Текст книги "Черная жемчужина императора"

Автор книги: Наталья Солнцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Кто же был ее избранник? – заинтригованный, спросил Дежкин.

– О-о! Трудно поверить… Бывают же такие изощренные, жестокие и горькие капризы судьбы!

Глава 11

Москва

Траурный наряд Лика нашла в шкафу, – строгое черное платье пришлось впору, накидка из черного газа закрыла волосы и лицо от любопытных глаз.

Лика бессильно поникла, опустилась на диван, – она выглядела несчастной и растерянной, чрезмерно тонкой в черном одеянии.

Стефи предчувствовала свою смерть и заранее подготовилась? Или возраст и болезни делают людей предусмотрительными во всех отношениях? Стефи была педантичной в том, что касается хозяйства… а смерть, как ни цинично это звучит, тоже имеет хозяйственную сторону, – похороны, поминки… прием соболезнований и соболезнующих.

Неожиданно много людей пришли проводить Красновскую в последний путь. Лика оказалась совершенно беспомощной в таких житейских вопросах, как оформление соответствующих документов, организация погребения и прочие скорбные обязанности. Сын Стефании Кондратьевны сообщил из Германии, что приехать не сможет, и все хлопоты легли бы на хрупкие плечи Лики, не будь рядом господина Ростовцева. Его решительное вмешательство спасло положение.

Лика безучастно наблюдала, как его кипучая энергия приводит в движение все винтики и шестеренки нужного механизма, как появляются нужные люди и нужные вещи, как все гладко, споро идет по выверенному плану подобных церемоний. Она чувствовала себя отделенной от этой мрачной суеты, от лакированного гроба и лежащего в нем холодного, твердого, незнакомого ей тела; от тошнотворного запаха цветов, еловых веток, желтых свечей, приглушенного говора и всхлипываний.

– Отпевать будем? – спросил Лику нанятый Ростовцевым распорядитель в черном костюме.

Она отрицательно покачала головой. Стефи иногда заговаривала о смерти, но как-то вскользь, – не будучи религиозной, пожилая дама не упоминала о церковных обрядах. Пусть ее душа сама выбирает дальнейшую дорогу.

Лика двигалась, говорила и смотрела на происходящее сквозь пелену отчуждения, – будто во сне. Ростовцев предложил ей ехать на кладбище в его машине, она молча села, уставилась в никуда, не переставая беззвучно плакать. Перед ней мелькал снег, катафалк, венки… мерзлая земля, черные фигуры, столпившиеся вокруг глубокой ямы… глухо звучали странные, страшные слова прощания… и все смолкло, потемнело, затянулось непроницаемым занавесом.

Запах лекарств привел Лику в чувство.

– Вы нас напугали, – сказал Ростовцев, склонившись над ней.

– Что… что со мной?

– Обморок. Сейчас пройдет. Идемте!

Окончательно она пришла в себя уже дома, в гостиной, среди знакомых стен, привычных вещей и гуляющих из форточки в форточку сквозняков.

– Проветрите комнаты как следует, – приказывал кому-то Альберт Юрьевич. – И зеркала откройте. Хватит траура.

Лика поняла, что от нее пока ничего не требуется, – что кто-то другой отдает распоряжения и за все отвечает. Она больше не могла плакать: глаза стали сухими, а сердце остыло и сжалось, словно комочек льда. Она с наслаждением, с неутоленной жаждой покоя опустила веки и провалилась в тревожный, некрепкий сон…

Сразу вынырнул из небытия, появился Аркадий, – он сидел посреди деревянной горницы и чистил ружье: хищно поблескивал вороненый ствол, на глянцевый бок приклада падал свет из окна… отчим любовно поглаживал его рукой. Увидел Лику, преобразился, во взгляде промелькнуло скрытое желание. Она давно, еще при жизни мамы, заметила, сообразила своим неискушенным умишком, как Аркадий иногда смотрит на нее, неродную дочь: со сладким томлением, с затаенной страстью. Откуда ей было известно о таких вещах? Вероятно, из книг. Особенно поражало то, как отчим тут же, с приветливой нежностью поворачивался к матери, заговаривал с ней, обнимал. Они разыгрывали влюбленных! Перед кем? Впрочем, Селезнев по-своему любил маму, – просто годы, прожитые в тайге, впитали в себя, растворили свежесть и новизну чувств. Лика придирчиво наблюдала за родителями, это составляло хоть какое-то разнообразие в ее существовании затворницы.

