Текст книги "Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы"
Автор книги: Наталья Павлищева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
В Россию…
ВБерлине Иоганна привычно оставила Фрикен дома и отправилась ко двору одна, ей даже в голову не пришло, что главная фигура во всей суете – ее дочь; казалось, Фрикен – всего лишь досадная обуза.
На вопрос, почему не прибыла сама принцесса София, ради которой, собственно, затевалась встреча, был дан ответ:
– Она нездорова после дальней дороги.
Но ясней всего говорил взгляд Иоганны-Елизаветы: мол, разве мало моего присутствия, при чем здесь дочь?
Император оказался настойчив, на следующий прием потребовал привести Софию-Фредерику непременно. Мать ужаснулась, будучи уверенной, что дочери нигде не придется появляться: она не позаботилась о нарядах для Фрикен, с собой взяли всего пару домашних платьев, одно – для скромного выхода, придворного не было вообще, а старые использовать нельзя, девочка быстро росла, и они все малы.
Фрикен снова осталась дома. Император Фридрих почувствовал ложь в неуверенном голосе принцессы Иоганны, предложил немедленно отправить к девочке лекаря, если уж она столь больна, что второй раз не может прийти на прием ко двору. Пришлось признаваться в отсутствии наряда… Разъяренный Фридрих распорядился отправить Софии-Фредерике платье его сестры. Оно оказалось великовато, но девочка все же появилась на обеде у короля.
Конечно, Иоганна пережила немало неприятных минут объяснений с Его Величеством, но все закончилось благополучно, сама невеста Фридриху понравилась, он дал Софии наставления на будущее, а ее матери вообще поручение: вместе с французским посланником Шетарди постараться скинуть со своего места канцлера Бестужева. О… это было бальзамом на душу Иоганне! Кого-то с кем-то поссорить и вмешаться в чужие дела… любимое занятие, кроме того, это поручение короля, и дано оно с уверенностью в том, что Иоганна сможет воспользоваться своими родственными (!) связями при русском дворе.
Конечно, сможет! Разве императрица Елизавет не ее родственница и не бывшая невеста ее брата? Смотрите, как Елизавет привязана к ее семье, к самой Иоганне! Фрикен снова была практически забыта, ей полагалось всего лишь находиться рядом с матерью и вести себя прилично. Иоганна чувствовала себя не просто в центре внимания, а в центре европейской политики. Подумать только, от ее ловкости, в которой мать Фрикен не сомневалась ни на мгновение, зависели отношения в Европе! Это ли не звездный час?
Иоганна принялась собираться в Россию так, словно это ей предстояло выйти замуж. Удивительно, что сама Фрикен не оказалась по оплошности оставленной с отцом в Берлине.
Наконец в январе все было улажено, и Иоганна с дочерью и минимумом сопровождающих – полковником Латорфа, фрейлиной Каин, горничной Шенк и несколькими слугами – двинулись вперед. Фрикен тепло попрощалась с отцом, словно чувствуя, что больше его не увидит: фельдмаршала почему-то не позвали в Россию.
Ехали под именем графини Рейнбек и ее дочери.
Императрица почему-то торопила, а снег, как на грех, в тот год не выпал, пришлось тащиться по стылой грязи, которая днем на солнышке превращалась в настоящую. Зато постоянно дул ледяной ветер, намерзлись и намучились сильно.
Но только до границы России. Словно стремясь оправдать репутацию России как страны снегов и морозов, за Митавой уже лежал снег, а мороз стал столь силен, что пришлось закрывать лица шерстяными масками. И вот граница России, там, за Двиной, уже ее земли…
Их встретили загодя, от этой встречи голова пошла кругом.
От Митавы до границы почтовых станций уже не было, пришлось брать лошадей и даже сани у местных крестьян, потому и кутаться во все, что нашлось под рукой, – шубейки у принцесс оказались для русских холодов куцеваты. Выглядели путешественницы не слишком презентабельно.
