Текст книги "Планы на ночь"

Автор книги: Наталья Потемина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

9

Если человек долго голодал, прямо-таки помирал с голоду, то его сразу кормить досыта никак нельзя, он может умереть.

Если человек долго не трахался, то с ним тоже нельзя так сразу помногу и подолгу, он может концы отдать и улететь на небо. Хотя не так давно я уже пыталась что-то подобное проделать. Но, видимо, энергии было еще недостаточно. И вот только теперь, основательно подзаправившись, лежу я на большом пушистом облаке и рассматриваю пальцы своих ног.

– У тебя пальцы на ногах точеные, как пульки, – сказала как-то Юлия, – я бы за такие обалденные пальцы все свои ноги отдала.

– Спасибо. Но я как-то к своим пальцам больше привыкла, – ответила я.

– Вот смотрю на тебя, Маня, и не понимаю, что мужики в тебе находят? – продолжала Юлька. – Пальцы это, конечно, хорошо. Но их редко кто видит, а кто видит, тот в пальцах ни фига не разбирается. Всем подавай ноги, задницу, грудь. А мимо такой высокоинтеллектуальной штуки, как пальцы ног – заметь, ног, а не рук, руки всегда можно сделать, – так вот, именно мимо ног все проходят, не опустив головы. Не соизволив удивиться, восхититься и обрадоваться. А тут такая красотища пропадает! Пулька к пульке! Мечта снайпера! А не какие-нибудь корявые сучковатые корни, на которые и наступить не жалко… И ведь больше ничего, ни кожи, как говорится, ни рожи.

– Ну не скажи, – оправдывалась я, – у меня еще волосы на теле не растут почти нигде. А кожа у меня гладкая, как у Клеопатры.

– В наше время у кого деньги есть, тот и Клеопатра. Так тебе эпиляцию сделают – закачаешься. Одна моя приятельница себе на лобке «мерседес» сэпелировала.

– Сколько же надо там волос иметь? – поразилась я. – И сколько надо выдернуть, чтобы колеса получились, окна, фары всякие…

– Дура необразованная. Не «мерседес», в смысле весь. А только его товарный знак. Кружочек такой и три палочки внутри, понятно?

– Ты со мной как с идиоткой разговариваешь. Конечно, поняла. Только не поняла, зачем ей это надо было?

– Ты что? – Юлька больно постучала кулаком по моему лбу. – Знаешь, как мужики тащатся? Он, то есть мужик, может, о «мерседесе» всю жизнь мечтал. А тут такой сюрприз – имей сколько хочешь и удовольствие получай. А ты – «Клеопатра», е-мое.

– Зато с пальцами ног.

– Да уж. Этого у тебя не отнять.

Не отнять у меня пальцы, не отнять у меня этот день, не отнять у меня этот вечер, не отнять у меня этот фонарь, что светит где-то внизу, и только его плоские желтые лучи упираются в облако, на котором я все еще никак не скончаюсь.

Сколько можно варить этот поганый кофе? Мне уже ничем нельзя помочь. Никакой кофе не поднимет меня на ноги. Ни пожар, ни землетрясение, ни наводнение, ни бог, ни черт и не герой, ни сват, ни брат, ни Чук, ни Гек, ни тьма, ни свет и так далее. Я здесь родилась, я здесь и умру. Если не выгонят. А если выгонят? Неудобно как-то будет. Лучше самой.

– Маш, тебе с сахаром или без? – прокричал снизу Никита.

– Мне с бутербродом, если можно. Есть очень хочется, – ответила я.

Надо одеться. Хотя бы чуть-чуть. Крошки на голом теле будут смотреться неряшливо.

Откуда только силы взялись. Я натянула на себя то, что нужно было натягивать, застегнула то, что нужно было застегивать, и спустилась вниз, чтобы предстать пред светлы очи Никиты усталой, но довольной.

– Ты что, не останешься? – удивился Никита.

Удивиться-то он удивился, но как-то не очень убедительно. Типа даже кофе не попьешь? Я сразу сникла. Куда только все делось.

– У меня еще дома дела, – засуетилась я.

– Какие дела на ночь глядя?

– Заказ намечается неплохой. Завтра встреча. Надо подготовиться.

– Успеешь, побудь еще немного.

– Не могу, правда.

– Я тебя отвезу?

