Текст книги "Наша древняя столица"

Автор книги: Наталья Кончаловская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

1647 год

ЧТО ЗА ЦАРСКИЕ ЗЯТЬЯ, ОТ КОТОРЫХ НЕТ ЖИТЬЯ!

По снегам, дорогой дальнею,

Через всю Сибирь в Тюмень,

Под дугою песнь печальную

Бубенцы поют весь день:

«Ой, да нанесли обиду нам

В царском тереме в Москве!

Ой, в позоре мы невиданном —

В неудачном сватовстве!»

На возок метель бросается,

Бубенцы поют в тоске

О Ефимии-красавице,

Что сидит одна в возке,

О красе, царём замеченной,

Алексеем молодым,

О судьбине, изувеченной

Царским дядькою седым.

Царь, послушный и безропотный,

Вдруг невесту выбрал сам,

Но Морозов, дядька опытный,

Все дела прибрал к рукам.

Знал он, на кого надеяться,

Знал, кому наказ шепнуть —

В день смотрин венец на девице

Туго-натуго стянуть.

И когда к ней тёмной тучею

Дурнота подкралась вдруг,

«У Ефимии падучая!» —

Зашептали все вокруг.

«Уж роднёй царю не станете!» —

Думал дядька, втайне рад,

А Ефимию без памяти

Выносили из палат…

Вот и всё! Й едет девица,

Бубенцы звенят в тоске.

Ей самой теперь не верится,

Что сидит она в возке,

Что за ней в возках, опальные,

И отец, и мать, и брат,

Что дорогой этой дальнею

Не вернуться им назад.

Может, там навек останутся…

И в столице с той поры

За царёвым дядькой тянутся

Все боярские дворы.

Вёл он хитрую, заправскую

При дворе игру свою:

В жёны Марью Милославскую

Подсудобил он царю.

Видит дядька – Марья нравится,

Всем пришлася ко двору,

В жёны взял тогда красавицу —

Марьи младшую сестру.

Вот теперь бояре знатные,

Хоть Морозов не любим,

Шапки пышные горлатные

Все ломают перед ним.

С государем тесно дружен он,

Государю сильно нужен он,

Никогда и ничего

Не решают без него.

Ничего!

Слышит речи он хвалебные,

А за ними зависть, лесть.

Он богат: поместья хлебные,

И стада, и нивы есть.

Всё – его! Леса не сечены

Близ его курмышских сёл,

А в лесах деревья мечены,

На которых дупла пчёл.

И везут ему, Морозову,

Рожь, пшеницу, рыбу, мёд.

Утаят – так он угрозами,

Дыбой, плёткой всё возьмёт.

За своё возьмёт соседнее —

Что угодно может взять,

У крестьян возьмёт последнее.

Государев, царский зять

Любит взять!

Царский зять дела дворцовые

Ловко исподволь ведёт

И за петлей петлю новую —

Сеть огромную плетёт.

В каждой петельке крестьянская

Иль холопская душа —

Арзамасские, рязанские,

Чухломские, галичанские,

С Вязьмы, Твери, с Курмыша.

Сеть плетётся не спеша.

И такая необъятная

И тугая эта сеть,

И такая беспощадная

Та приказчикова плеть,

Что холопа бьёт отчаянно

За утайку, за побег.

А крестьян-то у хозяина

Сорок тысяч человек.

Он под новый год запасливо

Рожь скупал по всей стране,

Чтоб втридорога на масленой

Продавать её казне.

Не помрёт Морозов с голода

И не сможет нищим стать —

Накопил он столько золота,

Что боится ночью спать

Царский зять!

1648 год

БЫЛЬ О ТОМ, КАК РУССКИЙ ЛЮД ТРЕМ ВРАГАМ УСТРОИЛ СУД

Зимою холодной, весной в ледоход,

И летом, и осенью мглистой

Три царские дьяка душили народ:

Плещей, Траханиотов и Чистый.