Увидев впереди толпу, Иоганна откровенно занервничала, но провожавший их от Митавы русский полковник Воейков успокоил:
– Вас встречает рижский вице-губернатор князь Долгорукий.
Русские все делали с размахом, приказано встретить достойно – встретили. Только это «достойно» немецкими принцессами и рижским вице-губернатором понималось по-разному. Русские все делали с размахом, непривычным для немецких принцесс.
Сани остановились, не доехав до блестевшей на солнце золотой придворной кареты, с окнами из хрусталя. Фрикен мысленно ахнула: как в сказке про Золушку! Оставалось только надеяться, что карета не превратится через пару часов в тыкву…
Не превратилась: карета, Долгорукий, эскадрон кирасир в черных плащах, восседавших на отборных рыжих лошадях, множество саней сопровождающих, звон бубенцов и даже роскошные шубы на собольем меху, преподнесенные гостям от имени императрицы, чтобы не замерзли в дороге, – все было настоящим, хотя казалось совершенно нереальным.
Им помогли перебраться в императорскую карету, перетащить немногочисленные вещи (снова выглядели, как бедные родственницы!) и тронулись в путь к Риге. Роскошнейшие шубы на плечах, каких не бывало даже при дворе императора Фридриха, обтянутые шелком сиденья кареты на полозьях (чтобы ехать по снегу быстрее), эскорт – все казалось сном, ожившей сказкой. Но это было только начало. В Риге их встретил не просто перезвон церковных колоколов, весь город высыпал на улицы, раздавалась пушечная пальба, приветственные крики, музыка полковых оркестров… Все смешалось в единый шум, блеск, от которого просто кружилась голова…
К изумлению Иоганны и Фрикен, встречающие говорили по-французски едва ли не лучше их самих, многие понимали и немецкий, все были ласковы, предусмотрительны, вежливы… Никаких медведей на улицах, никакого дикарства.
Генерал-аншеф Салтыков, приветствовавший их в Риге и сопровождавший до Петербурга, в красивом большом парике, кафтан на нем отменного покроя, вовсе не старомодный, с бриллиантовыми пуговицами, причем этих кафтанов несколько (трижды менял за день!), и пуговицы на всех разные, но не менее богатые…
Богатым здесь было все: наряды встречавших, кареты, даже лошади у кирасиров…
Передохнули в Риге и отправились в Петербург. Императрица с наследником были в Москве, и Елизавета Петровна приглашала путешественниц туда, но сначала решено передохнуть в столице.
Петербург показался шпилем Адмиралтейства и еще высоченным шпилем какого-то собора. Салтыков объяснил, что это Петропавловская крепость, а шпиль ее соборный… Его последние слова потонули в пальбе пушек – путешественниц приветствовали с крепостных бастионов. У высокого крыльца Зимнего дворца их встречал санкт-петербургский вице-губернатор князь Репнин со свитой. Солнечные зайчики, отражавшиеся от золота и бриллиантов на их нарядах, слепили глаза.
К Иоганне с дочерью приставлены четыре фрейлины, которые тут же сообщили, что им необходимо «приспособиться к русской моде», а посему надлежит перемерить несколько нарядов, чтобы определить, какие подойдут. Никакого различия в моде не было, русский двор одет по последней парижской моде, но императрица, видно, хорошо знала положение финансовых дел в Цербсте, а потому давала возможность Иоганне с дочерью приодеться, чтобы не выглядеть бедновато на фоне блеска двора.
Таких нарядов у Фрикен не было никогда в жизни! Мать старательно делала вид, что их багаж с платьями просто постигло несчастье – затонул, а потому они вынуждены принимать предложенное по-родственному Елизаветой Петровной. Фрейлины соглашались, щебетали вокруг, но было видно, что они все понимают.
Наконец двинулись в Москву. Обоз из тридцати роскошных саней – это сопровождение принцесс. Но Иоганна и Фрикен уже ничему не удивлялись, такое внимание стало привычным, к хорошему вообще привыкаешь быстро.