Катерина Игнатьевна всегда относилась к Селезневу с уважением и подчеркнуто ласково, но без того трепета, который выдает истинную любовь. И только в последний год она как бы замкнулась, ушла в себя, похудела, побледнела, – одни глаза горели болезненным огнем, сжигавшим ее изнутри.

– Мама, ты любишь Аркадия? – однажды спросила Лика.

– Мы с Аркадием принадлежим друг другу, так распорядился Господь.

Этим заканчивалась любая попытка Лики проникнуть в наглухо закрытую душу Катерины Игнатьевны. Их с отчимом объединяла какая-то тайна, которую они не собирались раскрывать никому, даже дочери.

Катерина Игнатьевна, как это часто бывает, ощущала ровную, нежную заботу Аркадия и не подозревала, что в его сердце уже зародилось чувство к другой женщине. Болезнь и скоропостижная смерть, если будет уместно употребить это слово, спасли Катерину Игнатьевну от жестокого разочарования и ужасного открытия: Селезнев увлекся ее юной дочерью.

Судя по документам, официально мама замуж не выходила, – во всяком случае, никаких письменных следов подобного события Лика не обнаружила. Паспорт старого образца не имел отметок о браке, обручального кольца Катерина Игнатьевна не носила, фотографий или писем не хранила. Кто был отцом Лики, оставалось неизвестным. Ермолаева записала дочь на свою фамилию, а в графе «отец» поставила прочерк.

Лика считала своим отцом Аркадия, до тех пор, пока не поймала на себе его вожделенный взгляд. К чести Селезнева, после смерти Катерины Игнатьевны, он продолжал скрывать влечение к падчерице. Но делать это становилось все труднее. Он чаще стал уходить в тайгу, пропадать там по три-пять дней; возвращаясь, угрюмо молчал и украдкой прикладывался к бутылке с самодельной водкой. Охмелев, уходил спать в баньку… ночью, проснувшись, бродил вокруг дома с ружьем, говорил о призраках, которые его преследуют.

Однажды Лика стала свидетелем настоящей истерики, – отчим с безумным взглядом, громко бранясь, метался по хутору, как очумелый, переворачивал все вверх дном, крушил и ломал. Лика прижала к груди куклу Чань, забилась в угол, испуганно наблюдая за этим приступом бешенства.

Селезнев еле успокоился, осушив бутыль спиртного, уронил голову на стол, стих.

– Теперь мне конец… Ты у меня одна осталась, – невнятно бормотал он. – Ты меня не бросишь?

Лика молчала, закусив до крови губу, ждала, пока отчим уснет.

Переезд с лесного хутора в Ушум ненадолго облегчил его участь, – все-таки появились хоть какие-то знакомства, общение. Бывшие лесорубы, охотники за удачей и золотоискатели, которые осели в вымирающем поселке, относились к Селезневу и его дочери настороженно. Они ни о чем новоприбывших не расспрашивали, присматривались к Лике, интересовались ею… но посвататься или попросту приударить за девушкой никто не решался. Лика и сама не воспринимала ушумских мужиков как возможных претендентов в женихи.

Пришлых людей в поселке недолюбливали, обходили стороной. Здесь сложился особый климат «заброшенного острова», отделенного от всего остального мира океаном тайги. В Ушуме не жили, – доживали. Потому его немногочисленные обитатели не обременяли себя ни излишним любопытством к прошлому друг друга, ни заботами о будущем.

Впервые увидев разваливающийся деревянный вокзал, железную дорогу, поезда, Лика заболела смутной, бередящей душу тоской. Аркадий становился все вкрадчивее, все маслянее, принялся угождать ей во всем, потакать любому ее капризу.

«Чего он от меня хочет?» – думала Лика и обманывалась, что не понимает.

Однажды он собирался то ли на охоту, то ли на иной промысел… и в уме Лики вспыхнула ужасная мысль: «Хоть бы он не вернулся! Пропал совсем, навсегда!»

