Текст книги "Леди Гамильтон и Адмирал Нельсон. Полжизни за любовь"

Автор книги: Наталья Павлищева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Эта женщина лорду Гамильтону совсем не понравилась. Дело не в том, что ее черты лица не столь красивы, как у Эммы, нет. Она стройней, Эмма совсем расплылась и скоро окончательно превратится в большую тумбу, но она бесцветная, неспособная на бунт, на необычный поступок, она самая обычная. Конечно, не всем быть такими, как Эмма – страстными, взрывными, полными жизненных сил. Нет, Нельсон прав, доводись выбирать ему самому, тоже выбрал бы Эмму, а не эту тихую женщину.

Лорд Гамильтон чувствовал себя страшно одиноким. Он спросил у Чарльза, нельзя ли переехать жить к нему, но племянник сделал вид, что не расслышал вопрос. Ну что ж, нет так нет… Он тоже стал спокойным, как жена Нельсона, тихим и безразличным ко всему.

В тот же вечер во время ужина в доме леди Спенсер Нельсон откровенно оскорбил жену, отшвырнув протянутый ею бокал вина с маленькой горсточкой миндаля, как он любит, с такой силой, что бокал отлетел и разбился. Фанни в слезах выскочила из-за стола. Сам Нельсон, понимая, что поступил гадко, поспешил откланяться. Все жалели миссис Нельсон и осуждали зарвавшегося адмирала.

Потом Эмму страшно рвало в ванной, и Фанни вынуждена была помогать леди Гамильтон, а Нельсон носился вокруг, не зная, что предпринять.

– Успокойтесь, Горацио, у беременных такое бывает часто!

Фанни произнесла это достаточно громко, чтобы слышали все окружающие, и лорд Гамильтон в том числе. Впервые его губы тронула легкая улыбка, но и только.

Леди Гамильтон категорически не желали признавать в Лондоне! Во время спектакля аплодировали Нельсону, но никак не ей. Никто из знакомых не торопился давать в ее честь никаких обедов или ужинов, а если приглашали Нельсона, то подчеркивали, что с супругой. Нельсоны отговаривались плохим самочувствием. Действительно, Фанни чувствовала себя отвратительно, ей очень хотелось уехать домой.

Но хуже всего – ее категорически не желали принимать при дворе! Согласно официальной версии, двор просто не знает о рекомендательном письме королевы Неаполя. То есть не догадывается о ее участии в спасении королевской семьи?!

Прочитав такое, Эмма от души хохотала, но смех был нервным, на грани истерики. Она по-прежнему никто, «богиня здоровья», позировавшая голышом под тонкой вуалью. Лорд Гамильтон хотел сказать, что не стоило демонстрировать себя всей Европе, если очень хотелось продемонстрировать при дворе. И открытая связь с Нельсоном тоже уважения не добавила.

Сама Эмма этого, похоже, так и не поняла, как и Нельсон.

Они недоумевали, почему прежние друзья просто шарахаются в стороны, почему все сделали вид, что будут отсутствовать дома на Рождество.

Приближавшееся Рождество заставило нервничать всех. Праздновать его вместе немыслимо, это означало бы сидеть молча и с надутым видом, испортив праздник, а Эмме так хотелось блеснуть на балу.

Когда стало понятно, что никакого бала не будет (не являться же без приглашения!), пришло неожиданное приглашение от их приятеля Бекфорда, известного своими неординарными поступками, провести Рождество в его имении. Это был прекрасный повод покинуть негостеприимный Лондон, что Гамильтоны и сделали.

Но самое удивительное – с ними уехал и Нельсон!

Адмирал даже не задумался, каково будет его супруге одной в городе в сочельник, пока он станет развлекать любовницу.

Это было уже не просто предательство, это удар наотмашь!

Фанни из газет узнала, как весело развлекались любовники, как полуголая Эмма, не стесняясь своей беременности, изображала знаменитые «позы». Беременность вежливо не заметили, хотя нашлось много художников, запечатлевших карикатурный облик толстой дамы, пыжащейся выдать себя за античную скульптуру. Гости Бекфорда наперебой хвалили артистические способности Эммы, живописуя газетчикам, сколь очаровательна та была в роли Агриппины с золотой урной с прахом Германика в руках, называли леди Гамильтон величайшей актрисой Англии.