Главная дорога государства, по которой часто ездила императрица, – очень широкая, тщательно выровненная, даже выглаженная, освещена множеством костров, чтобы ехать можно и затемно. По пути не просто почтовые станции – путевые дворцы, в которых всегда ждут ужин и перины для сна. Сказка продолжалась…
В Москву прибыли уже вечером, но в Головинском дворце их ждали.
Едва успели сбросить шубы, как примчался великий князь. Петр за те годы, что мать и дочь его не видели, немного вырос, но мало изменился. Он был все так же неуклюж и угловат, но весьма обрадован приездом родных, о чем немедленно сообщил по-немецки:
– Как я рад вашему приезду! Я хотел скакать вам навстречу, но тетя не пустила!
Фрикен смотрела на своего возможного жениха и дивилась: куда девался тот зажатый, несмелый узкоплечий мальчик из Эйтина? Плечи не стали шире, хотя он, конечно, вырос и окреп, но дело не в том. Петер стал уверенней, он чувствовал свое новое положение, заботу и почти преклонение окружающих (еще бы – наследник престола!). Фрикен поняла: это из-за того, что с ним хорошо обходятся, наверняка здесь никакого гороха и розог. Девочке понравилось.
Но тут пришел скороход от императрицы, зовущей в свои покои.
– Но мы не переодеты! – в отчаянье вскрикнула Иоганна.
Слуга в богато расшитом золотом кафтане низко поклонился:
– Велено, как есть…
Фрикен почему-то подумала, что если уж у слуг позумент золотой…
Иоганна, выполняя требования придворного этикета, быстро произносила заготовленную для императрицы речь, а София-Фредерика исподтишка разглядывала Елизавету Петровну. Императрица, по одному мановению руки которой их жизнь была превращена в сказку, выглядела соответственно – доброй феей. Она была удивительно красива, полноватая, но мягкая и грациозная, особенно хороши лучистые светло-синие глаза. Фрикен подумала: жаль, что племянник совсем не похож на тетушку. Живая, легкая, со здоровым (пока еще) румянцем, алыми красивой формы губами, Елизавета Петровна была удивительно приветлива, спокойно выслушала сбивчивую речь родственницы, ответила на отменном французском, что очень рада приезду и ее намерения останутся такими же, расцеловала обеих принцесс в щеки и пригласила пить чай.
– Княгиня, как вы похожи на своего брата!
Ее прекрасные глаза затуманились слезами. Иоганна действительно была похожа на Карла, но об этом давно забыла, Карл умер много лет назад, и сестра не вспоминала бы о нем, если бы не российская императрица.
Потом они пили чай втроем, Елизавета Петровна то и дело переводила разговор на Софию-Фредерику, которая интересовала ее куда больше берлинских придворных связей ее матери, о которых Иоганна все пыталась намекать императрице. Правительнице понравился французский язык девочки, она откровенно сказала, что для того, чтобы стать невестой великого князя, нужно многому научиться:
– Небось не к одной тебе сие требование, князюшка тоже от учебы не бегает, за уроками сидит ежедневно. Нужно русский выучить непременно. При дворе можешь говорить по-французски, но с людьми – по-русски, в России не любят тех, кто нашего языка не знает.
Фрикен смотрела на красивую доброжелательную женщину во все глаза, время от времени кивая, казалось, девочка впитывает каждое слово, каждый звук. Императрица даже чуть смутилась:
– Мучить тебя занятиями не станут, я распоряжусь, да только прилежание все равно нужно.
Иоганна просто не могла дольше сидеть неприметно, вмешалась:
– Прилежанием София славится. Все, что полагалось, учила добросовестно. – Видно, вспомнила набор этих самых уроков, чуть смущенно уточнила: – Не все, что ей преподавали, нужно при русском дворе… Но читать принцесса любит очень!
– Это очень хорошо. А еще непременное условие венчания – переход в православную веру.
