Текст книги "Лукреция Борджиа. Лолита Возрождения"

Автор книги: Наталья Павлищева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Король с придворными испытали шок, потому что помнили, что тоже ели и пили во дворце у Борджиа! Карл силился понять, мог ли его отравить Александр? Теперь бедолага прислушивался к малейшему недомоганию, любой поход на стульчак превращался почти в трагедию, королю с трудом удавалось обходиться без истерик, если вдруг тянуло освободить кишечник.

Радовало только одно: король Неаполя Альфонсо оказался не таким гостеприимным, как все прежние итальянцы, он попросту отрекся от престола в пользу брата и сбежал на Сицилию. Его брат Фредериго от короны отказываться не стал, но и устраивать пышную встречу захватчикам тоже, а в свою очередь, просто удрал на остров Искья. Неаполитанцы не расстроились, они открыли ворота французам, справедливо решив, что если армия не обороняется, то остальным и вовсе ни к чему.

Измотанная зимним походом французская армия встала на отдых в Неаполе.

Вот там-то и пришлось переживать опасавшемуся за свое здоровье королю Карлу. Нет, с ним не случилось ничего дизентерийного, он умер во Франции вскоре после своего итальянского похода. Причем умер крайне нелепо – входя в дверь с низкой притолокой, столь сильно ударился о нее, что получил сотрясение мозга, от которого и скончался. Эта смерть вызвала немало вопросов, потому что ни одна дверь не могла быть слишком низкой для малорослого Карла, разве что самого короля приподняли или притолоку основательно опустили. Но вопросы никто не задавал, Карла не любили все, в том числе и собственная супруга Анна, которую он фактически силой заставил стать своей женой.

Немало волнений слухи о страшном порошке Борджиа вызвали у магов и алхимиков. Опытные отравители знали великое множество ядов, одни действовали мгновенно, человек не успевал поднести кубок ко рту, как падал в страшных конвульсиях; другие, напротив, убивали медленно, человек либо угасал, теряя силы, либо просто загнивал; третьи вызывали кровавую рвоту или понос; четвертые заставляли задыхаться… Но ни один яд не убивал в заранее установленное время, да еще и через месяц после его приема!

Polvere di Borgia (порошок Борджиа) мгновенно стал легендой. Такого не имел никто! Без запаха, вкуса, цвета… убивал через некоторое время, а если при помощи дозировки можно это время еще и растягивать… О… какие возможности сулил такой порошок! Чего только ни говорили! Поскольку ни один из магов не рискнул объявить себя автором этого ядовитого чуда (нашелся такой, он оказался шарлатаном), решили, что секрет известен Борджиа от Ваноцци Катанеи, мол, она привезла из Испании.

Сами отец и сын слушали эти басни с изумлением, но решили ни от чего не открещиваться, во-первых, не поверят, во-вторых, пусть лучше боятся. Тут они просчитались, потому что теперь любая смерть или убийство людей, хотя бы как-то связанных с семейством Борджиа, приписывались действию этой самой карталены. По слухам получалось, что Борджиа совместными усилиями травили по полдюжины человек в день, не меньше. И неважно, что кого-то находили утопленными в Тибре, кого-то с перерезанным горлом, кого-то придушенным – все списывалось на карталену, мол, сначала отравили, а потом зарезали… или утопили… Кто утопил? Да все эти Борджиа, им что, чем больше мертвецов, тем лучше, крепче спится и аппетит улучшается.

Давно подмечено: чем нелепей слух, чем он глупее и неправдоподобней, тем легче в него верят. Отныне Борджиа стали символом отравителей, жестоких, безжалостных, коварных… И неважно, что Папа не получил никаких дивидендов от султана за смерть Джема, неважно, что до него даже не дошло письмо с предложением такого заработка (кстати, оно попало в руки кардинала дела Ровере, который вполне мог воспользоваться таким предложением), выгоду все равно приписали Борджиа. Как и выгоду от смертей кардиналов.