– Что ты, сейчас такие пробки. Лучше я на метро, дорогу знаю, не заблужусь.

– Ты обиделась на что-то?

На что я могла обидеться? Что я маленькая, что ли? Просто мне так хотелось остаться, но я уже приготовилась уйти.

– Кофе совсем не сладкий, – растягивая время, сказала я. – А я люблю сладкое.

– Исправлюсь, виноват, – обрадовался Никита. – Три ложки?

– Лучше четыре.

Мы стояли разделенные столом, как пропастью во ржи, и вели какой-то бестолковый разговор.

– А пять можно? – продолжал Никита.

– Пять нельзя, я стану вся сладкая до приторности.

– Ты не сладкая, ты другая.

– Какая другая?

– Я не знаю. Еще не распробовал. Что-то острое, горькое, терпкое.

– Это плохо?

– Это хорошо. Я люблю, когда внутри все горит. И губы жжет…

Странно, подумала я. Мы только однажды побывали в полноценной постели и один раз в межгаражном снегу, но наши тела успели познакомиться лучше, чем мы сами. Стоим, как два тополя на Плющихе, и некому руку подать.

Хотелось остаться, хотелось сесть, а потом опуститься на колени и преодолеть метровое пространство ползком, хотелось ухватиться за его плечи обеими руками и держаться из последних сил, и чтобы он не отпускал и тоже держался за меня как за последнюю возможность вместе выжить и не пропасть поодиночке.

Я сделала шаг в сторону двери, но колени предательски дрогнули. Я их медленно выпрямила и уже довольно уверенно направилась к выходу.

– Ты мне позвонишь? – заворачивая меня в шарф, спросил Никита.

– Нет уж. Лучше вы к нам.

– Нет проблем. Но у тебя такой плотный график.

– Ничего, как-нибудь по блату выделим вам индивидуальное окно.

– Буду рад.

– Ну, пока?

– Пока.

И я, чмокнутая в щеку, вывалилась на улицу.

На улице шел мелкий, переходящий в дождь снег. Почему так невесело? Почему так тревожно? Как побитая собака, тащилась я по темным подворотням в поисках приключений, рискуя каждую минуту стать жертвой серийного маньяка. Ну и пусть, думала я. Так мне и надо.

За спиной послышались быстрые догоняющие шаги. Я, не оборачиваясь, прибавила ходу, и ноги сами, не управляемые головой, понесли меня вперед, куда глаза глядят. В висках застучали настойчивые пионерские барабаны, а где-то в глубине моего путаного, теряющегося сознания радостно и фальшиво заорал звонкий кукарекающий горн: «Ту-ту-ту, ту-ту-ту, свалим бабу поутру!» Я побежала еще быстрее и, споткнувшись о какой-то выступающий из земли железный прут, кулем свалилась на землю, закрыв почему-то голову руками. Дура бестолковая! Как будто ему голова моя нужна.

– Машка! Ты что, не слышишь? – маньяк с голосом Никиты, помог мне встать. – Зову тебя, зову… Не ударилась?

Я молча отряхивала с себя снег.

– Какой я идиот, – продолжал Никита, – тут же есть другой путь, по светлой улице, а я тебе его не показал. Потом выбежал, а тебя уже нет. Ты что испугалась?

– Ничуть, – спокойно сказала я, – просто чуть не родила.

– Прости меня, Машка, – продолжал Никита, – пойдем домой, а? Ну, что случилось? Ты так вся напряглась, когда уходила, что я ничего не понял.

– Нет, Никита, мне надо домой, у меня кот некормленый.

– Опять?

– Опять и снова, – сказала я и заплакала.

– Дура ты моя дура, – сказал Никита, обнимая меня за плечи, – идем, я возьму машину и отвезу тебя домой.

– Не надо отвозить меня домой, я не маленькая.

– Маленькая и глупенькая женщина с самыми красивыми на свете пальцами ног.

– Ты заметил? – обрадовалась я.

– Еще бы! – засмеялся Никита, – заметил, заценил и возгордился!

Несмотря ни на что, жизнь хороша и удивительна. Я провела ночь у Никиты, а утром он отвез меня домой.

10

Утро вечера умнее, и это радует. Все хорошо как никогда, только надо в это поверить. И я стараюсь верить, во что бы то ни стало.

