Текст книги "КИФ-5 «Благотворительный». Том 4 (в двух частях) «Для мудрых», часть 1"

Автор книги: Наталья Сажина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Алиса Горислав
«Conflict of interest disclosures»

Свою работу Элиза нежно любила.

Мир цифр увлекал её с раннего возраста; она могла часами складывать-вычитать любые числа, попадавшиеся на прогулке в поле зрения: хоть рекламные телефоны, больше-красно выписанные на гигантских баннерах, хоть робкие обозначения улиц, хоть стремительно удаляющиеся номера гонщиков, с трудом пробивающиеся сквозь слой грязи. В такие моменты родители обычно терпеливо вздыхали и вновь оборачивались с Энтони: шумному, неугомонному, нормальному ребёнку, который лазает по деревьям в поисках птичьих гнёзд, исследует лужи, воображая себя пиратом огромного галеона, и гоняет ленивых рыжих котов, степенно забрёдших на участок в поисках какой-нибудь еды.

Иными словами, два категорически разных и, казалось бы, несовместимых мира, но, как ни странно, Элиза и Энтони удивительно ладили. Никогда не дрались, никогда не спорили криком, никогда не создавали проблем друг другу, разве что родителям, не раз вздыхавшим, за что же им такая головная боль и такая напасть.

Взрослея, они становились всё различней меж собой.

Энтони построил карьеру в высоких технологиях, в юношестве попробовав нарушить запреты и не остановившись на том; безопасность компьютерных систем – именно так звалась наиболее любимая им книга, какую он зачитал до мятных страниц и сломанного корешка. Идеальное прошлое с вымаранными давно проступками дало ему идеальное настоящее; и одна только фамилия открывала перед ним многие и многие двери.

Элиза же любила цифры, сторонилась людей, часто уходила в себя и не нарушала правила. Прыткий энтузиазм Энтони не отравлял её некоторой неестественной меланхоличности и не тревожил неизменного хладнокровия; как бы ни силился близнец убедить её в том, что прокрасться ночью в школу и выкрасть завтрашние контрольные – это, вне всяких сомнений, отменная идея, Элиза не попадалась на эти уловки. Как обычно говорят, «носила свою голову на плечах». Довольно странно, если бы можно было носить чужие.

Только один раз Элиза поддалась на уговоры Энтони – и не пожалела.

StolzPharm как раз искали специалиста по статистической обработке данных клинических исследований, преимущественно с уклоном в метаанализ и анализ результатов четвёртых фаз. Предлагали хорошую зарплату, но не то чтобы с родительским обеспечением Элиза в первую очередь гналась за деньгами; куда как сильнее её интересовала возможность заниматься любимым делом, так ещё и родной человек, с которым без опаски можно войти в кафетерий и пообедать, совсем рядом. Предлагали ещё много что: и страховку, и комфортный офис, и курсы повышения квалификации, но всё меркло в сравнении с грядущими задачами.

По итогам собеседования Элиза понравилась эйчару; не сказать, чтобы взаимно: Элизе редко кто-то нравился из посторонних, но она не распространялась о том, как и просила мама. Не надо говорить людям о том, что они тебе не нравятся, Элиза: люди не любят слушать негатив в свою сторону и ожидают, что ты будешь относиться к ним хорошо.

Руку руководителю группы Элиза так и не пожала, но после четвёртого собеседования, наконец, получила долгожданный и более чем ожидаемый оффер. Больше Элизы мог обрадоваться разве что Энтони: он даже купил сестре её любимое фисташковое мороженое с миндальной крошкой, и они проверили вечер, обсуждая первый рабочий день.

И поначалу всё правда шло хорошо.

StolzPharm занимались многими лекарственными препаратами, однако Элиза вошла в подразделение, специализированное именно на разработке таргетных препаратов. Вряд ли Элиза знала больше обученного фармаколога, однако в университете, который неторопливо окончила за шесть лет вдумчивого и многообразного обучения, кое-что знала про них. Будущее противоопухолевой терапии – именно так и называли; то, что поможет однажды победить рак; наиболее вдохновляющая группа препаратов, заставляющая поверить, что совсем немного усилий, и человечество непременно забудет про эту страшную напасть.

