Текст книги "Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы"
Автор книги: Наталья Павлищева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Несостоявшаяся любовь…
Императрица взволнованно, вернее, в крайнем раздражении ходила по спальне. Притащить из захолустья этого идиота, назвать наследником, вложить в него столько средств и сил, женить, чтобы он вел себя как полный придурок?! Елизавета Петровна уже тысячу раз пожалела, что назвала племянника наследником престола, можно и переиграть, только в чью пользу? Разве что будет внук. Но ведь и того не предвидится. Для чего она их поженила? Чтобы родили наследника, но эти двое дураков в спальне играют в куклы!
Императрица была страшно разгневана на племянника за дурость, а на его жену за неспособность этой дури противостоять. Ведь как радовалась, что у Петра разумная, серьезная супруга, казалось, только женятся, сразу возьмет его в руки, заставит вести себя, как положено молодому мужу, а не дерганому подростку.
Камердинер доложил о приходе Бестужева.
– Пусть войдет.
Бестужев тоже странен, он далеко не красавец, но более всего канцлера портило отсутствие зубов, из-за чего губы проваливались внутрь рта, при разговоре во все стороны летела слюна, а шепелявую речь было трудно разобрать. Елизавета Петровна страшно не любила общаться с Бестужевым, но вынуждена признать, что редко встретишь людей умней, а вернее, хитрей канцлера. Он вел всю внешнюю политику России, представляя императрице лишь документы на подпись, но он же был против Екатерины как невесты наследника. Императрица поступила не только против воли Бестужева, вопреки его совету, но и тайно от канцлера.
И все же сейчас Елизавета Петровна позвала для совета именно его.
Бестужев действительно был исключительно ловок, он уже понял, зачем нужен императрице, а потому прихватил с собой заготовленную (и все-то он знал заранее!) бумагу с советами.
– Алексей Петрович, ты умен и сам небось понял, зачем звала.
– О наследнике речь поведешь, матушка?
Это не официальный прием, потому можно без титулов, не обязательно именовать «Ваше Императорское Величество», можно просто «матушка», хотя Елизавета куда моложе самого Бестужева. Но она позвала не в большой кабинет, а в спальню, хотя и парадную, разговор наедине, значит, особо доверительный, одна Мавра Егоровна вон в углу со свечами возится.
– Поведу. Что с ними делать? Ведь толку никакого, месяц за месяцем – ни наследника, ни серьезности. Бегает с собаками и гоняет лакеев, а она не перечит. Что делать?
Бестужев ловко выхватил из-за обшлага бумагу, протянул императрице:
– Я тут предложения по сему делу подготовил, прочтешь ли на досуге, матушка?
Елизавета Петровна бумагу взяла, но потребовала сказать и словами:
– Говори сейчас.
– Мыслю, молодежь надо от двора удалить хотя бы на время.
– Куда ж их?
– А хоть в Ораниенбаум, там дворец хорош, подновить, что обветшало, и жить в свое удовольствие.
– А ведь дело говоришь! Там есть где порезвиться на просторе, пусть побегает, на воздухе крепче станет.
– И собак можно не в спальне держать, а на псарне…
– Где?!
Хитрый Бестужев словно вскользь сказал, чтобы не выглядело жалобой на князя, но Елизавета Петровна все поняла.
– Где он собак держит?
– В спальне за перегородкой.
– Рядом с женой?
Канцлер только развел руками…
– Теперь понятно, почему они любовью-то не занимаются.
– Да как заниматься, ежели полная постель кукол.
Елизавета схватилась за сердце, рухнула в кресло, Бестужев и Мавра Егоровна засуетились, Мавра сунула под нос нюхательную соль, канцлер замахал все тем же листом с предложениями, чтобы повеяло воздухом.
– Лекаря, матушка?
Та махнула рукой:
– Не надо. Рассказывай уж все, что знаешь.