А в это утро не стало снега. Ну совсем! На корню пропал, исчез, расплавился. Обширный пустырь перед моим домом превратился в зеленовато-коричневое футбольное поле, которым дворовая ребятня не спешила воспользоваться. Поле, как и весь город, было сплошь обложено крупнокалиберными минами, и любое неосторожное движение или шаг в сторону с нахоженной тропы мог обернуться взрывом кучи собачьего дерьма, лишь слегка схваченного тонкой сухой коркой.

Среди всего этого милитаристского великолепия всюду торчали кнопки цветов мать-и-мачехи, и верилось, что зеленые победят, и коричневые скроются из глаз до следующей партизанской зимы.

Захотелось надеть что-нибудь голубое и розовое, чтобы закрепить свое замечательное настроение. Но с розовым у меня всегда были нелады, а из голубого, пригодного к употреблению по такой погоде, остались только джинсы, и я не преминула ими воспользоваться. Пуговица с трудом, но застегнулась. Правильно говорит Юлька, жрать меньше надо. С завтрашнего дня на кефир, яблоки и черный хлеб, а то в приличном обществе раздеться будет стыдно.

Чья бы, не побоюсь этого слова, корова мычала. Не далее как вчера раздевалась и не далее как завтра, быть может, разденусь вновь. Или все-таки погодить? Если бы я была умная и опытная стерва, я так бы и сделала. Пропала на недельку-другую, пусть помучается. Но из двух мучеников, первым сдается слабейший. А слабейший – не надо рассказывать кто. Так зачем мучиться, если уже сегодня нет сил? Если уже сегодня за моей спиной шевелятся и вздрагивают маленькие и прозрачные, как у стрекоз, крылья. Не белые лебединые, а крошечные, слюдяные, эльфовые крылышки, которые хоть и не могут поднять меня в облака, но состояние полета я с ними уже испытываю. А может быть, это крылья любви? Да разве они такие? Батюшки, какое грозное словосочетание – крылья любви. Но никто, моя дорогая, тебя за язык не тянул. Что сказано, то сделано, только мурашки по коже. Крупные такие, наглые. Начинаются где-то в паху и распостраняются по всему телу, как зараза, со скоростью ветра. И такая мурашкообразная ветрянка поднимается к самой голове, приподнимает волосы у корней и, немного ослабев, мчится вниз, снова через пах, по коленям, икрам и пальцам ног. Радость небольшая, я вам скажу. Микроскопический оргазм без права передачи удовольствия близлежащему товарищу по счастью.

Где ты, мой товарищ по счастью? Что сейчас делаешь? Наверное, спишь как ребенок и видишь постэротические сны? Найди там для меня маленькую блатную роль. Я буду слушаться тебя беспрекословно, и ты, заметив наконец скромную статистку, скажешь: «А вот вы, я вам говорю, барышня, подойдите поближе». И я подойду. А ты одной рукой обнимешь меня за плечи, а другой поднесешь ко рту матюгальник и крикнешь: «На сегодня все свободны!» И все станут расходиться, а мы уединимся в твоем режиссерском вагончике и будем репетировать до утра, пока ты не поймешь, что мое, хоть и скромное, но дарование, выше всяких похвал.

Но чем плоха ночь? Тем, что она имеет обыкновение заканчиваться, и наступает утро, а с ним незаметно, как старость, подкрадывается вопрос: что делать? Кто виноват, не спрашиваю, это и так понятно, без объяснений.

Виновата девочка-марионеточка, которая снова начинает переживать и дергаться. Что делать, мама дорогая?

А ничего! Быстро-быстро перебирай ножками – и на улицу, к цветам, небу, солнцу и людям хорошим и плохим. Ведь если люди нарождаются, значит, это кому-нибудь нужно?

11

Юлька сидела за столом в нашей конторской кухне и вяло размешивала сахар в кофейной чашке.

– Здорово! – сказала я.

– Здорово, – ответила Юлька.

– Как жизнь молодая?

– Издеваешься?

– Отнюдь. Просто спрашиваю.

– Нет, издеваешься!

– Да почему?

– Да потому. Ты на себя сегодня в зеркало смотрела?

– А что? – Я машинально поправила волосы и полезла в сумку за косметичкой.

– Ты же светишься вся, сияешь как медный таз.

– Что, так заметно?

Юлька не успела ответить, потому что на кухню влетел Савва Морозыч и заорал с порога:

– Привет, девчонки!