Стоило кому-то из весьма немолодых прелатов отдать Богу душу, как вспоминали, и оказывалось, что в недавнем прошлом кардинал бывал на обеде или ужине у Папы (это неудивительно, потому что понтифик практически не принимал пищу в одиночестве), даже если все происходило давным-давно, все равно выдвигалась версия, что отравлен именно у Борджиа! А как же, ведь у них есть яд! Кардинал был немолод и давно болел? Ну и что, ведь не умирал же до сих пор. Один умер через неделю, другой через пару дней, а третий прожил целых двенадцать дней после того, как последний раз побывал у Папы за столом? Ну и что, это говорит только о точности расчета и дозировки.

Кому выгодна их смерть? Борджиа, ведь Папа забирал в свою казну имения умершего кардинала. И никого не волновало, что эти же имения кардинал от Папы сначала и получил, видимо, на время своего кардинальства. Такая практика была всегда, и до Александра, и после него: новому кардиналу отдавалось то, что не успел разорить прежний. И умирали они при Александре ничуть не чаще, чем раньше или позже, просто Борджиа почти вдвое увеличил число самих кардиналов, потому и смертей стало больше.

А как же тогда с карталеной? Слухи, господа, все слухи… Ни единого документального подтверждения применения или вообще существования такого яда нет и не было. В конце книги есть отдельная глава, повествующая, откуда что взялось…

Пока французская армия осваивала бордели Неаполя, а король Карл и его придворные прислушивались к своему самочувствию, пытаясь понять, отравил ли их коварный Борджиа, сам Борджиа не бездействовал. На севере Италии начала образовываться коалиция против французов. Итальянцы словно опомнились и решили лучше объединиться, чтобы показать, что сильны не одними домами терпимости или праздниками в честь захватчиков, но вполне способны дать отпор.

Лодовико Сфорца предложил Венеции объединить усилия и привлечь к этому Папу. Никто не знал, чего ожидать от Александра, но понтифик согласился на союз. Первым начал действовать Лодовико Сфорца, напавший на французский флот в Генуе.

Теперь Карл бегал на стульчак уже скорее от раздражения, чем из-за мнительности. Его предали! Эти итальянцы коварны все до единого, подумать только, сначала встречают с распростертыми объятьями, позволяют пройти через свои земли, дают заложников, не противятся ни в чем, а потом? Заложники сбегают, вчерашние сторонники громят флот, в оставленных сундуках оказываются камни, а неаполитанская корона никому не нужна!

Странная ситуация: он прошел всю Италию с севера на юг, взял вожделенный Неаполь, но назвать себя завоевателем или просто хозяином этой земли не мог. Карл вовсе не был глуп, он прекрасно понял, что единственное спасение – немедленное возвращение домой. А как же корона, ведь он должен короноваться? Но короновать предстояло тому же Папе или его представителю, а Папа против… Ругая себя за то, что во время пребывания в Риме не настоял на документе от понтифика, подтверждающем его право на неаполитанскую корону, Карл бросился обратно в Рим.

Но Александра там уже не было! Он не стал дожидаться подхода французских войск и под защитой венецианцев отбыл в хорошо укрепленную крепость Орвието, комендантом которой был его любимый сын Чезаре. Вот теперь понтифик полагался не на кардинальский сан Чезаре, а на его военные умения.

Еще хуже Карлу стало, когда он узнал, что к итальянцам выразил желание присоединиться и австрийский император. К Папе поехал посол от короля Карла с предложением переговоров. И… вернулся ни с чем! Послу было отказано в аудиенции у понтифика. Его Святейшество не желал вести никаких переговоров с захватчиками. Однако, понимая, что от Рима до Орвието не очень далеко, а настоящей большой осады крепость не выдержит, несмотря на все приготовления, Александр бежал дальше – в Перуджу.