Нельсон вернулся к семейному очагу после Рождества. Подарок для него скромно лежал на нетронутой постели, у Фанни не было ни малейшего желания поздравлять с праздником и одаривать столь откровенно плюющего на нее мужа.

Только тогда Горацио сообразил, что ничего не может подарить жене, он просто забыл о подарке! Как и о самой Фанни. Хотя нет, о Фанни он не забыл, этот груз висел на нем постоянно. Решительный в бою, Нельсон был катастрофически нерешительным в жизни. Вот если бы все как-то разрешилось само собой… Фанни просто исчезла бы… Или вела себя, как лорд Гамильтон – просто присутствуя и не закатывая никаких сцен.

Но она закатила. Последнюю. Ту, после которой они уже больше не виделись и не общались.

– Я не желаю больше слышать ваши хвалебные речи этой женщине! Если не способны выбрать вы, выберу я! По вашим словам, я слабая и никчемная женщина, но я решительней вас. Я не желаю играть роль обманутой жены. Я ухожу!

В тот же день Фанни уехала.

Но Нельсон не был бы Нельсоном, если бы хоть чуть считался с ее чувствами. Через полмесяца она получила от мужа письмо из Плимута, куда адмирал отбыл, чтобы присоединиться к своей эскадре:

«Дорогая Фанни, наконец-то мы прибыли, и мы в изнеможении. Передайте моему отцу и всей семье наилучшие пожелания. Верьте мне, своему любящему мужу».

Обомлев, женщина читала и перечитывала письмо. Что это, он написал просто по привычке или так издевается?

Ответить не успела, потому что следом получила записку совершенно другого содержания:

«…мое единственное желание отныне – чтобы меня оставили в покое. Желаю Вам как можно большего счастья…»

Фанни медленно разорвала оба письма и разжала пальцы, выпуская обрывки в огонь камина. Их брака с Нельсоном больше не существовало.

В это время другая женщина рожала от обожаемого Горацио Нельсона дочь…

Жизнь втроем

В доме поднялась суета, хотя миссис Кэдоган, как и горничная, видимо, посвященная в тайну, старательно делали вид, что Эмма просто замерзла, а потому потребовались таз, горячая вода и полотенца.

Дом невелик, лорду Гамильтону пришлось усаживаться перед камином в библиотеке, как можно дальше от спальни жены, откуда та не выходила третьи сутки. Он понимал, что происходит, но вопросов не задавал, хотя очень хотелось посоветовать вызвать повитуху. В деревне есть опытные женщины, тоже умеющие не задавать лишних вопросов.

Но дать такой совет значило признаться, что он все понимает. И не просто вчера догадался, а знал с самого начала, с того момента, как увидел их блестящие глаза, тайный перегляд, который мог означать одно: я знаю, какова ты в объятиях. Он не ревновал не потому, что объятия были однорукими, а потому, что сам любил Нельсона не меньше Эммы.

Он не только простил им измену себе, но и охранял, как мог. Сначала просто потому, что язык не поворачивался осудить, потом привык, стал находить в этом даже удовлетворение. Они вместе… А с кем же еще быть Эмме, ведь она молодая красивая женщина? Ну, ладно, пусть уже не такая молодая – тридцать пять, и не такая красивая – красивым осталось только лицо. Но она все равно намного моложе его самого, ей надо жить, спать с мужчиной. Кто мог быть этим мужчиной, если не Нельсон?

Однажды, еще в Неаполе, задумавшись на эту тему, лорд Гамильтон понял, что никого другого просто не допустил бы к обожаемой Эмме. Его Эмме нужен был только такой человек, как Нельсон, – необычный, способный полюбить без памяти и наплевать на все условности. Такой, чтобы не замечал ее недостатков, не критиковал, не рассказывал потом другим о ней, который любил бы, как он сам, только был помоложе.

