Текст книги "Этрусское зеркало"

Автор книги: Наталья Солнцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 10

...Жизнь разъединяет людей, – писала Алиса в своей тетради. – Это один из ее парадоксов, которых множество. А смерть – объединяет. Это только кажется, что она уносит от нас наших близких. На самом деле смерть примиряет нас с ними. Когда-то она примирила Иисуса с человечеством.

Глеба начинают раздражать мои рассуждения. У него острый, пытливый ум, но он мало читал, и в основном беллетристику. Хорошая литература тяжеловата для него. Глеб наивен. Он все упрощает и страдает от своего максимализма. Для него есть только белое и черное, а жизнь состоит из оттенков. Белое и черное – голая идея, ничего больше.

Глеб любит меня беззаветно, он готов на все. Разве не о такой любви я мечтала? Он боготворит меня, восхищается мною... так чего же мне не хватает? Когда мы познакомились, я поразилась силе его натуры. Он показался мне несгибаемым бедным рыцарем, Робин Гудом, который живет в каменном лесу из домов, асфальтированных дорог и мостов. Мы стали почти все свободное время проводить вместе. И я рискнула признаться ему в том, что скрывала от мамы и брата. Я тайно поступила на работу в модельное агентство, потому что хотела испытать себя. Я не поверила Леше, будто дорога на подиум идет исключительно через постель. Я решилась на это испытание, чтобы приобрести хоть какой-то собственный жизненный опыт.

Мне повезло. Хозяин агентства, которому показывали фотографии претенденток, среди прочих отобрал и мою. Тамара Яковлевна, администратор, пригласила меня на беседу, после которой я была принята. Предстоял напряженный период обучения, но это меня не пугало. Я боялась другого: если брат узнает, то устроит грандиозный скандал, и на моей карьере модели будет поставлен жирный крест.

Мне составили удобный график, который позволяет продолжать учебу в институте. Правда, домой я теперь возвращаюсь не после четырех-пяти вечера, а в девять-десять. Домашним я говорю, что занимаюсь вечерами в компьютерном классе или сижу в библиотеке. Они верят.

Глеб не стал меня отговаривать, но я сразу поняла – он не в восторге от моего рассказа. У мужчин сильно развито чувство собственности, и Глеб не оказался исключением. Он отвел глаза и долго молчал. А потом спросил:

– Зачем тебе это? Девушка, читающая стихи Микеланджело... и модель. Несовместимо.

– Почему? – удивилась я. – Микеланджело был не столько поэтом, сколько художником и скульптором. С каких это пор красота форм превратилась в нечто постыдное?

Глеб замкнулся. Мы впервые не поняли друг друга. Размолвка длилась недолго, но на чистоту наших отношений, наших помыслов легла первая легкая тень.

Я знаю, что сказала бы моя мама, узнав о моем желании поработать моделью.

– Алиса! Зарабатывать телом – удел тех, у кого недостаточно ума. Неужели Бунин и Толстой не воспитали в тебе внутреннего достоинства, которым отличались лучшие русские женщины?!

Что на это возразишь? Я так и не смогла создать для себя тот идеал женственности, которому могла бы соответствовать. Я создала скорее идеал любви, которую желала бы испытать.

Мужчина моей судьбы должен... Впрочем, я и этого не знаю.

Одно происшествие неожиданно проложило разделительную черту между моей прошлой и нынешней жизнью. Я по-другому посмотрела на себя, на Глеба. Я усомнилась в своих идеалах... Я заглянула в неизведанные, темные уголки своей души и ужаснулась. Оказывается, я совсем, совсем не знала себя, не знала своих желаний. Я поняла, что чувства... рождаются в новых переживаниях.

– Всеслав! – крикнула Ева, отрываясь от записок Алисы Данилиной. – Ты знаешь, что сестра твоего друга помимо учебы работала в модельном агентстве?

– Нет, – отозвался сыщик.

Он как раз сделал перерыв в телефонных разговорах и вошел в гостиную, где Ева, улегшись на диван и распустив мокрые волосы, читала тетради сбежавшей девушки.

– Представь себе, что благовоспитанная Алиса чуть ли не нагишом разгуливает по подиуму...

– Так уж и нагишом! – перебил ее Смирнов. – И почему женщины столь безжалостны друг к другу?

Ева смутилась. Алиса была ей симпатична, но...

– Ты прав, – призналась она. – Между женщинами постоянно существует дух соперничества, с младости до старости. Я пытаюсь искоренить это в себе.

– О!

Всеслав округлил глаза и хмыкнул.

– Не паясничай! – возмутилась Ева. – Терпеть не могу этой твоей театральщины!

– О! – с той же интонацией повторил он.

Ева не выдержала и прыснула со смеху.

– Клоун из тебя вышел бы отменный, – заметила она. – Твое место в цирке, Смирнов. Частный сыск – ошибка молодости. Пора исправить досадную оплошность.

Сыщик перестал улыбаться и нахмурился.

– А в каком агентстве работала Алиса? – уже вполне серьезно спросил он.

– Здесь не сообщается... Кстати! Девушка пишет об этом как о страшной тайне, а сама оставляет тетради с записями почти на виду. Неужели она уверена, что их никто не прочтет? Я имею в виду домашних.

– Данилины – интеллигентная, глубоко порядочная семья. Для них залезть в чужой ящик и прочитать чужие письма все равно что для тебя – залезть в чужой карман. Они бы себе этого не позволили. Прапрабабушка Алисы – дворянка не в первом поколении, окончила Смольный. У них эта исключительная честность была в крови.

– Ну... тетради не письма! – возразила Ева. – Тем более что Алиса ушла из дома.

– Порядочность тоже может доходить до маразма, – сказал Смирнов.

– Знаешь... я бы ни за что не оставила такие сокровенные записки дома, если бы не собиралась вернуться. Уходя навсегда, Алиса взяла бы их с собой.

– Выходит, Данилиным не стоит беспокоиться. Я сразу понял, что девчонка просто решила их припугнуть. Пусть не лезут в ее личную жизнь со своими нравоучениями.

Ева помолчала.

– Все это выглядит странно, – сказала она. – Судя по записям, Глеб не вызывал у нее такой беззаветной, непреодолимой любви, ради которой бросаются в омут с головой. Зачем она ушла к нему? Да еще на какую-то стройку?

– Парень работает, – возразил Всеслав. – Он совсем не такой недотепа, как считает Лешка. Глеб мог снять жилье неподалеку от строительства, в деревне это стоит копейки. Домик, утопающий в старом саду... Чем не романтическое гнездышко?

– Что-то здесь не то... С чего вы вообще взяли, что Алиса сбежала к Глебу?

– Ой, не усложняй! – возмутился сыщик. – Скоро начнется учеба, и наша парочка вернется в Москву. Вот увидишь.

Ева с сомнением покачала головой:

– Алиса здесь пишет о каком-то происшествии, коренным образом изменившем ее жизнь. Что она имеет в виду? Надо бы расспросить Данилиных.

– Хорошо. Выкрою свободную минутку и заскочу к ним.

Всеслав ушел по делам, а Ева опять погрузилась в тетради Алисы. Может, разгадку следует искать там?

...Глебу не хватает силы, — писала девушка. – Он обманул мои ожидания. Он начинает ревновать меня. Кажется, он дошел до того, что следит за мной. Подозревая меня в неискренности, Глеб пытается выяснять отношения, опускается до упреков и каких-то мелочных споров. Ужасно...

Вчера мы поссорились. Причиной раздора послужило то самое происшествие, которое... Словом, Глеб оказалсяне на высоте и теперь сильно переживает. Он хочет оправдаться передо мной. Зачем? Его оправдания мне не нужны. Я его ни в чем не виню. Случилось то, что случилось.

Он говорил мне о переменах, происходящих во мне... Что ж, это так и есть. Наверное, надо пройти через все искушения, чтобы в полной мере раскрыть себя. Я хочу познавать жизнь с разных сторон, и в этом нет ничего предосудительного.

А Глеб испугался. Он чувствует свою несостоятельность. Как я раньше не замечала в нем этого? Оказывается, красиво говорить и красиво поступать – не одно и то же. Глеб не готов предоставить мне ту свободу, о которой так много и вдохновенно рассуждал. Он клялся, что сделает для меня все что угодно. А я убеждаюсь в обратном. То были лишь слова! Какое жестокое разочарование...

Он требует от меня близости, а я не в силах ответить на его ласки. Он мучается и мучает меня. Как я устала! Как это все обыкновенно и... пошло, противно. Да, противно! Что же такое земная любовь?.. Это только наша мечта, которая вечно ускользает.

Я всегда считала себя не такой, как другие. Узнав предел Глеба, я собираюсь дойти до своего.

Глеб приходит в неистовство, видя мое нарастающее безразличие. Он угрожает убить себя... Мерзкий, дешевый трюк. Он хочет, чтобы я из страха оставалась с ним, отдавалась ему. Он хочет взвалить на меня свою смерть вечным раскаянием. Ну, нет! Если он решится лишить себя жизни, это будет его собственный выбор. Так я ему и сказала.

На него нашло оцепенение... Кажется, он почти рехнулся в этот момент... такие ужасные у него стали глаза. Как будто он заглянул в будущее и увидел там свою судьбу. Я вспомнила другой взор – бородатого прорицателя из глубины веков... за его спиной стоит кувшин, по кругу вьется цветущий плющ... прорицатель со странным именем Калхант держит в левой руке...

На этом запись в тетради обрывалась. Ева пролистала ее до конца, но обнаружила только несколько афоризмов и стихотворений. Больше ничего личного.

Прочитанное не давало ей покоя, создавая в воображении причудливые образы, которым Ева не могла найти объяснения.

– Нужно побыстрее найти Глеба, – пробормотала она. – Здесь что-то не так...

* * *

Всеслав размышлял над словами Евы об этрусских обрядах, жрецах-гаруспиках, говяжьей печенке и прочих дикостях, коими было обставлено самоубийство или убийство Саввы Рогожина.

С самого утра он отправился на выставку, чтобы в который уже раз поговорить с Черновым. Тот увидел сыщика, побледнел, затем покрылся красными пятнами.

– Опять он?! – прошипел хозяин «Галереи», выпучивая свои блестящие карие глаза.

Выставка пользовалась успехом. У входа стояла очередь. Организаторы устроили на улице лоток, с которого продавались буклеты. У лотка тоже было оживленно. Более дальние подходы к помещению выставки оккупировали продавцы газет, рекламирующие последние сенсационные новости: «Загадочная смерть художника», «Месть этрусских богов» и тому подобные набранные крупным шрифтом заголовки на передовицах мелькали в руках торговцев.

Известие о странной гибели Рогожина в глухой подмосковной деревушке Ключи вызвало невиданный наплыв посетителей. Повсюду сновали корреспонденты, щелкали фотоаппараты.

Чернов и Шумский не ожидали такого успеха. Они запоздало пытались извлечь из сложившихся обстоятельств коммерческую выгоду. Смерть Рогожина избавляла их от многих неприятностей – от необходимости разыскивать художника, отвечать за его непотребное поведение перед Геннадием, объясняться по поводу кражи. И – самое главное! – теперь они смогут беспрепятственно продать копию «Нимфы», если картина не будет найдена. Только сам Рогожин смог бы уверенно распознать подделку. Пришлось бы сулить ему деньги, уговаривать... А характер у Саввы был дурной, задиристый. Кто знает, как бы он себя повел?

В зале прохаживалось множество людей, стоял шум, гул голосов. На месте украденной «Нимфы» был прикреплен к стене букет желтых лилий.

– Красиво... – одобрил Всеслав.

Он ловко пробрался сквозь толпу к Анисиму Витальевичу.

– Это опять я! – поддел он искусствоведа.

– Разве мы не ответили вчера на все ваши вопросы? – сердито прошептал господин Чернов.

– У меня появились новые, – невозмутимо сказал сыщик.

Вчера Смирнов приезжал на выставку и сообщил Чернову о смерти Рогожина. Тот был поражен. Этого он не предполагал, но по мере осознания трагического факта понял: подобный исход дела ему только на руку.

Затем сыщик побеседовал с Шумским и Ляпиным. Оба признались, что за два дня до открытия, будучи в Лозе и разыскивая художника, они действительно заходили к Лосевым, и старуха рассказала им о домике в Ключах.

– Вы ездили туда? – уточнил сыщик.

– Конечно... только никого не застали. Дом был заперт.

– Откуда вы узнали про Лосевых?

– Рогожин учился в Москве, у него есть в городе знакомые, друзья, – объяснил Шумский. – Правда, он отличался замкнутостью и ни с кем не поддерживал тесных взаимоотношений... но один художник, с которым Савва общался, все же нашелся. Это Константин Панин, пейзажист. Они изредка встречались, показывали друг другу новые работы. Панин иногда помогал Савве продавать кое-что. У него в Москве есть своя клиентура, ну, и туристов здесь много.

– Почему вы не дали мне координаты этого Панина? – рассердился Всеслав.

– Мы сами к нему наведались. Он почти ничего о Савве не знает... Несколько раз ездил к нему в Лозу, там и познакомился с Лосевым. Рыбачили вместе. Вот и все. Как бы это могло вам помочь?

– Позвольте мне самому решать, что может помочь в расследовании, а что нет! Про Лосева почему скрыли? Про дом в Ключах?

– Но мы же там были! – неуклюже оправдывался Федор Ипполитыч. – Рогожина в доме не оказалось. Зачем еще вам туда ездить?

Господин Смирнов чудом сдержался. Что после драки кулаками махать?!

– Ладно, – вздохнул он. – А на какой машине вы ездили в Ключи?

– На «Мазде», – удивленно ответил Ляпин. – У нас на фирме только она одна. Когда много чего перевозить надо, мы арендуем машины, а так... на своей управляемся.

Всеслав понял, что охранник говорит правду. Именно их синюю «Мазду» и видел пастух. Было это двадцать первого августа, во вторник. А двадцать третьего Рогожин покончил с собой. Остается вопрос: застали они художника в Ключах или нет? Вдруг – застали, попытались о чем-то договориться, поссорились и... Они могли приехать и расправиться с художником на следующий день, вернее, на следующую ночь! Тем более увидев, что домик стоит на отшибе, у леса...

Шумский оказался довольно проницательным.

– Вы что, подозреваете нас в убийстве Саввы? – возмущенно спросил он. – Но это же абсурд! Зачем нам его убивать? И потом... разве он не сам повесился?

– Данных экспертизы еще нет, – вынужден был ответить Смирнов.

– Будьте уверены, что это самоубийство! – заявил Федор Ипполитыч. – На Савву похоже. Он мог так поступить. Посмотрите на его живопись – он интерпретировал тему смерти на все лады. От такого запросто можно умом тронуться!

– Да-да... – робко подтвердил Чернов. – Вполне возможно. Дух его творчества очень мрачен, особенно в последних работах. Савва счел авторскую выставку достойным завершением жизни и решил поставить точку. Весьма, весьма вероятно.

Ляпин повторил, что у него от одного взгляда на картины и эскизы художника мороз по коже идет и выпить хочется. А уж Рогожин тем паче мог свихнуться.

Смирнов сопоставил их слова с показаниями пастуха. Мужичок говорил, что Саввы в домике не было ни во вторник, ни в среду... во всяком случае, его никто не видел. Синяя машина приезжала один раз, и здесь объяснения Шумского и Ляпина совпадали с его словами. Но в среду утром около домика Рогожина крутился неизвестный парень, которого пастух принял за вора... Это мог быть случайный человек. По описанию он не походил ни на Шумского, ни на Ляпина.

Вчера сыщик не сумел прийти ни к какому вразумительному выводу. Он договорился с милиционером Зыковым, что тот будет держать его в курсе расследования. За определенную плату, разумеется. Данные экспертизы на многое прольют свет.

Разговор с Евой о говяжьей печени заставил Смирнова посмотреть на происшествие с новой точки зрения. Он пришел за разъяснениями к Анисиму Витальевичу.

– Какое значение этруски придавали гаданию по внутренним органам жертвенных животных? – спросил он, повергая Чернова в шок своим вопросом.

Тот вытаращил глаза и, не мигая, уставился на сыщика:

– Зачем вам...

– Вы не расслышали, Анисим Витальевич?

– Ах, да... сейчас, – засуетился Чернов. – Какой вы, однако, странный человек! При чем тут... Ну, ладно. Этруски шагу не ступали без изъявления «воли богов». То есть... у них вся жизнь была строго регламентирована обрядами и магическими знаками. Жрецы-гаруспики предсказывали по печени овцы, кажется... Еще были фулгиаторы, которые читали письмена судьбы по сложным узорам молний. Они во время грозы обращали свой взор на юг, и... Послушайте, какое это имеет отношение к смерти Саввы и краже его картин?

– Может статься, самое прямое.

– Ничего не понимаю! – всплеснул пухлыми ручками хозяин «Галереи». – Сейчас об этрусских обрядах далеко не каждый историк знает. Я сам изучил их обычаи только по необходимости: мне приходится исполнять роль экскурсовода на выставке. Тема необычная, редкая... люди хотят проникнуться духом древних росписей, понять сюжеты фресок...

И тут Смирнов вспомнил, что в ночь смерти Рогожина была гроза. Что, если художник действительно помешался на этих этрусских обрядах? Так вошел в образ, что не смог из него выйти? Разрезанная печень – явно не признак здравого ума. А если еще и «узоры молний» подсказали Савве, что пора свести счеты с жизнью...

– Спасибо, Анисим Витальевич, – пробормотал сыщик, погрузившись в свои думы. – До встречи.

Господин Чернов с недоумением смотрел, как он быстро пробрался к выходу в фойе, исчез за дверями. Какой настойчивый, неприятный тип! И ведь не откажешься теперь от его услуг. Рассердится, выдаст Геннадию обман с кражей... Ой-ой-ой! Чернову даже не хотелось представлять себе последствия. Да еще и этот неизвестный меценат лично пожелал приобрести картину Рогожина «Нимфа». А придется продать ему копию...

Пока Анисим Витальевич закатывал глаза и вздыхал, Смирнов вышел на улицу, сел в припаркованную неподалеку машину и поехал к пейзажисту Панину. По дороге он никак не мог сообразить, что именно вызывает у него такую тревогу и беспокойство.

Нож, которым, по всей видимости, была разрезана печень... вот в чем штука! Если Рогожин тронулся умом и перед смертью сам совершал этрусский обряд... то почему на ноже нет отпечатков пальцев? Смешно, собираясь повеситься, предпринимать какие-либо меры предосторожности. Если даже по древним предписаниям резать печень полагалось в перчатках – что сомнительно, – то ни на трупе, ни возле него перчаток не было. Их не нашли. На пустой бутылке из-под водки отпечатки были – пока, правда, неизвестно чьи. А на ноже их не было!

И предсмертной записки не было.

Милиция, скорее всего, серьезно копать не будет. Им лишнее дело об убийстве ни к чему. Рогожин – человек одинокий; родственники скандал не поднимут, ничего требовать не станут... так что проще списать все на пьянку, на психическое расстройство, которое и привело к самоубийству.

Смирнов объездил окрестности Лозы и Ключей, разыскивая, для кого делал последнюю работу Савва Никитич. Ничего. Несколько священников, с которыми он поговорил, отзывались о художнике как о хорошем специалисте, с удовольствием показывали яркие, красивые фрески, выполненные Рогожиным. Но все они сходились во мнении, что художник имел взрывной характер, много пил и отличался странными повадками.

– Будто дьявол в него вселился! – крестясь, сказал отец Амвросий – толстенький, добродушный батюшка из новой деревенской церкви. – Не в себе стал Савва в последнее время. Что на него оказало столь пагубное влияние? Водка? Или неправедная жизнь?

Ни один из ближайших храмов этим летом ничего Рогожину не заказывал. Всеславу так и не удалось выяснить, где пропадал Савва с начала подготовки к выставке до дня своей смерти.

Возможно, Панин что-то знает?

Глава 11

Незадолго до описываемых событий.

...Люблю тебя, но не земной любовью...

Чем дольше Глеб встречался с Алисой, чем глубже ее узнавал, тем понятнее становились ему эти слова, прочитанные ею в осыпающемся осеннем парке.

Их отношения были ни на что не похожи – ни на влюбленность, ни на дружбу, ни на интимную связь. У Глеба развивалась и крепла неодолимая тяга к Алисе, полная восхищения, жгучего интереса и стремления постичь то скрытое в ней, чего она сама о себе не знала. Любовное влечение, которое он испытывал, было странного свойства – некие мистические чары окутывали его, стоило ему оказаться рядом, достаточно близко к ней. Глеб не верил в колдовство, но иногда склонялся к мысли, что существует в мире нечто непознанное, ощущаемое на уровне инстинктов, а не ума. Безотчетное побуждение – так он мог бы назвать импульс, влекущий его к Алисе.

Когда они расставались, Глеб пребывал в напряженном ожидании новой встречи, словно в том, увидит он сегодня Алису или нет, состоял весь смысл его жизни.

Алиса же скорее испытывала его, чем питала к нему нежные чувства. Ее страсть была сродни болезненному любопытству – насколько одно существо может возыметь власть над другим, себе подобным. Кажется, ее благосклонность зависела от готовности Глеба на любое безумство, на любую жертву. Она не говорила об этом прямо, предпочитая туманные намеки. Она привела Глеба к краю пропасти и шла впереди, чудом сохраняя хрупкое равновесие.

Он знал, что это равновесие не будет долгим. Кто-то из них рано или поздно сорвется – либо она, либо он.

Когда Алиса заговорила с ним о модельном агентстве, на Глеба словно вылили ушат ледяной воды. Как?! Изысканная, непостижимая, утонченно-требовательная Алиса собирается выходить на подиум? Участвовать в замысловатых, мерзких интригах, валяться в чужих постелях ради сомнительного успеха и еще более сомнительной славы? Отчего-то работа модели для Глеба ассоциировалась с ремеслом проститутки, только более завуалированным. Девушки платили своим телом за предоставляемую им возможность нацепить на это тело модную тряпку и пройтись в ней перед публикой.

– Что в этом находит твоя возвышенная душа? – с сарказмом спросил Глеб. – Неужели тебе хочется выставлять себя напоказ, позировать перед всеми этими фотографами?

– Ты ревнуешь, – неприятно улыбнулась она. – Вообразил, что имеешь право читать мне нотации. Я их довольно наслушалась от брата, от матери. Не хватало только слушать их от тебя!

– Но это же... пошлое, постыдное занятие... и фальшивое. Как раз фальшь ты сильнее всего ненавидишь! Зачем тебе это пустое кривлянье перед публикой?

Алиса вспыхнула, взорвалась.

– Ты желаешь, чтобы я кривлялась исключительно перед тобой! – заявила она, сверкая глазами. – Тогда это будет и прекрасно, и тонко, и поэтично... Ты такой же, как все мужчины! Не вижу ничего пошлого и тем более постыдного ни в своем теле, ни в телах других женщин. Это красота, которой просто любуются... а если кто-то и вносит в свой взгляд дурные, грязные помыслы, то – именно мужчины!

Уверения Алисы, что никто до сих пор не предлагал ей ничего предосудительного и что она еще только учится, не убедили Глеба. Впервые он ей не поверил. Его охватило неистовое, дикое желание схватить Алису и увезти далеко-далеко отсюда, прочь от гибельных соблазнов столицы. Потом она опомнится, сама поблагодарит его. Они могли бы жить в лесу, вдали от всех... в просторном одиноком доме, который Глеб построит своими руками – как дети чистой, нетронутой природы... деревьев и трав, густой, непроходимой чащи: пить воду из подземных ключей и любоваться рассветом, а на закате засыпать в объятиях друг друга.

Он даже начал говорить об этом Алисе, но прикусил язык, увидев ее лицо. Оно было полно холодного, неукротимого презрения.

– Жить в лесу? – звонко переспросила она. – Это все, что ты можешь предложить? Ну и герой! А зачем, позволь узнать, ты работаешь на загородных стройках? Зачем учишься в институте, таскаешь по ночам ящики с водкой и консервами? Выходит, это ты, а не я, занимаешься кривляньем перед публикой, строишь из себя...

Ее голос сорвался, из глаз хлынули слезы.

– Я пошутил, – непослушными губами пробормотал Глеб. – Пошутил...

Примирение было мучительным, долгим и унизительным для Глеба. Ему пришлось чуть ли не мамой клясться, что на самом деле он не собирается, конечно же, жить в лесу, что это несусветная глупость, которая вырвалась у него невзначай, что... Впрочем, он и сам осознал нелепость этой идеи.

– Ты отшельник, – сказала Алиса, когда они наконец помирились. – А я еще не знаю, кто я... Но одинокая жизнь в лесу меня точно не привлекает. Это скучно, Глеб.

Больше к тому разговору они не возвращались. Алиса делала вид, что все забыто, а Глеб так и не смог успокоиться. Поскольку она ни словом не обмолвилась, в каком агентстве собирается работать (или уже работает), он решил незаметно проследить за ней. Глеб понимал, как отвратительно то, что он делает. Увы! Остановиться ему было не под силу. Мысли об Алисе стали наваждением, в котором он тонул, задыхался, терял себя. Она постоянно подталкивала его к чему-то непоправимому, страшному... замирая от предвкушения: на что он решится? Как велика ее сила воздействия на него? Полностью ли он в ее власти или есть еще, сохранились остатки собственной воли Глеба Конарева?

Алиса будто бы развлекалась, Глеб страдал. У них была интимная близость, которая только распалила его, а ее оставила почти равнодушной.

– И это все? – спросила она, сводя его с ума невинным выражением глаз.

– Потом будет лучше, – ответил Глеб.

– Потом... – повторила она, лежа на спине и глядя в потолок.

Непонятно было, какие мысли бродят в ее прелестной головке.

Итак, Глеб начал следить за ней. Он изучил расписание ее занятий в институте и в те дни, когда они не договаривались о встрече, подкарауливал Алису на троллейбусной остановке. Она никогда не спешила – гордо, степенно вышагивая по тротуару среди торопливых прохожих, смотрела по сторонам, перекладывала сумочку с плеча на плечо. Чтобы не портилась осанка. Алиса всегда наблюдала за собой, как придирчивый педагог наблюдает за подающей надежды ученицей.

Пару раз Глеб, по неопытности, из страха быть замеченным, терял ее из виду и возвращался в общежитие несолоно хлебавши. Наконец ему повезло. Алиса привела его прямиком к дверям модельного агентства. Теперь он знал, куда она ходит.

Агентство располагалось на первом этаже старого двухэтажного дома; на окнах изнутри висели жалюзи, и, даже когда горел свет, увидеть ничего не удавалось. Глеб искал в газетах рекламу этого агентства, нашел несколько неприметных объявлений о наборе девушек-манекенщиц – и все. По-видимому, дело только разворачивалось, причем без особой спешки.

Иногда к агентству подъезжали дорогие иномарки, их которых выходили вальяжные джентльмены и скрывались за дверями. Происходило это нечасто, хотя... Глеб не имел возможности наблюдать за жизнью агентства круглосуточно, поэтому делал выводы по нескольким фактам. Картина получалась весьма приблизительная.

Кроме Алисы, он видел несколько женщин в возрасте, элегантных и уверенных в себе; пять-шесть девушек, трех охранников и странного вида мужчину. Этот мужчина больше всего не понравился Глебу.

Алиса посещала агентство два раза в неделю – по вторникам и пятницам. Она приходила часам к пяти и в десять выходила. Стараясь оставаться незамеченным, Глеб провожал ее до дома и возвращался к себе. В июне сессия в институте закончилась, курсовые работы были сданы, но Алиса продолжала ходить в агентство. А Глебу пришла пора сезонной работы в строительной бригаде. Он задумался. Как быть? Оставить Алису одну в Москве, на произвол судьбы, или забрать ее с собой за город? Неизвестно, согласится ли она?

Глеб осторожно начал прощупывать почву. Нет, у Алисы и в мыслях не было ехать с ним на стройку. Как же ее уговорить? Он приводил разные доводы, но она только улыбалась в ответ.

– Мы обещали моей маме, что приедем летом погостить, – напомнил Глеб.

– Ну, разве что на пару деньков... – отмахнулась Алиса.

Эта работа в агентстве увлекла ее.

– Разве у тебя не будет отпуска?

– Какой отпуск? – удивилась она. – Я занята только два дня в неделю!

Он бы уговорил Алису, он бы непременно придумал что-нибудь убедительное... и тут случилось то, чего он не ожидал.

Однажды вечером Алиса задержалась в агентстве дольше обычного – почти до одиннадцати. Глеб, сидя в кустах, отбивался от комаров, то и дело поглядывая на часы. «Ну, где же ты? Выходи!» – мысленно заклинал он. Добираться так поздно через весь город в Медведково не хотелось. Дурные предчувствия зашевелились в душе Глеба.

В пять минут двенадцатого Алиса вышла из агентства, спорхнула по ступенькам и направилась к остановке троллейбуса. Ночь была прохладной. Алиса шла, не оглядываясь, зябко кутаясь в коротенькую кофточку. Подошел полупустой троллейбус... Глеб плюнул на конспирацию и вошел в салон вслед за девушкой.

– Что ты здесь делаешь? – удивилась она. – Следишь за мной?

– Нет... – Он отвел глаза. – Был у приятеля, вышел... смотрю, ты идешь. Одна, в темноте. Решил проводить.

– Не лги, Глеб, – рассердилась Алиса. – Это низко! Как ты смеешь преследовать меня? Мы же договорились...

– Я люблю тебя и не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось! – горячо возразил Глеб. – Если бы ты хоть такси брала по вечерам, я бы не так беспокоился.

– На такси брат мне денег не даст. Он вообще ничего не знает об агентстве.

– Возьми у меня, – предложил Глеб. – Мне выдали премию в магазине.

– Глеб! Ты просто мальчишка... Как я могу взять у тебя деньги, зная, что ты таскаешь по ночам ящики, зарабатывая их?!

Она отвернулась и стала смотреть на дорогу, расцвеченную огнями светофоров.

Если бы Глеб знал, что произойдет через четверть часа, он бы силой вывел ее из троллейбуса, он бы поймал такси, он бы... К сожалению, ничего этого он не сделал.

* * *

Ева два раза звонила Смирнову на мобильный, но он не отвечал. У него была ужасная привычка время от времени отключать телефон, особенно при важных разговорах.

– Безобразие! – возмутилась Ева, в очередной раз не дозвонившись.

Ей не давали покоя записи в тетрадях девушки, и она считала, что Всеслав несерьезно относится к поискам Алисы Данилиной. Он с головой погрузился в расследование смерти Рогожина, а о поручении своего друга как будто вовсе забыл.

– Это неправильно, – выговаривала ему Ева за завтраком. – Ты же пообещал Алексею Степановичу найти его сестру! Будь добр, или выполняй, или не обнадеживай людей.

Сыщик жевал, послушно кивал головой, каялся и... снова убегал по делу Рогожина и его картин.

– К обеду приду, поговорим об Алисе, – заверил он Еву. – Не волнуйся, никуда девчонка не денется. Она капризная, избалованная, привыкшая к комфорту. Вернется. Сама же написала в записке: «Когда наскучит, вернусь»!

На часах было уже три, а Смирнов так и не появился.

Не дождавшись его, Ева решила съездить в общежитие института, где учились Алиса и Глеб, на собственный страх и риск. Скоро начало занятий, и кто-то из студентов уже приехал.

Хмурый дежурный долго не хотел ее впускать.

– Мне нужен Глеб Конарев, – настаивала она. – Я из Серпухова, от его мамы. Елена Михайловна больна, у нее ревматизм, вот она и попросила меня встретиться с сыном. У меня к нему срочное дело.

– Нету его, – объяснял дежурный. – Не явился еще. Он поздно приезжает, в начале сентября.

– Почему?

– Работает! Неужто не знаешь?

Ева опустила глаза. Смирнов не одобрил бы ее самодеятельность. Но, раз она уже здесь, надо добиваться своего.