Настолько в глубь итальянской территории Карл забираться не рискнул, тем более, герцог Гонзаго из Мантуи уже вывел объединенные силы против французов. Состоялись две битвы – у реки Таро и у Форново. Сильно потрепанная, потерявшая свою артиллерию и, главное, обозы, французская армия поспешно отходила на север. Гонзага мог потирать руки, ему досталась добыча на сто двадцати вьючных лошадях – награбленное в Неаполе, которое возвращать в город никто не собирался. Карл практически удирал восвояси из ставшей вдруг негостеприимной Италии. Он так и не получил Неаполитанскую корону, зато обрел много противников и недругов, поссорился с понтификом и окончательно разорил собственную казну. Его армия провела больше полугода в мягком итальянском климате, не сумев сохранить награбленное, зато рассчитавшись за теплый прием оставленными итальянцам венерическими заболеваниями – il morbo dallico – французской болезнью, которую, в свою очередь, подхватили у возвращавшихся из Нового Света мореплавателей.

Надо сказать, расплата была жестокой, вскоре сифилис перерос в настоящую эпидемию, а лечили его при помощи ртутных препаратов, от чего пациенты становились скорее мертвыми, чем живыми.

Горе-завоеватели сбежали обратно за Альпы, пора налаживать и свою жизнь.

Для начала Папа объявил вне закона тех Орсини, которые поддерживали французов и позже не встали под знамена коалиции, их земли подлежали конфискации в пользу церкви. Понятно, что добровольно Орсини ничего отдавать не собирались, потому из Испании был вызван Джованни Борджиа с предложением возглавить карательный поход.

В Неаполе трон занял молодой король Фердинанд II, возражать ему оставленный королем Карлом французский комендант д’Обиньи не стал.

Родриго Борджиа решил, что опасность миновала и в Рим пора возвращать дорогую сердцу дочь Лукрецию, все это время жившую в Пезаро без мужа и вообще без родственников.

Лукреция действительно очень скучала в одиночестве, потому что Джулия уехала к умирающему брату и не вернулась, отправившись из Каподимонте сразу в Рим, Адриана была с ней, Джованни Сфорца служил в войске Папы и даже вестей не присылал. Сам Папа переписывался с дочерью постоянно, прекрасно понимая, сколь тяжело ей без известий от родных. Он старался вселять уверенность, что все будет хорошо, хотя были моменты, когда французы прошли почти по всей Италии, и казалось, все потеряно. Получая послания от отца, хотя и не рассказывавшего дочери о своих задумках и тайных планах (это опасно, все же Сфорца не до конца поддерживали понтифика), она твердила всем вокруг, что Папа справится с трудностями, французы будут изгнаны.

Граф Пезаро вернулся совершенно неожиданно, он больше не собирался служить неаполитанскому королю. Лукреция смотрела на погрубевшего, привычно недовольного всем подряд мужа и старалась убедить себя, что она очень рада его появлению, готова ласкать супруга, родить от него ребенка. Старалась, но это не получалось, все нутро Лукреции противилось его грубому напору, муж не поинтересовался тем, как она жила все это время, не выразил особой радости при виде жены. А ведь мог бы заметить, что она похорошела, это твердили все вокруг. Но граф Пезаро был занят только собой, Лукреция заметила, что он сильно нервничает.

Нервничать Джованни Сфорца было из-за чего. Его родственники открыто поддержали французов, сам граф Пезаро разрывался на части от желания угодить и тем, и другим, и даже когда остальные вроде Лодовико Моро уже участвовали в коалиции и воевали с французским флотом у берегов Генуи, Джованни продолжал поставлять сведения о неаполитанской армии людям короля Карла. Но для французов все закончилось весьма печально, и теперь граф Пезаро действительно боялся, чтобы как-то случайно его неблаговидное поведение не выползло на свет. Особенно страшно стало, когда Папа объявил вне закона Орсини.

Единственной надеждой оставалась Лукреция, но, увидев жену и услышав, как она переживала за отца и брата, как ждала изгнания французов, Джованни понял, что Лукреция-то и не должна ничего узнать, потому что ни за что не станет помогать предателю. Слабый человек, он не мог выбрать какую-либо сторону и честно, до конца служить интересам одного хозяина, все время пытаясь быть полезным обеим противоборствующим сторонам.