Лорд Гамильтон прекрасно видел все недостатки супруги, понимал, какие не успел исправить, пока жили в Неаполе, не успел отшлифовать, другие родились или развились прямо у него на глазах. Но он сам не осуждал любимую женщину, не позволял это делать и остальным. В этом – в любви к Эмме и в защите ее от чужого осуждения – они с Нельсоном были едины. И обоих считали в высшей степени глупцами.

Если бы Нельсон хоть раз поговорил с ним без Эммы наедине по душам, лорд сумел бы показать, что не ревнует, и объяснить Горацио, что готов помогать им и дальше, всегда и во всем, пока жив.

Но они, изменив, стали таиться, скрывать от Гамильтона свою любовь. Это вызвало грусть. Так грустит отец, поняв, что его дитя впервые поцеловалось, но скрыло этот свой поцелуй, свою влюбленность, что у него свои секреты. Секреты разрастались, и лорд чувствовал себя все большей помехой.

Вот сейчас Эмма тайно родит, и ребенка унесут, чтобы сделать вид, что ничего не было. А могли бы оставить, он признал бы малыша своим и нянчил, словно внука… Но лорд Гамильтон понимал, что этого нельзя делать, тогда будет еще хуже, тогда ревности со стороны Нельсона не избежать. Нельсон бешеный, он не позволит признать своего ребенка чужим.

Как только исчезла возможность жить втроем, между ними и так начались трения. Нельсон ревновал Эмму к каждому поступку мужа, все казалось, что лорд либо обижает его возлюбленную, либо недооценивает, либо намерен чуть ли не погубить.

Из спальни все-таки донеслись крики, Эмма не смогла сдержаться. Хорошо, что слуги отправлены на выходные и ничего не слышат. Слуги болтливы, но у Эммы есть мать, миссис Кэдоган опытная женщина, ей удастся справиться со всем самой…

Лорд снова забылся в раздумьях. Они втянули Гамильтона в немыслимые авантюры. Побег, отправка коллекций и потеря одной из них, содействие королеве, за которое он поплатился должностью, нелепое путешествие по Европе и вот теперь жизнь в Лондоне, которая никак не наладится…

Она не может наладиться, потому что у лорда Гамильтона не осталось денег. Вилла Сезза разорена, все, что оставалось на ней, потеряно. Сначала жизнь в Палермо, потом долгий путь вокруг по Европе с немыслимыми тратами непонятно на что совсем разорили сэра Уильяма, Он предупреждал Эмму, что денег на такое путешествие нот, но жена легко распорядилась всем:

– Займем у Горацио!

Нельсон оплатил счета за путешествие, но половина расходов повисла на лорде Гамильтоне, а это слишком обременительно. Эмма никогда не умела считать деньги и никогда не научится. Если бы не Нельсон, лорд Гамильтон, пожалуй, завещал бы ей выйти замуж за Гревилла, кажется, тот единственный, кто умел держать Эмму в руках. И как ему это удавалось?

Но самое страшное – лорду Гамильтону не дали государственной пенсии! Столько лет верой и правдой служить Англии и не получить за это ничего. Ответ был прост в своей ужасной правде: в последние годы сэр Уильям больше служил Королевству Обеих Сицилий, а не Англии. Особенно старалась леди Гамильтон. Можно ли это считать службой Англии?

Вопреки сообщению газет лорда Гамильтона не отправили в отставку, его уволили. Конечно, чтобы не было позора, прошение предложили написать самому, но пенсии не дали и не намеревались этого делать впредь. Даже обращение к королю Георгу, с которым у лорда были приятельские отношения, не помогло.

Оставалась надежда на наследного принца Уильяма, все же король несколько… не в себе, а потому Англией правил его старший сын. Все прекрасно понимали, что не за горами тот день, когда Уильям будет если не королем, то регентом. Уильям числился в приятелях Нельсона, когда-то был увлечен Эммой, находился в хороших отношениях с самим лордом Гамильтоном. Конечно, принца Уильяма терпеть не могли очень многие, но его слово вес имело, особенно с видом на будущее.

