Текст книги "Мертвый город (СИ)"

Автор книги: Наталья Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Попова Наталья Юрьевна
Мертвый город

Пролог.

Я тебе изменил.

Она сидела, скорбно склонив спину, как несчастный убогий горбун. Даже сейчас, после этих слов, от которых она вся съежилась и затряслась от боли, он не испытывал к ней жалости. Она была ему противна. Он хотел снова и снова причинять ей страдания, разрезать ее на части, как праздничный пирог и жадно смотреть, что находится у нее внутри. Она подняла на него усталые глаза, обрамленные красной каймой безысходности. Губы нервно дернулись, превратившись в ломаную линию, она еле слышно спросила:

Зачем?

Только она могла задать такой тупой, никчемный вопрос. Жалкая. Неприятная. Навязчивая, вечно лебезящая перед ним. Навсегда превратившаяся в его бледную тень.

Я не люблю тебя, – произнес он четким, уверенным речитативом. И добавил, целясь в самое сердце: "И никогда не любил".

Я знаю, – она всхлипнула, отвернулась, спрятала лицо в руках.

Он встал и подошел к окну, меряя широкими, уверенными шагами их маленькую закопченую кухню. На улице было темно. Ветки деревьев отчаянно бились в окно, длинный несуразный фонарь пьяно покачивался, нехотя освещая неуютный, словно перевернутый вверх ногами, крохотный мир.

Он щелкнул зажигалкой, жадно втянул в себя дым. Неожиданно ему стало не по себе. Жалость и превосходство, нежность и презрение смешались в его крови, покалывая изнутри острыми шипучими пузырьками. Он не хотел смотреть на нее. Он хотел уйти. Закрыть дверь и забыть обо всем. Зачеркнуть, замазать, вырезать из жизни эти пять нелепых, черно-белых застывших лет. Он чувствовал бурлящий снаружи пряный воздух свободы. Еще немного, и он покинет это грязное, холодное место. Он ощущал себя почти счастливым. В теле образовалась приятная легкость, сердце колотилось отчаянно, нетерпеливо, его мощные жернова безжалостно перемалывали бурлящую кровь. Как будто он болел тяжелой лихорадкой, и вдруг разом выздоровел, и только легкая слабость все еще жила в его высохшем пожелтевшем теле. Или, он в одно мгновение прозрел после долгих лет жизни в душной непредсказуемой темноте. И в лицо ему бил яркий ослепляющий свет.

Сначала они просто спали вместе. Потом начались совместные завтраки с терпким обжигающим кофе, ее звонкий заливистый смех, ее неуверенные мечты, ее вечно просящее лицо и горькие слезы ожидания. Эти слезы прожгли в нем дыру. Насквозь. До самых костей. И он женился на ней. Банально и просто, в один из безликих будничных вторников. Как будто пожарил яичницу. Потом был общий быт и немного секса. Съемная квартира, новые занавески, переполненное мусорное ведро, грязная посуда, запах вареной капусты. Потом в его душу прокралось раздражение. Он не мог от нее укрыться. Он уходил на работу и она провожала его своим мокрым, резко пахнущим зубной пастой, поцелуем. Он возвращался, а она уже ждала его, затаившись в тесной полутьме прихожей. Он просыпался, а она дышала ему в лицо. Он засыпал, а она обнимала его, прижимаясь к нему своим вязким настойчивым телом. Раздражение крепло внутри него, пускало кривые мощные корни, прорастало в нем спутанными ветвями. И вот, наконец, оно предстало во всем своем мрачном великолепии: даже ее спокойный, участливый голос стал казаться ему мерзким, скрипучим, оглушающим. Невыносимым. Вслед за раздражением пришло отвращение. Ее молочная кожа, липкие прикосновения, жесткие непослушные волосы, драные тапки, – все это поднимало в нем волну неприятия и отторжения. Он плакала, а он лежал, безучастно отвернувшись к стене. Она умоляла о сочувствии, внимании, ласке, а он срывался на крик. Ее присутствие утомляло. Ее маленькие радости казались ничтожными и кололи противными острыми иголками. Ее показное равнодушие и четко прорисованная гордость плясали в глазах яркими назойливыми пятнами.