В тайге одинокого путника подстерегают множество опасностей – дикие звери, болота, лихие люди, укус ядовитой твари – и другие неприятности. Когда за отчимом со скрипом закрылась тяжелая дверь, Лика бросилась в свою комнату, опустилась на кровать рядом с куклой Чань и горячо, страстно взмолилась:

– Сделай так, чтобы его не стало! Ты можешь… он сам говорил! Чань, миленькая, избавь меня от этого человека! А потом… проси, что хочешь! Новое платье, брошку, цветок в волосы!

Неужели кукла исполнила ее просьбу?

Лика со стоном открыла глаза, – она лежала в красноватом полумраке, на мягком, удобном диване, укрытая шерстяным пледом. Над ней горел бронзовый ночник… как в ее волшебных детских снах. Разве сны сбываются?

* * *

Ева пекла пирожки с повидлом, – запах сдобного теста и пригоревшего сахара витал в кухне.

– Сегодня я провела последнее занятие по испанскому языку с последней клиенткой, – сообщила она Смирнову. – Хочу сделать перерыв: отдохнуть, подумать.

– О чем?

– О жизни, конечно.

– Наконец-то мы поженимся? – обрадовался он. – Я не ослышался?

Ева раскрыла духовку, достала подрумянившиеся пирожки и выложила их на блюдо.

– Нам нужно что-то менять, Славка, – сказала она. – Может быть, сделаем паузу?

– В наших отношениях? Я не согласен!

– В деятельности, – терпеливо пояснила Ева. – Ты на время оставишь сыск, я – уроки испанского. Поживем в свое удовольствие… месяц, год. Денег хватит?

– Хватит. А женитьба?

– Выходить замуж в промежутке между поисками преступника и повторением испанской грамматики мне не по душе. Любовь не терпит суеты, Смирнов.

Он взял с блюда пирожок и, обжигаясь, начал жевать. Что она имеет в виду? Зная Еву, уточнять он не рискнул.

– Как скажешь, дорогая! Поедем в романтическое путешествие, но… только после завершения дела Дракона.

Так они в шутку окрестили новое расследование.

– Разумеется, после.

Она села и налила в чашки горячий чай.

– Я был на похоронах Красновской, – сказал Смирнов. – Лика посмотрела сквозь меня, кажется, не узнала. Она полностью погрузилась в свое горе, ничего вокруг не замечала. Потом свалилась в обморок. Представляешь? А ведь Красновская ей даже не родственница!

– Ты не понимаешь, что значит одиночество в большом городе. Лика потеряла единственного близкого ей человека.

– По-моему, у нее уже появился новый покровитель, – усмехнулся Всеслав. – Сам господин Ростовцев! Во всяком случае он ее трогательно опекал и взял на себя все хлопоты по организации похорон. Больше ничего особенного я на этой печальной церемонии не заметил.

– А чего ты ожидал? Думал, туда явится Дракон?

Сыщик доел пирожок и потянулся за следующим.

– Если серьезно, то… я подозреваю, что смерть Красновской наступила не без вмешательства со стороны. На первый взгляд причина инфаркта не вызывает сомнений, – давняя гипертония, болезнь сердца, которая в последнее время обострилась.

– А милиция приезжала?

– Да, как положено в таких случаях. У них сложилось аналогичное мнение. На вскрытии тела никто не настаивал. Даже если бы его провели, подтвердился бы инфаркт, – я уверен. При осмотре трупа следов насилия не обнаружено. Только…

– Что? Почему она упала в прихожей, да? – предугадала его слова Ева. – Странно. Когда человеку плохо, он идет, принимает лекарство и ложится в постель. Зачем Красновская направлялась к входной двери? Хотела позвать на помощь соседей? Но у нее под рукой был телефон!

– Вот именно, – кивнул сыщик. – Складывается впечатление, что она собиралась кому-то открывать… и, не дойдя пару шагов, упала и умерла. Более того! Она лежала в такой позе, как будто кто-то… толкнул ее в грудь. Когда Лика вернулась из ресторана, то не сразу смогла попасть в квартиру: пыталась открыть замки, а дверь была просто захлопнута. Тогда как обычно Красновская тщательно запирается! Я сам могу это подтвердить, – слышал, как после моего ухода она щелкала замками.