Бестужев не без ехидства поведал о солдатиках в постели, о стоянии княгини на часах, о занятиях с ружьем, о том, что князь без конца переодевает лакеев в разные мундиры и заставляет заниматься воинскими упражнениями прямо в комнатах, что в качестве развлечения может вылить вино на голову подвернувшегося слуги, даже иностранцам может отпустить непристойные шуточки, грубит придворным и послам, делает непристойные движения, дергаясь всем телом, корчит гримасы…
Елизавета Петровна слушала все это, прикрыв глаза и держа пальцы у висков.
– Да он что, совсем дурак, что ли?
Канцлер только развел руками.
– В Ораниенбаум удалю, а там поумнеет ли?
Бестужев приступил к изложению теперь уже плана по перевоспитанию великого князя.
Почему-то никому в голову не пришло, что юноша просто болен, что он законченный невротик и надо лечить нервы, а не перевоспитывать. Тогда такой мелочи просто не воспринимали. Нервы шалят? Выпей вон водочки с редькой, и полегчает. А Петру не легчало и после настоящей попойки, становилось только хуже. Окажись рядом просто мудрый человек, который смог бы стать князю другом и наставить на путь истинный, из него, может, что-то и получилось бы, ведь были же задатки. Но рядом только юная, обиженная им жена, которой самой бы разобраться в трудностях жизни. Они оба оказались в очень трудной ситуации, но Екатерина выбралась из нее с честью, а Петр, наоборот, опустился до самого низа, превратившись в откровенного дурачка.
В результате совещания императрицы с Бестужевым было решено всех немцев, прибывших с Петром из Киля и продолжавших воспитание в том же духе, убрать, заменив русским достойным наставником, которым был выбран князь Василий Репнин. Болтливых лакеев, дающих, как Румберт, дурные советы, тоже заменить. К княгине приставить в качестве наставницы Марию Симоновну Чоглокову, чтоб следила за каждым шагом и не допустила шашней с разными Чернышевыми…
От себя императрица решила пока молодых не отправлять, понаблюдать.
Изменилось многое, но не все, основное осталось прежним. Наблюдение за ними только ужесточилось. Особенно это касалось Екатерины. Мария Симоновна Чоглокова была двоюродной сестрой императрицы по материнской линии. Всего лишь на четыре года старше самой великой княгини, она давно и по любви замужем, имела четверых детей. По мнению Елизаветы Петровны – прекрасный пример для юной женщины.
Наставления были даны весьма строгие и обширные, касавшиеся всего. Великокняжеская чета строго ограничивалась в общении, должна была проводить как можно больше времени вдвоем, видеть перед собой только положительные примеры и постоянно поощряться к деторождению.
Екатерина от такой смены окружения пришла в ужас, ее практически лишали возможности видеться с друзьями, лишали возможности вообще общаться с кем-то из сверстников, оставляя только Петра и наставников. Не думая о том, что делает, она устроила настоящий скандал, возражая против Чоглоковой. Это позже будет время, когда она устроит такой же скандал после замены Чоглоковой другой фрейлиной, но тогда Екатерина показала, чему научилась у великого князя. Вместо того чтобы действительно положительно влиять на дерганого, несдержанного Петра, она сама закатила истерику. Такого просто не могло быть раньше, но недаром говорят: с кем поведешься, от того и наберешься… Екатерина кричала, что ни за что не примет Чоглокову, не станет ей подчиняться и вообще не желает видеть!
Однако великую княгиню от дурных привычек излечили быстро.
Елизавета Петровна, услышав о протесте невестки, даже задохнулась от возмущения. Эта дрянь, нищая девчонка, у которой не было даже запасных чулок, когда приехала в Россию, получившая все, о чем можно только мечтать, обласканная и одаренная сверх меры, смеет возражать против ее монаршей воли?! Девица, не умеющая соблазнить даже такого сморчка, как Петр, считает себя вправе быть чем-то недовольной?!