Им первый защитник – Морозов-злодей.

Они и казнят и пытают,

Налогами мучают бедных людей,

А царский зятёк потакает.

В Москве у бояр – через край закрома,

А рядом у бедных – пустая сума,

Краюха хлеба, щепотка соли —

И взять с него нечего боле.

Царёва казна пополняться должна,

А что-то пустеет царёва казна!

Дворец без казны оставаться не мог,

А где ж её взять и откуда?

Тогда-то на соль наложили налог:

По двадцать копеек с пуда.

И плохи пошли в государстве дела,

И стало на рынках пусто.

Без соли на промыслах рыба гнила,

И портилась в кадках капуста,

Портилось мясо, портилось сало,

И на зиму битая птица сгнивала.

Ну как хранить запасы,

Коль соль дороже мяса?

С налогом нет прибыли царской казне —

С ним голод и мор загулял по стране.

И тут прокатилась зловещей волной

Народная ненависть грозно.

Тогда отменили налог соляной,

Но это было поздно…

Однажды летом, в июньский зной,

Царь ехал домой с богомолья.

Собрали народ у ворот под Москвой

Встречать его хлебом-солью.

Возок золочёный, на солнце горя,

Нырял по ухабам дорожным,

Стрельцы по пути охраняли царя —

Так зять приказал осторожный.

Возок поравнялся с толпою густой,

Народ окружил Алексея:

«Ой, батюшка-царь, погоди, постой!

Избавь ты нас от Плещея!

Избавь ты, батюшка, нас от бед —

Совсем заморил нас Плещей-мироед!» '

Боярин Морозов озлился вдруг

(Плещеев Морозову – первый друг),

Дыбятся кони, кричит народ,

Плачут старухи, дети,

И тут Морозов приказ отдаёт:

«Взять эту падаль в плети!»

Взяли стрельцы, как велел им злодей,

Бьют беспощадно, увеча,

Тащат в тюрьму беззащитных людей,

Тем и кончается встреча.

Наутро молиться пошёл Алексей.

Народ его ждал у церковных дверей:

«Батюшка-царь! Благодетелем будь,

Воззри ты на наши печали!

Вели ты нам наших людей вернуть —

Вечор их в тюрьму забрали!»

Царь обещал мужикам помочь

И, словно боясь разговора,

Сам зашагал поскорее прочь,

Прямо к дверям собора.

«А зря ты, боярин, играешь с огнём! —

Зятю сказал он строго. —

Вели отпустить их нынче же днём,

Лучше не злить народа!»

Кусая ус, Морозов молчал,

Зажав рукоятку плети,

И понял царь, что приказ опоздал,

Что пленников нет на свете.

Шумела толпа, в терема стучась,

Был Кремль наводнён народом,

А в трапезной был в тот грозный час

Обед государю подан.

И гнев тогда овладел толпой,

И вломилась она в палаты:

«Где Плещеев твой? Где Чистый твой?

Где Морозов, злодей проклятый?»

Царь, перетрусив, сказал бунтарям:

«Коль вы слуг боярских сильнее,

Коли челядь моя досаждает вам,

Справляйтесь вы сами с нею!»

И пошли бунтари на боярский двор,

На Морозов двор на богатый, —

У кого колун, у кого топор, —

И вломились они в палаты,

И давай ломать, рубить, разорять,

Сундуки да лари из окон швырять.

И когда весь дом подожгли они,

Запылали ковры дорогие,

На Плещеев двор подались одни

И к Чистому, дьяку, – другие.

По бревну разнесли Плещеев дом;

Хозяин спрятался где-то с трудом.

У Чистого, дьяка, разграбили двор,

Амбары сожгли и овины;

Хозяин, что в доме таился, как вор,

Убит был ударом дубины.

И шли бунтари, бушуя, крича,

И ненависть в людях пылала.

Полсотни домов разнесли сгоряча.

К ночи толпа устала…

Царь не мог ночью спать.