Девочка почти с ужасом посмотрела на мать. Перед отъездом отец вручил ей большущую записку о том, что должна и чего не должна делать дочь в далекой чужой стране. Первой из этих «не должна» была перемена веры. Именно из-за православия Христиан-Август и был против предстоящего брака. Императрица, видно, все поняла, ее ласковая рука легла на пальчики девочки:
– Никто неволить не станет. Приставлю к тебе умного человека, который все объяснит, примешь душой веру – значит, крестишься, а на нет и суда нет.
Мать с дочерью не поняли выражения, Елизавета Петровна объяснила.
– Князь Петр не слишком усерден был в изучении основ православия, крестился, больше чтоб мне угодить, ты, девочка, вижу, разумная, постарайся понять и принять. Отличия с лютеранством в символах веры нет, только в обрядах, а православные обряды красивы и душевны. Но навязывать не стану.
Принцесса Иоганна опомнилась:
– Вашему величеству отдыхать пора, а мы вас задерживаем своими разговорами…
Елизавета Петровна почему-то от души расхохоталась, позже Фрикен поняла почему – для императрицы день только начался, она не спала по ночам.
– Удобно ли вас разместили?
– Пока не знаю, но думаю, удобно, – Иоганна снова чувствовала себя в центре внимания, дочь была отодвинута в сторону.
– Отдыхайте несколько дней, потом пришлю учителей Софии.
– Можно завтра, – неожиданно даже для себя вдруг заявила девочка.
Императрица с изумлением посмотрела на нее и улыбнулась:
– Хорошо, завтра. А ныне отдыхайте после долгого пути… Потом расскажете и о том, как ехали, и том, как жили…
В комнатах было тихо и почти жарко, потрескивали дрова в печи, поскрипывал снег под ногами у кого-то из охранников под окнами, похрапывала быстро заснувшая мать. А Фрикен спать не могла. Нет, постель, как всегда в России, была мягкой и пышной, лежать удобно, но девочке мешали уснуть мысли.
Ее привезли в далекую Россию, чтобы выдать замуж за Карла-Петера. Он уже крещен и теперь просто Петер. Тот самый мальчик из Эйтина, которому страшно завидовала маленькая Фрикен, все же стал наследником российской короны. А она должна стать его женой. Фрикен была девочкой своего времени, она прекрасно понимала, что будущего мужа ей выберут родители, воспитанная в лютеранской строгости, помнила, что должна его полюбить и быть верной, хорошей женой, и теперь только пыталась понять, сможет ли быстро полюбить Петера.
Он сильно изменился за те пять лет, что они не виделись; конечно, подрос, но у Петера все такие же полусонные глаза под тяжелыми веками, нервная походка и подергивания. Это неудивительно, его так строго держали в Киле… Но рядом с этой доброй и красивой женщиной, которая теперь заменила мать, Петер непременно должен оттаять, стать свободней и живей. Да уже стал!
Посреди ночной февральской Москвы за тридевять земель от дома немецкая девочка решала для себя вопрос, сможет ли полюбить своего кузена, такого же немца. Двое детей должны создать семью и продолжить род Петра Великого. Конечно, когда мадемуазель Кардель читала ей Расина или Корнеля, Фрикен совсем не такой виделась первая любовь… Возлюбленный прекрасной принцессы должен быть таким же прекрасным. Петер до прекрасного принца не дотягивал, но Фрикен дала себе слово постараться найти в нем как можно больше хороших черт, чтобы скорее привыкнуть и полюбить. Так ей посоветовала на прощание Кардель, опечаленная, что ее не берут вместе с воспитанницей.
Фрикен долго вспоминала Петера, сравнивая его нынешнего с тем, что был когда-то в Эйтине, и приходила к мысли, что он изменился к лучшему.
Постепенно мысли перешли к императрице. Вот кого ни с кем сравнивать не нужно! Фрикен влюбилась в Елизавету Петровну с первого взгляда, потянулась к ней всей душой не только потому, что красивая и щедрая, – девочка невольно почувствовала, что женщина добрая. К ней очень хотелось прижаться, чтобы почувствовать исходящее тепло…
Оставался вопрос веры, но ведь Елизавета Петровна обещала не настаивать… Мать, пока возвращались к себе и потом укладывались спать, фыркнула:
– Нечего об этом говорить! Сменишь, и все тут.