Она тоже в это верила, и ей нравилось, что одна молекула, пусть даже и крупная белковая, может выключить всего один сигнальный путь – и раковая клетка погибнет. Только потом она задумалась о некоторых генетических, биохимических и физиологических процессах; например, о том, что раковая опухоль крайне гетерогенна, а потому подобные точечные убийства не могут поражать всю опухоль, а также в перспективе способствуют тому, что выживать будут наиболее агрессивные клетки внутри популяции. Впрочем, никто не отменял недостатков таргетной терапии, и работой Элизы не было разрабатывать препараты – этим занимались умные коллеги из подразделения медицинской химии, предлагавшие утончённые молекулярные дизайны и испытывавшие новые подходы к моделированию.

Элиза здесь только перебирала цифры и представляла сухие числовые данные, которые преобразовывал в важные выводы её начальник. Какое-то время Элиза пыталась спорить, говоря, что наука не так должна работать; и что в идеале нужно только представлять общественности обработанные данные, но начальник только отмахивался, мол, большинство людей не поймёт, что это за p-value такое загадочное, и как его расшифровать, чтобы понять, о чём речь-то. Затем она примолкла – и делилась переживаниями только с братом, который, растерявшись, сказал, что, должно быть, мистер Моран хорошо знает свою работу, иначе не продержался бы в руководительском кресле столько.

Пришлось смириться и не замечать странностей. Некоторые не самые утешительные выводы мистер Моран деликатно называл «обладающими скрытым потенциалом» и «требующими больших исследований», но, наверное, ему и правда лучше знать?

Всё больше странностей Элиза заметила тогда, когда ей на глаза совершенно случайно попалась та самая научная статья. Чтобы разбираться в своих данных, она читала много новинок из мира фармакологии, особенно высокорейтинговых; и одна такая статья, опубликованная в журнале Cancers, никак не выходила из головы. Казалось бы, что такого в фундаментальном обзоре двухлетней давности использования современных таргетных препаратов в терапии метастатических раков? Но взгляд зацепился, и Элиза продолжила чтение.

Ни слова о том, что в 2011 году, спустя два с половиной года после ускоренной регистрации для терапии метастатического рака груди, весьма активно упоминающийся беразимаб был срочно отозван ввиду того, что, как оказалось, нисколько не продлевает общую выживаемость и не замедляет прогрессирование заболевания в достаточной степени, чтобы перевесить риск пациентов. Более того, у него обнаружилась (даже с поправкой на класс) неприемлемо высокая кардиотоксичность, что поставило крест на применении беразимаба… но только в лечении метастазирующего рака груди, в то время как для всех остальных типов рака препарат не получил «красной карточки».

Только больше вопросов Элиза задала, когда, наконец, дошла до заветного раздела «Conflict of interest disclosures»: один из авторов признался, что получил загадочные «личные гранты вне проделанной работы» в том числе от StolzPharm, производителя и патентодержателя беразимаба, слишком уж лестно (для нелестных статистических данных Элизы) описанного в статье. Не только, в общем-то, от StolzPharm, но и от пары чуть менее крупных, но оттого ничуть не менее известных фармацевтических гигантов.

Элиза написала обоим авторам довольно большие письма с вопросами, но ответа так и не получила – ни спустя неделю, ни спустя месяц, ни спустя десяток вежливых напоминаний о себе. Она даже порывалась сходить к авторам на работу: благо, интернет позволил выяснить, что это за люди, однако Энтони, как только Элиза рассказала ему о своей идее, почему-то отказался.

– Послушай, – произнёс он тогда крайне серьёзно. – Ты увидишь ещё множество… малопонятных моментов, но постарайся сказать о них сначала мне, договорились? Не спрашивай так прямо у мистера Морана: он человек нервный и уже не самый молодой, сама понимаешь.