А наутро – опять

Колокольный набат,

Снова люди кричат,

В окна, в двери стучат

Всё настойчивее, всё злее:

«Выдавай, государь, нам Плещея!»

Не пристало царям

Уступать бунтарям,

Но пришлось, плачь не плачь.

Поп и царский палач,

Окружённые стражей – стрельцами,

Выводили Плещеева сами.

И схватили врага,

И была недолга

С ним расправа:

Дождался мести —

Рассчитались дубинкой на месте.

Думал царь, что конец,

Что теперь во дворец

Он спокойно уйдёт,

Что утихнет народ

И теперь замолчит.

А народ знай кричит:

«Полно, царь! Не обманывай, хватит!

Выдавай нам Морозова-зятя!»

И тогда Алексей

Вышел сам поскорей

И без шапки, как был,

Со слезами просил

Пощадить старика

(Хоть вина велика).

И, дыша тяжело,

Подивилися зло

На царя бунтари:

«Ишь как плачут цари!

Ну, коль дядьки Морозова нету,

Траханиотова выдай за это!»

Уступил Алексей

Воле тех бунтарей:

Обезглавлен был так

Люда бедного враг —

Траханиотов-паук,

Зятя царского друг.

А Морозов, прежде чем скрыться,

Приказал подпалить столицу.

Море, море огня

Бушевало три дня!

А Морозов в возке

Был уже вдалеке.

Он ни свет ни заря

Под защитой царя

Ускакал поскорей

От толпы бунтарей

Спрятать шкуру свою

В Белозерском краю.

В этот край он не раз

Отсылал с царских глаз

Всех, кто к милостям царским стремился,

Кто меж ним и царём становился.

1649 год

ОБ ОКОНЦЕ ДЛЯ ПРОШЕНИИ, О СОБОРНОМ УЛОЖЕНЬЕ

В царских покоях все двери резные,

В окнах узорчатых стёкла цветные,

В ярких разводах половики,

Ярко расписаны все потолки.

Что там за роспись чудесная!

На небе солнце – ив тереме солнце.

На небе месяц – ив тереме месяц,

На небе звёзды – ив тереме звёзды,

Вся красота поднебесная!

В пышно разубранном царском покое

Есть небольшое оконце такое;

В этом окне для прошений, для дел

Ящик на длинной верёвке висел.

Люди к нему во дворе подходили,

Клали прошенья, других приводили.

Вечно у ящика бродит народ,

Смотрит в окошко, надеется, ждёт —

Скоро ли ящик поднимется?

Скоро ли дело подвинется?

Скоро ли царь разберёт челобитные?

Скоро ли снимет доносы обидные?

Скоро ли будет прочитана жалоба?

Эх, каб недолго она там лежала бы!

Люди несут да несут, и, бывало,

В ящике доверху дел набегало.

Смотрит народ – ящик полон давно,

Что-то верёвку не тянут в окно.

Ящику те, кто страдал в ожиданье,

«Долгого ящика» дали прозванье.

Вот отчего поговорка была:

«В ящике долгом лежали дела».

Люди за них волновались недаром:

Царь отдавал разбирать их боярам,

Не по закону – за выкуп, за взятки;

Вечно в приказах грабёж, беспорядки.

Снова идти ко дворцу на поклон,

К ящику – бить государю челом.

Так и тянулось несчётные годы,

Стало расти недовольство народа.

Видят бояре – плохие дела:

Как бы толпа бунтовать не пошла!

Эти волненья боярам знакомы,

Надо скорее упрочить законы!

И созывается Земский собор:

Думные дьяки явились во двор.

Сердятся, спорят, бранятся, кричат,

Перья писцов на бумаге строчат,

Роются думные в сборниках разных,

В старых судебниках, в книгах указных,

В древних приказах, в законах всё рыщут

Да подходящих порядков всё ищут.

То, что им выгодно, то и берут.

Книга огромная выросла тут;

В ней все законы господского права

Были статьями уложены в главы.