Возвращаться в неаполитанскую армию для Джованни было смерти подобно, и он задумался, как бы убраться от Неаполя подальше. Вспомнив о внезапной дружбе с Ватиканом ранее ненавидевшей Папу Венеции, граф Пезаро решил, что вполне может претендовать на должность в армии дожа. При этом он не учел, что Борджиа не собираются оставлять любимую дочь и сестру в глуши Пезаро и в Венецию к дожу тоже не пустят (мало ли что, дружба дружбой, дорогих родственников лучше держать при себе).

Александр смеялся, показывая письмо от Лукреции сыну:

– Чезаре, ты посмотри, чего хочет этот слизняк!

У кардинала Валенсийского даже кулаки сжимались при одном воспоминании о Джованни Сфорца, он негодовал, что сестре приходится быть женой графа Пезаро.

– Мы должны вытащить ее в Рим и больше не отпускать никуда!

Родриго Борджиа со вздохом уселся в большое кресло.

– Он хочет получить должность в армии дожа? Пусть командует отрядом…

– Не слишком ли это много для такого человека, ведь ты поставил командиром к дожу нашего Джованни.

– …с оплатой в четыре тысячи дукатов, – спокойно закончил Папа. Чезаре чуть смутился, отец явно демонстрировал, что спешить в разговоре с ним не следует, окончание фразы может напрочь перечеркнуть ее начало.

Джованни Сфорца не был талантливым полководцем, он вообще никем не был, кроме того, граф Пезаро зря думал, что о его шпионской деятельности не подозревали Борджиа, отец и сын были слишком проницательны, чтобы этого не заметить. Джованни Сфорца терпели только из-за Лукреции.

Чезаре прекрасно понимал, что граф Пезаро не стоит больших денег, но их явно не хватит на содержание семьи, значит, ему придется либо отпустить Лукрецию в Рим к отцу одну, либо самому приехать с ней и служить уже верно. Отец и сын подумали об одном и том же, потому Папу не удивил вопрос Чезаре:

– А если он и здесь?..

– Накажем так, чтобы…

– Как бы я хотел освободить сестру от такого мужа! Бедняжка, как ей там скучно и одиноко.

Александр сделал жест, чтобы Чезаре позвал секретаря; когда тот быстро и бесшумно скользнул к своему месту, Папа принялся диктовать зятю письмо с предложением места в армии дожа. Кардинал Валенсийский усмехнулся: дочери понтифик писал лично.

Джованни Сфорца такое предложение возмутило. Лукреция очень удивилась:

– Но ведь ты хотел служить в венецианской армии?

– Но не с такой мизерной платой!

– А сколько получают остальные командиры отрядов у дожа?

– Не знаю, наверное, столько же, но твоему братцу Джованни твой отец платит в несколько раз больше!

Глаза Лукреции сверкнули нехорошим блеском:

– Ты верно заметил: мой отец моему брату.

Ледяной тон жены не остудил возмущения графа, тот продолжал кипеть до самого вечера. Эти Борджиа на каждом шагу унижали его! Ему постоянно давали понять, что он всего лишь граф Пезаро! И снова Лукреция фыркнула:

– А разве это не так?

Джованни смотрел на свою повзрослевшую и похорошевшую супругу и ловил себя на мысли, что ему очень хочется обхватить ее тонкую шейку стальными пальцами и держать, пока не посинеет лицо и не вывалится язык. После его возвращения они спали врозь. Сначала Джованни отговорился усталостью после пути, потом недомоганием, а потом просто не пришел. Гордая Лукреция после третьей ночи в одиночестве при вернувшемся домой муже задавать вопросов не стала, а Джованни больше ничего не объяснял и не оправдывался.

В действительности же он боялся проговориться о своем предательстве во сне. Для Лукреции это было сильнейшим унижением, муж вернулся злой, все время придирался, выговаривал, что к нему плохо относятся Борджиа, но главное – пренебрегал близостью с ней. Долгое одиночество, когда вокруг только слуги и неизвестно, что будет дальше, а теперь вот такое пренебрежение не добавляли Лукреции радости. Тем сильнее ее тянуло в Рим к отцу и братьям (в Рим вернулся и Джованни Борджиа), к тем, кому она всегда дорога, кто всегда был рад ее видеть, кто ее любил и баловал.