– Привет, Савва Морозыч, – хором откликнулись мы.

– Бородина, что с тобой? – обратился он ко мне и, налив себе кофе, стал внимательно меня рассматривать.

– А что со мной?

– У тебя не день рождения случайно? Сияешь вся как медный таз.

Я глупо заулыбалась и не нашла что ответить. Зато Юлька не растерялась:

– Это у нее косметолог новый появился. Витамины внутрь, витамины наружу. Или на рожу? Чего он с тобой делает, Манюнь?

– Да пошла ты, – разозлилась я.

– Ну, девочки, не ссорьтесь, – встрял Савва, – косметологи приходят и уходят, а работа остается. Так что поговорим о деле.

Мы заскучали и приготовились его слушать.

– Завтра в Сокольниках открывается международная мебельная выставка. Я там буду, но все сделать не успею. Поэтому мне понадобится ваша помощь. Надо будет просто походить, посмотреть, познакомиться. Если что-нибудь понравится, мебель какая-нибудь или фабрика, я доверяю вашему безупречному вкусу, можете спокойно раздать визитки и приглашения в наш салон. Каталоги посмотрите, прайсы… Ну, в общем, не мне вас учить.

– А как насчет шоколадки? – встряла Юлька.

– Какой еще шоколадки? – удивился Савва.

– Ну как же, – возмутилась Юлька, – мы, в свой единственный выходной, вместо того чтобы чистить перышки и приобретать товарный вид, будем тратить драгоценное время на улучшение вашего благосостояния?

– Не перестаю удивляться твоей наглости, – задохнулся Савва. – Уволю к чертовой матери! Будешь знать, как рыбой торговать!

– Ладно, Юлька, – вмешалась я, – имей совесть, не каждый же день выставка. Мы сходим, Савва Морозыч.

– Машину хоть дадите? – не унималась Юлька. – А то моя в ремонте.

– Ничего, как-нибудь на своих двоих доберетесь, – ответил шеф и вылетел из кухни.

Я смотрела на Юльку, Юлька смотрела в окно.

– Ну что ты опять нарываешься? – спросила я.

– Оставь меня в покое, – раздраженно ответила она.

– У тебя все в порядке?

– Я, по-моему, тебе уже сказала. Оставь меня…

– Как хочешь… Но лучше бы ты на мне срывалась, а не на нем. А то он не посмотрит… мужик все-таки… самолюбие и все такое…

– Надоело. Все надоело! Не могу даже видеть его.

Юлька стояла ко мне спиной и продолжала глядеть в окно, но я почувствовала в ее голосе слезы.

Я подошла сзади и обняла ее за плечи.

– Все будет хорошо, Юль. Все будет очень хорошо. Только потерпи немножко.

– Вот только не надо меня жалеть. – Юлька вырвалась из моих рук, пошла к раковине и стала мыть чашку.

– А я тебя не жалею. Я просто тебя люблю.

– Ну вот! – засмеялась она. – Хоть кто-то меня любит.

– Я не кто-то, я твоя единственная подруга. А в нашей жизни это не так часто встречается.

– Вот только не надо пафоса. Дружба, любовь… Не смеши меня, а то я сейчас заплачу.

– А ты и поплачь. Это иногда помогает. Только не на рабочем месте.

– Слушай, ну хватит, а? Меня уже тошнить начинает от твоего кленового сиропа.

– Почему кленового?

– Сама не знаю. Так, слово красивое подвернулось.

– Вот и хорошо.

– Что хорошо?

– Что хорошо кончается.

– Прости меня, Мань, что-то совсем нервы расшатались, месячные, наверное, скоро.

– Да ты что, Юль. Разве я не понимаю.

Мы обнялись и растроганно захлюпали носами.

12

Каждой выставке свое время. Если пришла осень, значит, жди выставки в Экспоцентре, если весна – мебельная выставка в Сокольниках не заставит себя ждать. По сравнению с Экспоцентром действие, происходящее в Сокольниках, выглядит, по меньшей мере, скромно. Масштабы не те, фабрики не те, мебель не та, даже редкие иностранцы вроде бы те, но все равно не те – в общем, шику, блеску не достает. Народу мало, да и тот какой-то вялый.

– Чем меньше народу, тем больше кислороду, – сказала Юлька, охватив хозяйским взглядом окрестности, – быстрее все обежим и будем свободны как птицы.