– Но отец…
– Отец далеко, а ты здесь. И корона тоже здесь!
С утра к ней пришел учитель русского языка Ададуров. Он был строг, но спокоен, сразу же похвалил за прилежание и схватчивость:
– Учение хорошо пойдет.
Это показалось Фрикен совсем не страшным, учить язык ей понравилось. А вот следом пришел Симеон Тодорский, приставленный для обучения основам православия.
Когда в комнату, выделенную для занятий, вошел высокий сухощавый человек в черной монашеской одежде, Фрикен невольно сжалась: почему-то показалось, что он сейчас схватит и потащит в церковь крестить ее в другую веру. Золотой крест на его груди притягивал к себе взор…
Симеон перекрестился на образа в углу и присел, позвав девочку ближе:
– Бояться меня не надо, я детей не ем. Взрослых тоже. А теперь давай посмотрим, что знаешь ты и что я. Сравним и попробуем понять, насколько отлично.
Он говорил по-немецки так чисто, что, не знай Фрикен, что перед ней русский, ни за что не догадалась бы. Разговор потек спокойный, свободный… К ее удивлению, оказалось, что Тодорский знает о лютеранской вере много лучше ее самой. Откуда?
– После Московской духовной академии учился в университете в Галле четыре года, как раз историко-критическому взгляду на богословие. Только потом постриг принял.
Как же с ним было легко и хорошо! Быстро пропал страх перед крещением, стало ясно, что православие весьма близко к лютеранству, а что касается обрядов, так их еще посмотреть нужно. Уроки с Тодорским быстро стали любимыми.
А вот русский язык был труден, она учила слова день и ночь, особенно тяжело давались ударения и принадлежность к роду. Ну почему тарелка женского рода, а нож – мужского? И рыба – тоже женского?
Мать, убедившись, что за дочерью нет необходимости приглядывать, занялась своими делами, то есть интригами. Она быстро завела множество знакомых при дворе и среди иностранцев, ее жизнь если и отличалась от домашней, то только богатством и возможностями. Иоганна чувствовала себя при дворе как рыба в воде, здесь свободно говорили по-французски, носили наряды по парижской моде, причесывались так же, танцевали новомодные танцы, а уж веселились вообще куда больше, чем в Гамбурге или Берлине! Многочисленным родственникам летели письма с описанием роскоши русского двора и того, как принимает ее императрица! При этом о дочери и не вспоминалось. Правда, Иоганна нашла повод не писать о Фрикен: пока она не была объявлена невестой наследника, значит, о ней можно не вспоминать.
В письмах принцессы Цербстской казалось, что российская императрица вдруг воспылала любовью к своей несостоявшейся родственнице и позвала к себе, чтобы непонятно почему облагодетельствовать.
Вечно занятая собой мать не мешала занятиям Фрикен. Сначала немного мешал Петер, который мог появиться в неурочный час и удивленно разглядывать старательно зубрившую падежи Фрикен:
– К чему вам это? Пусть по-русски говорят русские! Мы с вами немцы, нам надлежит говорить по-немецки!
– Но, Петер, императрица просила, чтобы я освоила русский как можно скорее. К тому же как можно жить в стране и не понимать, о чем говорят подданные?
– Вы считаете их своими подданными?
Ого, этот Петер не так прост и не такой уж тупой увалень!
– Возможно, они будут таковыми…
– Да, тетка хочет, чтобы я женился на вас. Я был рад, когда вы приехали, – все же родственницы. Но я влюблен в другую – Лопухину. Жаль, что ей пришлось уехать, когда сослали ее мать. Знаете, за дурные речи об императрице ей рвали язык и сослали в Сибирь.
– Что?!
– Да, по приказу императрицы Лопухиной вырвали язык и отправили в ссылку.
Мир померк. Как могла такая добрая и ласковая Елизавета Петровна отдать столь жестокий приказ?