– Ты хочешь сказать… домработница все-таки открывала дверь?

– Не исключено. Я ушел от нее в начале десятого, Лика вернулась после одиннадцати, – в этот промежуток кто-то мог прийти к Красновской… кого она знала. Иначе не стала бы открывать: время-то позднее. Этот «кто-то» испугал ее до смерти. Она умерла от страха!

– Подожди, – не согласилась Ева. – Если она боялась посетителя, то зачем открывала ему дверь?

– Сам не пойму. Внук соседки, Дорик, тем же вечером видел на площадке Черного Дракона. Возможно… нет, что я говорю?! Какие драконы? Ребенок забавляется своими фантазиями, а я строю на их основе версию. Глупее не придумаешь!

Ева задумчиво жевала пирожок.

– Послушай… труп, то есть… тело было в очках?

– Нет. Точно!

– Может, они валялись рядом?

– Не было их, – уверенно сказал Смирнов. – Я бы такую деталь не упустил. Ты намекаешь…

– У Красновской плохое зрение, ведь так? – продолжала развивать свою мысль Ева. – Она могла через глазок ничего толком не увидеть. Тогда почему открыла? В каком случае я, не видя, кто звонит, могу все же отпереть дверь? Когда услышу знакомый голос! Например, твой: «Это я, Ева! Зонтик забыл!»

Сыщик восхищенно улыбнулся.

– Плох тот ученик, который не превзошел своего учителя! – заявил он. – Ты умница, Ева. Значит, моя догадка верна, – Красновская знала убийцу.

– Дорик не помнит, открывала ли Красновская дверь?

– Мальчик испугался и спрятался… к сожалению. Жаль!

За разговором блюдо с пирожками наполовину опустело.

– Я совсем забыл, – спохватился Всеслав. – Сегодня ходил в лабораторию, забрал заключение про «сажу». Черные крупинки с халата Красновской оказались… краской, которая применяется для изделий из папье-маше. Такие же крупинки я заметил и у двери в квартиру, и на порожке. Ума не приложу, откуда они взялись. И эта нитка, зажатая в руке трупа? Словно женщина перед смертью уцепилась за какую-то портьеру или… нет, не знаю. Нитку я вытащил, каюсь! Забрал с места происшествия важную улику. Впрочем, для возбуждения дела у милиции все равно оснований нет. Если убийца – страх, его к ответу не притянешь. Никто не виноват, что Красновская испугалась и ее слабое сердце не выдержало. Сколько людей умирают вследствие семейных или служебных разборок, не перечесть!

– Что могло привести ее в ужас? – гадала Ева. – Дракон? Представляешь, если она его увидела? А перед этим злой дух отрезал у нее прядку волос. Почва для страха была превосходно подготовлена. Раньше колдуны частенько использовали подобный прием: когда человеку что-то предвещает смерть, стоит только поверить… и ты мертв.

Смирнов наморщил лоб, – есть одна деталь, которую он упустил из виду! Черные «булавки»!

– Постой… Лика же показывала мне два странных предмета: то ли дротики, то ли… О, черт! Она называла их смертоносные стрелы Хэи-ди. Точно! Одну мадмуазель Ермолаева, если верить ее словам, обнаружила в дверном косяке ушумского дома, а вторую нашла уже здесь, в наличнике двери квартиры на Неглинной. Она расценила это, как… предупреждение Дракона.

– Предупреждение о смерти! – убежденно произнесла Ева. – Это магический ритуал.

– Ладно, допустим. Кому понадобилось лишать жизни Красновскую?

– Селезневу хотя бы! – предположила Ева. – Стефания Кондратьевна его видела и могла опознать.

– Егерь Селезнев пропал без вести много лет назад.

– Не пропал, а жил на затерянном в тайге хуторе, – возразила Ева. – Мы не знаем, что связывало его с Красновской! Чтобы она не проболталась, он закрыл ей рот навеки.

– Ты правильно сказала – жил, – подчеркнул сыщик. – Потом ушел и не вернулся.