Дверь в комнату Екатерины распахнулась почти рывком, она едва успела присесть в поклоне, как на голову просто посыпались гневные слова императрицы. Вот теперь Екатерина увидела, что такое монарший гнев в России. Пощечины и оплеухи, а тем более крик принцессы Иоганны показались ей просто воркованием…
– Я знаю, почему вы плачете! Женщины, которые не любят своих мужей, всегда ревут! Но ведь вас, дорогая, – голос императрицы ехиден, – никто силой замуж за великого князя не гнал, вы согласие дали, зная, каков он. Некрасив? А что, был красивей, когда замуж шла?! Хотелось стать великой княгиней, а муж не нужен?
Елизавета Петровна была столь возмущена, что кричала вперемежку немецкими и русскими словами. Екатерина сжалась: чем возразить, как оправдаться? Что муж и не смотрит на нее как на женщину? Словно услышав такие мысли, императрица закричала:
– Я знаю, кто виноват, что у вас нет детей! Их не может быть, если жена ненавидит мужа и глазеет на других! Это вы виноваты в отсутствии наследника!
Внутри у Екатерины поднялась волна гнева на несправедливые обвинения, но она вдруг словно услышала слова дорогой сердцу мадемуазель Кардель: «Если возражать бесполезно, лучше смирись».
– Виновата, матушка…
Что сказала, не очень поняла и сама, но вот эта повинно склоненная голова вмиг остудила гнев императрицы, Елизавета Петровна вовсе не была злющим монстром, и понять ее раздражение и даже злость тоже можно. Молодой паре созданы все условия, они и впрямь обласканы и задарены, только милуйтесь и рожайте детей, а они занимаются глупостями.
Разгневанная императрица чуть смущенно фыркнула:
– То-то же… а то недовольна… Роди наследника, озолочу.
Но к ручке не допустила, повернулась и ушла, словно не желая расплескивать свой гнев. Издали послышался ее возмущенный крик, обвиняющий в нерасторопности кого-то из слуг, затем удары и шлепки – Елизавета Петровна нашла-таки выход раздражению, отлупила попавшего под руку придворного либо слугу.
Екатерина перевела дух. Императрицу во гневе она еще не видела, только слышала о таком. Вот теперь пришлось. Из-за ширмы раздалось хихиканье – оказалось, великий князь умудрился спрятаться там и все слышал. Княгиню захлестнула обида, разве только из-за нее у них нет детей, разве это не вина князя? Почему же он прятался, пока она выслушивала такой укор, а теперь вон смеется?
От взгляда, полного ненависти, Петр просто шарахнулся, но, чтобы скрыть смущение, снова принялся скакать козликом. Екатерина с тоской подумала, что с таким мужем детей не видать. Ну что ж, пусть наблюдают, может, императрица скорее увидит никчемность своего племянника и поймет, что его люби не люби, толка не будет.
Теперь их жизнь мало отличалась от жизни заключенных, только что условия хорошие. О каждом шаге докладывалось императрице, каждое произнесенное слово пересказывалось Бестужеву, общение, кроме официальных приемов, запрещено, никаких веселых молодых компаний. Будь великокняжеская пара поумней и постарше, они поняли бы, что рождение наследника освободит их от такой опеки и позволит жить по своим желаниям, но как раз этого и не могло быть. Врачи, просившие императрицу повременить хотя бы год, были правы, Петру рано становиться не только отцом, но и мужчиной. Поспешным браком эта готовность не только не была подстегнута, но и отсрочилась: не в силах оправдать ожиданий, великий князь, наоборот, предпочел избегать близости с женой даже тогда, когда повзрослел и окреп.
Но невольное затворничество все же сблизило их, однако вовсе не так, как ожидали Елизавета Петровна и Бестужев. Единение произошло на почве противления надсмотрщикам. Теперь Екатерина… помогала мужу прятать игрушки и играть в куклы по ночам! Кукол доставила Кроузе, которая была из Голштинии, терпеть не могла Чоглокову, а потому потакала Петру. Собак из дворца убрали, но занятия муштрой продолжились. Из-за невозможности делать это с лакеями Петр гонял собственную супругу! Словно в знак протеста против тюремщиков, Екатерина терпела, что очень нравилось мужу. Если бы «нравилось» перекинулось и на личные отношения… К сожалению, такого не произошло.