Не удержалась, спросила у Тодорского. Тот вздохнул:
– Чтобы править, одной доброты мало, иногда нужно быть и жестокой. Лопухина и впрямь много дурного говорила, а на Руси издревле языки, которые их хозяева за зубами держать не могут, рвали, чтобы больше не сболтнули лишнего. А теперь подумайте, что лучше – продолжать говорить дурное, что на плаху приведет, или без языка, да живой? А Ее Императорское Величество зарок дала к смертной казни никого не приговаривать, вот уж сколько лет никого не казнили. К столбу подводят и милуют, заменяя казнь ссылкой.
Фрикен запомнила этот урок.
А ночью снова невольно задумалась о своем женихе. Она уже не сомневалась, что Петер будет женихом. Почему он не хочет учить русский язык? Словно презирает народ, которым ему предстоит править. Так нельзя.
Петер любит Фридриха Прусского, но ведь Фридрих заботится о своем народе, и вообще, он интересуется вовсе не только армией, император очень любознателен. Фрикен вдруг поняла, что ей нужно сделать! Петер хоть и обожает императора, никогда его не видел, только слышал от других, а она видела и даже была приглашена к его столу перед отъездом сюда. Она тоже очень уважала императора Фридриха, его было за что уважать, хотя и не так, как Петер, но ей есть что рассказать. Нужно поговорить с Петером о Фридрихе Прусском, это сильно сблизит их!
Фрикен интуитивно нащупывала возможности стать своему жениху ближе, подружиться с ним, ей очень хотелось быть счастливой в браке, любить и быть любимой.
К тому же Петер любил дурачиться, его подвижность все время ограничивали, как и ее когда-то. Фрикен помнила, как в детстве бегала по ступенькам лестницы вверх и вниз, пока мудрая мадемуазель Кардель не стала нарочно водить девочку играть в подвижные игры с детьми в городском саду. А Петера, наверное, не водили, ему мало танцевальных па в бальной зале, все время хотелось просто попрыгать. Может, предложить и Петеру побегать по лестницам? Нет, это будет выглядеть нелепо, если два уже почти взрослых человека станут носиться как угорелые…
Фрикен всерьез задумалась, как вести себя с женихом. Они пока не были обручены, все только витало в воздухе, хотя все понимали, зачем приехали из далекого Штеттина две принцессы – мать и дочь.
Петеру очень понравились ее разговоры об императоре Фридрихе, но быстро выяснилось различие в их интересах. Блестя глазами, мальчик расспрашивал, в какой мундир был одет император, какие знаки отличия она заметила, какие постовые стояли на часах… Фрикен честно пыталась вспомнить, но помнила только цвета мундира, но никак не знаки отличия и уж тем более не мундиры часовых. Девочка впервые была при дворе, обедала с королем, да еще и будучи спешно собрана, до мундиров ли ей? Петер злился, даже ногой топал. И вообще, он слишком дерганый, это даже раздражало, но Фрикен старалась поддерживать разговор, о чем бы он ни шел, пыталась интересоваться формой, мундирами, знаками отличия.
В отличие от Петера Фрикен очень повезло с воспитательницей, мадемуазель Кардель научила ее, что любая беседа может стать приятной и полезной, если интересоваться словами собеседника. Петер очень много знал о военной форме, об истории крепостей, уставах и правилах в войсках. Это совершенно не интересовало Фрикен, но она стойко выслушивала, надеясь заинтересоваться позже.
Подросток чувствовал себя просто счастливым, у него была такая добрая тетка, ему привезли столь внимательную и вовсе не зазнайку невесту, он вдоволь мог говорить по-немецки, не утруждая себя этим противным русским языком, все складывалось удивительно хорошо.