Но Элиза не понимала. Впрочем, своего Энтони добился: теперь Элиза обращалась напрямую к близнецу и докладывала ему обо всех мелких находках, которые, к сожалению, пока не позволяли обвинить StolzPharm в чём-то достаточно серьёзном. Подумываешь, раздают гранты практикующим онкологам. Ничего подозрительного.

Следующее разочарование наступило после всей этой маловразумительной истории с уникимабом: StolzPharm, кажется, никогда не получал настолько много исков; даже Элиза, обыкновенно игнорирующая происходящее вокруг и всецело сосредоточенная на цифрах, знала некоторые аспекты. Жаловались на то, что, дескать, цену на препарат взвинтили совершенно неоправданно; что якобы он продлевает жизнь только на десять дней, а стоит как несколько новых машин приемлемой марки. StolzPharm держали лицо – и не выплатили компенсаций совершенно, отыскав поводы оправдаться по всем пунктам. Да и разве есть что-то, что не могут решить репутация, деньги и связи?

Если бы не один вечер, Элиза, пожалуй, не стала бы действовать всерьёз.

– Элиза, тут архивы по уникимабу отсканировали с нулевого по пятый года, – говорит ей мистер Моран. – Я бы хотел, чтобы ты сделала метаанализ.

– Какой дедлайн? – только и спрашивает она.

– Это твоя задача на ближайшие два месяца, – он кивает сухо. – Прочие документы я вышлю тебе к концу рабочего дня, завтра же переставляешь приоритеты на неё.

Вместо толстенных и совершенно не подъёмных архивных папок Элиза получает несколько гигабайт отсканированного материала; ей придётся хорошо поработать, чтобы найти что-то и выложить в открытый доступ эти сведения первой, но Элиза – старательная работница. Что-то, а кропотливо и монотонно работать она умеет.

Если бунтовать, то с доказательствами.

И теперь всё необходимое – в её руках.

Арина Абламейко
«Время дождя»

«Если бы время подчинялось понятной нам логике, я бы умер от старости, и в то же время – задолго до своего рождения…

Жизнь за жизнью проживая в Питере, я чувствую, как наши с ним лики сплелись воедино: двое из будущего, обречённых стареть под маской вечной молодости.

Простите, сегодня я крайне угрюмый собеседник. Дождь, поглотивший сугробы и заливший каток по всей Северной столице, вызывал у меня приступ старческого недовольства.

Не так я хотел начать свой отчёт. Если быть честным, я вообще начинать его не собирался. Но мне нужен собеседник, а вам – информация о двух сотнях лет прошлого. Думаю, исповедь в виде дневниковых записок вас устроит. Всё же лучше, чем ничего.

Итак, тринадцатое декабря года две тысячи двадцать первого. С момента начала миссии прошло более ста тридцати лет…».

У писавшего дрогнула рука. Ещё семьдесят лет до возвращения домой – прорыва в науке, путешествий во времени и эксиполярного мира, космических плантаций и нейрохирургической психиатрии. Ещё семьдесят лет до того, как Эле исполнится тридцать, и они, наконец-то, встретятся. Ещё семьдесят лет до того, как он начнёт стареть.

Серафим тряхнул головой и засмеялся, вспомнив слова невесты перед расставанием:

– Будь добр, не скучай по мне. Я умею разочаровывать и без экстремально завышенных ожиданий.

Она была права – унывать, да ещё и так заранее, не стоило. Лучше пойти прогуляться (прокатиться) по зимнему Санкт-Петербургу. Серафим глазами начал искать шарф. Его взгляд остановился на входной двери. На пороге стояла, промокшая до нитки, девушка невиданной красоты. Густые чёрные волосы растрепались, намокли и прятали ярко-голубые глаза, которые уже более ста лет покоряли чуть ли не каждого, в них заглянувшего. Серафим тотчас поднялся и, пробубнив что-то про свою невероятную удачу, направился вглубь квартиры-мастерской. Он вернулся буквально через пару минут с пледом в руках. Вымокшая красавица уже сидела на стуле и пыталась стянуть с себя прилипшую к телу куртку. Серафим кинул плед ей на ноги и сам принялся за куртку.

– Скажи что-нибудь приятное.

– Лёд растаял.