И все же затворничество сказалось на супругах по-разному. Петр воспринял Екатерину как подругу по немногим доступным развлечениям, он то и дело навещал жену, подолгу играл ей на скрипке, княгиня хвалила, не желая признаваться, что для нее музыка всего лишь набор звуков, и не больше. Они отрабатывали ружейные приемы, по очереди стояли на часах у двери спальни… А то вдруг Петру пришла в голову идея построить в Ораниенбауме нечто вроде капуцинского монастыря, в котором жить всем на равных.
Он подхватывал жену за руку и, таская за собой из угла в угол комнаты, принимался расписывать:
– Всем ходить в монашеской одежде! Никаких вот этих глупостей! – Петр дернул за широкую юбку платья, едва не свалив жену. Та в ответ дернула и его за кафтан:
– И вот этих тоже!
Последовала почти истерика:
– Это не глупости! Не глупости! Это форма, в которой вы ничего не смыслите, а потому не смейте говорить ничего дурного!
Спокойное согласие Екатерины: «я буду говорить только хорошее» – лишь подлило масла в огонь, Петр принялся метаться по комнате, выкрикивая разные гадости. Его обидели, ему плюнули в душу! Обозвать мундир глупостью?! Да что она смыслит?!
К идее монастыря вернулись через несколько дней. Петр, не в силах спокойно стоять или сидеть, снова мотался по комнате, размахивая руками. Она вынуждена была почти бегать следом, с трудом уворачиваясь от этих взмахов.
– Ездить по очереди за водой с большой бочкой!
Хотелось спросить, почему нельзя сделать водопровод или хотя бы колодец в самом монастыре, но она не рисковала: ни к чему очередная истерика.
– Вы совершенно никчемны, ничего не умеете делать сами, но мы вас научим! – обнадеживал муж. И снова она сдерживалась, чтобы не возразить, что как раз она-то и умеет, потому что в детстве вокруг вовсе не было толпы слуг, приходилось и рукодельничать, и стирать самой свои вещички, и убирать тоже. А он не умел ничего.
Потом Петр решил начертить план будущего монастыря. Решить-то решил, а вот самому начертить не удавалось, для этого требовалось усердие, которого не было вовсе. Дерганый, нервный Петр не мог так долго заниматься одним делом, чертить пришлось Екатерине. Она терпеливо переделывала чертеж по желанию мужа больше сотни раз!
Общаться только с Петром, ненавистной Чоглоковой и несколькими слугами неимоверно скучно. Теперь Екатерина боялась вообще привлекать к себе кого-то, ведь даже старого слугу Тимофея, который предупредил ее об опасности увлечения Чернышевым, сослали в Сибирь. Отправили в ссылку, правда в Астрахань, Марию Жукову, которая прислуживала Екатерине и относилась к ней как к сестре.
Одна, совсем одна… не считать же другом вечно мятущегося и поглощенного своими фантазиями мужа? Каждый шаг под надзором, каждое слово под контролем.
Петр тоже страдал, но у него это вылилось в пустые фантазии вроде капуцинского монастыря, а Екатерина нашла область, в которой над ней были не властны ни Чоглокова, ни Бестужев, ни даже императрица.
Мадемуазель Кардель позволяла читать только в качестве награды за хорошее поведение. В детстве они прочли много французских романов, но теперь Расин и Корнель казались Екатерине скучны. Читать о романтической любви, видя перед собой Петра, не хотелось вовсе.
Толстый фолиант назывался «История Германии», хотя написан был на французском и издан в Париже. Он лежал на столике подле большого шкафа с книгами. На вопрос: «Чей?» – сказано, что прислали ко двору, но никому не нужна.
– Я возьму?
Бестужев, которому задан этот вопрос, только плечами пожал:
– Да ради бога!
Фолиант толстый, пахнущий краской, в богатом переплете… Петр сунул нос: «Что это?», пролистал несколько страниц, убедился, что картинки скучные, а об императоре Фридрихе нет вообще ничего, фыркнул:
– Скучная глупость!