То Уложенье, увидевши свет,

Прожило двести без малого лет.

Только всё это не к пользе народной —

Были законы дворянам угодны,

А уж крестьянам несло Уложенье

Столько позора, беды, униженья,

Так забрала кабала мужиков,

Как не бывало с начала веков.

Где б ни скрывались холопы отныне,

Числились всё ж при своём господине;

Где бы ни сеяли хлеб на земле,

Хлеб был господский, холоп – в кабале.

Стали законы безжалостно строги,

Тащат с народа оброки, налоги.

Деньги двору государя нужны,

Где бы достать их для царской казны?

Лучшего средства, пожалуй, и нету,

Как отобрать у народа монету,

Брать по оброкам одно серебро,

Медью на рынках платить за добро.

И постепенно исчезло с базаров

Всё серебро. А в оплату товаров

Вместо серебряных денег пошли

Медные, быстрой чеканки рубли…

Царь Алексей запирался в моленной,

Богу молясь о «грехах всей вселенной»,

Будто не знал, что вокруг в час моленья

Именем царским творят преступленья.

Что ему было до скорбей людских!

Вечер у всенощной благостен, тих,

Ладана дымка чудесная…

На небе солнце – ив тереме солнце,

На небе месяц – ив тереме месяц,

На небе звёзды – ив тереме звёзды,

Вся красота поднебесная!

Завтра к обедне пойдёт он с утра.

В царских подвалах полно серебра…

Царская власть эти деньги копила,

Царская власть – это хитрая сила.

Годы прошли. На тринадцатый год

Поднял обманутый русский народ

Знамя бунтарское, вечно живое,

Над непокорной своей головою.

1662 год

МЕДНЫЙ БУНТ

Был ли в Коломенском ты под Москвою?

Там повстречался ль с легендой живою?

Древняя сказка живёт до сих пор —

Белый воздушный старинный собор.

Больше таких мы, пожалуй, не встретим.

Выстроен он при Василии Третьем.

Тут простоял он четыреста лет,

Много он видел событий и бед.

А под холмами несчётные годы

Катит Москва-река древние воды.

В утренней дымке собор в серебре,

Возле собора стоит во дворе

Башня, что звонницей прежде служила.

В этих постройках великая сила

Русского зодчества. Тут же как раз

Маленький домик – Стрелецкий приказ.

Входишь – и сразу от двери, с порога

Неумолимо, спокойно и строго

Прошлое наше встаёт пред тобою

С горькой, кровавой народной судьбою.

Тут под решётчатым низким окном

Лавки, покрытые красным сукном,

Образ чернеет над низкою дверью,

Книги и свитки, гусиные перья,

Свечи в шандалах на длинных столах,

Зелень и ржа на цепях-кандалах.

Что же тут было? Стрелецкий приказ

Всё нам, читатель, напомнит сейчас…

Чудный дворец близ коломенской церкви

Выстроил царь. Все хоромы померкли

Перед дворцом деревянным резным,

Звался недаром он «чудом осьмым».

Нету дворца деревянного ныне,

Да не бывало б его и в помине,

Если бы мастера тонкий резец

Нам не оставил его образец,

Тот, что в приказе стоит под стеклом,

Напоминая о чуде былом.

Кто же построил то «чудо осьмое»,

Чудо затейное, всё расписное?

Плотники, два крепостных из крестьян —

Сенька Петров да Михайлов Иван

Делали дивные эти дела:

Разные башни, шатры, купола,

Кровли, крылечки, колонки витые.

А на стенах кружева золотые,

Ветки, гирлянды и нити из бус

Резал Арсений, старик белорус.

Всё расписное, на всём позолота,

Львы охраняли резные ворота,

И уж, наверно, видали они

То, что случилось в июльские дни.

С летней зарёю, лишь птицы запели,

Царь поднимался с пуховой постели.

Быстро откинул в покое своём

Ставень дощатый с фигурным «репьём»,

Глянул в оконце, как в храме соседнем

Дьякон готовился к ранней обедне;

Кликнул постельничих, сел на кровать

И приказал им себя одевать.

В этот же час на Лубянке, в столице,

Вдруг появились безвестные лица,

Грамоту ловко прибили к столбу,

Грамотой этой собрали толпу,

Скрылись в толпе, словно канули в воду,

Кто-то читал об измене народу

Двух Милославских – родни из дворца,

Шорина-гостя, большого купца,

Ртищева тоже, любимца царёва.

Слушали люди от слова до слова,

Как продают их бояре-дворяне,

Медные деньги украдкой чеканя,

Как серебро убирают в подвалы,

С польскими панами мало-помалу

Дружбу вести начинают они,

Всё с позволенья царёвой родни.

И закричали тогда москвичи:

«Долго ль нас будут душить палачи!

Братцы, к царю, к государю всем миром!

Нам ли страшиться, убогим и сирым,

Нечего взять с нас! Эй, братцы, идём,

Мы государю ударим челом!»

Тесно в толпе. Москвичи раскричались,

Царские дьяки верхами примчались,

Чтобы письмо оторвать от столба,

Но не позволила дьякам толпа.

В этой сумятице, ругани, драке

Не уцелели бы царские дьяки,

Если б на конях от мести суровой

Не утекли подобру-поздорову.

Только успели они улизнуть,

Хлынул народ на коломенский путь.

Шли на усадьбу к царю горожане,

Шли кузнецы, батраки и крестьяне,

Шли к государю-царю мастера,

Шли и надеялись – ждали добра.

Царь Алексей в это время в соборе

Слушал, как пели монашенки в хоре,

И равнодушно, не ведая дел,

Под балдахином роскошным сидел.

Вдруг со двора до него докатился

Гул голосов. Царь за сердце схватился,

Шёлковым платом он вытер лицо,

Перекрестился, пошёл на крыльцо.

Тут у царя задрожали колени…

Грозно всходили к нему на ступени

Гневные люди. Царь глянул с крыльца —

Батюшки светы, не видно конца!

«Царь-государь, выдавай нам измену!

Царским помощникам знаем мы цену.

Выдай бояр нам!» И, злобой горя,

Люди за пуговки тащат царя,

Тянут его за кушак и за полы.

Как усмирить их? Вот случай тяжёлый!

Царь обещает проверить всё сам,

Бьёт государь с мужиком по рукам,

Пухлую, в перстнях ладонь подставляя,

Сам умиляясь, попов умиляя.

Будто поверили люди на слово,

Хоть на царя поглядели сурово,

И по палящему зною, в пыли

Нехотя, медленно в город пошли.

Царь не хотел уже больше молиться,

Тут же гонцов отослал он в столицу,

Чтоб подготовить, на случай чего,

Войско стрельцов из дворца своего.

А на Москве бунтари всё смелее, —

Новые толпы пошли к Алексею,

Тут два потока столкнулись в пути

И порешили обратно идти.

Полдень-на башне куранты пробили,

Снова дворец бунтари обступили,

Снова выходит к ним царь из дворца,

Снова им всё обещает с крыльца.

Только народ, обещаньям не веря,

Ломится в окна, в дворцовые двери.

Солнце печёт, духота и жара,

Голодны люди, не ели с утра,

Гневом горячим от них так и пышет.

Царь перепуган, он видит, он слышит:

«Царь, отдавай-ка бояр ты добром!

А не отдашь – не оставим хором.

Чай, мы их сами тебе мастерили,

Чай, угольки-то в печи не остыли!

Коли порука царёва плоха —

Красного пустим тебе петуха!»

С каждой минутой угрозы смелее,

С каждой угрозою люди всё злее.

Нет на царе Алексее лица,

Только глядит он и видит с крыльца —

Войско! Стрелецкое войско подходит,

В спины народу пищали наводит.

К тучному телу прилипла рубаха,

Голосом сиплым, осевшим от страха,

Царь завопил: «Эй, скорее сюда!

Режьте, стреляйте, не то нам беда!»

Тут подскочили окольничих двое,

Взяли царя, утащили в покои.

И началась среди ясного дня

Страшная бойня, стрельба и резня.

Люд безоружный кололи, рубили,

В реку загнали, в реке потопили…

Тысяч пять-шесть горожан-москвичей

Там полегло от руки палачей.

Князю Хованскому велено было

Выпытать: чья же бунтарская сила,

Чья же бунтарская воля ведёт

Против бояр непокорный народ?

Скольких в Стрелецком приказе пытали,

Буквы на лбу, на щеках выжигали —

«В», «О» и «Р», чтоб ходил человек

С этим клеймом по земле весь свой век.

И от Коломенского до столицы

Выросли виселицы вереницей,

Страшной, пустынной дорога была…

Долго качались худые тела.

Горя полно, справедливости мало.

И хоть монету казна обменяла,

Но принимались Монетным двором

Сто рублей медных за рубль серебром.

Стало увечных, голодных и бедных

Чуть что не больше, чем россыпей медных.

И, говорят, через несколько лет

Сделать решётку из медных монет

Царь приказал. В теремах Алексея

Есть и поныне царёва затея.

Если когда-либо в Кремль попадёшь

Да по дворцу по Большому пройдёшь,

Ты на решётку взглянуть не забудешь —

Медную, странную, с лицами чудищ.

Эта решётка как память важна —

«Медного бунта» свидетель она.

БЫЛЬ О РАЗИНЕ СТЕПАНЕ, О КАЗАЧЬЕМ АТАМАНЕ

Собралась голытьба на Дону,

А прошла голытьба всю страну.

Хоть велик и широк белый свет,

Лучше Дона для вольницы нет.

Нет просторней и краше степей,

Нет синей да студёней воды.

Наклонись не спеша да попей —

Чай, за спинушкой нету беды.

И никто тебя тут не найдёт,

Злая дыба тебя тут не ждёт.

Собралась голытьба на Дону,

А прошла голытьба всю страну.

Ой, да, может, ещё что-нибудь

Призывало людей в этот путь?

Может, степь, что весною цвела,

А над нею кружились орлы?

Может, воля степная мила?

Может, песни казачьи милы?

«Ой ты, батюшка, тихий наш Дон,

Ой, да что же как стал ты мутен!

Кто ж тебя, тихий Дон, замутил,

У кого замутить стало сил?» —

«Ой, да как мне не мутну течи,

Коль со дна бьют студёны ключи!

Что ни день, то и дождик из туч,

Что ни день, то откроется ключ!

Те ключи буйно хлещут по дну».

Собралась голытьба на Дону,

Вольно дышит голяцкая грудь.

Ой, да, может, ещё что-нибудь?

А ещё там приманка была.

Та приманка – два вольных орла:

Стенька Разин да брат его Фрол.

Стенька Разин – могучий орёл.

Вот к нему-то и шёл беглый люд,

И стекалась к нему голытьба:

Коли жизни рабу не дают,

То на волю потянет раба.

Собралась голытьба на Дону.

Дон, волнуясь, встречает весну.

Отчего ж его «тихим» зовут

Те, что здесь берегами живут?

А живут возле Дона-реки

Беглецы, батраки, бедняки,

Что в казачьи станицы пришли,

Никого не лишая земли.

Основались, устроились тут,

Никому не мешая, живут.

А ещё здесь, меж вольных степей,

Те живут, что не знали цепей,

Те казаки, чья доля легка,

Что на бедных глядят свысока,

Что богаты в станицах своих,

Каждый ест, каждый пьёт за двоих.

Этим только бы жить – не тужить

Да оружьем царю послужить,

От татар охраняючи юг.

Ну, а правит казаками «круг»,

А казачья столица у них

На Дону, что спокоен и тих,

И Черкасском зовётся она;

Всем станицам столица нужна.

Там Корнила, там Яковлев сам

Атаман всем казачьим делам.

Так и было. Бедняк без угла,

Голь казацкая к Стеньке ушла,

А казак, что богат, домовит,

За спиной у Корнилы сидит.

Оба стана на тихом Дону.

Главари будто чуют войну,

Оба властны и оба сильны

И презренья друг к другу полны.

И грозится Корнила в «кругу»,

Что покажет он Стеньке-врагу.

Если ж Разин, голяцкий глава,

О Корниле услышит слова,

Отойдёт, ничего не сказав,

Только пламя метнётся в глазах.

1667 год

ШЛИ ПО ВОЛГЕ КОРАБЛИ, А ДО МЕСТА НЕ ДОШЛИ

Как по первым весенним туманам,

По весенней, широкой воде

Шли по Волге суда караваном,

Быстро шли, не стояли нигде.

Впереди были царские струги,

Что за рыбою в Астрахань шли,

После них патриаршие слуги

Патриаршие струги вели.

А за ними на стругах пшеницу

Выслал в Персию русский купец.

Струги ссыльных бродяг из темницы

Приплелись к каравану в конец;

Этих ссыльных Москва посылала

В города для казённых работ,

И меж ними встречалось немало

Беглецов от жестоких господ.

В Нижнем – слухи, сомненья и страхи.

Караульных послали купцы,

Стерегли патриаршье – монахи,

А царёво хранили стрельцы.

Плыли ночи, и дни, и недели,

Песни ссыльных неслись над волной.

Журавли им навстречу летели,

Возвращаясь на берег родной.

Журавли озирались тревожно

И кричали «курлы» да «курлы».

«Эй вы, струги, гляди осторожно!

На буграх ведь степные орлы!»

А на струге, где ссыльные «воры»,

Где частенько хозяйничал кнут,

Начинались в ночи разговоры,

Лишь надсмотрщики крепко уснут.

Шепотком говорили друг другу,

Что на Волге есть ныне места,

Где богато гружённому стругу

Люди прочат беду неспроста.

На бугре средь разбойного стана

Чародей там сидит на кошме;

Видит он все суда каравана,

На кошме поднимаясь во тьме.

Колдовская кошма-невеличка —

Ей подвластна, послушна вода.

Клич разбойничий «Сарынь на кичку!»

Остановит любые суда.

И вот этому страшному слову

На воде подчиняется струг,

И от взгляда того колдовского

Каменеют все люди вокруг.

Ни пред кем никогда не робея,

Налетает он, грозен и лют,

И того колдуна-чародея

Стенькой Разиным люди зовут.

Так шептались на стругах с опаской

И сидели ночами без сна,

Забавляли друг друга той сказкой,

Только правдою стала она.

Подходил караван под Камышин

В поздний час, на вечерней заре.

Резкий свист над рекою был слышен,

И пылали костры на бугре.

Рассыпались над пламенем искры.

Разглядеть не успели стрельцы,

Как на струги неслыханно быстро

Налетели в челнах удальцы.

С диким гиканьем, с посвистом страшным

Осаждала суда голытьба.

Царским слугам в бою рукопашном

Приготовила гибель судьба.

И над всею над той голытьбою

Встал главарь, за которым – простор,

Сильный, статный, лицо чуть рябое,

Зычный голос и огненный взор.

Обращался он к чёрному люду:

«Всем вам воля! Иди кто куда!

Я держать вас насильно не буду,

Вот вам суша, а вот вам вода!

Я пришёл по боярскую душу,

Буду бить я того, кто богат,

А с народом я дружбы не рушу,

С бедняком поделюсь я, как брат!»

Все, кто звался «бродягой» и «вором»,

Сбросив с ног ненавистную цепь,

Песню вольную грянули хором,

Уходя за свободою в степь.

И стрельцы перешли к атаману,

Кто попроще да кто посмелей,

А начальник того каравана

С головою расстался своей.