В один из первых же дней счастливый Петер не придумал ничего лучше, как радостно объявить невесте, что не любит ее и никогда не полюбит, но всегда будет с ней откровенен, если полюбит кого-то другого. Фрикен с трудом сдержала слезы, как же он жесток! Нет, наверное, не жесток, а просто ничуть не думает о ней самой, о ее чувствах. Она же тоже его не любит, но кричит об этом при каждой встрече? В глубине души девочка понимала, что такие оскорбления и пренебрежение чувствами будут всегда, но ей так хотелось верить в счастье, что Фрикен избегала думать о неприятностях.
В отличие от своего жениха она много и усердно занималась, и прежде всего тем самым ненавистным Петеру русским языком. А еще много и подолгу беседовала с разумным Симеоном Тодорским. Он проводил принцессу в собор, чтобы она посмотрела службу. И служба, и убранство собора просто потрясли Фрикен, привыкшую к скромности лютеранских служб. Когда сверху раздалось пение хора, она замерла… Мелодии выводили только голоса, без органа, но как же это было красиво…
У Фрикен серьезный дефект слуха: нет, слышала она прекрасно, но в таком редком случае, как у нее, для человека не существовало музыки. Так бывает, поющие голоса воспринимаются прекрасно, а вот звуки музыкальных инструментов сливаются воедино, превращаясь просто в шум или вообще какофонию, не доставляющую никакого удовольствия и даже сильно раздражая. При этом у Фрикен прекрасное чувство ритма, она хорошо танцевала и даже неплохо пела. Но петь невозможно, потому что требовалось сопровождение, а значит, звук оркестра.
Постепенно она привыкла не раздражаться при звуках музыкальных инструментов, но удовольствия получать так и не стала. Много позже императрица Екатерина II обещала большую премию тому, кто разобрался бы в причинах такого дефекта и сумел избавить от него. При ее жизни не разобрались, так и была Екатерина II глуха к музыке.
Это тоже оказалось большим препятствием к общению с Петером: тот, напротив, обожал музыку и страстно желал научиться играть, пусть не как император Фридрих на флейте, но хотя бы (!) на скрипке. Его егерь Бастиан, сам игравший вполне сносно, обучал юношу, но для хорошего владения скрипкой нужна все та же усидчивость. И все же Петер выучился! Удивительно, но страшно дерганый и неусидчивый юноша терпеливо водил смычком по струнам, добиваясь нужного звучания. Позже он даже играл в придворном оркестре, им же и созданном, но то и дело получал тычки от капельмейстера, потому что забывал, что скрипка – инструмент нежный и певучий, а смычок не шпага, чтобы им нападать.
Петер не понимал стараний своей невесты, учившей русский язык, ему казалось, что она выслуживается перед императрицей. А Фрикен не понимала, что он не понимает. Как можно не учить язык того народа, которым собираешься править? Трещинка в отношениях пропадать не собиралась, напротив, она грозила разрастись в настоящую трещину.
И вдруг…
Все очень хорошее и дурное в нашей жизни происходит вдруг.
Лежа без сна, Фрикен вспоминала русские слова, которые должна выучить к завтрашнему утру. «Карашо»… звук «х» никак не давался привыкшему к более четкому немецкому произношению языку. А еще «ч» и «л» получалось куда мягче, чем иногда нужно. Вообще эти мягкие и твердые знаки дались не сразу.
Несколько слов она не смогла вспомнить, а потому вскочила и при свете ночника открыла тетрадь. На улице холодно, в комнате жарко натоплено, но, как и везде, во дворце страшные сквозняки; Фрикен, закуталась в большую шаль, подаренную императрицей, и перебирала голыми ногами на холодном полу, но не вернулась в постель, пока не прочитала снова весь урок. А потом еще и еще трижды. Ноги закоченели окончательно, в постели долго не удавалось согреться.
Хуже всего, что вот такие ночные занятия стали привычными. Не обувать же ради десятка минут туфли, босые ноги мерзли, но принцесса не сдавалась, она зубрила и зубрила, зато по утрам Ададуров только дивился тому, как быстро идет обучение русскому языку у его подопечной. Никакого сравнения с упрямым великим князем, который за два года освоил куда меньше, чем его невеста за два месяца.
Шенк пригляделась к Фрикен:
– Вы не больны ли?