Не скажи он этого, может, и сама Екатерина тоже вернула бы книгу, лишь пролистав для порядка, но тут взыграло: если мужу кажется глупостью, значит, обязательно надо прочитать!
Под переплетом оказался другой мир, мир умных мыслей, рассуждений, на которые не способен Петр и никто вокруг. Замирая от восторга, Екатерина читала страницу за страницей. Она вдруг поняла, что книги бывают не только для развлечения, но и обучения, что получить знания можно не только от учителей. Столько времени не получавший пищи мозг впитывал знания, как губка воду! К полному неудовольствию супруга, Екатерина открывала толстый фолиант с блеском в глазах и, когда читала, забывала обо всем!
Обиженный муж убегал к себе развлекаться игрой на скрипке или очередными выдумками. Однажды она осторожно спросила, почему он, наследник престола, которому в будущем предстоит править страной, не учится этого делать заранее, почему он вообще ничему не учится. Петр дернулся, забегал:
– Чему учиться? Вот этим вашим глупостям? Там нет ни слова о величайшем немце Фридрихе Прусском, чего же стоит ваша книга?!
– Но ведь есть и другие…
– Они все глупые! Всему, что нужно, меня уже научили, я не вы, я офицер с шести лет, а секунд-лейтенант с десяти!
Возражать бессмысленно, Петр просто не слышал того, что ему говорилось. Она замолчала и больше никогда не спрашивала, почему он не учится.
Петр вовсе не был глуп, и ему тоже хотелось узнавать что-то новое, но, откровенный невротик, он просто не был способен долго удерживать на чем-то внимание; времена, когда Штелин учил его в игре, прошли, теперь это было бы нелепо, а сесть рядом с супругой и изучать лист за листом он не мог. Это было его бедой, а не виной, но не нашлось человека, который прописал бы наследнику престола успокоительные капли, ввел для него строгий распорядок дня, режим учебы и развлечений… Не нашлось воспитателя, и это в высшей степени неуравновешенное существо оказалось сначала с ранних лет изуродовано муштрой, а потом заласкано и предоставлено само себе. У императрицы Елизаветы Петровны тоже не хватило терпения обучить племянника, чтобы тот смог стать достойным преемником, она поскорей женила Петра. Результат оказался плачевным со всех точек зрения.
Теперь Екатерина стала неинтересна Петру, потому что читала, в любую свободную от мужа и Чоглоковой минуту она открывала книгу. Теперь это Тацит, Плутарх и, наконец, практически энциклопедия «Философский и критический словарь» Бейля. Потом к ней попадает Вольтер. Бейля посоветовал Кирилл Разумовский – брат Елизаветиного фаворита.
Кирилл Григорьевич был прекрасным примером, чего может добиться человек, если у него есть ум и тяга к знаниям. Конечно, большую роль сыграл фавор брата, но мало ли отпрысков боярских и дворянских отправлялось за границу за казенный кошт, а возвращались, проболтавшись там по несколько лет, дурни дурнями, а этот пастушок схватил все, что надо, развился и превратился в то же время в элегантнейшего сибарита, всеобщего и особенно дамского любимца, о котором долго вздыхали и в Париже… По возвращении из Европы государыня женила Разумовского на Нарышкиной и назначила президентом Академии наук!
Петр слышал, что император Фридрих привечал у себя Вольтера, а потому произведения строптивого француза попробовал хотя бы почитать, а не только искать в них иллюстрации, но тщетно: долгий мыслительный процесс на одну тему для князя тоже труден, куда легче перескакивать с одного на другое.
Комнаты великокняжеской четы разительно отличались, у Екатерины все больше книг, пришлось завести даже шкаф, куда постепенно стали переставляться и те, что привезены Петром еще из Киля. У самого Петра длинные узкие столы с картонными крепостями, макетами пушек, армией оловянных или крахмальных солдатиков. И снова свора собак, которых запрещено держать в спальне, но не запрещено в личной комнате. Снова кнут, снова визг несчастных животных, падающих от усталости, потому что их хозяину вздумалось гонять бедолаг полдня. Непослушных били, причем так, что однажды на собачий визг прибежала Екатерина и была в ужасе, увидев, как ее супруг лупцует подвешенную за задние лапы собачонку. В ответ на просьбу отпустить несчастное животное Петр закричал, что так будет с каждым, кто его не послушает!