– Ты словно первый год в Питере живёшь! За ночь намёрзнет вновь.

– Ты был прав: эта куртка никуда не годится.

– Уже теплее.

– Они встретились.

Серафим замер на мгновение, улыбнулся своим мыслям и пошёл к двери. Выбросив промокшую одежду за порог, он, как ни в чём не бывало, повернулся к красавице лицом:

– Не хватало ещё разводить сырость в доме. Иди, прими горячий душ и переоденься, пока я заварю чай.

* * *

Серафим Надеев и Ефросинья Покровская – ведущие специалисты в сфере исторических преобразований – науке, которая в 2115 году насчитывала всего пару лет и считалась исключительно теоретической. Машина времени была изобретена 20 лет назад и использовалась как источник нескончаемых денег: люди готовы были выложить огромные суммы, чтобы очутиться в предыдущих веках, провести сеанс с психотерапевтом на примере ошибок прошлого, увидеть любимого человека живым ещё разочек.

Менять что-то в прошлом откровенно боялись: эффект бабочки, смещение полей, дискордантность струн и прочее и прочее. Группа теоретиков-энтузиастов, в которую входили социологи (таковым был Серафим), историки, математики (к ним относилась Ефросинья) представляла десятки вариантов по использованию машины времени в целях изменения прошлого, но приходили физики и пресекали проекты на корню. Вступать в ряды преобразователей они не желали – считали тех шарлатанами и еретиками. Но упорство и умение толкать вдохновенные речи перед не очень-то разбирающейся публикой, которым обладал Серафим, сдвинуло дело с мёртвой точки: решено было отправить исследовательскую экспедицию в прошлое. Так как шанс, вероятно, был первый и последний, условились на двухсотлетнее путешествие. Двоих добровольцев забросят на двести лет назад, откуда они уже самостоятельно вернутся в точку, из которой попали в прошлое.

Время и вправду играло в странные игры с теми, кто пытался им управлять. Те, кто оказывался в прошлом, не старели. Это, определённо, шло Серафиму и Ефросинье на руку. Чего они не знали, так это того, что изменить прошлое – непростая задача. Оно извивалось и ускользало из рук, поступая согласно заданной программе. Для простейших вещей, как, например, изменения времени прибытия автобуса, который стоил кому-то жизни, необходимы были недели расчётов от Ефросиньи и весь талант Серафима в сфере социальных коммуникаций. Изменить такие глобальные вещи, как голод и войну они вдвоём точно не могли. Вернуться раньше времени не было возможности.

Так они и жили, тренируя способность менять время и тоскуя по дому, где каждого кто-то ждал. Его – Эля, её – Мурзик.

– Как думаешь, я сильно изменюсь к нашей встрече?

– Ни капельку не постареешь, останешься таким же противным снобом и любителем драматизировать – готова поспорить на любимую миску Мурзы.

– Но… Мы тут с тобой, по факту, целую жизнь прожили. Другую жизнь…

– И что с того? Не по запаху же она тебя отличает от остальных мужчин. И потом, вы же буквально за полгода до начала экспедиции встретились. Она тебя почти не знает. У тебя будущего все шансы тебя прошлого её покорить.

Такой разговор происходил между ними чуть ли не каждый день. Элеонора – рыжеволосое зеленоглазое чудо – спустило Серафима с небес на землю и чуть не заставило остаться в настоящем. Рядом с ней было уютно и спокойно, и ничего не хотелось менять – хотелось лишь жить.

Сегодня, смотря на промокшую до костей Ефросинью, заглядываясь на её чёрные как смоль волосы, любуясь яркими синими глазами, думая о том, что сегодня, если им повезло, они изменили будущее к лучшему, познакомив двух важнейших учёных XXII века, он наконец-то отважился задать давно мучивший вопрос:

– Почему ты одна?

Ефросинья поджала губы и горько хмыкнула:

– Это сложно объяснить.

– Мы никуда не торопимся: семьдесят лет впереди!

