках. Сиреневые сумерки нескромно заглядывали в окна хрущевки.

– Сань, ты рыбкой, рыбкой закуси!

«Малыш» заботливо протягивал Хабарову приправленную лучком дольку селедки.

– Спасибо, Игорек. Я теперь лет триста рыбу есть не буду! Рыбы в моей жизни было достаточно.

– Саня, что дальше делать думаешь? Мысли есть? – спросил Лавриков.

– Мои мысли все прокисли – думал много.

Он потянулся к пачке сигарет и излишне долго стал прикуривать.

– Почему вы ушли с фирмы? – вместо ответа спросил он.

Позвонки притихли. Ответить первым не решался никто. Наконец, решив, что объяснять все же придется, Володя Орлов осторожно произнес:

– Ушли, потому что не могли там больше оставаться.

– Это я понял. Ты поподробнее, как для тупого.

– Виктор… Чаев всем после тебя заправлять стал. Его после смерти Лоры будто подменили. Взрывной, циничный стал. Короче, все прахом пошло. Он даже Борткевича к себе взял! С его фирмой слился. Теперь Коля у него правая рука, а это значит строжайшая экономия, – Орлов бросил содержимое рюмки в рот. – Мужики рассказывают, что стопроцентное горение работают без огнетушителей, ватным одеялом тушатся. Я тоже раз попал. На спине до сих пор безобразные рубцы от ожогов. Да это что… Двое салаг у него убились. Высотный трюк делали. Он им сказал: «Я дармоедов держать не намерен!» Злой стал, ко всему безразличный…

– А вы, корифеи, прижухались и тише воды?! Это же и ваша фирма.

– А что делать? Жрать охота, – сказал Лавриков. – Мы же столько лет с тобой безбедно жили. Как-то привыкли, Сань, да и бросить жалко. Дело вместе с нуля начинали. Столько сил и крови вложено. И потом, мы ведь, Саня, вину свою перед тобой чувствовали. Да и сейчас не притупилось. Фирма-то твоя. Я тó наше время, когда ты, я, ребята – все вместе, как лучшие годы свои вспоминаю. А сейчас… Что сейчас? Вот я алкашей по такси рассаживаю да видимость порядка в зале отлета создаю. Даже чертям тошно в моем тихом омуте!

– Женька прав, мужики! – встрял Володя Орлов. – Я в охране «Вега-Банка» работаю, еще на полставки в ментуре инструктором по рукопашному бою. Олежек тянет лямку охранника обменного пункта, а по ночам овощной сторожит. Ему двоих детей кормить надо. Это чтó мы, от хорошей жизни? У нас дело было. Общее! Я работу и работой-то не считал. Жил ею! Мы работали, мы зарабатывали. Себя уважали! А сейчас… Пропади оно все!

– Головы пеплом посыпьте. Помогает! – глядя в унылые лица ребят, посоветовал Хабаров.

– Саня, мы тут подумали… – осторожно начал Игорь Лисицын. – Ты только сразу не отметай. Я в системе МЧС работаю. Есть такая относительно новая структура. Сейчас, как раз, формируются отряды спасателей. «Центроспас». Слышал о таком? У нас же готовая команда! Мы все умеем! С любой техникой на «ты», спортивные разряды имеем. Допуски к высотным работам обновим. Спецподготовку пройдем. И было бы как в старые добрые времена. Только немножко по-другому.

Позвонки напряженно ждали, что он скажет. Видимо, этот вариант они обмозговывали не раз.

– Это отличная идея, – помолчав, подытожил Хабаров. – Но… она не для меня.

– Саня, тебя же реабилитировали. Судимости нет! – пытался быть убедительным Лавриков.

– Жень, погоди! – перебил его Лисицын. – Саша, у меня человечек есть, оченно мне обязанный. Я его сыночка-наркоманчика летом из горящего «Мерса» спас. В кадровой службе МЧС тот человечек работает. Так что не вижу проблемы!

Хабаров усмехнулся пренебрежительно, холодно.

– Игорек, в этой стране важно только то, что ты был за решеткой. Нюансы никого не интересуют!

Наступившую паузу можно было погладить по колючей спинке.– Позвонок, – с чувством сожаления произнес Олег Скворцов, – без тебя команды не будет…

Шло время. Снова была трепетно-багряная осень, потом сменившая ее снежная, не в пример предыдущим, зима.

Декабрь стыло хмурился. Колючий, пронизывающий ветер пригоршнями швырял в лица прохожих клочья поземки, клубился во дворах и переходах, брошенным щенком скулил в подворотнях и стучал, ломился в окна, как запоздалый путник.