После скандала с дырками в запретной двери они жили от императрицы отдельно – в Летнем дворце, не слишком удобном, продуваемом сквозняками, со множеством скрипящих дверей и плохо закрывающихся окон. Петр чувствовал себя хозяином, причем не только в спальне, но и вообще в жизни. Его совершенно не интересовали дела государства, зато в собственном дворце он творил что хотел.
Вынужденный спать в спальне с Екатериной, он подчеркнуто изображал равнодушие и даже презрение к жене. Зато оказывал знаки внимания фрейлинам.
Ужин еще не подходил к концу, но Петр напился уже основательно, Екатерине даже показалось, что он был нетрезв до начала застолья. Уже привычно начал приставать к фрейлинам, те крутились, стараясь избежать внимания великого князя, потому что прекрасно знали, что ничего не последует, а пьяные грубости были неприятны. Екатерина пыталась не обращать на выходки мужа внимания.
Но на сей раз Петр словно задался целью вывести жену из себя. Он уже совершенно откровенно щипал принцессу Курляндскую, при этом нагло глядя на Екатерину. Принцесса была уж очень крива и дурна собой, подчеркнутое внимание к довольно уродливой девушке оскорбительно само по себе, а с комментариями, которые отпускал князь, тем более. Его шутки перешли пределы приличия, Екатерине надоело ловить на себе сочувствующие или откровенно насмешливые взгляды придворных, она приложила пальцы к вискам:
– Ах, как болит голова. Даже дурно. Видно, к непогоде. Извините, Ваше Высочество, я удалюсь, мне дурно.
Она не стала более извиняться, спрашивать разрешения у супруга. Пусть попробует что-то возразить. Не посмел, только гадко рассмеялся вслед. Курляндская хихикала…
Екатерина бросилась на постель, едва раздевшись. Снова придет после ужина пьяным, воняющим перегаром, табаком и псиной, будет заниматься глупостями вроде выстраивания прямо в постели своих солдатиков в ряд или заставит в ночной рубашке полночи стоять на холодном полу с ружьем на плечах. Екатерина поймала себя на том, что очень хочет, чтобы Петр… отправился ночевать к той же Курляндской. Пусть ее заставляет стоять на часах!
Князь все время твердил, что не спит с женой как с женщиной, потому что таковую в ней не видит.
– Ты ни на что не годна, даже стоять на часах! Вот такая-то…
Дальше следовали рассказы о том, как хороша в постели очередная возлюбленная. Екатерина уже прекрасно знала, что никакой постели не было, что все врет, но от этого становилось еще тошнее. Мальчишка хотел казаться взрослым, у него не получалось, а виноватой в этом оказывалась терпеливая жена. Но терпение просто подходило к концу. Общайся он по-человечески, без этих грубых вывертов и оскорблений, Екатерина все поняла бы, вместе они смогли бы стать взрослей и справиться с ситуацией, но Петр, изначально настроенный дурным лакеем Ромбахом на то, что с женой надо обращаться грубо и по-хозяйски, человека в ней не видел. Ничего не стоя сам, норовил низвести ее до своего уровня, а не подняться самому, видя ее терпение и непротивление, ради самоутверждения оскорблял и унижал.
Он был слаб во всем, не только физически, но и характером; внутренне протестуя против всего, что его заставляли делать, Петр не решался протестовать внешне, и раздражение выливалось на тех, кто слабее или зависел от него. Поэтому гонялись лакеи, нещадно избивались бедные собаки, вешались пойманные крысы… Екатерина зависела от Петра, она не была слабее, напротив, муж чувствовал ее внутреннюю силу, а потому заставлял подчиняться особо изощренно, унижал с особенным удовольствием.