– Отец и братья зовут меня к себе в Рим.

– Ты никуда не поедешь! – Граф Пезаро прекрасно понимал, что во второй раз Лукреция сюда не вернется, значит, придется самому ехать к ней, а Рима и проницательного взгляда Чезаре он боялся до смерти.

– Поеду, отец зовет меня.

– У тебя есть муж, и я не разрешаю тебе ехать!

И тут Джованни увидел, что Лукреция действительно Борджиа, бровь женщины чуть приподнялась, а взгляд стал очень похож на взгляд брата, жена напомнила ему Чезаре.

– Муж? Я забыла, что это такое.

Лукреция просто развернулась и вышла из комнаты. Джованни остался стоять, не зная, как поступить.

Граф Пезаро чувствовал себя отвратительно. Он не желал этой женитьбы, никогда не любил свою жену, ведь Лукреция вовсе не была красавицей, какой ее прославляли всюду, разве что хороши золотистые волосы и тонкий стан. Да еще какое-то беззащитное выражение почти детского лица и взгляд серых глаз, но Джованни прекрасно знал, что взгляд может быть и иным, таким, как сейчас, – твердым и чуть насмешливым.

Он отнюдь не был глуп и не был по натуре предателем, Джованни Сфорца был просто слабым и небогатым человеком, зависящим от родственников и благоволения Папы. И от того, и от другого очень хотелось освободиться, но тогда не на что жить. А тут еще женитьба на женщине, привыкшей к роскоши и обожавшей своих родных. Пойти у нее на поводу означало попасть в полную зависимость от Папы; если бы Джованни любил свою жену, такая жертва стала бы возможной, но как раз любви и не было ни с его, ни с ее стороны.

А теперь муж не желал и просто исполнять супружеские обязанности.

Первые ночи после его возвращения Лукреция плакала, стараясь по утрам скрывать следы от слез. Через несколько дней она разозлилась и твердо решила уехать, как бы ни злился Джованни. В Пезаро она мужу не нужна, если он уедет в Венецию, то придется снова оставаться одной. Привыкшей к роскоши, к окружению многих любящих людей Лукреции такая жизнь казалась тюрьмой. Она спокойно пережила трудные времена в Пезаро, заботилась о дворце, помогала кому только могла, горожане вспоминали ее добрым словом, но вечно сидеть в далеком небольшом городе, дожидаясь мужа, к тому же вовсе не склонного спать с ней, – это слишком.

Пожалуй, приласкай он Лукрецию, жена простила бы Джованни все – безденежье (деньги были и свои), долгое отсутствие без писем, даже вынужденное одиночество, но просто сидеть в Пезаро, ожидая неизвестно чего, она не могла и не хотела.

Ночью снова были слезы, и снова в ее постели не было Джованни Сфорца.

Утром граф Пезаро застал свою супругу за распоряжениями об укладке вещей.

– Что вы делаете?

– Как видите, распоряжаюсь об укладке багажа.

– Я же сказал, что вы никуда не едете. Я не позволяю.

Она просто посмотрела на него долгим взглядом Борджиа – проницательным, проникавшим, казалось, в самые темные закоулки души, и Джованни снова показалось, что Лукреция все о нем знает.

– Если я не поеду, то вы не получите никакой должности от Его Святейшества, и у дожа тоже.

Конечно, она уехала, но удивительно, что еще до супруги уехал граф Пезаро, правда, он не учел одного: поехал в Рим, в то время как Папа и кардинал Валенсийский все еще пребывали в Перудже. Лукреция отправилась туда. Джованни Сфорца умчался вперед, объяснив, что жена со своим обозом будет слишком медленно тащиться, но это было Лукреции на руку, ей вовсе не хотелось ни видеть Джованни, ни беседовать с ним. Замужество явно оказалось неудачным, и как теперь быть, женщина просто не знала, но решила ничего не говорить родным о пренебрежении ею мужем, это было слишком унизительно.