– Зябко тебе, Мусенька, зябко, милая, – Василиса Семеновна с любовью посмотрела на пушистую белую кошку, свернувшуюся клубком у батареи отопления. – Ей-ей, заморозят нас, треклятые! Вишь, стужа-то какая, а тепла в доме нету.

Кутаясь в старый шерстяной платок, старушка по-хозяйски оглядела накрытый для приема гостей стол.

– Угораздило нашего деда в такую стужу помереть. Помню, вьюга, холодища… Восемь лет уж прошло, а как вчера. Ой! – встрепенулась она. – Что ж я, окаянная, свининки-то с чесночком не поставила? Под водочку первая закусь! Как в войну-то, бывало, свининки хотелось…

Василиса Семеновна поспешила к балкону.

– Мусенька, на диванчик иди. Дверь на балкон открою, холоду напущу, – она подхватила кошку на руки. – Поторопись, рохля! Гости сейчас придут. Разлеглась!

Приговаривая что-то про стужу, про своего помершего деда, про ожидаемых гостей, Василиса Семеновна вышла на балкон.

– О-на, холодища! Матерь Божья!

Она плотно прикрыла за собой балконную дверь.

Пошуровав в коробке из-под телевизора, с заветным свертком в руках Василиса Семеновна направилась назад, к домашнему теплу.

– Ой, господи! Матушки мои! Не зря с утра правый глаз чесался…

Беспомощно суетясь, старушка дергала, крутила дверную ручку-полуавтомат. Ручка поддавалась, вращаясь без усилий, однако никак не действовала на ригель замка.

По квартире разлилась трель дверного звонка. Кошка бодро спрыгнула с дивана и засеменила к двери, но, увидев, что хозяйка к двери не идет, вернулась к балкону, прыгнула на окно и замяукала.

– Ах ты, господи! Стучи, бабка Василиса! Стучи! – подбадривая себя, приговаривала старушка, барабаня пухленьким кулачком в стекло.

Кошка спрыгнула с подоконника, снова засеменила к входной двери и в ответ на очередной звонок жалобно замяукала, царапая обивку-дерматин.

– Горе-то какое… Матерь Божья! Стекло б разбить, да толстая я, все одно, не влезу. Помру тут… Замерзну… – она заплакала, слезы ледяными ручейками лились по щекам.

Прихватило сердце. Василиса Семеновна без сил опустилась на пол у балконной двери, прижимая бесполезный сверток со свининой к груди. Она жадно хватанула ртом воздух.– Мусенька, лекарство там… Лекарство… – едва слышно прошептала она. – Спаси…

В комнате отдыха районного подразделения «Центроспаса» было тепло и уютно. Орлов и Лавриков играли в шахматы. Олег Скворцов с аппетитом дожевывал приготовленный женой бутерброд.

– Мужики, шеф график уже составлял? Кто в Новый год дежурить будет? – спросил он.

– Так у нас Казанова – самовыдвиженец! – лукаво прищурясь, откликнулся Володя Орлов. – Не далее как вчера на рыбалке божился, что нет счастья в личной жизни, так в работе будет его искать. Вам шах и мат, Евгений! – заключил он.

Лавриков с шумом сгреб шахматные фигурки в деревянный футляр.

– Я вот думаю, почему одним – все, а другим – черствый хлеб с подсолнечным маслом?

– О! Казанову на философию потянуло.

– Это не философия, Олежек. Это жизнь. Вот ты у нас ни дня не можешь прожить без снеди, заботливо приготовленной женской рукой. Людка твоя по этой части, прямо скажу, – никакого ресторана не надо! Но, вероятно, ради социальной справедливости, ибо каждой твари должно быть по паре, есть и другие. А эти «другие» только во сне видят добротный, сытный супер-бутерброд, приготовленный заботливой женой. Как раз один из тех, что ты, Олежек, сейчас так по-свински зажевал. Ужины с обедами, правда, снятся реже. Для таких вот измордованных жизнью бедняг существуют праздничные новогодние столы. Заранее заполучив халявное приглашение, бедняги весь год ждут их, стремятся к ним. Лишить их этого наслаждения все равно, что лишить умирающего от жажды в раскаленной пустыне глотка воды! Олежек, скажи, ты хочешь, чтобы я помер от жажды?

– Я хочу, чтобы ты не захлебнулся в водах той полноводной реки, которую именуют женским вниманием. Ибо сказано в Писании …

Дверь с шумом распахнулась, и возникший на пороге Игорь Лисицын оповестил:

– Хорош трепаться! По коням!