И чем терпеливей она старалась быть, тем сильнее хотелось унизить. Сознавая, что не прав, что не стоит жены, стал пить, а пьяному море по колено, уже не стыдно, и не жалко, и все равно, что впереди.
Был ли выход из этого тупика? Наверное, был, но не нашлось рядом умного взрослого человека, который взял бы за ручку и вывел, а сам Петр вместо света шел назад во тьму. И Екатерине терпеть становилось все труднее.
Она долго лежала, стараясь не плакать, но и не думая, как исправить мужа. Надоело, ничего исправлять не хотелось. Хотелось только одного: чтобы он куда-нибудь делся, исчез, испарился…
Он пришел поздно, едва держась на ногах…
Екатерина зарылась в перину и подушку, делая вид, что спит. Отвязаться от мужа не получилось, Петр твердо вознамерился в очередной раз заплетающимся языком рассказать супруге о том, как он предпочитает ей другую.
– Вы пьяны! Я не желаю выслушивать ваши откровения об изменах, которых не было!
Он действительно оказался пьян сильнее обычного и взъярился тоже сильнее. Сорвал одеяло и… накинулся с побоями:
– Я тебя, сучка, заставлю быть внимательной к мужу!
Неизвестно, чем все закончилось бы, но внезапно самому Петру стало худо и его вывернуло прямо на постель!
Едва успев отскочить, Екатерина кинулась прочь из комнаты, прижимая платок к носу и рту. Мерзкий запах поплыл по комнате…
Позвав к мужу слуг, она ушла подальше. Ее новая горничная Владиславова молча принесла и подала большую шаль – закутаться от холода.
Не хотелось никого видеть, и Екатерина с одной маленькой свечой в подсвечнике зашла в комнату, где обычно проводил дни князь. Пока приводили в порядок Петра, потом постель и комнату, она разглядывала сокровища мужа. Длинные столы уставлены макетами крепостей, пушек, множеством солдатиков. Узкие стальные полосы вдоль столов, если дернуть за какую-то веревку, издавали звук, по мнению Петра, похожий на орудийные залпы. Екатерина несколько раз бывала в этой комнате, насквозь пропахшей табаком, собаками, кожей, потом…
Оставаться здесь тоже не хотелось, лучше найти место где-нибудь у камина и посидеть бездумно перед огнем… Ближе к двери стоял большой комод, один из ящиков которого задвинут не до конца. Машинально она толкнула ящик, чтобы не зацепился тот же Петр. Но ящик, вместо того чтобы закрыться, пополз вперед, открывая содержимое, увидев которое, Екатерина ахнула. Он был полон бутылок, причем не вина, а водки! Вот где напивается Петр… Конечно, он не мог быть столь пьян от выпитого за столом, ведь остальные пили не меньше, но не пьянели же.
Екатерина замерла. Что делать? Рассказать все той же Чоглоковой или Репнину? Но это будет откровенным предательством, жалобой, за которую Петр просто сживет ее со света….
Она старательно задвинула ящик, щелкнула какая-то защелка, после чего ящик уже не открывался даже с усилием. После перенесенного Екатерина до утра сидела перед камином в малой гостиной, не желая возвращаться в комнату, пропахшую рвотными массами. Именно это помогло ей придумать, как вывести супруга-пьяницу на чистую воду. А еще в ней созрело что-то новое, направленное против Петра.
В глубине души Екатерина вдруг поняла, что хочет жить без него, мало того, хочет править этой страной, но без Петра. Она пока не знала как, пугалась самой такой мысли, но поняла, что это желание неистребимо. Теперь они муж и жена только по названию, но по сути врозь! Рукоприкладства и унижения мужу больше не простит. Конечно, вынужденная подчиняться, будет ложиться с ним с постель, но больше не станет стоять на часах, дрожа в тонкой ночной рубашке с тяжеленным ружьем на плече, не позволит притащить в свою постель кукол или привести в спальню собак, она не позволит унижать себя!