Тяжело вздохнув, математик посильнее укуталась в плед, которым дал ей старый товарищ, и попыталась сформулировать мысли. Через несколько немых минут она удивлённо усмехнулась:

– А знаешь, понятия не имею! Я то искала кого-то невероятного, то разочаровывалась в мужчинах, то ждала, что Судьба преподнесёт мне подарок, то верила, что не создана для любви. Короче говоря, мне не было смысла искать кого-то, потому что я и не жила, по сути… Не в настоящем. То с головой уходила в прошлое, то витала в мечтах о будущем… Я думала, что сначала жизнь, с моей помощью, станет лучше, и вот тогда… А теперь мы застряли здесь, не способные реально изменить ток времени, не имеющие возможности вернуться. Переживающие те же горести и печали, что и прежде. Но знаешь что? – впервые за свой монолог Ефросинья подняла на слушателя глаза: – С тобой проходить всё это – намного проще. Я правда чувствую, что наконец-то живу.

Серафим мягко улыбнулся и протянул девушке кулак с выставленным мизинцем. Старая традиция, означавшая примирение у детей прошлого, неизвестно отчего страшно веселила Ефросинью. И в этот раз она засмеялась и ухватилась за мизинец друга своим.

– Что-то не помню, чтобы мы ссорились.

– Как доктор социологии утверждаю: хорошее перемирие никогда не помешает!

Ефросинья засмеялась ещё сильней:

– А ты так и не отвык прикрывать любую глупость своей степенью.

– Ну я же не мешаю тебе всё привязывать к математическим расчётам!

То был хороший вечер. Серафим надеялся, что ближайшие семьдесят лет не изменят ситуацию в худшую сторону.

* * *

Санкт-Петербург словно не умел меняться. Он то проливал слёзы непрошеными дождями, то укутывал внезапным уютом из снега и тумана. Двадцатого декабря было сухо и солнечно, повсюду лежали сугробы, и народ повалил на улицы города насладиться зимой. Среди гуляющих был высокий сероглазый мужчина с мягким, располагающим лицом, и невероятной красоты женщина. Вот только парочка не просто прогуливалась – они наблюдали за плодами двухлетних трудов: парнем и девушкой, что увлечённо обсуждали химию, физику, астрономию…

– Как думаешь, их дружба изменит что-то к лучшему?

Серафим пожал плечами:

– Понятия не имею. Что говорят цифры?

– Пятьдесят на пятьдесят. Есть расчёты, в которых их союз может быть даже губительным для научного прыжка, – помолчав немного, Ефросинья добавила: – В любом случае, я нами горжусь.

Серафим вопросительно взглянул на подругу:

– Мы двух людей спасли от одиночества.

– Говоришь как социолог.

– Всё твоё негативное влияние.

Оба рассмеялись.

– А знаешь что? Пошли отсюда. Купим пиццу, устроим марафон Пуаро… Ладно, соглашусь, моё влияние не настолько разрушительно.

Парочка продолжала вести полушутливый диалог, который многим мог бы показаться немного странным, даже повернув в сторону квартиры.

Солнце зашло за тучи, с питерского неба в очередной раз начал накрапывать дождь, и почти все разбежались под навесы или попрятались в парадные. Но двое из будущего не спешили. За 130 лет они научились любить дождь – символ непобедимого постоянства.

Владимир Марышев
«Недостающая половинка»

В один далеко не прекрасный день я наконец собрался с духом и убедил себя, что проблему нужно решать здесь и сейчас. Нам со Славиком больше не было места в одних стенах. Или сумею от него отделаться, или придётся уходить самому. Третьего не дано.

Что ж, всё к тому и шло. Хотя, если честно, изначально он не вызывал у меня особой антипатии. Долгое время я просто не обращал на него внимания.

Мы учились вместе с пятого класса. Если бы меня попросили описать Славика Тимофеева одним словом, я ответил бы: «Никакой». Вялый, застенчивый, слегка сутулый, с мягкими чертами лица и жидкими светлыми волосами, он существовал словно отдельно от остальных. Не потому, конечно, что считал себя особенным. Просто его не больно-то замечали, а сам он ни к кому не мог подобрать ключик.