– Куда нам спешить, – ответила я, – день все равно потерян.

– В нашем с тобой возрасте, дорогая моя, и при нашем семейном положении, ни один день не может быть потерян даром. Все должно пойти в дело и нам на пользу. Смотри, сколько мужиков кругом! И всем чего-то надо, все чего-то хотят.

– Вот именно! Чего-то, а не кого-то. Чувствуешь разницу? Или ты думаешь, что все эти ламинатные короли, деревянные принцы, воротилы кухонного бизнеса пришли на мебельную ярмарку с одной-единственной целью снять девочек?

– Ну, зачем же так грубо? Полезное не грех совместить с приятным и получить от этого обоюдовыгодное удовольствие.

– Юля, не ты ли меня учила, что деньги и секс разложены по разным корзинам? Давай не будем отвлекаться, быстренько все посмотрим и разбежимся по домам. У меня сегодня дел по горло.

– Знаем мы твои дела. Как, кстати, поживает мой протеже?

– Это ты о ком?

– А все о нем же.

– О Никите?

– Разумеется, о нем, любимом. Или у тебя еще кто-нибудь появился?

– Любимом кем?

– Ну, явно не мной.

– У нас все хорошо.

– «Все хорошо» – и все?

– А что?

– А где душещипательные подробности?

– А их нет и не будет, пока ты не перестанешь разговаривать со мной в таком тоне.

Юлька неожиданно остановилась у какого-то навороченного дивана и стала его общупывать со всех сторон.

– Мань, смотри, какая красотища!

К нам тут же подскочила девица на высоченных шпильках и защебетала:

– Добро пожаловать на экспозицию фабрики «Ретро», менеджер Ольга, чем я могу вам помочь?

– Скажите, пожалуйста, – продолжала Юлька, – а как вся эта роскошь раскладывается?

– Механизм нового поколения, усовершенствованная американская раскладушка, представляющая собой жесткий металлический каркас, усиленный плотной сеткой оригинального плетения, снабженный прочным ортопедическим матрасом и пылеотталкивающим покрывалом, которые являются гарантом вашего безмятежного сна.

Успешно оттараторив зазубренный текст, девушка перевела дыхание и уставилась на нас с немым вопросом.

– Здорово! – восхитилась Юлька. – И почем все эти ночные радости? Прайс можно посмотреть?

– Да, пожалуйста. Вы частные лица или представляете собой торговую фирму?

– Ну, конечно, мы банда, то есть фирма. Кстати, вот вам визитка нашего салона.

– Замечательно! – обрадовалась девица. – Для торговых организаций у нас предусмотрены существенные скидки.

Мы с Юлькой устроились в удобных креслах у низкого журнального столика и с умным видом погрузились в прайсы, а девица отошла к вновь прибывшим клиентам.

– И каким же это тоном я с тобой разговариваю? – продолжая прерванный разговор, вдруг спросила Юлька.

– Ты о чем?

– Я все о нем же.

– Ты говоришь со мной неподобающим для данной ситуации тоном. Короче, я сыта твоими подковырялками по горло.

– Чем-чем ты сыта? – засмеялась Юлька. – Ну-ка повтори.

– На бис повторить или как? – разозлилась я.

– Ну ладно, не сердись, – сказала Юлька и виновато на меня посмотрела, – это я от зависти.

– Завидуешь, так и завидуй себе в тряпочку. И нечего на людей бросаться. А то «косметолог», е-мое… Маска внутрь… Не твоего ума дело. Понятно?

– Я, по-моему, извинилась.

– Это по-твоему. А по-моему, если ты мне подруга, то должна радоваться за меня, а не мотать нервы.

– Ну, ладно, Мань, все равно не подеремся. Мир, май, труд все перетрут.

Напряжение последних двух дней было снято. Я снова уткнулась в прайсы, Юлька тоже расслабилась, огляделась по сторонам и заскучала.

– Да, контингент так себе, особо не разбежишься, – заметила Юлька, провожая взглядом какую-то делегацию.

По всей видимости, это были итальянцы. Они отчаянно жестикулировали и что-то громко обсуждали на своем птичьем языке.

Их голоса утонули в реве громкоговорителя, который неожиданно что-то вякнул и тут же заткнулся.

– Ну, тут все ясно, – сказала я, – будем брать.