– Использовал прием, который уже когда-то сработал. Труп егеря не обнаружили? Где гарантии, что он мертв? И откуда у Селезнева столько денег? Благодаря ему, приемная дочь – далеко не нищая сиротка. Она сама могла убить отчима, между прочим. Мотивация налицо, – наследство!

– Ты только что ссылалась на отсутствие трупа, – улыбнулся Всеслав.

– Спрятать в лесу труп – пустяк! – увлеченно продолжала Ева. – Его и прятать не надо: звери съедят. Ищи потом останки в желудках волка или медведя.

– Не спорю. По-твоему, Селезнев мертв?

– Какой? Егерь или отчим Лики?

– Вообще, как ты чувствуешь, это один и тот же человек?

Ева задумалась, долго молчала.

– Мне кажется, нет, – наконец, вымолвила она. – Если мнимый Аркадий Николаевич воспользовался именем пропавшего егеря, то кто он на самом деле? Надо узнать, не пропадал ли кто-нибудь еще в том же районе, примерно в то же время? И каким образом вместе с Селезневым оказалась мать Лики, Екатерина Ермолаева?

– Много лет прошло. Свидетели тех событий могли куда-нибудь уехать, умереть. Надежды мало, но стоит попробовать. Собственно, я уже попросил бывшего сослуживца навести справки. Вот, жду.

– Нечего сидеть сложа руки. Давай искать концы в Москве.

Сыщик давно этим занимался, но без особого успеха.

– Что у нас есть? – принялся он рассуждать вслух. – Если я не ошибаюсь и Красновская скончалась от страха, – тот, кто ее напугал, находится здесь, в городе. Возможно, следующей его жертвой будет… Лика. Это первое. Второе, – у Лики в Москве есть дальние родственники.

– Эрманы?

– Да. Надо встретиться с Альбиной Эрман, хозяйкой салонов «Камелия», и поговорить. Кстати, Ростовцев, – то ли ее приятель, то ли любовник. Некоторые даже считают его женихом роскошной Альбины.

– Значит, он не случайно, а по-родственному взял на себя похороны Красновской?

– Видела бы ты, как он кружил над Ликой, – покачал головой Смирнов. – Будто ястреб над цыпленком.

Глава 12

Благовещенск

Сергей Иванович с трудом загнал Гришу и Петю в ванную, заставил их помыться и уложил спать.

– Деда, расскажи сказку! – ныли мальчишки. Но ему было не до того.

– Посмотрите, который час, – сердито погрозил он пальцем. – Ваша мама потом будет мне пенять, что разбаловал вас. Угомонитесь, наконец, сорванцы!

Дети притихли и через несколько минут мирно засопели.

Дочь Куликова работала вместе с мужем в строительной фирме, и они оба мотались по командировкам. Гриша и Петя росли у дедушки с бабушкой, родителей видели только по выходным и праздникам, ничуть, впрочем, не огорчаясь по сему поводу.

Приоткрыв дверь в спальню и убедившись, что близнецы уснули, Сергей Иванович отправился в кухню, поставил чайник. За окном чернело небо, усеянное крупными звездами… такими же, как и тридцать, и сто лет назад…

Золотая тарелка луны живо напомнила ему молодость, прогулки с Катенькой, ее низкий голос, упрямый профиль, тщательно уложенные на затылке волосы и благородную линию шеи… то, как он украдкой поглядывал на ее обтянутую простым ситцем грудь и думал, как необыкновенно чувственно она приподнимается от легкого девичьего дыхания. Он так и не сумел забыть ее, вытравить из своего сердца. В самые благословенные минуты жизни перед ним возникал ее образ, – где она, как она, счастлива ли?

Через три года после разлуки с Катей Сергей Иванович женился. Его Зина оказалась доброй, хозяйственной женщиной, настоящим другом, единомышленницей, хорошей матерью, но никогда она не вызывала в его душе такого затаенного восторга, такого сладостного волнения, какое он испытывал от одного только взгляда на окна Катюши Ермолаевой, на мелькнувшую за занавеской ее быструю тень.