Ко мне Славик начал присматриваться сразу, а потом робко попытался завязать дружбу. Подходил и мямлил что-нибудь на разные темы – видимо, хотел выявить мои интересы, чтобы знать, как дальше строить общение. Я его не гнал, не отталкивал, но и раскрываться не собирался. Отвечал коротко и обтекаемо. Если ты не совсем дурак, то должен понять: тебя не хотят пускать в свою жизнь. И он в конце концов понял…

Мы с ним продолжали ходить в один класс до последнего звонка. Но, хотя Славик всё время был рядом, я воспринимал его скорее как предмет мебели. Перекинуться словом доводилось редко, а чтобы завести беседу – такого и не припомню.

Жили мы в разных районах города, поэтому нам вряд ли было суждено увидеться после выпускного. Встретив Славика как-то на улице, я счёл это случайностью. Повстречав повторно, удивился, а после третьего раза заподозрил, что бывший одноклассник меня преследует.

Спросил его об этом в лоб, но Славик посмотрел на меня невинными глазами и заверил, что наше рандеву – всего лишь вывих теории вероятностей. Я сделал вид, что поверил, однако дальше вывихи пошли стайкой.

Мы пересекались с ним в парках, скверах, торговых центрах, музеях, и это напрягало меня всё сильнее. Одно дело, когда тебе не даёт прохода симпатичная девчонка – от такого «хвоста» я бы не отказался. А тут…

Окончательно добил меня Славик тем, что устроился в ту самую фирму, где я корпел сотрудником низового звена. Подобных контор в городе было достаточно, поэтому в совпадение мог поверить только очень наивный человек.

Я вытерпел две недели. Пытался приободрить себя тем, что в школе не замечал Славика годами, но теперь этот довод не работал. С каждым днём белобрысый тихоня бесил меня всё сильнее, и однажды стало предельно ясно: ещё немного – и взорвусь…

Итак, я подловил его в коридоре и кивнул на выход:

– Пойдём-ка подышим свежим воздухом. Поговорить надо.

Он удивлённо посмотрел на меня, но ничего не сказал и послушно двинулся следом.

Как только мы вышли на улицу, я крепко взял Славика за пуговицу. Он попытался высвободить её, но у него ничего не получилось.

– Слушай, – начал я тоном, от которого собеседник должен был превратиться в ледышку. – Мне это порядком надоело. Всякому терпению приходит конец, не находишь?

Он молчал и только хлопал ресницами.

– Ты понимаешь, о чём я?

– Нет…

– Да ну? – Я изобразил улыбку, она тоже была ледяной. – У тебя что, мания? Собираешься всю жизнь меня преследовать? Так вот, говорю открытым текстом: я сыт по горло!

– Всё не так просто, – тихо сказал Славик. – Поверь, это нужно тебе самому.

Я вздохнул и начал крутить пуговицу в пальцах.

– Слушай, дружище, мне от тебя ничего не нужно. Кроме одного. Прошу тебя по-человечески: исчезни, пожалуйста, из моей жизни!

Лицо Славика страдальчески сморщилось. Он был такой беспомощный, подавленный, что меня неожиданно пробило на жалость. Захотелось похлопать его по плечу и сказать: «Ладно, забудь, погорячился, ничего не было». Но такой роскоши я позволить себе не мог. Стоит всего раз в ответственный момент проявить слюнтяйство – и будешь потом костерить себя за это годами. Нет уж, рвать – так с корнем!

– Хорошо, – сказал он убитым голосом. – Если тебе так неприятно… Больше ты меня не увидишь.

– Никогда?

Он долго молчал, глядя куда-то под ноги. Наконец выдавил:

– Как получится…

– Ты уж постарайся, чтобы получилось, – сказал я и отпустил его пуговицу.

На следующий день Славик уволился из фирмы. Это была безусловная победа, но, как ни странно, большой радости я от неё не испытал. Слишком уж безропотно мне уступили поле битвы…

Однако избавиться от ощущения, что над твоей душой стоит соглядатай, было большим делом. Примерно неделю после нашего расставания я чувствовал себя так, будто с плеч свалился груз. Всего неделю. А потом со мной стало твориться непонятное.

Первым делом я внезапно наехал на шефа. При всех подверг сомнению его новую стратегию, фактически обвинил в некомпетентности.

Шеф позеленел от злости, но попытался обратить всё в шутку. А чуть позже вызвал меня к себе и угрожающе заявил:

– Ещё одна подобная выходка – и вылетишь к чертям собачьим. Ты меня хорошо понял?

– Понял, чего же тут не понять, – гордо ответил я и вышел из кабинета.

Следующей жертвой стала моя девушка. До Насти было трудно докопаться, но у меня, похоже, к этому делу прорезался талант:

– Ну чего ты вырядилась в такие страхолюдные джинсы? Сплошная рванина, дыра на дыре!

– Не заводись, – спокойно ответила она. – Отлично знаешь, что это модно.

– Мода модой, но головой тоже нужно думать. Смотришься так, будто вылезла из подворотни.

– Да что это за муха тебя укусила? – встревожилась Настя. – Никогда таким не был.

– Всегда был! – рявкнул я. – Не виноват, что ты слепая!

– Ах, вот ты как заговорил? Тогда ищи себе зрячую, а с меня хватит! – крикнула Настя и выскочила из квартиры, хлопнув дверью.

Я не стал её удерживать, а на следующий день разругался вдрызг сначала с соседом, затем – с соседкой. И опять без мало-мальски серьёзного повода!

Во всех случаях я считал, что безусловно прав. Но все-таки заставил себя устроить «разбор полётов» – и впервые испытал настоящий страх. Похоже, во мне поселился демон разрушения. Поддашься ему – лишишься работы, близких людей, станешь изгоем. А потом… Думать об этом «потом» не хотелось – оно виделось намалёванным исключительно чёрной краской.

Надо было что-то делать с собой. Некоторое время мне удавалось сдерживаться, но чем становилось паршивее, тем отчаянней хотелось на ком-нибудь отыграться. Однажды, придя с работы, я понял, что дошёл до точки: кот вышел меня встречать, но вдруг попятился и юркнул под кресло. Серая скотинка явно чего-то опасалась. Точнее – кого-то.

Я не стал трогать кота. Вместо этого подошёл к зеркалу, глянул в него – и неожиданно испытал острое желание надавать самому себе по мордасам. Просто потому, что больше было некому.

«Чёрт», – пробормотал я. Для полного счастья мне не хватало только стать пациентом мозгоправа!

Я взял пульт, плюхнулся на диван и, чтобы расслабиться, принялся по очереди переключать телеканалы.

На одном из них спортивного вида парень отстреливался от доброго десятка преследователей со зверскими рожами, причём все они по очереди валились, как снопы, а его даже ни разу не оцарапало. На другом раскрасневшиеся дядьки и тётки истошно орали, махали руками, брызгали слюной, а главной задачей ведущего было не дать им вцепиться друг другу в волосы. На третьем два лощёных типа отпускали шутки, а чтобы зритель не усомнился, что это именно шутки, каждую сопровождали раскаты смонтированного смеха. На четвёртом…

На четвёртом, как ни странно, оказался вполне нормальный мужчина лет сорока в костюме, галстуке и очках. Вылитый профессор! Он не вышибал из врагов мозги, не ругался и не отпускал тупые остроты, а спокойно, бархатистым голосом, вкладывал мне в голову знания по химии.

– А теперь, – говорил профессор, – обратимся к щелочному металлу, который показывает в лабораторных условиях наивысшую активность. Это цезий. Все мы знаем, как медленно идёт процесс окисления железа, превращающий его в ржавчину. С цезием всё совершенно иначе: он окисляется так бурно, что вспыхивает фиолетово-розовым пламенем. Ещё сильнее реакция с водой: если в неё бросить крупинку этого металла, произойдёт взрыв. Чтобы избежать неприятных последствий, приходится держать цезий в вакууме или атмосфере аргона. А причина столь удивительных свойств кроется…

«Достал! – подумал я, выключая телевизор. – Нужны мне твои щелочные металлы, тут в себе бы разобраться. А впрочем… Что, если мы с этим цезием два сапога пара?»

Я криво усмехнулся – мысль показалась мне дикой. Но отделаться от неё уже не мог. Цезий загорается без всякого повода, от простого взаимодействия с окружающей средой, даже спичку подносить не надо. Так ведь и я точно так же! Вспыхиваю ни с того ни с сего, разжигаю конфликты на пустом месте. Может, меня тоже надо поместить в атмосферу аргона?

Кот высунулся из-под кресла, уставился на меня янтарными глазищами и неуверенно мяукнул. Я сгрёб его за шкирку, посадил себе на колени и стал размышлять.

В младших классах меня никто не назвал бы пай-мальчиком. «Только по бедам ходишь!» – причитала мать, и с ней трудно было не согласиться. Я постоянно всех задирал, даже тех, кто старше, без нужды ввязывался в чужие ссоры и разборки. Результат понятен: кое-кому, конечно, удавалось навалять, но гораздо чаще наваливали мне. Однако я не отступался, а полученные синяки и ссадины носил с гордостью, как боевые награды.

Другой моей забавой было ловить учителей на неточностях и изводить их поправками. Дело в том, что я рос головастым малым и знал кое-что за пределами школьной программы. Можно представить, какие обжигающе горячие чувства питал ко мне педагогический коллектив!

А потом всё переменилось. Видимо, я взялся за ум и начал притираться к обществу, пока не исправился окончательно. Этакий винтик социума – не идеальный, но вполне благонадёжный.

И вот тебе на – сейчас, спустя столько лет, у меня вновь сорвало резьбу! В самый неподходящий момент – когда я, может быть, выстраиваю вектор на значительную часть жизни. И в профессиональном плане, и в личном, и во всех остальных…

Чем вызван этот рецидив? Что во мне, давно избавившемся от детских бзиков, могло измениться, да ещё так стремительно?

Я думал, думал и думал, мучительно перебирая варианты. Казалось, мозги вот-вот задымятся, и тут в голову с щелчком вошла догадка. А у догадки имелось имя – Славик.

Это казалось невероятным, но я всегда преклонялся перед фактами. А факты были упрямы.

Славик начал учиться в нашей школе с пятого класса. Именно тогда моё поведение резко изменилось в лучшую сторону – какое-то время я сам себя не узнавал. Оставшиеся годы мы проучились вместе. Потом расстались, но он то и дело оказывался рядом. А когда я наконец его прогнал, ко мне очень скоро вернулась прежняя дурь. Словно кто-то её всё это время держал под жёстким прессингом, а потом прекратил давление и отошёл в сторону.

Моё сознание раздвоилось.

«Полный бред! – безапелляционно заявила первая половинка. – Признай, что ты просто обчитался фантастикой. Ну как Славик мог это сделать? Он что – волшебник? Или пришелец с Альфы Центавра?»

«Может, и пришелец, – ответила вторая половинка. – Но это маловероятно. Скорее всего – такой же хомо сапиенс, как и ты, только с очень необычными способностями».

«Как это?»

«А что мы знаем о самих себе, своих возможностях? Галактики разглядываем, квазары пересчитываем, а в собственном мозге до сих пор не разобрались. Думаешь, гении бывают только писателями, художниками, шахматистами?»

«Да пусть он трижды гений, я-то ему зачем? – не унималась первая половинка. – Какой от меня прок?»

«Не знаю, – честно призналась вторая. – Но предположить могу. Что, если мы со Славиком антиподы, но в то же время неразделимы, как Инь и Ян?»

«Чего?»

«Ну вот представь. Скажем, я – огонь, и меня, чтобы не сжёг всё вокруг, время от времени надо заливать. А Славик – переполненный сосуд, из которого приходится регулярно отливать воду. Вот только потратить её можно единственным образом – на тушение огня. Теперь понимаешь? Поодиночке и мне, и ему было тяжело. Но потом нас как-то притянуло друг у другу, и каждый обрёл недостающую половинку. Только я до сих пор ни о чём не догадывался, а Славик давно всё понял. Потому и ходил за мной».