Та и впрямь чувствовала себя дурно, ее трясло, но сдаваться не собиралась.
– Нет, все в порядке.
– У вас жар!
Это оказался не просто жар, уже немного погодя Фрикен была на грани жизни и смерти. Тогда не знали антибиотиков, и воспаление легких часто заканчивалось смертью.
Принцесса Иоганна сначала страшно испугалась, что это оспа, она боялась даже подходить к дочери, потом страшно противилась намерениям лекарей пустить девочке кровь. Вообще-то метод лечения тоже был весьма жестоким, кровь пускали по любому поводу: от несварения желудка до почечной колики, а при жаре у больного это считалось обязательным.
Императрицы не было в Петербурге, вернувшись, она немедленно примчалась к девочке. Фрикен лежала без сознания, Иоганна бестолково топталась рядом, и, кроме прохладных компрессов на лоб, ребенка ничем не лечили. Попросту выгнав мамашу из комнаты, Елизавета Петровна распорядилась пустить кровь.
– Почему больна принцесса, отравили?
– Нет, Ваше Величество. Это оттого, что часто стояла босыми ногами на холодном полу.
– А кто заставил?!
– Никто не заставлял. – Девица Шенк была перепугана до крайности. – София-Фредерика по ночам учила русские слова втайне от всех.
– Как это? – обомлела императрица.
– Вставала ночью и при свече учила уроки. Ей очень хотелось поскорей выучить русский.
Глаза Елизаветы Петровны наполнились слезами: эта девочка даже в бреду шептала русские слова! Императрица уже знала одно: если только она выживет, то останется в России обязательно, даже если для этого придется отнять Софию-Фредерику у матери!
За двадцать один день болезни кровь пускали шестнадцать раз. Открывая глаза, Фрикен часто видела перед собой Елизавету Петровну, которая просиживала у ее постели часами. Был момент, когда казалось, что Фрикен все же не выживет. Мать предложила позвать лютеранского священника, но девочка попросила Тодорского.
– Фрикен, ты не понимаешь, что говоришь!
– Позовите…
– Что?! Что случилось?! – Императрица, увидев слезы на глазах Симеона Тодорского, пришла в ужас.
– Господь милостив, он не допустит смерти этого ребенка.
– Она жива? Фу, как вы меня напугали! – прижала руки к сердцу Елизавета Петровна.
– Ваше величество, надо убрать подальше от принцессы всяких болтунов. При больном ребенке обсуждать, что в случае ее смерти невестой наследника станет саксонская принцесса Мария-Анна! И мать тоже не слишком умна.
– Откуда сие известно?
– Что обсуждали? Так принцесса сама сказала. Попросила меня позвать, долго беседовали о загробной жизни и той, что вокруг нас. Сказала, что порадуется за наследника, если у того вместо нее будет хорошая невеста…
– Знаете, почему она заболела?
– Весь двор о том говорит – учила по ночам русские слова.
– Это не подстроено ли?
– Нет, принцесса и впрямь дорожит вашим вниманием и хочет быть приятной, и русский выучить тоже хочет… и православием интересуется не по приказу. Хорошая царица была бы… Только бы выздоровела.
– Помолись за здравие, я всякий день подолгу перед образами стою, молюсь.
– Я тоже, – вздохнул Тодорский…
Выздоравливала Фрикен долго и трудно, но она чувствовала, как изменилась вокруг атмосфера. Все эти дни рядом почти бесилась Иоганна-Августа, особенно после приезда императрицы. Мать снова оказалась в тени своей дочери и, как ни странно, думала не столько о ее выздоровлении, сколько о том, что смерть девочки повлечет за собой возвращение в тихий Штеттин.
Нарыв в боку прорвало, девочку уже стали сажать в подушках. Она страшно исхудала, была больше похожа на тень той веселой очаровательной принцессы, которая приехала в Россию. Зато суетились вокруг нее с удвоенной энергией, потому что все знали: принцесса заболела, уча ночами русские слова.