Потом пришла ненависть. Он лелеял ее внутри себя, он обеспечил ей надлежащий уход. И однажды она вырвалась наружу. Он ударил ее наотмашь: скользкий и звонкий шлепок прорезал недоумевающую тишину. Она долго, с надрывом, рыдала, запершись в ванной. А потом появилась ОНА. И теперь он мог уйти. Он покидал ее, тщательно избавляясь от малейших следов прошлой жизни, без сожаления вытряхивал из себя пыльные обрывки воспоминаний, которые хранились в нем без надобности долгие годы. Он выплюнул ей в лицо еще одну горсть оскорблений, они приклеились к ее бледной коже, как ненужная шелуха, делая ее грязной. Одинокой и грязной. Он ушел, даже не взглянув на нее. Тихо притворил за собой дверь. Оставленные им ключи, словно россыпь бриллиантов, торжественно блестели в электрическом свете.

Она долго сидела, обхватив себя руками, словно согреваясь от холода. Холода, которым он старательно, день за днем, выстужал ее изнутри все эти годы. Потом встала, стряхнула с себя морок тяжелого, густого отчаяния, деловито собрала посуду со стола, который был накрыт к ужину. Выскребла тарелки, освобождая их от склизкой застывшей жижи, тщательно, до блеска вымыла посуду. Вышла на балкон. С опаской посмотрела вниз. Расправила руки, словно это были огромные белые крылья. И прыгнула.

Глава 1. Менеджер.

Он ненавидел свою работу. Каждой клеткой своего изнуренного тела. Ему было здесь душно, тесно, он чувствовал себя чучелом глупого уродливого животного, выставленного напоказ. Люди ходили вокруг, брезгливо поджимая губы, бросая на него оценивающие настороженные взгляды. Он был для них обслугой. Халдеем. Человеком из ниоткуда. Проводником на очередной недолговечный островок роскоши и комфорта.

Он продавал автомобили. Дорогие, статусные железяки. Игрушки для богатых, пресыщенных зомби. Их загорелые лица, неестественно белые зубы, брендовые шмотки, душный аромат парфюма, – все эти атрибуты вызывали в нем непреодолимую тошноту. Он разговаривал с ними сквозь зубы, превозмогая себя. Он не мог ничего с собой поделать. Он презирал этих пустых, напыщенных, насквозь прогнивших людишек. Любовницы с накачанными ртами, любовники с капризно поднятыми бровками, толстые, обожравшиеся до блевотины боровы, молодящиеся старички с дряблой кожей и иссушенными руками в массивных золотых часах. Он часто задавал себе вопрос: "Что это?" Классовая ненависть? Зависть? Осознание собственной ничтожности? Он не мог это объяснить. Наверное, всего понемногу. Другие менеджеры с радостью выплескивали на потенциальных клиентов свою рабскую сущность: улыбались, делали комплименты, заискивали. А он не мог. Он не мог даже подойти к ним на нужное расстояние. Как будто он был церковным служкой, а они – посланниками ада. Или наоборот.

В общем, продажи у него не клеились. У человека с перекошенным лицом, почти открыто излучающим неприязнь, никто ничего не покупал. Люди разворачивались и уходили. Стремительно и навсегда. Он знал, что рано или поздно такое поведение отразится на его карьере. И сегодня его настигла расплата.

"Вы уволены".

Он не сопротивлялся. Наоборот, внутри него расправила крылья маленькая белая птичка. Зачирикала несмело, все выше поднимая голову. Он кивнул и расслабил напряженные плечи. Облегчение. Пожалуй, этого слова было достаточно, чтобы описать его текущее состояние.

Дальше все произошло быстро, все формальности уладили еще до обеда. И вот он, сопровождаемый затравленно-сочувственными взглядами бывших коллег, покидает просторный, пахнущий успешностью, автосалон, обхватив невидящими руками картонную коробку с нехитрым офисным скарбом.

На улице его встретило солнце. Он прищурился, как узник, выбравшийся из темного подземелья. Погрузил свой багаж на заднее сиденье машины, сел за руль, включил музыку. Хаос тяжелого рока заполнил салон, проникая в каждую пору его освобожденного тела. Немного кольнуло чувство неизвестности, но он отмахнулся от него и решительно повернул ключ зажигания. Он не был несчастен. Его ждали дома.

Она вышла ему навстречу голая и растерянная. Как птица, которую спугнул неосторожный охотник. Он сразу все понял. Не говоря ни слова, отстранил ее, рывком распахнул дверь спальни. Голый мужик торопливо заворачивался в одеяло. Он с трудом подавил в себе приступ нервного, истерического смеха. Повернулся к ней, посмотрел в глаза.

"Вот же блядь", – только и смог он произнести.