За время пути в Перуджу Лукреция постаралась выбросить супруга вместе с проблемами из головы. Она так давно не видела своих родных, так хотелось поцеловать руки Его Святейшеству, обнять брата, станцевать с ним что-нибудь испанское… Перед отъездом Джованни попробовал надавить на жену, чтобы она помогла заполучить кардинальскую шапку его родственнику Сиджизмондо Гонзага, брат которого Франческо Гонзага был героем разгрома французов при Форново.

– Это все, что тебе нужно? Может, еще кого-то из родственников пристроить, чтобы ты мог перед ними похвастать?

Лукреция была права, Джованни Сфорца хвастал перед Гонзага, что отправляет жену в Рим, чтобы та ходатайствовала по поводу этого дела, мол, дочь Папы сделает все, как ей велит муж!

– Но ведь Его Святейшество с легкостью раздает посты своим родственникам и тем, кому пожелает.

– Его Святейшество не раздает, а назначает кардиналами тех, кому он может доверять, не думаю, что среди них будут твои родственники.

Она все больше и больше злилась на мужа, не желавшего обращаться с женой так, как она привыкла, и все больше жалела о таком союзе.

В небольшой кабинет, где сидели, занимаясь делами, Папа и Чезаре, осторожно заглянул секретарь:

– Ваше Святейшество…

Александр нахмурился, он просил не беспокоить их с сыном, но лицо секретаря расплылось в улыбке, и прежде чем понтифик успел рассердиться, счастливый секретарь выпалил с мечтательным выражением на физиономии:

– Донна Лукреция…

– Что?!

– Приехала!

Знал, что сообщать, Папа и кардинал Валенсийский вскочили со своих мест и бросились навстречу своей любимой девочке, едва не сбив с ног самого секретаря. По коридору к ним действительно спешила Лукреция!

– Девочка моя… – раскрыл ей объятья понтифик.

Дочь, как полагалось, попробовала присесть в поклоне, поцеловать руки Папы, но тот не позволил, поднял, расцеловал в обе щеки, рядом стоял Чезаре, с трудом дожидаясь своей очереди. Заметив нетерпение сына и в очередной раз порадовавшись такой дружбе детей, понтифик подтолкнул Лукрецию к Чезаре. Теперь объятья были еще горячей.

– Ах, как я рада вас видеть! Как же я по вас соскучилась!

– А мы как скучали без тебя!

– Ты посмотри, отец, как она выросла, как повзрослела!

Лукрецию поворачивали то одним, то другим боком, хвалили, восторгались, она снова чувствовала себя в привычной атмосфере любви и обожания. Это было то, чего она так страстно желала, чего так ждала. Пятнадцатилетней графине была очень нужна именно такая атмосфера.

– А где твой супруг?

Лукреция чуть нахмурилась, но тут же махнула рукой:

– А! Он не слишком подходящая для меня компания!

– Даже так?

Александр с Чезаре переглянулись, будь Лукреция чуть внимательней, она поняла бы, что разговор о несоответствии супругов между отцом и сыном уже бывал, но юная женщина так радовалась, что снова среди родных и дорогих ей людей, что мысли о муже постаралась просто выбросить из головы.

– Мы будем сегодня танцевать? – Глаза Чезаре смеялись, он прекрасно понимал, сколь заманчиво для сестры такое предложение.

– О, да! Испанские танцы! Можно, Ваше Святейшество?

– При одном условии, вернее, двух.

Брат с сестрой удивленно замерли, никогда не бывало такого, чтобы отец, обожавший смотреть на танцы детей, не соглашался с восторгом.

– Первое: вы будете еще и петь. – Лица брата и сестры расплылись в улыбках. – А еще ты немедленно поцелуешь меня и назовешь отцом. Мне надоело твое «Святейшество». Иди ко мне, моя девочка!