Чтобы не давать повода для оскорблений и подозрений, будет вежлива и доброжелательна, ее не в чем будет упрекнуть… Но отныне муж будет держаться на подобающем ему месте, то есть вне ее сердца.
Петр сделал все, чтобы ее любовью не стать. Любви в браке не получалось, а о другой она просто не помышляла.
Комнату вымыли, проветрили, но Екатерина сделала вид, что в ней все равно воняет!
– Я не могу здесь спать, тошнит от одного воспоминания.
Петр, чувствуя свою вину, ходил потерянный. Но на сей раз его не было жаль ничуть.
– Ваше Высочество, если вы еще хоть раз придете в спальню пьяным, я вынуждена буду сообщить императрице. Если пьете, то спите в другом месте. Моя опочивальня отныне будет в другом месте! Я готова даже поселиться в узкой проходной комнате, чтобы не спать там, где вы все облевали.
Сказано жестко. С изумлением Екатерина увидела, что Петр подчиняется. Ей бы понять вот эту особенность и подхватить: как всякий слабый человек, он беспрекословно подчинялся более сильному. Екатерина могла бы использовать это, чтобы вот такой властной рукой вытащить его, сделать человеком, заставить учиться, умнеть, наконец! Но в тот день ей оказалось не до перевоспитания пьяницы-мужа, она задумала переезд.
Задумала не столько ради собственного удобства, а чтобы заставить сдвинуть с места тот самый тяжеленный комод.
Удалось. Петр, с трещавшей с перепоя головой, не сообразил, что при перестановке мебели содержимое комода вскроется. Увидев горы бутылок с водкой, Чоглокова просто потеряла дар речи. Рядом суетился Василий Репнин, пытаясь понять, как можно спрятать такое количество выпивки, чтобы никто не увидел. Княгиня подошла, посмотрела, усмехнулась и отправилась в свою комнату, где кое-как пристраивали мебель.
В дверь тихонько просочилась обычно ходившая хозяйкой Чоглокова. За ней Репнин.
– Ваше Высочество… я надеюсь… вы не станете… Ее Величеству… вы понимаете, что будет скандал…
– Я не стану, но видеть пьяного супруга у себя в спальне не желаю. Если он напьется, укладывайте где-нибудь в другом месте.
Чоглокова, которой было строжайше запрещено оставлять на ночь Петра где-нибудь, кроме постели Екатерины, закивала. Она хорошо понимала, что, расскажи великая княгиня о бутылках с водкой, и простое лишение должности будет подарком, а не наказанием. Репнин, как и Чоглокова, хорошо помнил ссылки за куда меньшие прегрешения, он заверил, что ни за что не допустит больше выпившего князя в комнату к княгине, лучше уведет к себе.
Расстались довольные друг дружкой, Репнин все разводил руками:
– И откуда взял-то?
Принятое решение было Екатерине на руку: чем подвергаться унижениям и выслушивать глупости мужа о его любовных связях, лучше спать одной. В конце концов, всегда можно свалить все на Петра, она же не виновата, что он не ходит спать в супружескую постель…
С Петром тоже произошел совершенно непривычный для нее и неприятный разговор. Екатерина никогда никому не угрожала, но теперь пришлось обещать:
– Если Ваше Высочество еще хоть раз появится в спальне пьяным или примется меня муштровать, я буду вынуждена все рассказать Ее Величеству.
Он взвился:
– А я попрошу, и тебя отправят обратно домой!
Неожиданно для самой себя Екатерина вдруг наклонилась к лицу сидевшего Петра и прошипела:
– Меня, может, и домой, а вас куда-нибудь похуже! Вы забыли, что есть крепость, в которой уже сидит один царевич?
В глазах мужа метнулся страх – конечно, он помнил об Иоанне Антоновиче.
Она выпрямилась и посмотрела на Петра свысока. В ответ услышала:
– Я… я… когда я стану императором, велю заточить туда тебя!
Это неслось уже вслед, в спину. Екатерина на мгновение замерла. Очень хотелось сказать: «Стань еще!», но она лишь фыркнула:
