Текст книги "Третье рождение Феникса"

Автор книги: Наталья Солнцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 11

Тучи, полные снега, висели над Москвой. На каменное лицо города опустилась белая вуаль тумана. Все застыло в ожидании снегопада.

Тарас Михалин сидел в своем рабочем кабинете, уставившись в принесенные секретаршей бумаги. Было тепло, уютно. На столе стояла чашка с дымящимся чаем. Но совсем другие мысли, не связанные с деятельностью фирмы «МиМ», витали в голове господина Михалина – обрывки разговора с сыщиком, с Анжелой, анонимный звонок, последняя размолвка с Феликсом. Если бы повернуть время вспять!

– Ну и что? Что? – вслух произнес он. – Я бы не сказал тех слов? Или Феликс повел бы себя иначе? Или… Это безумие! На нас обоих будто затмение нашло.

Тарас вздрогнул от звуков собственного голоса. Неужели он разговаривает сам с собой? Так и свихнуться недолго! Он с раздражением отодвинул прочь бумаги. Как же ему быть? Продолжать молчать?

Тайная мука, которую он гнал от себя и в которой не желал признаваться, пожирала его изнутри. Тарас не осознавал до конца, что с ним происходит, и в желании избавиться от наваждения кидался из крайности в крайность. После смерти Феликса произошло еще одно событие, которому он не находил объяснения и которое…

Вскочив, Тарас распахнул окно – холодный воздух ударил в лицо, погасил лихорадочный жар, объявший тело и душу. Неоконченная мысль была невыносима, и додумывать ее до конца Тарас не собирался.

– Я сам себя обманываю, – прошептал господин Михалин, с тоской глядя на бледный призрак города, проступающий сквозь белесую пелену. – Я хочу скрыться от того, что проснулось во мне. Я жалок, ничтожен в этой ужасающей трусости перед самим собой, перед теми проявлениями моей натуры, которых я до сих пор не обнаруживал. Выходит, я – комедиант, разыгрывающий перед людьми насквозь фальшивую пьесу! Но зачем? Почему? Кто научил меня стыдиться порывов собственной души, отрицать ее существование с истерическим упорством неврастеника, со страстью неслыханной, невиданной? Ведь я считал себя холодным, трезвым, рассудочным…

Он застонал и отошел от окна, оставляя раму открытой, опустился в кресло. Последний разговор с Феликсом возник в его воображении так ясно, словно они только что расстались. Словно не развели их в стороны навеки иные берега.

«Теперь мы встретимся там, – подумал Михалин. – За чертой вины, раскаяния и непонимания. За чертой страха… За чертой, где все земное прератится в дым, в снежную пустоту…»

Порыв ветра надул синюю штору, зашелестел бумагами на столе кабинета.

– Прости, дружище Феликс, – сказал Тарас. – Прости. Я запутался! Я стал слепым и глухим, подчиняясь неведомой мне силе. Меня оправдывает только то, что та же сила закрутила и тебя. Впрочем, опять я изворачиваюсь, пытаюсь ловчить и прикидываться! Оправдания не нужны… не стоит тратить на них время. Там нас рассудят. Там положат на чашу весов истинное и напускное, живую страсть и лживое притворство. Там справедливый судья воздаст каждому по заслугам.

– Справедливого суда не бывает! – горячо возразил Феликс. – Ни земного, ни небесного. Ты снова ошибаешься, друг. Ты ловишь химеру, которая уводит тебя от света. Нет суда людского, нет и суда божественного. Ничего нет… кроме любви.

– Но как же так? Ты любил Катю… тосковал по ней, был верен данной вами клятве, а потом… изменил всему этому?

– Клятвы иллюзорны, – спокойно улыбнулся Мартов. – Они пытаются удержать во времени быстротечное. Тогда как само время – иллюзия. Я заблуждался. Самое страшное – изменить себе!

Зазвонил телефон, и тень Феликса изчезла, растаяла. Господин Михалин ощутил во всем теле дрожь, сильный озноб. Он поспешно прикрыл окно. Телефон продолжал звонить, напоминая о законах этого мира.

– Слушаю, – нервно сказал он в трубку. – Да, Анжела. Поговорить? Разве еще остались какие-то недомолвки?

Она рыдала неистово, как умеют плакать очень легкомысленные люди. Через минуту бурный поток слез сменит столь же бурный хохот.

– Ты чудовище, Михалин! – вопила Анжела. – Я знаю, почему ты изменился! Догадалась наконец. Прохвост! Негодяй! Такая же сволочь, как все мужики! Я все расскажу отцу…

– Ка-а-ак? – удивился он. – Ты до сих пор не пожаловалась папочке? Беги скорее, детка!

– Скотина! Ты должен на мне жениться!

– С какой стати? – расхохотался Тарас. – Девственность ты потеряла еще в ранней юности, дорогая Анжела. Думаю, приблизительно в классе девятом. Или раньше? Так что извини, твои претензии не по адресу.

Она бросила трубку. Михалин облегченно вздохнул, потянулся к чашке с чаем. Но не успел он сделать и пару глотков, как телефон снова зазвонил.

– Я не собираюсь жениться, Анжела! – сразу отрезал он. – По крайней мере, на тебе!

В трубке повисло молчание.

– Ха-ха! – после паузы усмехнулся мужской голос. – Любовная ссора? Как ты вульгарно, примитивно груб, Михалин. Разве бедная женщина этого заслуживает? Признаться, я был лучшего мнения о тебе.

– Вы кто? – опешил Тарас. – Извините, я…

– Не смущайся, чего уж там! – издевался «голос». – Голубки сначала воркуют, а потом жестоко клюют друг друга. Такова их природа.

– Кто вы такой? Назовите себя!

– Не горячись, господин хороший, – прошелестел «голос». – Боюсь, мое имя придется тебе не по вкусу.

Самым правильным было бы положить трубку, но отчего-то Тарас не мог этого сделать. Он болезненно вслушивался в искаженные специальным приспособлением интонации незнакомца, ощущая ледяной комок в груди.

– Я хочу знать, с кем имею дело, – хрипло произнес он.

Во рту пересохло и горчило. Виски сдавила нарастающая боль.

– Похвально, мистер… лгун. Твой э-э… друг убит, мертв… а тебя даже совесть не мучает? Ты ведь рассказал следователю далеко не все? Я видел, как…

– Замолчите! – не выдержал Тарас. – Телефон может прослушиваться.

«Голос» рассыпался сухим, низким смехом.

– Так я и знал. Ты не только грубиян, но и трус. Значит, мы договоримся!

– Что вам нужно? – разозлился Тарас. – Денег? Чего вы добиваетесь?

– Где ты ее прячешь?

– Не понимаю, о чем идет речь. Кого?

Теперь рассердился «голос».

– Ты доиграешься, парень! – пригрозил он. – Даю тебе сроку десять дней! Если не одумаешься – позвоню следователю, расскажу обо всем, что видел.

В трубке раздались гудки, а Тарас все сидел, обливаясь холодным потом. Он закрыл глаза – и снова увидел Феликса. Тот смотрел на друга без осуждения, скорее даже с состраданием.

– Мне уже легко, – сказал он. – А ты держись, Михалин. Ты один остался.

– Феликс! – простонал Тарас. – Что мне делать?! Подскажи…

Друг отрицательно покачал головой.

– Отсюда все выглядит по-другому. Вряд ли мои советы тебе помогут. У каждого своя чаша, Тарас. Я свою испил, а ты – еще нет.

Опять зазвонил телефон. Тарас схватил трубку и запустил ею в стену. В дверь постучалась секретарша.

– У вас все в порядке, Тарас Дмитриевич? – испуганно спросила она.

– Да… да! – крикнул Михалин, вытирая со лба испарину. – Все нормально.

Он встал, сорвал с шеи галстук и зашагал по кабинету.

Тучи за окнами наконец разрешились обильным, густым снегом. Белые хлопья валили с небес, как будто это была их последняя возможность прильнуть к земле, даря ей холод и забвение. Неисчислимые лепестки ледяного небесного сада…

Костров. Год назад

После прогремевшей на весь город вечеринки минула неделя. Тамара Ивановна наслаждалась плодами своих усилий.

Руслан Талеев, по слухам, уехал в Санкт-Петербург – на несколько дней или навсегда, никто точно не знал. Мария Варламовна ходила, как в воду опущенная.

Интерес к ней мужчин отнюдь не угас, а с каждым днем опасно разгорался. Господин Герц уже два дня подряд присылал в музыкальную школу для учительницы Симанской огромный, дорогой букет цветов с изящной карточкой, на которой золотым тиснением были начертаны слова восхищения. Мария Варламовна молча брала цветы, уносила их в свой класс, ставила на стол. Коллеги не смели задавать ей вопросы, которые крутились у них на языке.

Андрей Чернышев приходил с повинной, но Симанская отказалась с ним разговаривать. Она замкнулась в себе, переживая нечто, известное ей одной.

Ольга Вершинина настороженно присматривалась к приятельнице – что она таит в своем загадочном сердце? Казнь или помилование для двоюродного брата Сергея? Как ни крути, а он сыграл не последнюю роль в скандале, разыгравшемся вокруг Марии Варламовны.

Вершинин также пытался искупить свою выходку, но тщетно. Жестокая костровская Венера в ответ на проявление чувств обдавала своих поклонников оскорбительной холодностью.

– Кажется, свадьба нашей прелестной Машеньки с господином Талеевым расстроилась? – с притворным сожалением пустила пробный шар Зорина. – Неужели из-за того пустячного недоразумения? Ужасно!

Она надеялась выудить у Ольги подробности. Но та только сжимала губы и разводила руками: понятия, мол, не имею.

Сама Мария Варламовна погрузилась в странное состояние полусна. Она наблюдала за разворачивающимися вокруг нее событиями как бы со стороны, не принимая в них участия.

Снегопады в Кострове сменились ясной, морозной погодой. По утрам купол церковной колокольни, золоченые кресты горели в рассветной дымке. Голубые тени лежали на снегу. В домах трещали печи, из труб шел дым. Над крышами летали галки, садились на заборы, тонущие в сугробах. Вечерами луна ледяным шаром стояла в небе.

Учительница Симанская старалась не задерживаться в школе. После уроков она торопилась домой, выбирая освещенную часть улицы. Непонятное «ограбление» напугало ее. Она не могла простить Руслану его внезапный отъезд, то, что он оставил ее одну в такое время.

Татьяна Савельевна жалела дочь.

– Мужчины – неисправимые эгоисты, Машенька, – говорила она. – Твой отец поступал точно так же. Он бросал меня ради своих больных! С тех пор я ненавижу медицину. Руслан тебе хотя бы сказал, почему уезжает?

– Да. Это связано с его научной работой.

Татьяна Савельевна хотела спросить, когда господин Талеев вернется, но… подавила свое любопытство. Если дочь захочет, сама скажет.

«Руслан уехал из-за того, что узнал, – думала Мария Варламовна. – Отец предупреждал меня, велел никому ни при каких обстоятельствах не рассказывать ту историю. Он говорил, что некоторые люди будут смеяться, другие примут меня за сумасшедшую, а третьи испугаются. Людям свойственно бояться того, чего они не понимают. Я принимала его слова за сказку, за одну из его волшебных выдумок, которыми он развлекал меня перед сном. Возможно, это так и есть, а возможно… Неужели Руслан действительно… сбежал?»

Противоречивые мысли терзали Марию Варламовну, то распаляя ее воображение, то погружая ее рассудок в вялую, туманную дремоту. Она размышляла об этом последнем разговоре с Русланом везде – дома, собираясь на работу, за едой, по дороге в школу, на уроках и даже ночью, забываясь неглубоким, беспокойным сном. Она как будто ни на миг не могла уже отвлечься от этого.

– Ты такая нервная стала, бледная! – сокрушалась Татьяна Савельевна. – Неужто сглазил кто? Отродясь в нашей семье никто порче не поддавался. Может, тебе к ворожее какой-нибудь сходить?

– Что за глупости, мама?

– Ты из-за ложек тех паршивых не горюй, дочка. Портсигар отцовский жаль, сама все глаза проплакала. Но ведь то вещь! Отца все одно не вернешь, что ж из-за железки убиваться?! Пропала – и пропала.

Мария Варламовна не переживала из-за пропажи, ее терзало другое – смутные детские воспоминания, которые вдруг обрели свершенно иной смысл, иное, зловещее лицо.

Задумавшись, она могла не слышать, как играет ученица, что говорят ей школьные коллеги, а если мысли одолевали ее на улице – ничего не стоило свернуть не в тот переулок или пройти мимо нужного дома. Неужели та давняя история – не игра воображения, не сказка?

Этим прозрачным, синим вечером она поспешно шла по заледенелому пустынному скверу, обгоняя редких прохожих. Снег поскрипывал под ногами. Ветки деревьев в инее серебрились на фоне звездного неба. Лунные полосы пересекали темную аллею.

– Маша! Маша… подожди!

Госпожа Симанская обернулась. Сзади, в распахнутой дубленке, ее догонял Борис Герц.

– Да остановись же!

– Чего тебе? – строго спросила она, глядя на его покрасневшие от мороза или от волнения гладкие, тщательно выбритые щеки.

– Ф-фу-у… – отдувался Герц. – Все на машине да на машине… ходить разучился совсем. Ты домой?

– Да. А ты как здесь оказался? Прогулка перед сном?

Борис не стал лукавить.

– Я с тобой хотел увидеться! – выпалил он, махнул рукой назад. – Машину там оставил… тебя подвезти?

– Зачем? – удивленно подняла брови Мария Варламовна. – Отсюда до моего дома недалеко.

– Ну… понимаешь… люблю я тебя, Маша! Еще со школы. Думал, прошло все, забылось. А получается – нет. Я тебя как увидел вблизи, тогда, в гостях… все внутри у меня огнем загорелось!

– До сих пор горит? – усмехнулась Симанская.

– Горит! – признался Герц. – Ни есть, ни спать не могу, Маша, – одна ты перед глазами! Я с Софой поссорился… она к маме ушла и девчонок забрала. Плевать! – Он резко повернулся и плюнул на белые от снега кусты. – Слухи ходят, Руслан в Питер уехал. Это из-за той драки?

Она пожала плечами.

– Дурак мужик! Брось ты его, он тебя не стоит. Жизнь проходит, Маша. У меня дом есть, машина, деньги. Много денег! Только зачем они, если я не могу делать то, что хочу? Махнем куда-нибудь, за тридевять земель? А, Маша?

Она печально покачала головой.

– Жениться на тебе я не могу, – поник Герц. – У меня Софа и дети. Но все остальное положу к твоим ногам – деньги, меха, украшения… только скажи! Ни в чем отказа не будет. Заживешь, как царица!

– Ах, оставь, Боря. Что за представление ты устраиваешь? Мало обо мне сплетен ходит? Костров и так гудит.

– Маша… – Герц, не понимая, что он делает, в ужасе опустился на колени на утоптанный снег. – Не губи меня, Машенька… Уедем! Хоть одну ночь проведем вместе, а там… трава не расти! Я тебе… вот… – Он лихорадочно засунул руку во внутренний карман дубленки. – Подарок приготовил. Возьми!

На ладони Бориса лежал крупный кулон с бриллиантом на цепочке из белого золота.

– Ты что? – Глаза Марии Варламовны округлились, лицо ее побледнело. – Встань, ради бога! Потом будешь меня проклинать, как Чернышев. Да и увидят…

– Пусть видят!

Из-за ствола толстой липы показалась чья-то фигура.

– Ба! Господин Герц! – воскликнул молодой офицер, отряхивая от снега полы шинели. – Вы ли это? Не ожидал! И на коленях? Не боитесь брюки дорогие испачкать? Небось сотни три «зеленых» стоят? Или больше?

Борис вскочил, мучительно краснея и покрываясь потом; рука с зажатым в ней кулоном безвольно повисла.

– Вершинин? Ты что – следишь за мной?

– Маша, – не обращая более внимания на Герца, сказал Сергей. – Вы решили продать свою любовь этому Иуде? За тридцать серебреников?

Мария Варламовна вспыхнула, побежала прочь, поскользнулась… и упала бы, не подхвати ее сильная мужская рука. Это был Андрей Чернышев.

– Господи! – задохнулась она. – Что вы все здесь делаете? Сговорились?

Она заплакала. Слезы замерзали на ее щеках. У Чернышева на скулах заходили желваки.

– Кто тебя обидел? – сквозь зубы процедил он. – Опять этот щенок?

Майор повернулся и посмотрел, как Герц и Вершинин, жестикулируя, выясняют отношения. Одинокий прохожий шарахнулся от них, перешел на другую сторону аллеи, от греха подальше. Вековые липы стояли в лунном безмолвии, взирая на суету людскую.

– Выходи за меня, Маша, – сказал Чернышев. – Руслан уехал, бросил тебя. Он чужак, не наш. Напрасно ты с ним связалась!

– Будешь меня учить? – Мария Варламовна вырвала свою руку, сделала шаг назад. – Это ты ворвался в мой дом, обозвал меня сукой?

– Прости… сам не понимаю, как я мог. Вырвалось. Больше такого не повторится, клянусь! Но… это произошло у Зориной. К тебе в дом я не врывался.

– Врешь! Все ты врешь. Уходи… – горько вздохнула Маша. – Вы мне сердце на части рвете.

– Выходи за меня замуж, – повторил Чернышев. – Руслан – чужой, залетный. Он не вернется. Борька Герц на тебе не женится. А Вершинин – мальчишка совсем, птенец желторотый… куда ему? А не отступится, так я его убью!

Он улыбнулся одним ртом, жестко, решительно.

Госпожа Симанская повернулась к нему спиной и пошла по лунной аллее. Ей было жарко под шубкой, несмотря на мороз. Чернышев не стал ее догонять. Пусть подождет напрасно своего Руслана, подумает. Глядишь, и согласится.

Майор был уверен, что Талеев уехал в Санкт-Петербург навсегда. В Кострове ему больше делать нечего.

– Я дал Руслану Кирилловичу понять, что не видать ему Маши, как своих ушей! – прошептал он, провожая взглядом ее удаляющуюся фигуру. – Не видать!

Глава 12

Москва

Менеджер по рекламе фирмы «МиМ» не сообщил Всеславу ничего интересного. Да, они размещали свои странички в газетах и некоторых журналах спортивной тематики, но господин Мартов не имел к этому отношения.

По просьбе сыщика служащий принес перечень печатных изданий, с которыми сотрудничал отдел рекламы, – ничего похожего на «Эхо» или «Эру» там не нашлось.

«Поеду к старикам Мартовым, – решил Смирнов. – Может быть, им что-нибудь известно».

В квартире на Каланчевской улице пахло лекарствами. Лаврентий Васильевич, в очках на орлином носу, в теплой меховой жилетке, выглядел постаревшим лет на десять. Он пригласил сыщика в гостиную. Плотно задернутые шторы почти не пропускали света, у дивана горел маленький светильник. Анастасия Юрьевна, худая, с гладко причесанными седыми волосами, что-то вязала. Было слышно, как постукивают спицы. Она подняла от вязания бледное, измученное лицо.

– К нам гость, Стасенька, – мягко сказал профессор Мартов. – Я пойду, приготовлю чай.

Она покорно кивнула, отложила в сторону спицы.

– Вы нашли того, кто убил Феликса? – спросила она, и ее подбородок задрожал.

– Ищу, – кивнул Всеслав. – Вот, пришел к вам за помощью. Не припомните, ваш сын не собирался заняться журналистикой? Статью написать, например?

– Феликс давно отошел от чего-либо подобного… Уж скорее Тарас взялся бы за перо. Они оба променяли литературу на… бизнес, превратились в торгашей. Никогда не думала, что мой сын…

Мартова достала из рукава носовой платок, вытерла слезы.

– Знаете, бывает всякое, – предположил сыщик. – Забросишь какое-нибудь увлечение, а потом вдруг снова потянет. Ностальгия по прошлому или по юности… по чему-то светлому, забытому.

В глазах Анастасии Юрьевны мелькнул проблеск интереса.

– Возможно, если бы Феликс был жив… он бы и вернулся к творчеству.

Профессор Мартов принес с кухни поднос, на котором стояли заварной зайник, чашки и вазочка с вареньем. Запахло настоящим черным чаем.

– Я люблю крепкий, – сказал Лаврентий Васильевич, угощая гостя. – А Стасеньке нельзя – сердце пошаливает. Я ей с молоком сделаю.

Анастасия Юрьевна придвинулась поближе к столу.

– Лавр, – обратилась она к мужу. – Ты не слыхал от Феликса, он не собирался писать статью? Вообще он не упоминал о журналистике?

Старик задумался.

– Был разговор… Феликс спрашивал меня, какие издания печатают литературные редкости. Не художественные произведения, а… как бы это сказать… сцены частной жизни не очень известных людей. Что-то документальное, кажется.

– Вы не могли бы вспомнить подробности? – насторожился Смирнов. – Что он имел в виду?

– Я сам толком не понял, – признался старик. – Он говорил как-то вскользь. Я спросил – что за материал? Он сам будет писать или хочет составить кому-то протекцию? Феликс так ничего определенного и не ответил. Ходил вокруг да около, намекал… Ну, я не стал настаивать, посоветовал ему обратиться в литературный журнал «Эхо», который печатает разные литературные изыски, эссе, воспоминания, отрывки из дневников. Да, так и было.

«Эхо»! – подумал сыщик. – Первое, что приходит в голову, чаще всего правильно. Бывшая домработница Мартова сразу назвала «Эхо», а потом уже начала гадать. Совпадения быть не может».

Ему повезло: профессор подсказал адрес журнала.

– Мои аспиранты иногда печатают там отрывки из своих работ, – объяснил он. – А почему вдруг вас это заинтересовало? Думаете, Феликса могли убить из-за статьи? Но это же нонсенс, дорогой мой! Кого сейчас интересуют подобные вещи?

– Я должен проверить все, – сказал Смирнов. – И сомнительные версии тоже.

– Попробуйте варенье, – предложила Анастасия Юрьевна. – Это черешня с грецкими орехами внутри. Феликс любил…

Она всхлипнула. Профессор взял ее руку в свою, погладил.

– Стасенька, – мягко сказал он. – Не надо. Мы же договорились.

Сыщик пил чай, ел варенье и продолжал задавать вопросы.

– А кто помогал господину Мартову поддерживать порядок в квартире?

Старики удивленно переглянулись, но вслух своего недоумения не выразили.

– Домработница, – первым ответил Лаврентий Васильевич.

– Этой осенью она уволилась, и несколько раз уборку приходилось делать мне, – добавила его супруга. – Феликс просил меня. Я была даже рада. С этим своим бизнесом мальчик совершенно не имел времени проведать родителей. С утра до вечера он занимался делами и так уставал, что просто валился без сил.

– Он давал вам ключи от своей квартиры?

– Нет, – покачала головой Анастасия Юрьевна. – Я приходила в выходные дни и все делала при нем. Мы разговаривали, потом вместе обедали. В его кабинете на стене висела гитара Кати. Однажды я нечаянно уронила ее… Феликс ужасно переживал. Он взял себе гитару на память и никому не разрешал к ней прикасаться. Слава богу, инструмент не пострадал!

Профессор добродушно усмехнулся.

– Наверное, сын так и не простил Стасеньке ее небрежности, потому что вскоре отказался от ее услуг.

– Да… – согласно кивнула Мартова. – Он сказал, чтобы я больше не приходила.

– Почему? – уточнил Всеслав.

– Феликс жалел меня, не хотел беспокоить. Наверно, он нанял новую домработницу.

– Когда это было, примерно?

Анастасия Юрьевна немного подумала.

– В начале декабря, кажется. У меня память уже не та, что раньше, – вздохнула она. – Положу вязанье где-нибудь и потом хожу, ищу.

К сожалению, ни профессор Мартов, ни его жена ни разу не видели новую домработницу Феликса и не знали, кто она и откуда. Все равно, визит к старикам оказался удачным – по крайней мере, теперь господин Смирнов мог съездить в редакцию журнала «Эхо» и получить там информацию о Феликсе.

Так он и сделал.

На улице смеркалось, кое-где в домах зажигались окна. Падал легкий снежок.

Редакцию Всеслав нашел без труда – она раполагалась на втором этаже большого здания, напичканного офисами различных фирм и частных лиц. В просторной светлой комнате, разделенной перегородками, было шумно. Под окнами проходила трамвайная линия, и периодический грохот железных колес по рельсам сливался с приглушенным гулом голосов.

– С кем я могу поговорить по поводу сроков издания моей статьи? – спросил сыщик.

Высокая, полная девушка в очках, в ярком свитере, подняла голову от компьютера.

– С главным редактором, – сказала она. – Только он болеет. Грипп.

– А кто вместо него?

– Попробуйте обратиться к Ирине Павловне Ступиной, – без энтузиазма предложила девушка. – Правда, она очень занята. Рискните. Дверь вон там!

Девушка показала рукой в проход между перегородками. Там действительно виднелась дверь. Смирнов подошел, без стука толкнул дверь внутрь.

За столом сидела и разговаривала по телефону дама средних лет, в строгой белой блузке, с ярко наведенными бровями и тщательно уложенной прической. Она бросила недовольный взгляд на вошедшего.

– Я вас слушаю, – сказала дама, кладя трубку.

Всеслав изо всех сил старался придать лицу скорбное выражение.

– У меня умер друг, – заявил он.

– Писатель, журналист?

– Нет.

– Мы печатаем некрологи только…

– Я по другому вопросу, – перебил даму сыщик. – Видите ли, мой покойный друг собирался напечатать статью в вашем журнале. Вы не могли бы подсказать мне, вышла она или нет? В память о нем я должен довести это дело до конца.

Смирнов блефовал. Он не имел понятия, была ли вообще статья. Но что еще ему оставалось делать? Авось попадет в точку.

Госпожа Ступина подвигала черными ниточками-бровями, сердито вздохнула.

– Как фамилия вашего друга? – спросила она, всем своим видом давая понять, какую жертву она приносит, занимаясь пустяками, когда у нее полно важных дел. – Он печатался за свои средства?

– Да! – наугад выпалил Всеслав. – Феликс Мартов. Проверьте, пожалуйста. Я готов заплатить за потраченное вами время.

Он положил на стол дамы денежную купюру.

Ирина Павловна притворно улыбнулась, деловито защелкала по клавиатуре компьютера.

– Нет такого.

– Как нет? – огорчился сыщик. – Вы не путаете?

– Может быть, ваш друг печатался под псевдонимом? – сжалилась над посетителем Ступина. – А названия статьи, тематики вы не знаете?

Смирнов не привык сдаваться.

– Панкрат Раздольный! – неожиданно вылетело у него. – Когда-то Феликс пользовался этим псевдонимом.

Шанс был минимальным. Панкрат Раздольный – псевдоним Тараса Михалина, но… чем черт не шутит?

– Есть, – сказала Ступина. – Действительно, в конце декабря были уплачены деньги за публикацию статьи Панкрата Раздольного. Она называется… «Невыразимое имя», основана на вымышленных событиях.

Надежды Смирнова разлетались в прах. Статья с таким названием никак не могла содержать ни криминальных разоблачений, ни политического компромата. Зачем вообще Мартов ее писал? И Мартов ли? Может быть, ее писал как раз Тарас Михалин? Тогда он, естественно, воспользовался своим прежним псевдонимом. Но почему же он промолчал, не признался?

– А ты его и не спрашивал, – подсказал сыщику внутренний голос. – Ты интересовался Мартовым. Черт тебя попутал, Всеслав! Выходит, статью писал Михалин, а Феликс ему содействовал? Что-то не вяжется…

– Молодой человек! – окликнула его госпожа Ступина. – У вас все?

– Н-нет… Нет! – опомнился посетитель. – Статья уже напечатана? Я хочу приобрести пару экземпляров журнала на память.

Стоило выяснить, о чем же писал Панкрат Раздольный, чтобы больше к этому не возвращаться.

Дама снова защелкала клавиатурой.

– Статья не вышла, – удивленно подняла она брови. – Ваш друг передумал.

– Позвольте… – растерялся Смирнов. – Как же так? А материалы? Они хотя бы остались?

Ирина Павловна Ступина пожала плечами, обтянутыми полупрозрачной блузкой.

– Побеседуйте с Женей Шаповал, – посоветовала она. – Он готовил статью к изданию.

* * *

Костров. Год назад

Дурацкая сцена в сквере расстроила Марию Варламовну. Она пришла домой сама не своя и сразу закрылась в комнате.

– Иди ужинать, – позвала ее Татьяна Савельевна. – Все стынет.

Из-за двери не доносилось ни звука. Тишина встревожила Симанскую-старшую.

– Маша! – крикнула она, приникая ухом к щели. – Что с тобой? Ты не уснула, часом?

– Я устала, мама. Голова болит.

Голос дочери звучал ровно, спокойно. Татьяна Савельевна поняла, что ей придется ужинать в одиночестве. Блинчики с мясом казались безвкусными, чай горчил.

– Ах ты, беда какая! – вздыхала Симанская-старшая. – Прямо извелась девка! Хоть самой в церковь иди, ставь свечки за здравие. И за что меня господь наказывает?

В чем именно состоит наказание господне, она толком сказать не могла, но чувствовала неладное. Будто огромная черная туча нависла над их домом, вот-вот разразится громом и молнией.

Мария Варламовна сидела в своем любимом кресле у печки, погрузившись в глубокие раздумья. Жизнь, которую она считала простой и понятной, казалась ей теперь запутанной, полной противоречий. Ей скоро тридцать, а замуж не хочется. Почему? Может быть, она не такая, как все? Чем плох хотя бы тот же Чернышев? В юности она обожала его, замирала от страсти, целуясь с ним в темноте, ощущая горячие прикосновения его подбородка и щек, шершавых от выросшей за день щетины. А те тайные, безумные ночи, проведенные вместе? Куда все это ушло? Сколько раз она мучилась чувством вины, пока не решилась написать ему письмо с отказом! И вот он снова появился на ее пути.

– Но я не испытываю к нему того, прежнего чувства, – шептала Мария Варламовна, прислушиваясь к себе. – Ложь ужасна и бессмысленна. Я не хочу жить во лжи!

Перед ней возник образ Вершинина – юного, страстного мальчика, который готов был ради нее на все. Он был забавен и развлекал ее. Пожалуй, что как любовник он оказался бы неопытен… зато нежен и ненасытен. Чего не скажешь о зрелых мужчинах. Выйти за него, что ли? Свадьба взбудоражила бы весь Костров. Несколько сладких месяцев промелькнут, как дым… А дальше как?

– Это слишком скоро мне надоест… уж я знаю! – признавала Мария Варламовна. – Чего же я хочу? Чего мне надо?

Она вспомнила вчерашний разговор с Ольгой Вершининой. Вечером, когда последний ученик вышел из ее класса, в дверь постучали.

– Входите…

У Ольги Степановны были заплаканные глаза, ее курносый носик покраснел.

– Маша, что у тебя с Сергеем? – без предисловий спросила она.

– Ничего.

– Но… как же ничего, если ты… кокетничала с ним, улыбалась, завлекала, давала надежды? Он наивный, чистый мальчик…

– Брось! – перебила ее Мария Варламовна. Она достала пудреницу и принялась поправлять макияж. – Твой Сережа, будучи курсантом, трем девчонкам головы кружил и каждой небось обещал жениться.

– Он не обещал.

Ольга прикусила губу – Симанская была права: Сергей нравился девушкам и вовсю пользовался этим. Сестра как-то нашла у него кучу писем от разных подружек и потом долго возмущалась.

– Ну, не женитьбу, так любовь обещал… А это еще худшее злодейство! – засмеялась Мария Варламовна.

– Он любит тебя! Места себе не находит. Извелся весь, высох…

– Утешится. От любви не умирают.

– Ой, Машка! – прижала ладони к лицу Вершинина. – Мне такой сон страшный приснился после… той вечеринки… Ночь. Снег. Луна… и Чернышев с пистолетом, а напротив него – Сергей… И будто бы они стреляются. Из-за тебя.

– «Паду ли я, стрелой пронзенный? Иль мимо пролетит она?» – пропела своим превосходным сопрано Мария Варламовна. – Прямо сцена из оперы: дуэль Ленского и Онегина! Ужасно трогательно.

– Тебе все смех, – невольно улыбнулась Ольга. – Странная ты!

Мария Варламовна давно не искала понимания у других, а обращалась только к своему сердцу. Никто и ничто не могли помочь ей утолить ее дикую, колдовскую жажду неведомого. Она заглядывала в себя – и видела сплетение непроницаемых, смятенных вихрей. Ее душа дышала бездной… Ее любовные ласки доводили до исступления – как ураганные волны, они увлекали за собою в опасное, смертельное плавание. Потом она оказывалась на берегу… медленно приходила в себя, а любовник так и не мог выбраться из объятий стихии. Он становился либо ее жертвой, либо ее рабом.

Вереница поклонников прошла перед внутренним взором Марии Варламовны, как череда бледных теней. Одноклассники, костровские друзья, студенты и преподаватели института культуры… Декан ее факультета чуть не развелся с женой из-за «прелестной Машеньки», а староста группы едва с ним не подрался. Машеньку вызывали к ректору, стыдили ее, пугали отчислением. Но она молчала, поправляя выбившиеся из прически пряди, и от одного этого ее жеста у сурового, седовласого ректора перехватило дыхание, и грозные нотки в голосе растаяли, как прошлогодний снег.