Лорд Гамильтон решил устроить в честь принца Уильяма обед, чтобы по окончании в спокойной домашней обстановке поговорить о пенсии и попросту попросить помощи. Конечно, принц – человек мало предсказуемый и довольно нервный, но Эмма тоже могла бы помочь. Уже был даже назначен день и приглашен сам принц, но вдруг случилось нечто непонятное – о предстоящем обеде узнал Нельсон, который вернулся на службу на флоте и был на корабле, правда, не в Средиземном море, а у побережья Англии. Что себе нафантазировал там адмирал, лорд так и не понял, но он вспомнил о давней приязни принца к Эмме и категорически воспротивился этому обеду.

Несколько дней Нельсон откровенно досаждал возлюбленной письмами по поводу обеда и добился того, чтобы Эмма встречу отменила. Принц Уильям никогда не отличался широтой души, напротив, был достаточно мстителен, лорд Гамильтон не сомневался, что будущий король ни за что не забудет такого отказа и просить помощи в назначении пенсии по меньшей мере бесполезно.

Он не знал, что глупые ревнивые письма Нельсона еще сыграют свою роль, когда Эмма умудрится отдать их в чужие руки. Письма действительно глупые, но ревность – штука неуправляемая, она не поддается доводам разума…

Женский крик прекратился, зато послышался детский. Внутри у лорда все замерло, он с трудом сдержался, чтобы не броситься вопреки запрету в спальню и поинтересоваться, как прошло, и кто родился.

Нельзя, он ведь глух, слеп и глуп, он ничего не видит, не слышит, не замечает.

Лорд вдруг подумал, что было бы, откажись он сейчас от этой дурацкой роли ни о чем не подозревающего наивного рогоносца? Наверное, они сами отказались бы от него. А может, так лучше? Ему одному хватило бы накоплений и без пенсии. Но сэр Уильям сразу же осадил себя: разве он смог бы жить без Эммы, без того, чтобы видеть ее хоть раз в день, знать, что у нее все в порядке?

Родилась девочка, через неделю ее унесли кормилице, чтобы надолго, если не навсегда, разлучить ребенка с матерью. И снова сэр Уильям делал вид, что ни о чем не догадывается. Кормилице сказали, что ребенок родился три месяца назад. Миссис Гибсон, конечно, не поверила, но, как и лорд Гамильтон, сделала вид, что ничегошеньки не понимает и не замечает.

Зачем изменять возраст девочки? Чтобы никто не подумал, что это дочь Эммы, ведь три месяца назад та была еще на континенте. Где, в Гамбурге или вообще в Дрездене в надежде быть принятой при дворе? Неважно. Девочку назвали Горацией, сам Нельсон очень хотел Эммой (он и не догадывался, что у возлюбленной уже есть дочь с таким именем), Эмма сумела настоять на другом имени, якобы чтобы не вызывать подозрений. Адмирал в очередной раз восхитился сообразительностью своей пассии и согласился с ней.

Но чем больше потакал лорд Гамильтон влюбленным, тем хуже к нему относились. Он чувствовал, что становится настоящей обузой, не подозревая, что все еще впереди. Сэра Уильяма все больше сторонились, а Нельсон в письмах то и дело осуждал:

– Почему он тратит столько денег на жизнь?

Эмма не объясняла Нельсону, что жизнь, которую они теперь вели в доме на Пиккадилли, с большим штатом прислуги, с выездом, с приемами, привычна для нее, именно такой была их счастливая жизнь в Неаполе. Лорд Гамильтон, словно пытаясь вернуть любовь своей супруги, вернул ей прежнюю жизнь.

Эмма совсем не была против, ей очень нравилось такое времяпровождение, расстраивало только одно – рядом не было обожаемого Нельсона. Вот если бы вместе! Как бы они играли, как кутили, какие увеселения устраивали! Все же Нельсон куда живей старого лорда…

Зря лорд Гамильтон надеялся вернуться в прежние года, нельзя дважды войти в одну реку, и сама Эмма была не той, и возможности сэра Уильяма тоже. Большая часть трат производилась в долг. Конечно, было шотландское имение, были земли в Уэльсе, которые сдавались внаем, были кое-какие поступления от продаж по мелочи. Не было только пенсии и надежды ее получить.

Сэру Уильяму пришлось продавать часть коллекции, в том числе портрет Эммы в образе Цицилии, написанный Ромни с еще совсем молоденькой Эммы.