– Ясно так ясно, – отозвалась Юлька, сгребая со стола каталоги, – визитку оставили, каталоги взяли, пошли дальше.

Мы встали с кресел и, поблагодарив менеджера Ольгу, направились к следующей экспозиции, у которой толпилась группа товарищей. Вдруг от нее отделился импозантный полноватый мужчина и, радостно улыбаясь, направился к нам навстречу.

– Машенька, какими судьбами? – приветствовал он меня, издалека раскрывая объятья.

– Что за конь в пальто? – успела спросить Юлька.

– Потом, – бросила я и, кисло улыбнувшись, ответила мужчине: – Здравствуйте, Сам Самыч.

Передо мной во всей красе стоял нужный клиент Саввы Морозыча, который давеча, упившись моей крови, так ничего конкретного и не заказал.

– Рад, очень рад, – не меняя тона, продолжал он, – а то я один совсем заскучал здесь, а тут такой приятный сюрприз.

– А я-то как рада! – пытаясь изображать удовольствие, подхватила я. – Кто бы мог подумать, вы, такой занятой человек, нашли время, чтобы уделить его нам, праздным и бестолково шатающимся барышням.

– Ах, Машенька, все не так бескорыстно, как вы думаете. Бизнес есть бизнес. Хоть это и не мое направление, но у меня и здесь тоже нашлись свои интересы.

Я во все глаза смотрела на Сам Самыча и не уставала удивляться произошедшей с ним перемене. Дорогой мой, вы ли это? Вместо пальцев и понтов – бездна вкуса и обаяния. Сам Самыч кокетливо посмотрел на Юльку и радостно воскликнул:

– Что же вы не представите меня своей подруге?

– Вот с этого и надо было начинать, – в своей обычной грубоватой манере подала голос Юлька и протянула ему руку для рукопожатия: – Юлия Васильевна.

– Ну, зачем же так официально, – целуя ей руку, ответил Сам Самыч, – можно я буду называть вас просто Юленька?

– Не смею вам отказать, – рассмеялась Юлька, поддерживая стиль, который Сам Самычу явно казался великосветским.

– Ну что, дорогие мои, а не испить ли нам кофейку? – предложил он.

– А запросто, – легко согласилась Юлька, и мы направились к расположенному невдалеке кафе.

Я выбрала апельсиновый сок, Юлька заказала себе пару пирожных и кофе, а Сам Самыч добавил ко всему белое вино.

– Выпьем за нашу неожиданную встречу! – поднял он бокал, неестественно выгибая мизинец правой руки.

– Выпьем! – поддержали мы.

– Как хорошо, что я вас здесь сегодня встретил, – продолжал Сам Самыч, – одному в чужом городе так неуютно.

– Не бойся, я с тобой! – снова засмеялась Юлька, сходу переходя на «ты».

– На брудершафт, девочки, на брудершафт! – мгновенно сориентировался Сам Самыч и побежал к буфету заказывать шампанское.

Мне не составило большого труда догадаться, что вся эта пурга была не на меня рассчитана. Сам Самыч не сводил глаз с Юльки. Моя подруга кокетничала напропалую, используя весь свой богатый опыт, актерское мастерство и личное обаяние. Сам Самыч откровенно ею любовался и как будто напрочь забыл о моем существовании. Еще немого, и он расплавится, как мороженое на гриле, и ничто его не спасет. Юлька высокий профессионал в области межличностных тонкопроводных технологий. Нобелевская премия плачет по ней горючими слезами. Готовим фраки, господа, готовим фраки! Сколько лет она не перестает меня удивлять. И хотя я знаю все ее приемы наизусть, все равно продолжаю, как и прежде, горячо и благодарно ею восхищаться. Какая игра, какой темперамент, какая внутренняя наполненность, искренность, глубина!

Пора делать ноги. Мое присутствие на этом празднике жизни становится неуместным. Юлька закинула крючок, рыбка заглотила наживку, исход предрешен, надо только не мешать, и любитель-рыболов получит свою золотую медаль с надписью посередине: «За все!»

Уйти по-английски не получится, но я решила не ломать особенно голову и ввернула в образовавшуюся паузу:

– Ах, Сам Самыч, как с вами хорошо! Но, к сожалению, нам пора. Дела, сами понимаете, превыше всего.

– Какие дела, Машенька? Вы меня обижаете! – Сам Самыч надул губки и загрустил.