Всё сошло без помехи Степану.

Подсчитали, когда рассвело:

Из дворцовой стрелецкой охраны

Двести душ к голытьбе перешло,

Да четыре гружёные струга,

Да порожних посудин с пяток…

Тёплый ветер овеял их с юга,

Разгорался зарёю восток.

Ну-ка, голод, попробуй задень-ка!

В Волге – рыба, на стругах – хлеба.

Вольным – воля, да песня, да Стенька!

Вниз по Волге пошла голытьба…

КАК У ДОНА У РЕКИ ПОВСТРЕЧАЛИСЬ ВОЖАКИ

Алексей сидит

Во дворце своём.

Государь сердит —

Нет лица на нём.

Да и как же тут

Не сердитым быть,

Если может люд

Стыд и страх забыть!

Нынче хлопоты

У помещиков

От холопов их,

Перебежчиков.

Да бывало ль встарь

Столько сраму-то?

И читает царь

Снова грамоту.

«Государь ты Царь, наш Великий Князь,

Бьем челом тебе, Всем Святым клянясь,

Мы помещики Соловьевские,

Мы и Тульские, мы и Веневские.

Мы челом тебе, Государю бьем

О помещечьем о добре своем.

Как под Тулою, над Упой-рекой,

Стан разбойничий отнял наш покой.

Вор Василий Ус атаманом там,

Он над беглыми верховодит сам.

Ну с полтысячи он привел сюда,

Да на нас на всех с ним пришла беда.

Васька Ус мутит всех крестьян вокруг,

Он манил от нас и дворовых слуг,

И бегут к нему люди семьями.

Без холоп тех нам-то с землями

Лишь великое разорение,

Оскудение, запустение!

Государь наш Царь, пощади ты нас

Да войскам своим ты отдай приказ

Отогнать скорей рать разбойную

Да вернуть нам всем жизнь спокойную.

Уж избавь ты нас от потерь да краж,

Будь к нам милостив, Государь ты наш!»

Чтоб ушла беда,

Чтоб ушла скорей,

Царь велел туда

Выслать пушкарей.

Хоть Упа-река

Уж не так близка,

Через два денька

Подошли войска.

Подошли полки,

Чтобы взять врага, —

Видят: у реки

Пусты берега.

Зоркий, что орёл,

Был Василий Ус —

Он своих увёл,

Хоть и не был трус.

И от той поры,

Как явился он.

Тыщи полторы

С ним ушло на Дон.

Беглецов влекли

Степи ровные —

Туляки пошли,

Подмосковные,

По пути пошли

Незаказанну —

Все пути вели

К Стеньке Разину.

Возле города Кагальника,

На донецком островке,

Где весной водились в тальниках

Тучи уток на реке,

Появился люд на острове

И нарушил их покой,

И в смятенье крылья пёстрые

Замелькали над рекой.

Устрашась гостей непрошеных,

Утки снялись на восток,

А на травах, ими брошенных,

Вырос новый городок.

И туда к Степану тянется

Отовсюду беглый люд.

Кто придёт, тот и останется —

В эти сотни всех берут.

Тут свои казаки, местные,

И крестьяне-беглецы.

Разин грамоты «прелестные»

С Дона шлёт во все концы.

Вот туда-то, в степь донецкую,

Далеко от барских сёл,

Всех в станицу молодецкую

За собою Ус привёл.

И в могучие объятия

Взял Василия Степан.

До утра шумела братия,

Принимая новых в стан.

Под присягу атаманскую

Подвели два вожака

Все казачьи, и крестьянские,

И холопские войска.

Русский люд отвагой славится;

Не теряя время зря,

Решено было отправиться

На столицу, на царя.

И дорогами короткими

С Дона к Волге, по степям,

В снаряжении и с лодками

Рать свою повёл Степан.

Там теперь (вглядись, читатель мой,

В эту карту, чтоб ты знал)

Вырыт новый, замечательный

Волго-Дон, большой канал.