Узнав об этом, Нельсон пришел в ярость:

– Как он мог?! Как он мог выставить на продажу такой портрет?! Я так и вижу на твоей груди табличку «Продается»!

Возмущенный Нельсон поручил своему представителю купить этот портрет за любую цену.

Отношения стали более прохладными, но теперь лорд Гамильтон относился к влюбленной паре прохладней и сам. Они отодвинули его, почти удалили из своей жизни, не доверили тайну девочки, словно поставили между ним и собой стену – высокую, глухую, через которую не заглянешь внутрь их жизни. Теперь он лишь рядом.

А у Нельсона новая победа – в очередной раз не подчинившись приказу, он не вышел из боя и одержал победу! Это случилось у Копенгагена. Когда сражение зашло в тупик, адмирал Паркер дал приказ отступить, чтобы не угробить корабли окончательно. Нельсон возмутился:

– Отступить?!

– Да, сэр, это сигнал с флагманского корабля.

И тогда Нельсон сделал свой знаменитый жест, он поднес подзорную трубу к слепому глазу:

– Где? Я не вижу никакого сигнала! Огонь!

Неприятель был разгромлен, победа полная, у адмирала Нельсона новая слава и новая неприязнь – никто не любит не подчиняющихся приказу. Вообще – то их не любят ни в одной армии и ни на одном флоте мира, потому что неподчинение почти предательство, но неподчинение Нельсона обычно приносило успех.

Сам он, понимая, что опалы не миновать, задумался, не отбыть ли к королю Фердинанду, некогда подарившему ему кусок почти бесплодной земли возле вулкана. И отбыть без лорда Гамильтона, как бы тот ни любил вулканы.

Но Англия встретила его как героя, наказывать за ослушание не стал даже адмирал Паркер, и Нельсон примирился с отечеством, решив на премиальные купить… дом, в котором мог бы поселиться с Эммой и лордом Гамильтоном (куда ж от него денешься?).

Это решение ввергло сэра Уильяма в ступор. Имение решено приобрести в графстве Суррей, место найдено великолепное – Мертон-плейс. Дом требовал перестройки, стоило все довольно дорого – девять тысяч фунтов (не считая будущих работ), но Нельсон выделял на это достаточные средства.

Эмма радовалась, как дитя, не замечая немого отчаяния мужа.

Лорд Гамильтон понимал, что это начало конца. Нельсон полностью заменял его в жизни Эммы. Когда-то лорд Гамильтон сумел прельстить Эмму тем, что предложил ей жизнь, которой она никогда не знала, огранил ее красоту и дал хоть какое-то образование. Эмма не стала настоящей аристократкой, какой была его первая супруга Кэтрин, она не сумела взять все, что он давал, и даже закрепить то, что взяла. Но хотя бы попробовала.

Эмме безумно нравилась такая красивая жизнь – с множеством слуг, в собственном доме, с богатыми подарками… Теперь все в прошлом, лорд Гамильтон почти разорен (пусть и с ее собственной помощью), он больше не мог дарить Эмме такую жизнь, у них был дом на Пиккадилли, который содержали скорее в долг. Он больше не был, не мог быть тем щедрым Уильямом, что мог бросить к ее ногам пусть не любые, но многие сокровища мира.

А Нельсон мог. И пусть Гамильтон понимал, что это пока, ненадолго, что Эмма расточительна и скоро Нельсон тоже выдохнется, но все равно Горацио мог.

Как-то само собой подразумевалось, что жить в Мертоне будут Эмма и Нельсон. А лорд Гамильтон? А маленькая девочка, рожденная Эммой? Сэр Уильям сознавал, что-либо он, либо девочка, и был готов к тому, чтобы выбрали не его. Хотелось сказать:

– Не нужно, я как-нибудь проживу сам в шотландском имении. Возьмите лучше малышку.

Но это означало признание в своей осведомленности, в том, что он давно знал и молчал. Тогда его начнут ненавидеть, а вынести ненависть двух самых любимых людей лорд не мог. Он промолчал.

Выбрали лорда, оставив девочку у кормилицы. Сэр Уильям совершенно зря переживал, привезти девочку в Мертон-плейс Эмме почему-то не приходило в голову.