– Хотя Юленька может остаться, – предложила я, – а у меня на сегодня еще назначено несколько встреч.

Юлька смотрела на меня с нескрываемым восхищением, мол, врет и не краснеет, и не найдя слов, подходящих для столь памятного события, энергично затрясла головой в знак согласия. Сам Самыч несказанно обрадовался такому повороту дел и привстал для прощального лобызания рук. Он уже вытянул губы в трубочку, но я опередила его порыв крепким рукопожатием. Получилось естественно и по-деловому. Ай да Машка, ай да мамина дочь. И примерная Юлькина ученица.

Пошатавшись еще пару часов по выставке, нагрузившись дармовыми каталогами, глянцевыми журналами, рекламными проспектами и прочей бесполезной ерундой, я поковыляла к выходу с чувством выполненного долга.

У выхода с выставки толпились лица кавказской национальности и предлагали за полтинник довезти до метро. В который раз я удивилась удивительному сходству наших выходцев с Кавказа с уроженцами Апеннинского полуострова. Чем тебе не итальянцы? Такая же быстрая речь, стремительная жестикуляция, жажда наживы и проблески утренней железобетонной похоти в глазах.

Я устроилась на заднем сиденье автомобиля и облегченно вздохнула. Ноги гудели, руки отваливались, усталость, набравшая обороты после продолжительного многочасового хождения по выставке, давала о себе знать.

Га д Савва Морозыч, мог бы и позаботиться о своих сотрудниках. А то ни командировочных тебе, ни проездных.

– Простите, как вас зовут? – обратилась я к водителю.

– Ибрагим, – радостно отозвался парень.

– Ибрагим, а не могли бы вы отвезти меня не до метро, а немного дальше? – предложила я. – Я, разумеется, заплачу.

– Конечно, дорогая, – повеселел Ибрагим и прибавил газ.

Без приключений добравшись до дома, я в первую очередь приняла ванну. Потом заварила себе зеленый чай с жасмином, потом решила пожарить яичницу, но раздумала, взяла каталоги, привезенные с выставки, и легла в постель. Глаза какое-то время напрягались на глянцевых цветных картинках, но быстро утомились и стали слипаться. Ибрагим – какое знакомое имя, подумала я и почти мгновенно провалилась в тяжелый беспокойный сон.

Второй сон Марьи Ивановны

Была такая же дружная и ранняя весна. Только вместо цветов мать-и-мачехи, в степи проклюнулись тюльпаны. Желтые и наглые цветы вынули из песка короткие шеи и тянулись к солнцу, опираясь на длинные распластанные по земле листья.

Офицеры привозили с учений полные чемоданы тюльпанов, и на короткий период забытая богом азиатская дыра превращалась в маленькую Голландию. Цветы были всюду: в каждом доме, в каждой квартире, в каждой комнате стояли они в вазах, горшках, чайниках и даже в больших суповых кастрюлях. Школа, библиотека, клуб, магазин и Дом офицеров были завалены тюльпанами, которые тамошние работники утрамбовывали в стеклянные банки, пластиковые канистры, цинковые ведра и другие, не приспособленные для такого великолепия емкости.

Я и девчонки из моего класса убегали после уроков в степь и там, вооружившись крепкими кухонными ножами, ловко доставали из-под песка теплые, нагретые солнцем цветы. Длинные белые стебли уходили глубоко в землю и заканчивались там крепкими коричневыми луковицами. Луковицы мы оставляли нетронутыми, а цветы рассовывали по сумкам со сменной обувью и уносили домой. Матери сначала ругали нас за опоздание к обеду, а потом невольно замолкали, очарованные пышным великолепием первых и единственных в этих краях весенних цветов.

Праздновать весну жители военного городка начинали с двадцать третьего февраля. Святое дело, день Советской армии и флота, со всеми вытекающими по этому поводу и втекающими напитками. После него случался небольшой перерывчик, и наступал очередной праздник Восьмое марта – день советских жен и матерей, дочерей и сестер, бабушек и тетушек и всех им подобных. После Международного женского дня шли просто хорошие дни. А уж про Пасху и говорить нечего. В эпоху развитого социализма катание яиц являлось любимой народной забавой.

Солдаты-строители под порядком ослабевшим контролем отцов-командиров разбегались со стройки по близлежащим улицам и дворам в поисках еды и приключений.