Секретарь издали наблюдал, как понтифик снова обнял и расцеловал свою дочь. Кому еще может быть позволено вот такое? Только любовнице. Неужели…

Он подумал, что о происходящем нужно обязательно рассказать Иоганну Бурхарду, церемониймейстеру двора, который к тому же подробно записывает все, происходящее в Ватикане.

Секретарь был новеньким и не знал, что объятья и поцелуи у Папы возможны с теми женщинами, которых он больше всего любил (необязательно плотской любовью), но главной среди них была дочь Лукреция. Потому что любовница сегодня может быть одна, а завтра другая, а дочь, да еще и такая, у него единственная. Эти трое – Джованни, Чезаре и Лукреция были для понтифика семьей Борджиа, за которую он готов отдать не только все сокровища, но и саму жизнь. Его дети… Что могло быть ценней?

Вечером действительно был пир и были танцы. Устроил праздник местный владетель Бальони. Лукреция с таким удовольствием окунулась в привычную суету перед пиром, потом принимала комплименты по поводу своей красоты, выслушивала заверения, что пребывание в Пезаро ей явно пошло на пользу, что она со временем только хорошеет… Но главное… она танцевала с братом. Месяцы, проведенные в Пезаро, вдруг показались вечностью, неужели вот так они танцевали всего год назад? Казалось, это было так давно…

Сейчас Лукреция вполне ощутила, что для нее означали эти месяцы разлуки с родными и любящими ее людьми, поняла, что она не сможет жить без Его Святейшества, без Чезаре, без другого брата – Джованни, который тоже должен скоро приехать, без римской суеты и праздников. В Пезаро тоже не было скучно, даже после отъезда графа Пезаро его супругу часто приглашали на разные пирушки, общество было приятным, но с Римом не сравнится.

Лукреция с Чезаро действительно много танцевали; глядя на детей, с удовольствием выплясывающих испанские танцы, Папа млел, ему не хватало только Джованни, о Джофре он и не вспоминал. Как сама Лукреция не вспоминала о своем мрачном муже Джованни Сфорца.

– Ну, сестричка, дома лучше? – Чезаре грациозно поклонился, как велел рисунок танца.

Кланяясь в ответ, Лукреция беззаботно рассмеялась:

– Конечно!

– Как ты похорошела!

В Риме Папу встречали, как победителя, ведь ни для кого не секрет, что хотя он и не оборонял Рим, именно благодаря его хитрости и умению вести переговоры французы оказались в дураках. Мысль о том, что завоеватели едва унесли ноги, нравилась всем, конечно, в самом городе мародерствовали не только французы, немало домов было разграблено, а женщин изнасиловано своими же итальянцами, но вспоминать об этом как-то не хотелось. Напротив, Рим готовился встретить Франческо Гонзага – победителя при Форново, того самого, что заставил армию Карла поспешно уносить ноги за Альпы и которому достались немалые богатства, награбленные французами в Неаполе.

Вообще-то, Карл считал, что это он победил в битве на реке Таро, ведь французская армия сумела прорваться сквозь ряды итальянцев и уйти. А вот итальянцы считали, что выиграли они, ведь Карл ушел «налегке», бросив все, вместе с пушками и обозом… А еще были пленные, за которых предстояло получить неплохой выкуп.

Папа позвал дочь к себе. Лукреция, обласканная и задаренная отцом, предвкушала новый подарок и была очень довольна. Глядя на свою повзрослевшую дочь, которая за год отсутствия превратилась из тоненькой девочки в столь же тоненькую, но уже женщину, Александр с досадой покусывал губу: надо немедленно придумать, как избавить ее от этого мужлана Сфорца! Но пока речь шла не об этом.

– Лукреция, я хочу, чтобы прием в честь героя Форново прошел в твоем дворце Санта Мария ин Портико.

– В честь Франческо Гонзаго?! У меня?

– А ты против? – рассмеялся довольный смущением дочери Александр.

– Как я могу быть против, я боюсь не справиться. Отвыкла за год…

– Бурхард поможет все организовать, я выделю средства. Твоя роль – с почестями принять дорогого гостя. С этим справишься?

– Да.

Глаза Лукреции счастливо блестели. Ей предоставлялась возможность быть хозяйкой большого приема не в маленьком Пезаро, где пусть и весело, но все же провинциально, а в Риме да еще и в честь общепризнанного героя!

– Завтра вечером.

Лукреция низко присела, поцеловала руки Папы и буквально выскочила за дверь. Навстречу шел Чезаре; завидев счастливую, возбужденную сестру, он, широко улыбаясь, поинтересовался:

– Что?

– Прием в честь Франческо Гонзаго пройдет в моем дворце!

– Какой же ты еще ребенок! – не выдержал брат. – Иди сюда, я тебя поцелую.

Нежный поцелуй Чезаре не остался незамеченным Иоганном Бурхардом, который расценил его как подтверждение слухов о связи сестры и брата.

Осторожно крякнув, чтобы прервать объятья брата и сестры, церемониймейстер низко склонился в поклоне, но не столько, чтобы выразить свое почтение, сколько чтобы скрыть смущение. Столь откровенные объятья в Ватикане… о, на это способны только Борджиа! Совсем уже потеряли стыд!

– Его Святейшество поручил мне разработать церемонию встречи героя Форново к завтрашнему дню…

– Да, прием будет у меня во дворце. Вы поможете мне его организовать?

– Конечно, мадонна.

Джованни Сфорца несколько удивила суета во дворце. Туда с раннего утра вдруг потянулись повозки со всякой всячиной: снедью, посудой, коврами, рулонами ткани, фонариками, забегали десятки чужих слуг (хотя отличить своих от чужих он едва ли смог бы, но потому, как слуги тыкались, не зная расположения комнат, было ясно, что это чужие).

Остановив одного из слуг, граф Пезаро потребовал ответа: почему суета? Слуга пожал плечами:

– Готовимся к сегодняшнему приему, господин.

Джованни показалось, что слуга смотрит насмешливо, потому дальше расспрашивать не стал, отправился прямиком в спальню супруги. Вскочившую перед ним Пантецилию, которая охраняла сон хозяйки (Лукреция не встала так рано), граф просто отодвинул. Пискнув, как мышонок, под его твердой рукой, служанка вынуждена была подчиниться. В конце концов, он супруг хозяйки и имеет право входить в эту спальню в любое время дня и ночи, если, конечно, хозяйка не распорядилась никого не пускать. Но такого распоряжения не было.

Пантецилия с недоумением смотрела в спину графа Пезаро, странный все же муж у донны Лукреции, к чему приходить утром, если здесь можно было провести всю ночь? Но, похоже, Джованни Сфорца не собирался проводить утренние часы с женой, он намеревался задать ей вопрос, слишком решительным был его шаг.

Лукреция сладко спала, ее волосы разметались по подушке, графиня Пезаро и днем была похожа на ребенка, хотя ей почти шестнадцать, а во сне она вообще выглядела нежной девочкой. На мгновение Джованни замер, глядя на сладко посапывающую супругу. Ну почему он такой неудачник?! Почему у него нет достаточно денег, достаточно сил, чтобы просто увезти вот эту девочку и, не обращая внимания на ее родственников, держать у себя в Пезаро, там организовать двор не хуже, чем в Ферраре, Милане или даже блестящей Флоренции? Чем он хуже? В глубине души он прекрасно понимал, что это только из-за собственной слабости. Даже Франческо Гонзага после начальных уступок сумел стать героем коалиции, сумел вовремя возглавить армию и дать отпор французам, а он, граф маленького Пезаро, так и останется всего лишь Джованни Сфорца, одним из тех Сфорцо, с которыми мало кто считается.

Когда Джованни женили на дочери Папы, одни над ним посмеивались, другие завидовали, но все ожидали, что он сумеет извлечь выгоду из такой женитьбы. Но до сих пор Джованни ничего не сумел, Лукреция была мила, ласкова, терпима, но она не добилась кардинальского места для брата Франческо Гонзага, как обещал своим родственникам Джованни, и граф понимал, что теперь насмешек не избежать.