Прошел на кухню, поставил чайник. Закурил. В спальне слышалась торопливая возня, приглушенные испуганные голоса. Воровато захлопнулась входная дверь. Она зашла на кухню. Села напротив него, плотно запахивая полы длинного халата, отчаянно спасаясь в его тяжелых складках.

Саша, я...

Пошла вон. – он произнес это устало, буднично, как будто отправлял ее в магазин за хлебом, а не прочь из его стремительно пустеющей жизни.

Она все поняла. Она была умной девочкой. Собиралась она быстро, ловкими, отточенными движениями опустошая переполненные шкафы. Долго плакала над жадно раскрытым чемоданом. Он вдел в уши наушники и сделал погромче. Сидел, прикрыв усталые, измученные глаза, постукивая пальцами по столу в такт ритмичной мелодии.

Когда он открыл глаза, окно было заляпано акварелью надвигающихся сумерек.

В квартире царила гулкая всепроникающая тишина.

«Мы Вам перезвоним», – десятки мужчин и женщин, закованные в крепкие доспехи беспристрастности, растерянно вертели в руках его незамысловатое резюме. Их мысли были далеко. Им не было дела до маленького никчемного человечка, лишившегося средств к существованию. Они все задавали и задавали свои бесконечно тупые вопросы, заваливали его тоннами психологических тестов, фальшиво улыбались, не глядя ему в глаза. Он все понимал. Он был одним из тысячи. Менеджер по продажам чего-то там. С явным оттенком мизантропии на лице. Он знал, что они не перезвонят. Он вежливо прощался и уходил.

Деньги кончились. В кармане одиноко болтался измятый проездной на метро и полупустая пачка сигарет. В холодильнике – пакет молока и слегка заржавевшая банка шпрот. Его рука сама потянулась к маленькому белому лоскутку на стене. "На склад требуются рабочие".

Теперь его день стал простым и понятным, как рисунок первоклассника. С раннего утра до позднего вечера – череда коробок, которые требовалось заклеить скотчем. Просто коробки и просто скотч. Коробки, коробки, коробки... Миллионы коробок. И скотч. Скрипучий, независимый, где-то даже упрямый. Но без скотча никак. Скотч был здесь главным. Главнее, чем человек. От него зависела жизнь этих вечно согнутых усталых людишек. Скотч был их боссом. Он платил им, он позволял им выполнять их работу качественно и в срок. Благодаря ему они могли покупать продукты и иногда даже одежду. Он держал руку на пульсе. Он правил бал.

Мысли шныряли в голове с бешеной скоростью. Пока коробки, охая, перекатывались в его руках, пока их щели заполнялись плотной надежной липкостью, он ловил разбегавшиеся в стороны мысли и пытался упорядочить их. Иногда получалось. Чаще – нет. Потом он возвращался домой, готовил нехитрый ужин и ничком падал в постель. Тут же его настигал тяжелый, свинцовый сон. Без сновидений и душевных терзаний. Потому что устал. Потому что не было сил. Потому что пальцы склеились между собой, превратившись в гребаные плавники, а спина горела огнем. Утром звонил будильник, он принимал душ, пил крепкий кофе и выходил в холодную предрассветную морось.

И начиналась новая битва. Коробки. Скотч. Предательство. Пустота.

Глава 2. Перелом.

На складе тонкой струйкой текла своя маленькая жизнь. Грузчики спали с кладовщицами, рабочие пили горькую в обеденный перерыв а после, дыша густым перегаром, с удвоенной силой мотали скотч. У него появился свой круг общения, – узкий и ненадежный, как зыбучие пески на пологих берегах его настоящего, но, тем не менее, он мог рассчитывать на некое подобие дружбы. Один из его новых знакомых, шустрый быстроглазый Игорек, был особенно внимателен к новому сотруднику. Он охотно делился с ним бутербродами и ошметками своей нескладной жизни. Дом сгорел, жена умерла, родителей он никогда не видел. И жалко его было, и смешной он был, и нелепый. Но работал он быстро, в его маленьких цепких руках так и мелькали картонные глыбы коробок, которые он играючи укрощал скрипучей липкой лентой. У Игорька никогда не было брака. Все коробки сверкали гладкими, словно отполированными боками, притягивали глаз острыми безупречными гранями. Его мастерство вызывало зависть у его менее проворных коллег, но на колкие замечания он только тихонько посмеивался, а гора коробок перед ним неумолимо таяла, словно порция сливочного пломбира.