Однажды и к нам во двор забрел такой беглый солдатик. Я сидела на лавочке и плела браслет из разноцветной проволоки. Он сел рядом и стал молча наблюдать за мной.

– Чего уставился? – буркнула я и отодвинулась от него на полпопы.

– А ты чего такая злая? – удивился он и чуть-чуть придвинулся ко мне.

Что могла ответить одиннадцатилетняя оторва взрослому здоровому мужику?

– Сам дурак.

– А ты кто такая, а? Почему так со взрослыми разговариваешь?

– А ты кто такой? Откуда взялся здесь командовать?

– Я Ибрагим.

– Подумаешь, Ибрагим, – передразнила его я.

– А ты «Белое солнце пустыни» смотрела?

– Ну.

– Так вот я – Ибрагим.

– Ну и чё?

– А просто так.

Он замолчал на минуту, а потом спросил:

– А тебя как зовут?

– Не твое собачье дело, – вежливо ответила я.

– Вот и познакомились, – сказал Ибрагим, – я – Ибрагим, а ты – Нетвоесобачьедело.

Я не выдержала и засмеялась.

– Ну, так-то лучше, – заулыбался Ибрагим и, почесав в затылке, добавил: – Принесла бы, что ли, водички. Пить очень хочется.

– Еще чего не хватало. Да у меня и дома никого нет, – соврала я. Мама была дома и шила для заказчицы очередное платье.

– А ключ от дома у тебя есть?

– И ключа нет.

– Это плохо, – вздохнул Ибрагим, вынимая из кармана папиросы.

Он глубоко затянулся и замолчал.

– Давай, что ли, поиграем во что-нибудь? – неожиданно предложил он.

– Во что это мы с тобой можем поиграть? – воскликнула я.

– В прятки, например.

– С ума, что ли, сошел? Где тут прятаться-то?

– А мы с тобой не в простые прятки будем играть, а в солдатские.

– Это еще как? – Я отложила свое плетение и впервые за все время нашей беседы посмотрела на него с интересом.

На меня глядели черные тревожные глаза, и, как только я почувствовала легкий холод за спиной, Ибрагим тут же засмеялся, сверкнув крепкими белыми зубами:

– У, хитрая какая. Пойдем лучше в подъезд, там все и расскажу. А то что-то я замерз совсем.

На мне было надето голубое драповое пальто и красный берет с помпоном. На Ибрагиме – теплый солдатский бушлат и шапка-ушанка.

Мне не холодно, а он замерз, подумала я. Но любопытство было сильнее скрытой где-то внутри тревоги, и я поднялась с лавочки и пошла по направлению к подъезду.

Мы поднялись на второй этаж и остановились у батареи. Ибрагим положил на нее ладони и застыл, как будто в нерешительности.

– Ну? – коротко спросила я.

– Что «ну»?

– Рассказывай.

– Про что рассказывать?

– Ну, ты воще! Про солдатские прятки, конечно!

– Подожди, надо подготовиться, – тянул время Ибрагим, – видишь, руки грею.

– А руки здесь причем? – не поняла я.

– Так я же руками прятать буду.

– Что прятать?

– А все равно что, вот, например, денежку. У тебя есть денежка?

– Ну, есть пятнадцать копеек, мама на пирожок дала.

– Вот и хорошо, давай ее сюда.

– Ишь какой хитренький, фигушки тебе.

– Да я отдам, дурочка, – засмеялся Ибрагим, – поиграем и отдам. Надо же нам что-то прятать.

– И где мы ее прятать будем?

Ибрагим помолчал задумчиво и ответил:

– Сначала я буду прятать ее у себя, а ты будешь искать, а потом ты будешь прятать ее у себя, а искать буду я.

– Здорово! – обрадовалась я. – Так я еще никогда не пробовала.

– Тогда отворачивайся и не подглядывай.

Я отвернулась к окну и увидела там Сашку Новикова, моего одноклассника, который в полном одиночестве тупо и упорно стучал мячом об стену.

– Все, готово, – услышала я за спиной голос Ибрагима, – поворачивайся.

Он сидел на ступеньках, широко расставив ноги и упираясь руками в колени.

– Иди ко мне, – подозвал он меня.

Я подошла и стала растерянно на него смотреть.

– Ну и где искать?

– А где хочешь.

– На тебе, что ли?