«Четвертая бригада, на выезд! Валюшкин переулок, 14. Заклинило металлическую дверь в квартиру. Двенадцатый этаж, – искаженный динамиком женский голос был резкий, диктующий. – Милиция и скорая на месте».

Дорога заняла минут семь.

– Осточертела эта мелочевка. Ну сколько можно?! – возмутился Володя Орлов.

Он последним из команды боком протискивался в тесные створки лифта «спальной» высотки.

– Сколько нужно, столько и можно, – спокойно ответил Малыш, изо всех сил стараясь уменьшиться в габаритах. – На мой вкус, чем пустяковее вызов, тем лучше!

– Тебе бы, лосю, только спать. И так едва в лифте умещаешься.

– Я бы, Вовчик, тебя попросил! Насчет лося. А в остальном… Балда! Там же люди! Чем меньше пострадавших, чем меньше причиненный им вред, тем им же лучше. Люди ведь, а не абстрактная ситуация!

– Ты смотри, какие слова знает! «Абстрактная ситуация»… – Лавриков ткнул Орлова локтем в бок.

– Он у нас вообще парень начитанный. Его на хромой-то кобыле… Пардон, лошади…

На площадке двенадцатого этажа их ждали соседи, участковый, бригада скорой. Какие-то причитающие люди метнулись навстречу.

– Приветствую! – Малыш пожал руку участковому. – Чего тут у вас?

– Позвольте я. Позвольте мне. Я все расскажу. Вы тут главный?

Худенькая седая дама в черной кроличьей шубке с букетом чайных роз в руках решительно направилась к Игорю Лисицыну.

– Анна Семеновна! – застонал участковый. – Сохраняйте спокойствие. Я сам все объясню!

– Помилуйте, голубчик, ваши способности я уже видела. У меня вся надежда на этих молодых людей.

– Мама, успокойся. Все будет хорошо.

– Ничего не будет хорошо. Оставьте меня! – сердито крикнула Анна Семеновна. – Молодые люди, – обратилась она к спасателям. – Эту дверь нужно взломать. Моя сестра внутри. Сегодня день памяти ее мужа. Она пригласила нас в гости. Мы пришли, – она указала на стоявших за ее спиной людей. – Но нам никто не открывает. Только слышно, как кошка мяукает. Кошка никогда звука не проронит. А тут – кричит! Умоляю вас, ломайте дверь!

– Анна Семеновна, – вновь встрял участковый, – без слез, пожалуйста. Сейчас все будет хорошо. Сейчас дверь откроем, – и, уже спасателям: – Ну, чего встали-то? Где сварка у вас? Давайте режьте!

– Разбежались! – проворчал Лавриков. – Малыш, ломик дай!

– Коробку хочешь выбить?

– Поучаствуешь?

Вдвоем в считанные секунды они покрошили штукатурку по периметру дверной коробки, потом ломиками ловко поддели сам деревянный с металлической обгонкой каркас и вместе с накрепко запертой дверью уложили сооружение на пол лестничной площадки.

– Металлические двери у нас делать научились, а вот прочно их устанавливать, слава богу, пока что нет, – прокомментировал Лавриков.

Стряхнув крошки штукатурки с одежды, он первым вошел в квартиру. За ним последовали Лисицын, Скворцов и Орлов.

– Вот те на! – присвистнул Орлов. – Бабулька-то ваша где? Ничего себе вызов! Она, может, за поллитрой в магазин побежала под такую-то закусь, – Орлов с вожделением оглядел стол. – А мы тут, трах-тарарах устроили. В любом случае, нам здесь больше делать нечего.

Подхватив свой ранец, он направился на лестничную площадку.

– Орлов! – окрикнул его Лавриков. – Команды «Отбой!» я не давал.

– Только не надо мне указывать, что делать! Даже если ты сегодня вместо Хабарова! – Орлов был явно недоволен замечанием, но вернулся. – Дверь мы выломали. Дальше пусть доблестная милиция разбирается! Мы что, теперь старушку будем искать?

Он безрезультатно подергал за ручку дверь на балкон и безучастно развалился в кресле. Лавриков красноречиво глянул на него и кинулся к ранцу.

Визг металла о металл, еще секунда, и язычок ригеля был спилен. Лавриков рванул дверь на себя.

– Врачей сюда! Быстро!

Вдвоем с Лисицыным они внесли в дом Василису Семеновну, бережно уложили на диван. Лавриков проверил ее пульс.

– Жива, – кивнул он. – Все, ребята. Теперь пусть врачи занимаются.Взволнованные родственники окружили пришедшую в себя Василису Семеновну, возле которой хлопотали врачи. Участковый шумно хвалил мужественную старушку. Кошка ласково терлась о ноги хозяйки и громко мурлыкала.