Условия поставлены два: лорд Гамильтон совсем не участвует в покупке и не перевозит в Мертон-плейс ничего из своих вещей, кроме самого необходимого. Все книги, коллекции, ценности лорда должны остаться в доме на Пиккадилли.

Это было жестоко, потому что сэра Уильяма просто лишали его привычного образа жизни, он не имел возможности даже почитать любимые книги. В ответ на робкое возражение было сказано, что у лорда Нельсона прекрасная библиотека, где найдется что почитать. Он смотрел умными, грустными глазами на Эмму и думал о том, что говорить ей о вулканах или поэзии Гете бесполезно. В библиотеке адмирала Нельсона не было подобных книг, он не читал «Страданий молодого Вертера» или «Кандида», не интересовался проблемами вулканологии, Горацио предпочитал книги о морских приключениях.

Теперь сэра Уильяма отлучали от коллекций еще и так. Лорд Гамильтон понимал, что держать в своем доме черепки или старинные потертые вещи может только коллекционер, для остальных это хлам, но легче от такого понимания не становилось.

Собственная жизнь прекращалась совсем, теперь все подчинялось желаниям Эммы и Нельсона. Наверное, надо было просто отказаться переезжать в Мертон, оставшись в доме на Пиккадилли, но он не пожелал давать лишний повод для сплетен о своих любимых. Он потерпит, поживет, ну, хотя бы пока, а потом все как-то разрешится, само собой. В конце концов, они же не бросили его, предложили жить с собой рядом, даже в ручей напустили рыбу, чтобы лорд мог вволю заниматься рыбалкой.

Вполне стариковское занятие – сидеть с удочкой на берегу и, глядя на ленивый поплавок, вспоминать свою жизнь.

Он был согласен, со всем согласен – оставить коллекции и книги в доме на Пиккадилли, сидеть с удочкой, не мешая никому, делать вид, что ни о чем не подозревает, только бы им было хорошо, им, его любимым Эмме и Горацио. Он согласен стать для них щитом, изображая довольного жизнью рогоносца, терпеть насмешки и презрение, как было вовремя путешествия по Европе, только бы защитить своих любимых от слепой людской молвы и зависти. Пусть живут, пусть любят друг друга.

Лондонское общество в шоке: этот Нельсон совсем сошел с ума! Мало того, что откровенно таскается за толстой, растерявшей былую красоту бывшей жрицей любви, забыв о том, что у него есть жена, так теперь и поселился с ней в отдельном доме, презрев все мыслимые правила приличия. А лорд Гамильтон совсем глупец? Он и теперь будет утверждать, что их связь чисто платоническая?

Лорду Нельсону, как и Эмме, наплевать на все пересуды, адмирал дал возлюбленной полную свободу действий, и та развернулась. Привлеченная на помощь миссис Кэдоган развила бурную деятельность по организации настоящей фермы, где должно быть все: птица, коровы, живность, множество посадок овощей, фруктов… Эмма занималась парком и домом, делалось все, чтобы адмиралу было в Мертоне хорошо и спокойно.

Лорда Гамильтона ко всему этому не привлекали, ему оставалось только подробно расписывать Нельсону происходящие преобразования.

Имение назвали «Мертонским раем». Там действительно получилось уютно, хотя далеко не все закончено. Эмма придумывала и придумывала то новый мостик через ручей, то беседку, то целых пять ватерклозетов в доме, прекрасные плиты на кухню, новую обивку стен, а еще кучу разной мелочи…

Все это стоило сумасшедших денег, но кто мог отказать? Влюбленный Нельсон легко влезал в долги к друзьям, надеясь следующими премиальными оплатить расходы, страдающий от недостатка любви и внимания Гамильтон делал то же самое, но уже безо всякой надежды. Возможно, лорд разорился бы до долговой тюрьмы, оплачивая все капризы хозяйки Мертона, но, на его счастье и отчаянье, Нельсон не пожелал принять участия мужа своей возлюбленной в обустройстве имения.