Чем Катенька покорила его душу, положив на нее огненное тавро, Сергей Иванович не знал. Все чаще задумываясь о смерти, о неизбежном уходе из земного бытия, Сергей Иванович ощущал в себе смутную тоску. Как бы он хотел перед концом… взять Катеньку за руку, взглянуть в ее зеленовато-серые, прозрачные глаза и забыть обо всем, бросить все и соединиться с ней в невесомом, светлом полете. А что, если смерть не только конец, но и начало?..

Сегодня вдруг позвонил Вася Дежкин, зачем-то расспрашивал о Ермолаевых: якобы ими интересуются в Москве. Кому понадобилось копаться в старой истории?

Снова в памяти возник тот решительный и страшный разговор с Катенькой в беседке городского сквера.

– Я люблю другого, – просто и жестоко сказала она, лишая его последней надежды.

– Кого?

Катя назвала имя человека, от которого Кулика бросило в дрожь. Когда он обрел дар речи, спросил только:

– Как ты могла?

– Он не такой, как вы…

– Кто это – «вы»?

– Вы все… чужие. Вы пришли из другого мира и разрушили наш.

– Помилуй, Катя! Ваш мир, как ты его называешь, сам себя приговорил, – история всего лишь привела приговор в исполнение. О чем ты толкуешь? Ты же родилась и выросла при советской власти, а того, вашего мира, даже не видела! Он остался там… в том прошлом времени.

– Время не имеет значения.

В ее ушах раскачивались, сверкали длинные серьги с зелеными камнями.

– Это он тебе подарил? – охрипшим от волнения голосом спросил Сергей.

Катины щеки покрылись румянцем, глаза потемнели, загорелись вызывающе.

– Он! Что, не нравится?

– Честным трудом на такие побрякушки за всю жизнь не заработаешь. Краденые небось. А может, и кровь на них.

– Вы, что ли, мало крови пролили? – со слезами выкрикнула она.

– Я никого не убивал, – горячо возразил Сергей. – Мой отец погиб на войне, а мама всю жизнь работала на заводе. В чем ты меня обвиняешь?

Много горьких и несправедливых слов сказали они друг другу в тот вечер, сидя в беседке, над которой висела большая желтая луна. По лицу Кати текли злые слезы, Сергей скрипел зубами и сжимал кулаки. Он ненавидел ее! И любил… Он вышел из беседки опустошенный и зашагал по ярко освещенной аллее к танцплощадке. Там играла музыка, кружились пары – девушки в нарядных платьях, юноши в модных брюках. Сергей остро позавидовал им и ускорил шаг. Куда он бежал? От самого себя не убежишь.

С тех пор он больше не видел Катю, – уплыл на рыболовецком судне по Амуру, фотографировал, встречался с передовиками производства, писал путевые заметки, издал в Хабаровске «Речную повесть», навеянную неразделенной любовью к Катеньке и полную партийного пафоса. Возомнил себя великим писателем! Но дальше нескольких рассказов и серии публицистических статей дело не пошло. За статьи о тружениках Амура Кулику присудили журналистскую премию, он вернулся в родной город, в редакцию газеты, женился, через два года родилась дочь, через три его назначили главным редактором. Какие насыщенные событиями и пустые по чувствам годы он прожил!

Окольными путями до него доходили слухи о Катеньке. Она сбежала из дома с темужасным человеком, вынужденная скрываться поселилась бог знает, где… родила ребенка. Ее убитая горем мать боялась выходить на улицу. Раз за разом в ее деревянном домике милиционеры устраивали засады, в надежде поймать «зятя» или хотя бы выследить его. Они рассчитывали, что Катя, соскучившись по матери, тайно придет навестить ее и что, отправившись по ее следам, оперативникам удастся взять неуловимого Черного Дракона. Такое прозвище носил возлюбленный Кати, – молодой преемник погибшего пару лет назад главаря подпольной игорной империи.