Игорек не любил, когда его жалели. Он был сильным. С виду он был щуплым, невысоким, со смешно растопыренными руками, как у неумело вылепленного снеговика, но в нем чувствовался внутренний свет. Он мог помочь незнакомой женщине донести тяжелые сумки до остановки, мог на последние деньги купить шоколадку плачущему ребенку, мог заступиться за девушку, к которой привязались хулиганы. Он был как маленький добрый волшебник.

Игорька убили в пьяной драке в общаге. И Саша снова остался один.

Склад закрыли неожиданно и бесповоротно. Посреди смены в здание ворвались люди в черных масках с автоматами в руках, всех вывели на улицу, предстояла долгая проверка документов.

Саша успел перекинуться парой слов с бригадиром. Его скупой прогноз не предвещал ничего хорошего. Оказалось, они так тщательно и аккуратно упаковывали фальшивые лекарства. Их продавали смертельно больным людям, в которых еще жила надежда. Надежда на то, что эти лекарства помогут, спасут. И все будет хорошо. Снова.

Все закончилось глубокой ночью. Их отпустили по домам, вежливо попросив не выезжать из города. Александр, шатаясь, брел вдоль пустынного шоссе, в глазах стояли застывшие, как застарелая смола, слезы. Они убивали людей. Каждый час, каждую минуту они с остервенением паковали бесполезную смертельную пыль.

Он остановился на миг, сжал в кулаки свои липкие пальцы. Хотелось выть. Хотелось упасть на землю и кататься по ней, сдирая с себя кожу вместе с остатками клея и картонной пыли.

Он пил много дней. Вся накопившаяся за последнее время боль взорвалась в нем и запылала внутри ярким сокрушительным пламенем. Водка обжигала горло, туманила разум. Но легче не становилось. На миг его настигало короткое забытье и снова выбрасывало на берег сознания, усеянный мелким крошевом его раздробленной жизни. Его воспаленный мозг, как последний мазохист, плотной губкой впитывал в себя тяжелые мрачные мысли. Неотвязные. Липкие. Как скотч.

Звонок телефона острым ножом разрезал его реальность, разбросанную по углам комнаты. Он рывком сел на постели и потерянно огляделся. Пустые бутылки, грязная одежда, заляпанные тарелки, воинственно ощетинившиеся острыми пиками окурков. Он прижал пальцы к вискам. Телефон продолжал звонить, этот резкий настойчивый звук, казалось, навсегда повис в затхлом отравленном воздухе.

Саня, это Костик со склада! – услышал он звонкий, возбужденный голос. – Ты дома? Ты как вообще?

Никак, – прохрипел он, шаря вокруг себя неподвижными пальцами в поисках сигарет.

Саня, давай я приеду! Разговор есть, серьезный!

Не, не надо, – вяло запротестовал он.

Я выезжаю, буду через полчаса! Водку брать?

Бери, – сдался Александр. В горле пересохло, голова раскалывалась, а пустая батарея бутылок по периметру комнаты вселяла непреодолимую тоску.

Он приехал, радостный, раскрасневшийся с дороги и в предвкушении, загремел бутылками, зашуршал пакетами с нехитрой закуской. Наконец, все приготовления закончились, они опрокинули в себя по маленькой порции водки: острой, пряной, дышащей ледяным паром. Молча, не чокаясь. Словно договорились заранее. Костя крякнул, захрустел скользким пупырчатым огурцом. Саша закурил. Пространство постепенно обретало формы. Строгие очертания комнаты расставляли предметы по местам, приручали их, подчиняли. Он опять возвращался в свою маленькую нелепую жизнь.

Склад снова открылся, – торжественно произнес Костя. – Нас всех зовут обратно.

Как открылся? – Саша уставился на него в недоумении.

А что здесь такого? Дали денег кому надо, дело замяли. И снова завертелось...

Что там завертелось?! Это же преступный бизнес! Это человеческие жизни! Как это – завертелось? – он вскочил, заметался по комнате, натыкаясь на выступы стен.

А ты что, не знал, что ли? – осторожно спросил Костик. Его рука застыла в воздухе с жирной блестящей вилкой.

Саша замер. Тело стало тяжелым, как будто в него насыпали мокрый песок. Медленно, как во сне, повернулся к нему.

А ты знал?

Костя смотрел на него своими белесыми глазами, тщательно прожевывая огромный волокнистый кусок переваренного мяса. Сглотнул. Выпрямился и с вызовом произнес:

Многие знали. А что в этом такого? Деньги не пахнут.

Глаза заволокло плотной багровой пеленой. Руки сжались в кулаки, тело напряглось, как перед прыжком в неизвестность. Саша подскочил к нему, схватил за воротник, затряс что есть силы, так, что его очертания рассыпались в глазах осколками разноцветной мозаики.

Ты, сука, мразь! – заревел он в его испуганное лицо. – Вы все мрази! Вы нелюди!

Отпустиииии! – завизжал, захныкал Костя, ставший вдруг маленьким и съежившимся в желтый шершавый комок.

Саша оттолкнул его, он повалился на пол, отчаянно брыкаясь худыми острыми коленками.

Саша сел за стол, обхватил голову руками.

Саня, – несмело позвал его Костя.

Он не хотел с ним говорить. Он не хотел его видеть. Он хотел вычеркнуть из памяти все, что связывало его с этой страшной конторой, безжалостно перемалывающей человеческие жизни.

Дальше они пили молча. Спустя несколько часов Костик осоловело повел глазами, дернулся, как будто вспомнил что-то важное, и блуждающей, неуверенной походкой вышел из комнаты. Вернулся. На лице его царила умиротворенная улыбка. В руке блестел остро заточенный нож.

Я не мразь, – четко и уверенно произнес он и двинулся к нему, занеся равнодушное лезвие над своей рыжей вихрастой головой.

Глава 3. Пробуждение.

Белизна была всюду. Она настойчиво проникала под закрытые веки, просачивалась сквозь кожу. Он открыл глаза. Первое, что он увидел – это пальцы его собственных ног, нелепо торчащие из-под тонкого одеяла. Повернул голову. Руки были прошиты прозрачными трубками, тянущимися к длинным треногам капельниц. Было холодно. Он попытался вспомнить, как оказался здесь. Его память была завалена обломками старых кораблей, их мачты одиноко белели вдали, отказываясь выдавать хоть крупицу правды. Он осторожно прислушался к своему телу. Боли не было. Тело затекло и отяжелело, но это было объяснимо. Неизвестно, сколько он здесь провалялся. Он приподнялся повыше, перебирая ногами по скользящей под ним простыне. Голова закружилась. Он глубоко вдохнул и задержал дыхание.

Вдруг в его мозгу блеснула маленькая блестящая искра. Он ухватился за нее, осторожно подул, раздувая пламя. Воспоминания хлынули мощным потоком. Они наползали друг на друга, как плотные грозовые облака. Их было много, он барахтался в них, задыхаясь. Он вспомнил все. До мельчайших деталей. Он даже разглядел мелкие рыжие волоски на пальцах Костика, сжимающих рукоятку ножа. Он снова пережил эту боль. Он снова сжал зубы до скрипа. Он снова оказался у подножия старой винтовой лестницы. А за спиной его взвился огненный столп.

Краем сознания он отметил, что слишком тихо вокруг. Так тихо, что он слышал мерный стук своего сердца. Ни шагов в коридоре, ни голосов, ни шума улицы за окном. Он словно находился в непроницаемом вакууме. Его окружала полная, безграничная тишина.

Он выдернул из рук тонкие иглы и сел на постели. Кровь гулко стучала в висках. Под кроватью, аккуратно прислоненные друг к другу, стояли его потрепанные ботинки. Их покрывал абстрактный узор засохшей свернувшейся крови. Он поднял больничную рубашку, осмотрел свое тело, насколько мог. Над левой грудью расплылся в кривой усмешке длинный уродливый рубец. Костик старательно целился прямо в сердце. Тело охватила противная мелкая дрожь. Он попытался успокоиться, но получалось плохо. Этот урод мог убить его, зарезать, как свинью. Он помнил, как отбивался от настигающего его неумолимого холодного лезвия, как пытался поймать его мерзкие руки со скрюченными пальцами. Он помнил тупую теплую боль от первой нанесенной раны. Он помнил свое удивление, когда на светлые обои хлынул фонтан неестественно яркой крови. Его крови. И последнее, что отпечаталось в его мозгу: он отталкивает от себя своего противника и выбегает на лестничную клетку. Кто его спас? Почему Костик не смог завершить начатое? Как давно он здесь? Множество вопросов толпились у входа в его сознание, оставаясь без ответа.

Он приоткрыл дверь больничной палаты и выглянул в коридор. Пустынное пространство растянулось от края до края, упираясь в зеленую табличку с жизнерадостной надписью "Выход". Он двинулся туда. Осторожно, крадучись, словно преступник. Толкнул безликую серую дверь. От того, что она не поддалась, чуть не растянулся на пороге. Толкнул снова, уже прилагая усилия. По ту сторону двери что-то мешало. Что-то большое. Тяжелое. Неподвижное.

По коже пробежал неприятно кусающий холодок. Что это может быть? Он широко расставил ноги, прижался плечом к полотну двери, с силой надавил. Дверь нехотя повиновалась и поехала в сторону. Медленно, но верно путь освобождался. Когда проем разверзся настолько, что можно было в него пройти, он, тяжело дыша, выглянул наружу. Взгляд лихорадочно цеплялся за страшные декорации. Мужчина в белом халате лежал на спине, его руки были безвольно раскинуты в стороны, словно он хотел обнять весь мир. Хотел, но не мог. Потому что был мертв. Над ним витал легкий тошнотворный запах, насыщенный сладостью миндаля. Первым желанием Саши было захлопнуть эту чертову дверь. Но он с трудом взял себя в руки и, осторожно перешагнув через тело, выбрался за пределы больничного коридора. Судя по всему, он оказался в приемном отделении. Стойка регистратора пустовала, по полу были разбросаны бумаги и канцелярские принадлежности. Стулья, как раненые солдаты, беспорядочно валялись вокруг, беспомощно растопырив железные ноги. Битые стекла противно скрипели под ногами. Трупов больше не было, но на всякий случай он готовился к худшему. Живых людей не было тоже. Больница была пустынна и разгромлена до основания. Нужно было уходить отсюда. Чем быстрее, тем лучше. Он пересек просторный зал наискосок и снова оказался в полутемном коридоре со множеством похожих друг на друга дверей. Полуостров выхода светлел вдали белой казенной краской. Он ускорил шаг. Тоненький жалобный плач достиг его, когда он почти добрался до цели. Как будто кто-то повернул ручку приемника и неожиданно быстро настроился на неизвестную радиоволну. Теперь он не мог уйти. Если он уйдет, этот плач будет преследовать его до конца дней. Он тихонько выругался и, спотыкаясь, двинулся на звук. По обе руки от него светлыми пятнами были размазаны две глухие белоснежные двери. Одна – с красноречивой надписью "WC", а вторая – с изображением вилки и ножа. Плач доносился из-за "WC". Он бесшумно приоткрыл ее и заглянул внутрь. Грязь и хаос царили и в этом помещении. Пол усеивали черепки разбитого казенного фаянса. Стены с отбитой кафельной плиткой презрительно скалились, как рот беззубого старика. Выдранный с корнем аппарат для сушки рук сиротливо болтался на тоненьких проводах.

В углу копошилось нечто в грязно-белом халате. Видимо, это и был источник плача. Это был мужчина. Он сидел спиной к нему, сжавшись в тугой болезненный ком. Безмолвный, трясущийся, жалкий. Он весь был пропитан страхом. Страх сочился из его пор едким удушливым паром, окутывал его с ног до головы, как плотное грязное облако.

Эй, мужик! – Саша подошел к нему ближе, дотронулся до плеча.

Он затравленно повернулся, его лицо исказилось от ужаса.

Нет! Нет! Нет! Нет! – он отчаянно, надрывно закричал, закрыл лицо руками, замотал головой.

Саша прицелился и подхватил его под мышки, стремясь рывком поднять на ноги. Мужчина сопротивлялся и тянул его вниз. Подошвы заскользили по грязному полу, нога неловко вывернулась и он с размаху плюхнулся на жесткий ледяной кафель, больно ударившись локтем. С трудом поднялся, потирая ушибленное место.

Мужик, ну ты... – взгляд его упал на огромный осколок зеркала, заботливо, словно специально для него заботливо оставленного висеть на стене. Правую сторону лица, от виска до ямочки на подбородке, пересекала отвратительная борозда ярко-бордового шрама. Он был резко очерченным, похожим на глубокую расселину в скале; края его наплывали над поверхностью кожи, отчего лицо казалось перекошенным в сторону, как у брошенной в костер пластмассовой куклы. Один глаз был печально опущен вниз, придавая ему вид обиженного на весь мир жалкого нелепого клоуна. Саша поднес руки к лицу, медленно, едва касаясь, провел пальцами по щеке. Ощутил чужеродную, горячую шероховатость. Она была словно впаяна глубоко внутрь. Хотелось заорать в голос. Хотелось ослепнуть и никогда больше не видеть себя таким. Браво, Костик! Он навсегда обезобразил его.