И тогда лорд передумал изменять завещание, как собирался это сделать. Он не стал продавать шотландское имение, приносившее вполне ощутимый доход, а вырученные за несколько ваз четыре тысячи фунтов потратил не на Мертон, как очень хотел бы, а на… позолоту своего герба. Дурные примеры опасны и страшно заразны.

Мертон понравился всем родственникам Нельсона, которые побывали в имении. Всем, кроме, конечно, Фанни. Когда она попыталась урезонить мужа, решившись на покаянное письмо с просьбой вернуться и жить вместе, Нельсон отправил это письмо обратно с припиской, что оно ошибочно вскрыто лордом Горацио Нельсоном, но не прочитано. Ему не нужна Фанни, у него есть обожаемая Эмма, родившая обожаемую малышку Горацию. Эмму приняли его родственники, сестры даже подружились, а любимая племянница и вовсе обожала.

Конечно, разве могла сравниться вялая, довольно скучная, но при этом придирчивая и скуповатая Фанни с веселой Эммой, из которой энергия так и искрила во все стороны. Два преподобных отца – Эдмонд и Уильям Нельсоны – старательно закрывали глаза на совершенно нехристианское поведение сына и брата, которому было бы лучше развестись и не позорить свое имя. Старший, чтобы не осуждать то, что изменить все равно нельзя, а младший потому, что не желал показать зависть к брату. Брат Горацио Уильям Нельсон еще скажет свое слово, когда самого Горацио уже не будет на свете.

Несмотря на свои мощные стати, Эмма буквально порхала вокруг отца, своего обожаемого любовника, жалея только об одном: что не может показать им всем очаровательную голубоглазую малышку, названную именем его сына.

То, как Эмма обхаживала Эдмонда Нельсона, больно задело лорда Гамильтона. Ведь он сам старше отца Нельсона, но за ним обожаемая Эмма так не ухаживала. Сначала у сэра Уильяма даже мелькнула мысль, что Нельсона-старшего пригласят жить в Мертон, тогда они бы проводили время вместе, по-стариковски наблюдая за счастьем своих обожаемых детей (теперь Гамильтон мысленно называл Эмму и Горацио именно так). Замкнутые друг на друга, они точно никому не мешали бы и не мозолили глаза.

Но снова он не решился предложить, промолчал, а сами они не догадались. Нельсон знал только себя, Эмму и маленькую Горацию, которая жила у кормилицы. О лорде Гамильтоне вспоминали только тогда, когда нужно было куда-то ехать или принимать гостей. Он выполнял глупую роль щита, покорившись судьбе, таскался с беспокойной Эммой по приемам, приветствовал гостей, вымученно улыбаясь, и мечтал, чтобы его, если уж не любят, хотя бы оставили в покое.

Но не оставляли. Мертон вечно полон гостей, независимо от того, дома сам Нельсон или нет. Полтора десятка шумных людей за столом помимо хозяев, вечно какие-то праздники, переезды, и всюду, уцепившись за локоть Эммы (самому уже не успеть так быстро), – лорд Гамильтон, как объект насмешки, объект презрения.

Нельсону все переделки в Мертоне и само имение очень понравились, он не нашел к чему придраться, да и не имел такого намерения – все же Мертон выбирала и обустраивала его обожаемая Эмма. Нет денег на дальнейшее обустройство? Пусть работы идут, все будет оплачено. Кредиторы ссужали деньги с удовольствием, Нельсону доверяли, Долг за ремонт в Мертоне рос, постепенно приближаясь к стоимости самого имения.

Знать бы Эмме, к чему это приведет позже!.. Но когда это красавица задумывалась о деньгах? Только когда жила под жестким контролем Гревилла. Нельсон и Гамильтон не Гревилл, они не только не умели ограничить свою возлюбленную, но и не помышляли об этом. Странная троица резво и весело катилась к финансовому краху.

Еще до приезда Нельсона в имение туда приехала нежданная и, главное, нежеланная гостья.

Горничная Эммы Марианна, привезенная еще из Италии, с удивлением смотрела на стоявшую перед дверью девушку. Кого-то та очень напоминала… Такие же, как у хозяйки, голубые глаза, только вот форма совсем иная, уголки глаз опущены вниз. Нос похож на утиный… Фигурка странноватая, короткие ноги делали бедолагу совсем непривлекательной…

– Я Эмма Кюрье. Мне нужно поговорить с леди Гамильтон.