Поговаривали, что Черный Дракон был голубых кровей, имел связи с бывшими русскими эмигрантами из Харбина и Шанхая, с китайцами и японской мафией, – преступный мир многонационален, – и был одержим жаждой мести. Кому и за что он мстил? На этот вопрос мог ответить только сам Дракон. Этот человек-невидимка отличался хладнокровным мужеством, жестокостью, изворотливостью, гибким и оригинальным умом. О его рискованных авантюрах, ловких выходках, баснословном богатстве и сверхъестественной везучести ходили легенды. Утверждали даже, что по какому-то древнему зверскому обычаю он съел мозг своего предшественника, убитого в перестрелке между бандитами, и таким образом вобрал его злую энергию, став вдвое сильнее. Можно по-разному относиться ко всяким небылицам, слухам и сплетням, но человек, который их порождает, в чем-то незауряден. Черный Дракон являлся фигурой загадочной, влиятельной в криминальной среде, казнил и миловал по своему усмотрению, умел с шиком покрасоваться, притом обладал своеобразной «честью» и гордился «благородным происхождением».

Разумеется, это вопрос спорный, что считать честью и благородством, – каждый толкует сии вещи на собственный манер, – но какая-то общая составляющая у них есть: определенный кодекс поведения, которому неукоснительно следуют. Все же, невзирая ни на какие кодексы, Черный Дракон оставался бандитом и преступником.

«Что могла найти в нем Катя? Где они познакомились?» – тогда и сейчас спрашивал себя Сергей Иванович. Прожитые годы прибавили ему мудрости, но на этот вопрос он ответа так и не получил. Наверное, его задавали себе и другие люди, которые знали Катю, были близки ей, хотя… она жила, словно одинокая березка на холме, – ни подруг, ни друзей. Все радости и горести делила с мамой. Вот матери-то было тяжелее всего осознавать, какая судьба постигла ее дочь.

Однажды сухой летней ночью на окраине города вспыхнул пожар, – мгновенно занялся домик Ермолаевых, сгорел дотла вместе с хозяйкой. Пока соседи спохватились, пока ехали пожарные, остались одни угли да печная труба. Разное народ говорил, – одни грешили на Дракона: мол, сжег «тещу», чтобы ненароком его не выдала; другие склонялись к мысли, будто домик подожгла сама мать Катеньки. Не выдержало ее сердце позора и страха, не могла она допустить, чтобы из-за нее пострадали дочь и человек, которого та полюбила, кем бы он ни был. Любовь-то ведь живет по своим законам! Она по таким тропкам ходит, каких ни на одной карте не сыщешь. И нет ни у кого права ее судить.

С тех пор о Кате не было ни слуху ни духу, – никто ее не видел, никто не знал, как и где она живет. Сергей Иванович пытался наводить справки, расспрашивать то у одних, то у других людей, которые могли быть посвящены в тайну, – увы, напрасно. Вскоре после пожара жителей города взбудоражила новая весть: кто-то выдал властям Дракона, ему пришлось спасаться бегством, нелегально или по фальшивым документам переходить границу. По неподтвержденным данным смерть настигла преступника в Шанхае, – то ли от пули агентов спецслужб, то ли с ним расправились конкуренты, желающие присвоить себе его богатство и заодно избавиться от «железной руки».

Сколько ему сейчас было бы лет? – прикинул Кулик. – За шестьдесят, как и мне.

Он вспомнил фразу, давным-давно произнесенную кем-то из коллег-журналистов: дракон всегда возвращается. На Востоке верят, – дракон исчезает, чтобы когда-нибудь появиться вновь…

Москва

Стелла, бывшая жена Треусова, второй день чувствовала недомогание, – ее мучили тошнота и боль в правом боку. От этого настроение, и без того отвратительное, еще больше испортилось.

Она была разобижена на весь белый свет. В детстве ей пророчили счастливую судьбу, а на деле что вышло? Билась она, билась с Треусовым, хотела в люди его вывести… и получила благодарность! Если бы не успокоительные средства, которые Стелла принимала после бурных семейных скандалов, она заработала бы нервную горячку. Павел, правда, достиг кое-каких успехов в бизнесе, но разве сравнишь его доходы с доходами его партнеров? Начинали вместе, а потом Паша отстал, – не выдержал темпа и нагрузок, – и оказался в хвосте. Тогда как другие вырвались вперед и расхватали все призы.

Стелла подозревала, что Павел имел других женщин, будучи еще в браке, но доказать ничего не смогла. Муж отличался особым чутьем и крайней осторожностью: ни разу не дал повода обвинить себя в измене. Она выторговала небольшое содержание, двухкомнатную квартиру и забрала часть совместно приобретенных вещей. Все! Теперь ей оставалось только пускать в сторону бывшего супруга «отравленные стрелы» в виде мелких стычек по телефону, постоянных дерганий, просьб о помощи и назойливых требований внимания к ребенку.

Треусов отбивался, как мог, порой выходил из себя, а в последнее время совсем с цепи сорвался. Невозможность удовлетворить амбиции довела Стеллу до бешенства, что тут же сказалось на печени. Железное здоровье дало сбой, – или первое предупреждение. Пришлось глотать таблетки и пить минеральную воду.

– Ну, погоди у меня! – шипела сквозь зубы госпожа Треусова. – Я тебе покажу, где раки зимуют!

Она не спала ночами, придумывая наказание для бывшего супруга. Убить, что ли, мерзавца? Так ведь посадят, пожалуй. Всем известно о судебных тяжбах между ними, о взаимной вражде, о претензиях на имущество. Это мотив, за который сразу ухватятся, уцепятся милицейские ищейки! Нанять киллера? На хорошего профи денег не хватит, а с кем попало связываться опасно. Во-первых, недотепа может сам попасться и продать заказчика. Во-вторых, вдруг наемник низкого уровня от жадности возьмется потом за шантаж? Как тогда быть?

Против убийства существовал еще один аргумент: мертвый, Треусов станет неуязвимым для «стрел» бывшей жены, и тогда не на кого будет изливать желчь. С кем Стелла будет воевать? Кому досаждать? Кого винить во всех своих бедах? На кого натравливать, науськивать сына? Она просто потеряет смысл жизни. Играть с Треусовым, как кошка с мышью, изводить его, отравлять ему день за днем куда интереснее, чем одним махом покончить с ненавистным супругом. Да, Стелла все еще считала Павла мужем, – несмотря на развод, на разъезд и проживание в отдельных квартирах.

– Я не могу оставить его в покое, – корчась от бессильной ярости, ночами шептала она в подушку. – Он растоптал мои мечты, исковеркал мою судьбу! Он, словно червь, изгрыз мое сердце! Он обманул, предал меня! Он…

Стелла перестала засыпать без снотворного. По утрам ей было страшно посмотреть на себя в зеркало, – запавшие глаза, заостривший нос, бледная желтизна щек и лба, – уродливая, обтянутая сморщенной кожей старуха! Кому она теперь нужна? Треусов загубил ее молодость, выпил ее свежесть, испоганил ее красоту… измял, использовал и выбросил. Он должен ответить!

Кроме всех прочих пакостей, Стелла взялась дежурить у дома Павла. Рано или поздно она выследит его любовницу… устроит безобразную сцену, учинит скандал! Обольет соперницу и развратного мужа едкой кислотой!

Машину Стелле пришлось продать, чтобы платить адвокатам, поэтому ей негде было спрятаться от мокрого снега и пронизывающих мартовских ветров. Она вставала в семь, тепло одевалась, ехала к дому, в котором жил Павел, и не спускала глаз с его подъезда. Довольный, респектабельный вид Треусова, когда он выходил в своем светлом пальто, садился за руль новенького автомобиля и уезжал в офис компании «Кречет», выводил Стеллу из себя. Ему все как с гуся вода! А она… страдает, часами торчит на холоде, заработала насморк, теперь еще и боль в боку.

Сегодня терпение госпожи Треусовой было вознаграждено: Павел Андреевич выехал раньше обычного. Почему? Наверное, собирается к ней, – той безнравственной, подлой женщине, разлучнице, которая разрушила их семью!

Стелла побежала к дороге, останавливая первое попавшееся такси. «Давай за ним! – волнуясь, показала она водителю на машину бывшего супруга. – Не потеряй!» Она не ошиблась, – Треусов свернул в противоположную сторону от улицы, где находился его офис, влившись в пестрый поток автомобилей. Стелла кусала губы, таксист невозмутимо исполнял ее отрывистые, истерические команды.