– Вы уверены, что она вас примет?

– Да, назовите мое имя.

Эмма не просто приняла, она буквально втащила девушку к себе в спальню и плотно прикрыла дверь, шипя:

– Зачем ты приехала?! Хочешь погубить меня?! Чего тебе нужно?!

– Я просто хотела посмотреть на вас, леди Гамильтон. Я уеду…

Эмма опомнилась: все же перед ней стояла собственная дочь, брошенная когда-то на руки родственникам. Конечно, Эмма посылала деньги на содержание, но давно убедила лорда Гамильтона, что дочери нет на свете. А уж Нельсон и вовсе не подозревал о ее существовании!

Какое счастье, что обоих мужчин нет в имении – Нельсон еще не появлялся, а Гамильтон уехал в шотландское имение. Эмма бросилась к бюро, дрожащими руками вытащила кошелек, достала все, что там было – два фунта стерлингов, протянула дочери:

– Вот… возьми, я потом пришлю еще. Много пришлю…

Девушка помотала головой:

– Мне не нужны деньги, леди Гамильтон, я просто хотела посмотреть на свою мать. Простите.

Эмма разрыдалась. Что за судьба, у нее две дочери, но ни одну не может показать людям! Эмма-младшая сокрушенно вздохнула:

– Не бойтесь, леди, я больше не приду и не напомню о себе. Но если вам будет нужна помощь, вы можете на нее рассчитывать. Конечно, у меня нет денег, но есть душа…

Трудно передать боль и ужас, которые испытывала Эмма, глядя, как коротконогая фигурка, чуть прихрамывая, удаляется от Мертона…

Через мгновение в спальню вбежала миссис Кэдоган:

– Это была Эмма?! Я же ей, мерзавке, говорила, чтобы не смела приближаться к тебе!

– Мама, откуда она узнала, где мы живем?

– Из газет. Леди Гамильтон и лорд Нельсон слишком заметные личности.

– Кто ей сказал, что я леди Гамильтон?

– Ты сама, Эмма. Забыла, что, живя в Неаполе, ты писала письма, что как только станешь леди Гамильтон, так заберешь дочь к себе?

Эмма в отчаянии закусила руку, почти застонав. Она не поинтересовалась, как живет девушка, не нужна ли ей помощь, главным был страх разоблачения.

Миссис Кэдоган успокоила дочь:

– Я буду почаще ездить в Честер, чтобы у нее не было повода появляться здесь.

Сердце миссис Кэдоган обливалось кровью, ведь это были ее дочь и ее внучка! Внучка, которая не виновата, что родилась вне брака и не могла никого назвать своими матерью и отцом.

В жизни все наказуемо, придет время, и Эмма Гамильтон пожалеет, что не поддерживала связь со старшей дочерью, хотя та еще раз предложит помощь в самую отчаянную минуту. В жизни за все приходится платить. Ту, которая в два года называла ее мамой, леди Гамильтон оттолкнула сама, а второй, обожаемой Горации, запретит произносить это слово.

– Мама, знаешь, на кого она похожа?

– На тебя… только не во всем, ты красивая, а она…

Эмма сокрушенно покачала головой. Нет, не в некрасивости дело, не в ненормально коротких ногах. Никто не должен видеть эту девушку, а тем более знать, что это ее дочь. Девушка была похожа на своего отца…

Эта тайна могла бы отравить жизнь Эмме Гамильтон, если бы та была в состоянии долго страдать по кому-то, кроме дорогого Нельсона.

Но Нельсон вскоре приехал, имением и проделанной в нем работой восхитился, объявил, что смертельно устал и чувствует себя отвратительно, и пожелал, чтобы за ним ухаживали.

Нужно ли говорить, что Эмма делала это с особым удовольствием. Лорд Гамильтон был отодвинут на задний план совсем, но он не обижался и не ревновал, к Нельсону он не ревновал никогда. Жизнь в «Мертонском раю» резво покатилась вперед, управляемая энергичной Эммой и оплачиваемая ее мужем и любовником.